Текст книги "На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ)"

Автор книги: Аня Сокол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– А как обращают любую руну? Зеркальное отражение выписать на коже, в идеале поверх первой, но не обязательно, у нас же с вами отображения нет. Словишь двойной откат, но выживешь.

– Значит если я сейчас…

– Нет, – прервала она меня, – Руну отменить может только тот, кто ему ее нанес. Но не в этой стадии, наорочи. Есть повреждения, от которых не оправиться. Даже нам.

– Критическая масса разрушения.

– Именно.

– И ты знала, – я закрыла глаза, – Все твои люди мертвы, и отменить это… кто бы не нанес, тот знак на железо… с самого начала было поздно, – трубка хрустнула, но продолжала работать.

– Это не важно, – проговорила он тихим голосом, – я ведь тоже не получу обещанного. Мы обе не получим.

– Знаешь что, – я открыла глаза, бабка чуть дернулась под рукой, молнии в окне продолжали сверкать одна за другой, возвращая миру белизну дня. – Ты его не потянешь, – ей не надо было пояснять о ком я говорила, – Совсем. Ты и меня то не тянешь, Прекрасная.

Аппарат, наконец, сдался и брызнул в разные стороны осколками пластика.

– Глупо, – прокомментировал Семеныч.

– Знаю, – я выдохнула, уж нечисти не надо объяснять очевидные вещи. Объяснять, почему лиса лезет в логово к волку. Волк же ждал этого, что само по себе уже было достаточной причиной.

За окном снова громыхнуло. Мария Николаевна забилась на кровати, я убрала руку и тишину комнаты разорвал крик, в котором уже не было силы. Ничего не было, только усталость.

– Пора, – проговорил Константин и поднял шприц, – Или, – он посмотрел на меня, – Можем растянуть.

– Нет, – сказала я быстро, потому что знала, стоит задуматься, и эта идея сразу обретет привлекательность. Какая на самом деле разница? Она умрет в любом случае, – Давай. Сейчас.

Черный целитель склонился над бабкой, тонкий резиновый жгут, так похожий на бледного земляного червяка, обвился вокруг плеча. Одно движение и стальная игла вошла в голубоватую вену. Бабка часто дышала, поршень пошел в обратную сторону, смешивая последнюю дозу морфия с кровью.

Я накрыла руку Константина своей, поршень остановился.

– Она моя. – я посмотрела на знак на ее руке, семигранник нашей стежки, – И должна сама…

Других объяснений не потребовалось. Целитель придержал шприц предавая его в мои сухие ладони. Чувств не было. Никаких. Вру, были. Предвкушение смерти. Нехорошее и жадное, словно та, что жила в моем доме и готовила завтрак, стала чем-то неважным. Одно нажатие, такое легкое и неторопливое. Экспериментатор развязал жгут, позволяя крови снова циркулировать. Марья Николаевна всхлипнула. Еще одна запоздалая молния расчертила небо за окном. Я вытащила иглу и отбросила опустевший шприц. Все. Это тоже уже не обратить.

Крик сменился стоном, стон шепотом. Шепот улыбкой, которая на миг вернула в эту комнату мою бабку, такую, как я видела ее в наш последний день. Вернула человека, а не просто пищу.

– Не могу, – рыкнула я и выскочила коридор, едва замечая посторонившегося Марта.

– Ольга, – крикнул мне в след Семеныч.

Потом! Все потом. Мы поговорим, если хотите, мы можем даже что-то обсудить, выпить за новую жизнь… Но не сейчас. Мне нужна передышка, всего несколько минут, всего пара и я снова буду в строю.

Я выскочила на улицу, ливень обрушился на меня, мгновенно вымочив до нитки. Сильно до звона в ушах громыхнуло. Я закрыла лицо руками. Нет слез не было, только воспоминания. Знать и чувствовать. И еще помнить. Как я увидела ее в первый раз, как привезла и долго втолковывала, почему она здесь.

Я оглянулась, но беса не было видно, либо он ушел, либо дождь милосердно укрыл от меня фигуру бестелесого.

В расцвеченное молниями небо улетел очередной вой. За плотной пеленой дождя на грязной земле лежал охотник. Или то, что от него осталось. Я смахнула влагу с глаз, мужчина завыл вновь, но гром заглушил крик.

Он не услышал, как я подошла, слишком устал, слишком далеко ушел по дороге боли. Мужчина невидящими глазами смотрел в черное исторгающее воду небо, моргал, и снова смотрел, когтями впиваясь в твердую землю.

– Мечты имеют обыкновение сбываться, – едва слышно прошептал он.

Но я услышала. И поняла. Я видела, как легко убивает Охотник, очень надеялась, что однажды найдется тот, кто вскроет горло и ему. Нашелся, но радости от этого я не испытывала.

– Да, – не стала отрицать я, опускаясь на колено, там в глубине земли едва заметно дрогнула струна стежки.

От одной смерти я уже отказалась, но не собиралась отворачиваться от второй. Охотник повернул голову, волосы набрякли от влаги, став темными, его лицо даже на грани вечности оставалось бесстрастным.

– Пришла насладиться? – прохрипел он, и его холодная почти ледяная рука коснулась моей.

– Да, – повторила я, и струны ответили согласным перебором, неужели кто-то сейчас идет по переходу?

– Правильно. Я бы тоже наслаждался.

Сверкнуло, с волос текло прямо за шиворот, одежда липла к телу. Пальцы Ветра сжались на запястье, предваряя судорогу и очередной вой. И в вышине, словно отвечая на этот безумный звук, заворчало, громко и недовольно.

– Не молчи! – просьба больше походила на приказ, и если бы не что-то такое в его глазах, не страх и не просьба, что-то другое… Недоумение? Возможно, но если бы не оно, я бы отбросила его пальцы. Нет не ушла бы, села в грязь и стала бы ждать смерти, как стервятник, как… как падальщик.

– Я не умею читать отходные молитвы.

– И слава Ушедшим. Просто говори, не важно что. Стихи читай.

– Зачем?

– За…, – его снова скрутила боль, и слова превратились в сип, – …тем. Провиди…ца предска…зала, что умру в тишине. Не хочу.

– Что мне говорить? – далекая мелодия приблизилась, и я даже попыталась разглядеть что-то на дороге впереди, но ливень был слишком сильным, он не давал не только видеть, но и слышать, не давал чувствовать запахи и эмоции.

– Без разницы, анекдоты рассказывай. Или убирайся вытирать сопли в другое место.

По его лицу катились крупные капли, словно он плакал каждой порой, каждой клеточкой тела. Пальцы сжимались и разжимались, он снова посмотрел на небо, и то подмигнуло нам молнией.

– Один раз я ходила в кино… вернее, я ходила туда не раз, но последний был, когда мир уже изменился, на стежке прошли года, а там десятилетия.

Ветер молчал, он все еще смотрел во тьму, и только ушедшие знают, что там видел, лишь его рука чуть подрагивала, касаясь моей кожи. Стежка дрожала, а я продолжала говорить.

– Не помню названия фильма, да и смысла тоже, помню пластмассовые очки, мягкие кресла, масляный запах попкорна. А из фильма один эпизод. Там кто-то сражался, кто-то брал штурмом замок или форт, а люди с длинными белыми волосами в шкурах и плащах оборонялись. Викинги? Не помню.

– Кровь текла? – неожиданно четко спросил Ветер.

– Кровь текла, рубили головы, руки и ноги…

– Хорошие воспоминания.

– Защитников становилось все меньше и меньше, пока…

– Их убили?

– Не помню. Их осталось четверо или пятеро, они вышли на врагов, решились на последнюю атаку…

– Умереть с честью? Большей глупости вы люди еще не придумали, хотя нет, придумали, вы плачете над покойниками и закапываете их в землю.

Громыхнуло, идущий от земли холод, словно живое существо, коснулся щиколоток. Холод и голод, эта земля сейчас ждала очередного тела. И пела.

– Выходя на бой, они читали… не знаю, как это называется молитва? Считалка? Боевой гимн?

– Зря я попросил тебя открыть рот.

– Я смерть оставлю за чертой. Предстану чистым пред богами, оставив всякий стыд земной…

Он закричал захлебываясь водой и болью, вторая рука судорожно цеплялась за землю. Вода текла по коже, небо снова расцвело резким штрихом молнии. А в земле, в глубине вторя моим словам, пела стежка.

– Ты слышишь? – тихо спросил он, поднимая голову, – Кто-то идет по переходу?

– Да, – я нахмурилась, всего ничего в роли Великой, но уже почитала свою особенность слышать стежку, чем-то особенным.

Он облизнул бледные губы, грудь затряслась, рука сжались сильнее. Будь я человеком, он сломал бы мне кости. А так просто… умирал.

– Оставлю горесть, суету. Отброшу груз забот. Уйду спокойно налегке, уйду за поворот. Бок о бок с другом…

Стежка вдруг прервала свое пение, и я замолкла вместе с ней, а потом почувствовала, как где-то рядом рвется нить. Не упругая струна перехода, а тонкая едва осязаемая нить жизни.

– Видела бы ты, как она тащила ту икону, – прохрипел Ветер, и я поняла, чья жизнь только что закончилась.

– Следом за врагом, с мечом в руках… – глаза защипало, но ни одна слезинка так и не смешалась с дождем, – Оставив страх.

Ветер вдруг задрожал, забился головой о землю, разбивая затихшее, но тут же снова возобновившее пение стежки фальшивыми нотами.

– Ахр… – боль скручивала его тело раз за разом, не давая ни секунды передышки.

Его агония походила на битое стекло, она оказалась не сладкой, а шершавой, царапающей горло. Не придающей сил, а словно пьющей их, превращая мою силу в слабость, расширяя и без того обширные владения холода. И в день, когда он захлестнет меня с головой, мне станут безразличны все смерти, все люди и наверняка все стежки вместе взятые. В этот день я вполне могу уйти в… да куда угодно и забрать все с собой. И силы, и жизни, и миры. Если в Великих жило такое же равнодушие, они вполне могли попытаться уйти, обрекая своих созданий на гибель без магии.

– Не хочу, – прошептала я, – Не могу.

Ветер захрипел, выгибаясь, его пальцы вдруг стали горячими, такими как при жизни, а мои наоборот заледенели. Струна натянулась и рванулась вверх.

– Нет, – я вырвала руку.

Струна порвалась с громким "танг", которое никто не слышал. Мелодия перехода замерла на самой высокой ноте. Я вдохнула, ожидая, что вот сейчас почувствую тепло чужой смерти… смогу вернуть его, ощутить, что снова живу.

Охотник дернулся и, неловко ударившись виском, о землю замер. Подергивающиеся пальцы загребли землю и медленно разжались.

Молния осветила неподвижное, как в жизни, так и в смерти лицо Охотника. Его сердце, бившееся так медленно, и так тихо, почти остановилось, почти замерло.

Куда исчезла сладость? Почему смерть была горька настолько, что не прибавила сил, а забрала их. Я отшатнулась от тела не понимая, что не так, ноги запутались в ломкой траве. И тут меня позвали… тихо:

– Дочка?

Знакомый голос, выговорил знакомое слово. И я развернулась, вскакивая с мокрой земли, силясь разглядеть ту, что стояла на ступенях крыльца. Гром прозвучал где-то в отдалении.

– Ма… Марья Николаевна?

Бабка спустилась с крыльца так быстро и непринужденно, как не смогла бы при жизни. За ней вышел Семеныч и, кажется кто-то мертвый… Веник.

– Ты вернулась, – она бросилась ко мне и обняла. Влажная одежда тут же прилипла к ее шерстяному платью.

Я стояла не в силах пошевелиться. Сердце старухи, остановившееся несколько минут назад в доме черного целителя, не билось.

– Так за тебя волновалась, – она отстранилась, и погрозила узловатым пальцем, а стежка вдруг грянула громким маршем, торжествующим и приветствующим…

На ее запястьях, на месте зеленого рисунка переливалась алым старинная инопись. На обеих руках.

Приветствующим…

– Хранительница, – гулким басом проговорил Михар, появившийся справа и впервые мне было наплевать на его природу.

Приветствующим… своего нового хранителя, человека умиравшего на стежке, но не умершего, ответившего "да" на предложение мира.

Никто не знает, почему и как это происходит, но когда появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, перед ним склоняется нечисть.

– Это значит, что Ефим мертв? – спросил падальщик.

– Не зна… – начавший было отвечать староста, замолк, потому что тело лежавшее на земле у моих ног шевельнулось, замолкшее было сердце, вдруг забилось так сильно и так громко.

– Мальчик, не лежи на земле, простудишься, – всплеснула руками моя мертвая бабка. И "мальчик" послушался, встал единым слитным движением, словно перетекая из одного положения в другое.

Гром, на этот раз мягкий и почти ласкающий слух ответил ей низким рокотом. Дождь все еще отбивал рваную дробь по шиферу и железным подоконникам, но в нем уже не было прежней силы и ярости. Ни в ком из нас не было.

Ниже по улице раздался равномерный шум мотора. Кто-то все-таки въехал на стежку. Кто-то за рулем яркой красной машины. Моей машины.

– Дочка, тебе надо переодеться, а еще лучше выпить горячего чая с малиной, – бабка откинула мокрые волосы с моего лица.

Охотник шевельнулся, разворачиваясь к новому источнику шума. Автомобиль медленно остановился напротив серого дома целителя. Стекло опустилось, и сказочник жизнерадостно произнес:

– А я твой ножик привез, – показавшаяся загорелая ладонь разжалась и в лужу, тихо звякнув, упал серебряный стилет. Поверх металла легла грязная тряпка, которой я протирала фары, а баюн использовал, как защиту, – Непослушный он у тебя, кусачий. А это кто? – спросил он, глядя вперед.

– Мальчик, – ответила Марья Николаевна, потому что смотрел он не на нее, не на меня, и не на Веника или беса, не на старосту, или вышедшего на крыльцо Мартына. он смотрел на охотника, которого знали на этой стежке все. На незнакомца поднявшегося с земли и стоявшего за моей спиной.

– Это ошер, – ответил за него Михар, – Спустя столько веков… не верю!

– Там где Великие, там и ошеры, – выдавил старик.

– Охренеть, – высказался Мартын. – Она на стежке меньше часа и уже кого-то создала?

– Вот тебе и прыжки в длину, – сплюнул Веник.

– Нам точно конец, – хохотнул баюн, заглушая двигатель.

Сам Ветер молчал.

– Тем? – позвала я и повернулась. – Тем…

Глава 5
Истинное обличье

«… и воздел Элек-созидающий-твердь руки, и вознесся ввысь камень…»

Я перевернула хрупкую страницу, в который раз задаваясь вопросом: почему книги о Великих написаны столь цветистым языком и щедро приправлены пафосом?

"… и встал на пути у стаи могучий ошер, и погнал тварей невиданных в земли темные и далекие. О и быстры были войны Великих. И сильны…"

А еще красивы без меры, готовить наверняка умели, а не только чертей гонять, и крестиком вышивать.

Понимаю тогда время было такое… витиеватое что ли. Взять хотя бы старые церковные книги и былины.

"…Элион-поворачивающая-путь простерла под их ногами путеводные нити…"

Вот я и добралась до Элион, из-за нее я второй день мучила этот громоздкий том. Семеныч сказал, что возможно я это она. Не в смысле переселения душ, моя то сейчас вообще неизвестно где и с кем переселяется, а в смысле способностей. Она тоже могла "поворачивать" стежки.

Все Великие были разными. Элек мог создавать "твердь", то есть подрабатывал на досуге строителем. Элион сбивала с пути истинного или наставляла, то есть изображала компас. Грейот-дающий-силу, мог наделять других способностями. Так бы и сказали, раздавал наряды вне очереди: ты будешь зверюшек дрессировать, а ты рыбу заворачивать.

Жаль, но пока мне не встретилось в книге ни одного заклинания, зелья или на худой конец яда, ни одного шаманского танца с маракасами и подвыванием на луну. Ни одной инструкции по применению, лишь воздетые руки, зоркие взгляды, да великие силы непонятного назначения.

Я потерла переносицу, что-то сегодня мне ничего не нравится, скоро на нелюдей бросаться начну. Как говорил Кирилл, состояние повышенной вредности… Нет, об этом я тоже думать не стану, иначе станет только хуже. Пальцы машинально покрутили кольцо, как каждый раз когда я вспоминала Седого. На столе валялись погнутые кусачки, не справившиеся с тонкой полоской золота.

Хрупкий лист зацепился за прикрепленный к внутренней стороне предплечья стилет и порвался. Смешно сказать, но когда я была человеком, то не спала с ножом под подушкой, как сейчас. Наверное, потому что понимала, это бесполезно. Изменившись, я уже не снимала серебро ни днем, ни ночью.

Очередная страница и очередная порция "великих". Да когда ж они достроят свой Дивный и успокоятся уже.

И еще ошеры, везде, в каждом абзаце. Сильные, быстрые, неподвластные злу, тенями скользящие за Великими и подчищающие за ними мусор. Личная армия. Няньки, слуги и охранники. Вот уже три станицы они преследовали каких-то безликих тварей, не понятно только за что и зачем.

Тот кого в Юково уже окрестили "моим ошером" не показывался с тех самых пор как "воскрес". И совсем не горел желанием поговорить с Великой. Никто не знал где он живет и с кем. Никто не видел его жилища. Его кровати, любимого кресла и уютной пыточной в подвале.

Я подняла голову, бабка стояла у плиты, тихонько напевала песню из старого кинофильма и пекла блины. Третий день пекла. Каждый имевший несчастье проходить мимо нашего дома удостаивался чести быть накормленным. Семеныч ностальгируя, съел целую стопку. Алексий вежливо попробовал. Соседям организовали доставку на дом. Что они подумали, увидев на пороге новую хранительницу с тарелкой в руках, оставалось лишь догадываться, но никто еще не отказался. И не потребовал соуса из первой группы отрицательного резуса, хотя может, и подливали втихаря.

– Зачем я привела тебя сюда? – мой голос был тих, – Зачем забрала и лишила жизни?

Я ведь должна сожалеть об этом, должна корить себя и наверное просить прощения. Но меня хватало только вот на такие бессмысленные вопросы, на которые не было ответов. Я прислушалась, стараясь уловить биение ее сердца. Тщетно. Мертвая бабка продолжала печь блины, ловко скользя от плиты к столу.

Зато сердцебиение тех двоих, что поднялись на крыльцо, я услышала метров за двести. Дверь открылась без стука… Еще одно нововведение, дом больше не запирался. Нечисть не сторонник бессмысленных действий.

В комнату вошел лишь один из пришедших, второй остался снаружи, и кажется даже сел на доски, издав усталый, тревожный вздох. Высокий косматый и остро пахнущий шерстью Арсений больше не напоминал задиристого волчонка, превратившись в молодого волка. Хоть кому-то нехорошая ночь пошла на пользу.

– Садись, хулиган, – очередной блин перекочевал со сковородки на тарелку, – Ешь пока горячие.

– Я… – начал Сенька и замолк, послушно садясь на стул.

Вряд ли он теперь осмелиться орать на мою бабку, а может и не захочет. Слишком многое изменилось, включая и молодого изменяющегося.

– Тебе там подарок прислали, – кивнул на дверь Арсений, беря под пристальным взглядом бабки первый блин.

– От кого? – равнодушно спросила я.

– От хозяи… От Седого.

– А ты, значит, у нас посыльный?

– Пощему нэт, – проговорил он с набитым ртом.

Я с облегчением захлопнула увесистый том до переплета наполненный Великими.

– И что там? Ядерная бомба?

– Шуточка так себе, – ухмыльнулся белоснежными клыками изменяющийся.

– Варенья возьми, – сказала бабка, словно не слыша нашего разговора, и достала с полки пол-литровую банку.

Я вышла на крыльцо и вдохнула теплый весенний воздух, пахнущий зеленью, цветами и… кровью. На нагретых солнцем досках сидел Радиф. Сидел и смотрел на качающиеся ветви деревьев, на молодую листву, на небо и на пустую улицу. Он даже не повернул головы, словно предоставляя мне время разглядеть то, во что его превратили.

В коротких черных волосах запеклась кровь, на щеке алела длинная рваная рана, от которой наверняка останется шрам. Пижонская пиратская серьга была грубо вырвана вместе с частью уха. Короткая бородка частью опалена. Он был бос и грязен, одет в одни лишь брюки, на голой спине вспухли воспаленные багровые полосы.

– Что ты здесь делаешь, вестник Простого? – спросила я.

Он повернулся, левая сторона лица представляла собой кашу из плоти, крови и раздувшихся волдырей, лишь черный полу прикрытый глаз каким-то чудом сохранился на лице, в которое плеснули то ли кислотой, то ли кипятком, то ли магией.

– Можешь развлекаться и ни в чем себе не отказывать, – не проговорил, а прокаркал он, во рту не хватало трех передних зубов, а слова звучали так, словно язык мужчины распух и не помещался внутри.

Чисто инстинктивно я подняла руку, не особо представляя, что тут можно сделать. А что не стоит. Во мне было еще слишком много от человека, и одновременно слишком мало. Я просто чуть приподняла кисть, и тут же почувствовала как в пальцах появилась… цепь. Настоящая железная, чуть прохладная и гладкая, с подвижными звеньями, на такие скорее принято сажать собак, а не людей. Вестник вскинул голову, и я увидела ошейник. Две скобы и кольцо посередине, в царапающий кожу метал были вплавлены три руны. От неожиданности, я разжала пальцы и все: цепь и ошейник, исчезло. Остался только израненный и избитый человек.

Вернее не человек. Вестник, который в свое время сломал мне пальцы, который снисходительно давал мне разрешение просто открыть рот, который…

Злость, старая, но такая привычная всколыхнулась, и каждая кровавая рана на его лице вдруг показалась мне красивой, словно украшение, нанесенное на кожу. Его сердце билось, но тем не менее, передо мной был еще один мертвец, которому самое место в могиле.

Я толкнула его. Просто так, чтобы отбросить. Неловко и небрежно. Но вестник даже и не думал защищаться, упал, ударившись головой о доски, начавшаяся заживать рана на щеке открылась и по грязной коже потекла кровь, разбавленная сукровицей.

Радиф не стал подниматься, чуть шевельнув плечами, перекатился на бок и чужим голосом произнес:

– Я всегда выполняю свои обещания.

Чужим для него. И слишком знакомым для меня голосом Кирилла. Это тоже был удар, и теперь уже я отпрянула, схватившись за перила крыльца. А Радиф засмеялся.

На солнце уже подобравшееся к горизонту вдруг легла тень. Казалось, что я просто на миг закрыла глаза, а потом открыла. Мир потемнел и снова расцвел.

– А еще он обещал мне ночь на алтаре и жертвоприношение, – пробормотала я. – А еще раньше клялся вечной любви и верности.

– Я сейчас заплачу, – вестник медленно, словно каждое движение причиняло ему боль, поднялся и добавил. – хозяйка.

Солнце над козырьком крыльца снова потухло, не землю легла длинная тень. Я выглянула, тьма тут же сменилась светом. Но мне хватило одного взгляда на голубое небо, одного мига, чтобы я забыла и про Радифа и про Седого. Потому сто то, что могло закрывать собой пол неба очень походило по форме на… крылатого ящера. На дракона.

– Ворий – прошептал вестник Востока, – Интересно по чью душу? Кто из вас упер часть сокровищ дракона? Кто этот самоубийца?

Гигантская тень крылатого ящера снова легла на землю. Он кружил над Юковом и пока не собирался улетать.

– Черт, – я сбежала с крыльца, – Март… Пашка…

Вестник вытер кровь со щеки смешав ее с грязью.

– Возвращайся к хозяину восточник, – рявкнула я, бросаясь бегом по улице – Развлекай его по мере сил.

– Мой хозяин мертв, – донесся до меня его злой голос. – И убила его ты.

Возразить было нечего, да и некогда. Похоронный плач вестника по Простому волновал меня в последнюю очередь.

Свет снова сменился крылатой тенью. На порог углового дома вышел мужчина, насколько я помню морок, и приложил ладонь ко лбу, всматриваясь в небо. Старая Караха высунулась из окна и плюнула мне в след. Я бежала по Центральной, едва обращая внимания на дома: кирпичные, деревянные, выкрашенные краской и почерневшие. Я не смотрела на провожавших меня взглядами нелюдей, я даже не задирала голову к небу. В какой-то момент меня посетила трусливая мысль, о том, что этот ящер вполне может полетать над деревьями и отправиться домой. Хотя, я знала, что этот не отправиться, так же как Пашка и Март знали, кто явился по наши души. Не заметить в небе такую махину мог разве что слепой.

Я рванула на себя дверь серого кирпичного дома, в который когда-то давно клялась не входить… и нос к носу столкнулась с Мартом. Мы почувствовали друг друга одновременно и одновременно остановились. Парень был бледен, я наверняка тоже.

– Тетрадь Тура, – одновременно выпалили мы.

– Каким место ты думал, забирая ее? – рявкнула я, хотя тот же вопрос можно было адресовать и мне.

– Тем, которое хотело найти и вернуть наш дом.

– И где она сейчас?

Распахнутая дверь хлопнула о стену. Парень опустил взгляд, на его лицо легла очередная тень от крыльев.

– Где? – простонала я, хотя уже знала ответ, вспомнила, когда он хватился этой потертой желтенькой тетрадки

– Там, – он мотнул головой, – В Желтой цитадели.

– Святые ушедшие…

– Заканчивай родню поминать всуе.

– Может это не за нами, – озвучила я свою последнюю надежду, – Мало ли дураков на свете, сперли из пещеры золотое ожерелье… Может, этот не наш ворий…

– Наш.

Захлопали крылья, ветер поднял волосы на затылке, и прежде чем повернуться я уже поняла, что увижу. Черный с зеленоватым отливом дракон размерами не уступающий пассажирскому лайнеру, резко снизился над дорогой. Старая соседка, кажется предсказательница, подталкивала внуков вперед и, показывая на ящера, торопливо рассказывала, кто такие стяжатели.

Мгновение в воздухе махал крыльями дракон, то на лужайку перед домом ступил уже человек. Высокий, немного нескладный, ничем не примечательный, если не считать малиновых глаз. Мне оказалось неожиданно трудно в них смотреть, потому как Картэн был полностью обнажен. В отличие от явиди, предпочитающей платья и пренебрегающей бельем, он предпочитал не тратиться на одежду, что учитывая разницу в габаритах, было весьма… правильным.

Мужчина пошел вперед не испытывая ни малейшего дискомфорта, решительно, быстро и неотвратимо.

– Мы можем все объяснить, – я выставила вперед руки, словно надеясь остановить приближающего хранителя знаний. Сзади застонал Мартын. – Можем договориться…

– Где моя книга?!!!! – закричал стяжатель, делая последний длинный и стремительный шаг.

– Послушай, мы все исправим – не сдавалась я. – Все вернем, или…

Он не слышал, не мог или не хотел. Где-то рядом уже начала раскручиваться, готовая ударить, сила целителя.

– Возместим, мало ли на свете ценных книг! – я почти кричала.

То, что произошло потом, произошло очень быстро и очень слаженно, словно они репетировали подобное не раз… Я подняла глаза, на дорогу позади бросившегося на нас вория приземлился Алексий, огненные крылья за его спиной бесшумно взлетали и падали, глаза за стеклами очков отражали бушующее вокруг него пламя. И поблагодарим святых предков за маленькие радости, он был одет.

– Только скажи что… – продолжала говорить я в искаженное злостью лицо стяжателя.

Сила целителя вырвалась вперед. Только вырвалась совсем не из дома, на пороге которого стоял Март. Она развернулась справа и ударила Картэна наотмашь. Справа от крыльца стоял Константин и… добрый десяток соседей. Низенькая полненькая девушка сказала стоящей на газоне карке, какой мужественный у Мартына вид, и та жизнерадостно помахала парню рукой.

Почему никто не убегает с криками "караул"? Потому что это нечисть? Хорошо, но тогда почему никто не прячется по домам в надежде пересидеть бурю? Пришли словно на концерт, попкорна не хватает. А может все дело в том, что они знают, ворий не тронет никого, кроме виновных? Плохи тогда наши дела.

Обнаженный стяжатель качнулся от удара, замедляя шаг, словно его ноги вдруг увязли в киселе.

Пять шагов до крыльца…

Он замедлился, но и только, продолжая все равно идти вперед сквозь боль.

Четыре…

А рядом с фениксом уже стоял Семеныч, он пах краской от принтера и бумагой.

Три…

Староста поднял руку.

Два…

В малиновых глазах ярость и знание. Он знал, что прав, как может быть прав один вор перед другими.

Один…

На самом деле все произошло за несколько секунд, показавшихся мне бесконечными. Человек не увидел бы ничего. Рука старосты пошла вниз, и обнаженный мужчина отъехал назад, словно на него накинули невидимое лассо и потащили назад.

Вернее попытались. Потому что когда старик опускал руку ко мне шел человек, а назад поехал уже ящер. Картэн превращался мгновенно, то истаивая как дым, то разрастаясь из маленькой двуногой фигурки в гигантского зверя.

Хвост больше, похожий на заводскую трубу, дернулся, описывая дугу. Феникс взлетел, а старик наоборот пригнулся. А вот дом напротив такой подвижностью не обладал, стены затрещали, расходясь в стороны, с крыши посыпались обломки шифера. Водосточная труба согнулась, издавая громкий скрежет. Сменыч встал, поднимая ладони…

"Совсем, как в то книге" – пришла непрошенная мысль.

… и лапы дракона похожие на ковши экскаватора проскребли по земле, выдирая целые пласты молодой травы и выворачивая комья почвы.

А ведь старик силен, очень силен. Сдвинуть с места объект раз в двадцать больше себя это не меня приложить об пол. Но он двигал, оттаскивал, как человека, так и дракона.

Высокий лысый мужик повторил жест старосты, и девушка в летнем платье засмеялась. Я снова ощутила дуновение силы целителя, и хвост вория коснувшийся молодой липы вместо того чтобы сломать тонкий ствол тут же прирос к нему, а чешуя вдруг стала зарастать корой. Это уже не черный уровень, это его потолок, почти вне его, и вне всех остальных. Объединение объектов животного и растительного мира – начало долгого путешествия по бесцветному пути.

И стяжатель, молча выдержавший первый удар магии Константина, не выдержал, заорал. Громко и протяжно. Его боль была похожа на медленный и тягучий спазм, на вывих, который все длится и длится. Феникс пролетел над драконом, и на чешую, на кору хвоста упало огненное перышко. Всего одно, и деревце мгновенно вспыхнуло, ветки, листья, ствол, и черный чешуйки вдоль хребта, по которым затанцевали яркие языки пламени, словно на него плеснули бензином.

Дракон, как норовистая лошадь, вдруг поднялся на задние лапы загораживая собой пол неба. Он ревел махая хвостом, снова и снова ударяя им о стену дома, от которой мало что осталось, и расплескивая пламя по обломкам. Это было завораживающе красиво. Смертельно красиво.

Картэн упал обратно, передние лапы коснулись земли, и стежка содрогнулась, где-то засмеялись дети. А ящер уже снова рванулся к Марту. Он горел, был одержим, почти безумен, для него ничего больше не существовало. Ничего кроме парня.

Константин ухватился за перила и запрыгнул на крыльцо, становясь между нами и безумным драконом. Глаза целителя горели зеленью, так же как глаза его сына. Такие похожие и такие разные. Вот только Март был молод и не был опорой стежки. А экспериментатор был, и его сердце отбивало такой безумный ритм, что впору пускаться в пляс… или падать намертво с аритмией.

Марья Николаевна появилась на взрытой драконом борозде. Появилась в точно таком же виде, как я ее оставила, в цветастом фартуке с лопаткой в дной руке и банкой варенья в другой, кажется клубничного.

– Ишь ты! – проговорила она, задирая голову.

Я ведь так и не поговорила с ней, не рассказала о этом мире, не рассказала о себе и ее Валентине. Я до сих пор не знаю, какой он видит нашу тили-мили-тряндию, какие объяснения окружающему находит ее своеобразный разум. Но она же видела Пашку, Михара, видела, что порой творится на улицах ночью, иногда принимала карку за почтальоншу, и к нескрываемому веселью той, требовала пенсию и подписку на газету Северный Край. Она принимала Веника за Валентина, а Алексия за ангела. И я ее не поправляла, думая, что так спокойнее, что мир иллюзий для нее безопаснее правды.