Текст книги "Исторические сочинения о России XVI в."
Автор книги: Антонио Поссевино
Жанры:
Политика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
В приведенном Поссевино перечне членов Ближней думы трое Мстиславских, Н. Р. Юрьев и дьяки Щелкаловы представляли земщину, В. Я. и Н. Я. Бельские, В. И. Зюзин, И. П. Татищев, Б. В. Воейков и М. А. Безнин принадлежали ко «двору». См.: Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. Л., 1975, с. 67.
[Закрыть]
При князе находятся 12 знатных людей, которые выносят приговоры по тяжбам и докладывают ему о наиболее важных делах. На их обязанности лежат также другие дела и книги прошений (так как князю их не передают). Они перемещаются в ранге и должности по усмотрению государя.
Когда я был в Московии, их имена были следующие: Иван, сын Федора (они говорят «Федорович»), два его сына Федор и Семен[158]158
Иван Федорович, два сына его – Федор и Василий (а не Семен) – Мстиславские.
[Закрыть]. Затем Никита Романович[159]159
Никита Романович ЮрьевЗахарьин, брат царицы Анастасии, наместник новгородский.
[Закрыть], сестра которого Анастасия была когда-то женой государя (о ней я писал вашему святейшеству в первой книге). Андрей Щелкалов, канцлер[160]160
Андрей Щелкалов. См. прим. 19 к I книге «Московии».
[Закрыть], его брат Василий[161]161
Василий Щелкалов, думный дьяк; он, как и брат его Андрей Щелкалов, впервые именовались «дьяки великого государя ближния думы».
[Закрыть], Богдан (то есть которого бог дал, богом данный) Яковлевич Бельский[162]162
Богдан Яковлевич Бельский, наместник ржевский, оружничий великого князя московского, любимец царя в последние годы. Участвовал в Ливонской войне, принимал участие в сватовстве Ивана IV к Марии Гастингс, воспитатель царевича Дмитрия; позднее играл значительную роль при царе Федоре; сторонник Годунова, затем перешел на сторону Лжедмитрия I; позже сослан в Казань.
[Закрыть] (он целых 13 лет был первым любимцем князя и спал в его опочивальне), Невежа, брат Богдана, Василий Иванович Зюзин[163]163
Ошибка Поссевино – не Василий Иванович, а Василий Григорьевич Зюзин, родом из Литвы, думный дворянин, наместник суздальский.
[Закрыть], родившийся в Литве, после того как туда бежал его отец, московит по национальности. Став старше, он перебежал в Московию. Он почти один из всех немного знал по-латыни (польский язык знал Андрей Щелкалов). Игнатий Татищев[164]164
Игнатий Петрович Татищев, думный дворянин с 1582 г.
[Закрыть], Баим Воейков[165]165
Баим Васильевич Воейков, думный дворянин с 1579 г.
[Закрыть], Михаил Андреевич Безнин[166]166
Михаил Андреевич Безнин-Нащокин, думный дворянин с 1573 г. В 1578– 1579 гг. – воевода в Кореле, в 1580 г. – воевода «в большом полку» под Великими Луками. Принимал участие в Ям-Запольских переговорах. В 1583 г. послан в Смоленск для размена пленных. В 1586 г. вместе с Троекуровым – посол к Стефану Баторию. Впоследствии, после пострижения в монахи в 1586 г. видный хозяйственноадминистративный деятель ИосифоВолоколамского монастыря. См.: Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина. М., 1977, с. 155—160.
[Закрыть]. Имя казначея казны, или сокровищницы, – Петр Иванович Головин[167]167
Петр Иванович Головин, казначей, наместник тульский.
[Закрыть].
На обязанности канцлера лежит размещение знатных людей по крепостям, которые содержатся за счет земель и поместий, приписанных к ним князем. Этим людям едва ли дается какое-нибудь жалованье или после многих лет службы освобождение от обязанностей.
В остальном наместники крепостей и городов управляют так, что знают, кому из бояр посылать письма на имя князя. Им отвечают от его имени, хотя сам он никогда не подписывает собственноручно писем к ним или к другим государям.
СЫНОВЬЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МОСКОВСКОГОВеликий князь московский Иван Васильевич от своей первой жены Анастасии имел двух сыновей – Ивана и Федора. В первый мой приезд оба они были живы. Ко второму приезду первенец Иван, достигший 20 лет, уже способный управлять государством и любимый московитами, скончался. Говорят, у князя рождались сыновья и от других жен, но впоследствии умирали.
Сведения о смерти Ивана имеют большую ценность. Это обстоятельство достойно упоминания потому, что оно оказало большое влияние на смягчение нрава князя, так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше.
По достоверным сведениям, сын Иван был убит великим князем московским в крепости Александровская слобода. Те, кто разузнавал правду (а при нем в это время находился один из оставленных мною переводчиков)[168]168
Стефан Дреноцкий. См. прим. 26 к I книге «Московия».
[Закрыть], передают как наиболее достоверную причину смерти следующее:
Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава[169]169
Женская одежда того времени обычно состояла из двух сорочек: нижней (рубашка) и верхней (платье), и телогреи. Верхняя сорочка (платье) была одеждой чисто домашней, показаться в ней перед посторонними людьми, особенно перед мужчинами, считалось очень неприличным. См.: Забелин И. Домашний быт русских цариц. М., 1901, с. 515—516.
[Закрыть]. Третья жена сына Ивана[170]170
Елена Шереметева. См.: Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1975, с. 235.
[Закрыть] как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве».
Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби[171]171
О смерти царевича Ивана см.: Лихачев Н. П. Дело о приезде Поссевина. Спб., 1903, с. 181—193.
[Закрыть].
Отец следовал за телом и (при приближении к городу) даже шел пешком, в то время как знатные люди, все в трауре, прикасаясь к носилкам концами пальцев, как бы несли [их]. Одежду, сшитую по случаю траура, они носили и при нашем возвращении, Волосы их были распущены в знак скорби, они не носили шапочек, обличающих их знатное происхождение. В этом мы увидели дивную милость божественного провидения и справедливости, так как при первом нашем приезде к князю они насмехались над тем, что мы одеты в черное и приехали как бы в лохмотьях (ведь этот цвет им непривычен и служит знаком скорби); теперь сами по случаю траура по умершем Иване они вынуждены им пользоваться и не осмеливаются заикнуться об этом[172]172
«А государь и бояре были в смирном платье, в багровых и черных шубах для того, что в ту пору государя царевича князя Ивана в животе не стало». – ПДС, т. X, с. 265.
[Закрыть].
Что касается прочего, то князь, созвав думу, сказал: по его грехам случилось, что Иван умер, были некоторые другие обстоятельства, которые давали повод сомневаться, будет ли власть прочной, если она перейдет к младшему сыну Федору. Князь потребовал от бояр, чтобы те подумали, кто из наиболее знатных людей царства мог бы занять место государя. Они ответили ему, что не хотят никого другого, кроме того, кто остался в живых – Федора, потому что им нужен тот, кто является сыном государя. Они убеждали его снять с души скорбь, и, хотя он объявил, что примет монашеский чин, пусть он оставит это намерение, хотя бы на время, пока дела в Московии не станут более прочными. Бояре держались того мнения, что о подыскании другого [наследника] он говорит для того, чтобы узнать настроения, и, если бы он заметил, что кто-нибудь обратил внимание на другого, то и он, и тот, который пришелся ему по душе, расстались бы с жизнью.
Каждую ночь князь под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, разостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой). Однако некоторые не переставали обдумывать разные варианты, кто же, наконец, мог бы быть наследником, если бы что-нибудь случилось с Федором, так как не было из этого рода другого [наследника] и 30 лет оставалось свободным место конюшего, которому эта власть могла быть передана (как наместнику)[173]173
После казни конюшего Ивана Петровича Челяднина в 1567 г. должность эта при дворе Ивана Грозного оставалась незанятой.
[Закрыть].
После смерти Ивана князь, отдаваясь слезам, одетый в полный траур, приказал тем послам, которые отправлялись вместе со мной к вашему святейшеству, не выдавать другой одежды, кроме черной, хотя и шелковой. Во всем его царстве (и особенно при дворе) тот же вид, заупокойная служба, корона снята, и, если кто-нибудь блистал другой одеждой, едва ли она была великолепной.
Во все монастыри он разослал много денег на спасение души сына. Кроме того, с Ахматом, не то турецким послом, не то наместником[174]174
Имеется в виду турецкий купец Ахмед Челеби. – Описи царского архива.., с. 98.
[Закрыть], который был в Москве в течение трех лет, потому что войско польского короля [всюду] бродило и дороги для возвращения были небезопасны, он послал двух московитов к патриархам и в восточные монастыри, дав им по 10 тысяч рублей (рубль ценится немного больше двух крон) на раздачу милостыни и чтобы получить утешение по смерти сына. Ведь каждые три года к ним же на Восток он посылает деньги[175]175
См.: Каптерев Н. Ф. Характер отношений России к православному востоку в XVI—XVII столетиях. Серг. Посад, 1914, с. 142.
[Закрыть], так как русские там почерпнули в старину знакомство с греческой верой, которую имеют и сейчас, хотя уже во многом [с ней] расходятся.
Рассказ Герберштейна о приеме чужеземных послов у московского князя достоверен, но относится к более ранним временам[176]176
См.: Герберштейн С. Записки.., с. 192—219.
[Закрыть].
Нам, кроме всего прочего, разрешили также посетить крепости Смоленска и Новгорода, где в знак величайшего уважения нас встретили залпами больших пушек.
Говорят, что не всегда это было принято по отношению к другим послам, прибывавшим к их государю.
Приказано было также сначала епископу смоленскому, а затем архиепископу новгородскому во время пребывания в Смоленске и Новгороде доставлять нам обильнейшее угощение по обычаю этого народа. Сами же епископы просили нас оказать им честь присутствовать на богослужениях, которые они совершали в ярко освещенных и пышно разубранных по приказу государя храмах[177]177
На самом же деле смоленскому епископу Сильвестру было приказано: «...а будет станет проситься к тебе в церковь соборную, ты б сему велел отказать, что ему у тебя в церкви быти не вместно и от нас к тебе в том указу нет». – ПДС, т. X, с. 386. В Смоленске произошел курьез: переводчик Поссевино перепутал «обед» с «обедней» и приглашение на трапезу принял за приглашение на богослужение.– ДАИ, с. 392.
[Закрыть].
Мало того, сам государь, собрав в Москве на обширной площади тысяч 5 народа, чтобы придать этому событию больше блеска и величия, сошел из своего дворца с боярами и приближёнными (впереди шли священники, неся икону пресвятой богородицы), чтобы отвести нас в храм[178]178
Речь идет о событии 4 марта 1582 г. См.: «Третью беседу о религии великого князя московского» (с. 84—87 перевода).
[Закрыть]. Там он приказал приготовить почетное место, откуда мы могли бы видеть церемонию их богослужения. Но мы по некоторым соображениям не захотели ни присутствовать на богослужениях, совершаемых их епископами (если их можно назвать епископами), ни войти в храм вместе с московитом. А так как мы смело отказались от этого перед лицом государя и великого множества народа, кое-кто стал думать, что с нами будет. Многие московиты стали колебаться в своем слишком высоком мнении о собственной религии. Соображения, которые мы тогда ему публично высказали, и причины отказа мы изложили в другом сочинении[179]179
Capita, quibus Graeci et Rutheni a Latinis in rebus fidei dissenserunt. – Historiae Ruthenicae.., v. II, p. 316—322.
[Закрыть]. Главная причина заключалась в том, чтобы не создавать впечатления, будто бы посланец вашего святейшества все это одобряет и оказывает почтение и благоговение епископам, не утвержденным апостольским престолом. Государь и все остальные имеют обыкновение прикладываться к их руке, низко склонив голову к земле. Великий князь вызвал шесть епископов, не считая митрополита, как для богослужения, так и для беседы со мной о религии. Однако, получив наше сочинение, которое государь еще раньше просил при всех у меня, о различии между католической верой и русскими догматами, они не сказали ни слова. Только один из них, архиепископ ростовский, все одобрил, был сослан в изгнание, лишен сана и умер более счастливый, чем те, кто пережил его[180]180
Речь идет о ростовском архиепископе Давиде. «Лета 7092 прийде из Риму от папы посол к Москве к государю о вере и егда собрашися вмести ежи бы против папина посла дати ответ, тогда ростовский архиепископ Давид ересь свою объяви. Государь же, дав ответ, папина посла отпусти. Потом же Давида ересь его изобличив, посла в монастырь под начал дондеже в чувство прийдет». Карамзин Н. М. История Государства Российского, т. 9. Спб., 1892, с. 239; Скрынников Р. Г. После опричнины. Л., 1975, с. 89.
[Закрыть]. На трех пышных пирах, куда государь приглашал меня вместе со всеми моими людьми и в первый, и во второй приезд, всё было обставлено с царским великолепием. Кроме продовольствия и средств на прожитие, которые доставлялись нам в достаточном количестве по его приказанию приставами (это слово обозначает знатных людей, приставляемых к послам, и значит приблизительно «привязанный»), он посылал нам каждый день кушанья со своего стола.
За день до да назначенных переговоров с ним и его советниками, он присылал трех человек[181]181
«... а пришлет до него Государь своих ближних людей Остафья Михайловича Пушкина да Федора Андреевича Писемского, да диака Посника Сулдешева». – ПДС, т. X, с. 264.
[Закрыть], а на следующий день рано утром – других в таком же количестве, и они объявляли, что немного позже мы увидим «ясные очи» великого царя. Таким образом мы были подготовлены. А через час приставы объявляли нам, что прибыли приближенные люди и некоторые советники государя. Они подъезжали почти к самому подворью[182]182
«... и февраля в 14 день папин посол к Москве, приехал, а стоял в Китайгороде на крестьянском на Иванове дворе Серкова». – ПДС, т. X, с. 259.
[Закрыть] примерно с сотней конных людей, чтобы отвезти нас. Из них главные трое, сидя на лошадях и протянув руку, приветствовали меня от имени государя, и мы отправлялись в путь. По обеим сторонам дороги на протяжении почти 1000 шагов располагались дворцовые стрельцы в количестве около 1500 человек. После этого я входил во внутреннюю часть дворца, наполненную людьми, блистающими богатой одеждой и оружием, и меня приглашали сойти с коня. У нижних ступеней меня встречали бояре и отводили к государю. Сначала, пригласив меня сесть, он или сам беседовал со мной, или приказывал отвести меня в палату, где я должен был говорить с боярами. Иногда мы проводили там долгие часы, подробно говоря обо всем и часто до крайнего утомления. У них были свои переводчики, у меня – свои. Если я предлагал что-нибудь новое (что по ходу дела случалось часто), тотчас все они шли к государю, чтобы спросить ответа, который передавали в точности, не осмеливаясь обнаружить ничего своего. Мне нелегко было проследить за их словами, насколько правильно и, главное, точно повторяли они то, что я предлагал. Часто после обычных почестей, конные люди и бояре выезжали мне навстречу и приводили к государю. Бояре читали мне его ответ по написанному, разделив между собой чтение на большие куски, и только после этого передавали. Поэтому в течение двух месяцев, когда приходилось постоянно говорить с этим государем, и в течение пяти месяцев, пока я ездил туда и обратно и вел-переговоры с польским королем и послами польского короля и московского государя, я не получил о деле достаточно ясного представления. Только когда они собрали кое-что о старине из литовских, польских и московских дел, в которых подтверждается их точка зрения, они смело выдали их из архивов. Впоследствии из них я почерпнул немаловажные сведения для знакомства и обсуждения тамошних дел. Но так как из писем и документов, отосланных вашему святейшеству, это можно будет яснее понять, здесь достаточно об этом[183]183
В Рим были отосланы I книга «Московии», законченная 29 сентября 1581 г., и донесение от 28 апреля 1582 г., изданное впоследствии под названием «Московское посольство».
[Закрыть].
Лишь только до московского князя дошла весть о нашем прибытии, он немедленно послал нам, почти к границам своих владений, где мы разбили лагерь, всадников, лошадей, продовольствие и через своих гонцов охранную грамоту. Он дал нам 60 человек из своего окружения, которые при остановках готовы были оказывать нам всяческие услуги. Окруженные этими телохранителями, мы не могли без большой необходимости выйти из дому или послать куда-нибудь. Прислал он и лошадей в богатой упряжи, которых обычно дарят послам и на которых мы должны были ехать. Кроме того, он назначил для нашей свиты множество людей, татар и московитов, которые должны были обеспечить нам безопасный путь в лагерь польского короля, находящийся на расстоянии 600 миль, а позже выехать за пределы его владений. Всё это я правдиво описал в другом сочинении[184]184
Имеется в виду «Московское посольство».
[Закрыть], и, думаю, этого здесь подробнее рассматривать не стоит. К большому нашему неудобству случалось, что московский князь по своей подозрительности не допускал к нам врачей во время болезни.
Как было сказано раньше, я оставил двух человек[185]185
См. прим. 2.
[Закрыть] у московского князя, пока сам ездил к польскому королю, чтобы они узнавали о состоянии дел и пытались, насколько возможно, внушить этому народу сколько-нибудь благочестия. Князь обещал мне в присутствии 100 знатных людей относиться к нашим людям так же, как и ко мне, если бы я остался. Однако им не было дано никакой возможности выходить, если не считать одного-двух раз. По приезде из Старицы в Москву их поместили в довольно тесной комнате. Они вынуждены были пользоваться одним и тем же местом как алтарем, где должны были молиться, как столом, где должны были писать и читать, и как местом, где должны были спать. У дверей постоянно находилась охрана, трое бояр и столько же простых людей. Имена их следующие: Сунебул, Куфара, Кудеяр, Куфара, Мирослав и Куроедов[186]186
В латинской транскрипции эти имена выглядят так: Sunebul, Chufara, Kudear, Miroslaw, Kuroedow.
[Закрыть].
Там пробыли они четыре с половиной месяца, а пожаловавшись, что князь не сдержал обещания, получили ответ от знающего человека: князь одно обещает иностранцам, другое приказывает приставам, на словах он говорит одно, другое держит на сердце, и были многие, которым он давал гарантию свободного въезда и выезда и которые просили дозволения вернуться к себе, но тотчас поплатились за это жизнью. Поэтому у тех, кто клятвенно обещал остаться в Московии до конца своих дней, нет никакой возможности ни подойти к другим [людям], ни поговорить при встрече. Если бы кто-нибудь сделал это или на кого-нибудь пало малейшее подозрение в этом, он был бы наказан смертной казнью – будь он русский или иного происхождения. Многие хотели подойти к нам, но по этой причине не осмелились. Среди них был даже некий врач, горячо желавший очиститься таинством исповеди и получить святое причастие. Он просил разрешения прийти к нам, но не только не смог этого добиться, но и выслушал следующее грозное предупреждение: «Для чего ты, иностранец, осмеливаешься посещать людей этого народа? Если не хочешь быть убитым, остерегайся в будущем даже и предлагать такое». Но были и такие московиты, которые стонали от этого рабства и говорили, что, пока князь не начнет другого образа жизни, нет надежды на распространение благочестия истинной веры.
Когда же я из польского лагеря или из другого места посылал со своими людьми письма без печати в одной связке с письмами к князю, чтобы не вызывать никакого подозрения, хотя они и не содержали ничего кроме того, что относилось к нашим порядкам, он их или не хотел отдавать, или приказывал некоторые из них перевести на русский язык, чтобы, как я полагаю, не оставаться в неизвестности. Он делал это, по-видимому, из-за чересчур обостренной и беспокойной подозрительности, если не из страха.
По окончании последнего большого пира перед отъездом из Москвы в Ливонию, поднявшись, он протянул мне и всем моим спутникам руку и просил меня приветствовать ваше святейшество и польского короля. Когда я вернулся домой, он прислал письма и дары, которые в конце концов были частично отданы студентам в Оломоуце, Праге[187]187
В Оломоуце и Праге находились наиболее значительные коллегии иезуитскогоордена.
[Закрыть] и других местах, частично иногда использовались для подарков самим московитам при проводах. Я дважды пытался отказаться от них[188]188
Папский нунций в Польше Болоньетти писал по этому поводу совсем иное: «Поссевин вредит репутации своего ордена, проявляя жадность к деньгам и подаркам. Доходы его значительно превосходят расходы, в особенности от продажи дорогих мехов в Вильне и тех, что он повез с собою якобы для продажи в Германии и которые в самом деле вывез в Италию».– Россия и Италия, т. 2 Спб.. 1913, с. 351.
[Закрыть], но бояре уговаривали меня, что не должно мне нарушать древнего обычая этого государства и портить милостивое настроение государя, ведь. он сам не отверг даров вашего святейшества и своим людям, кого он посылал и пошлет туда, он позволит принимать дары от других государей. Следуя совету, данному мне раньше, принеся благодарность и раздав деньги среди многочисленных придворных, я принял дары. Но, чтобы он по этому поводу узнал что-нибудь более возвышенное и святое о характере наших установлений, я обратился к нему со следующими словами, переданными ему через думных бояр:
«Позволь, милостивый великий государь, просить тебя в третий раз, наконец, во имя крови Иисуса Христа те дары, что ты приказал приготовить мне по твоему великодушию, не принять, не вызывая твоей немилости. Видит бог, я не гнушаюсь [ими] из-за какого-то пренебрежения и незнания исключительной щедрости твоей светлости.
Но по моему призванию к духовной жизни и по обетам бедности, которые я часто давал именем милосердного бога, дай ради милосердия Христа то, что я буду считать величайшим благодеянием. Вспомни, как несколько дней тому назад ты сказал мне (хотя по поводу других людей, на которых не распространялись взятые мною обеты), что самое лучшее – следовать смирению и бедности господа Христа. Поэтому позволь мне на деле следовать этому. По милости божьей, мир заключен без этих одежд и мехов, без них же, с божьей помощью, совершится остальное, что ты желаешь. Ты никогда не будешь иметь недостатка в каких-либо услугах моей верной преданности. Дорожных припасов, которые ты выдал моему товарищу Павлу[189]189
Паоло Кампани.
[Закрыть] для возвращения к великому первосвященнику, и тех даров, что ты отослал его святейшеству, будет достаточно. Конечно, и их я не позволил бы принять, если бы они не были необходимы при таком пути и продолжительном пребывании всех нас в королевском лагере и в этих местах и если бы мы не боялись обидеть тебя и этим помешать лучшему. А этими дорогими мехами мы не пользуемся: скорее мы отдадим сами нашу кожу и жизнь за распространение католической веры (если такой дар будет угоден богу). Поэтому я не позволил ехать со мной купцам (хотя они этого очень добивались), чтобы от людей такого рода не случилось препятствия тому, для чего меня послали, или ссор с твоими людьми. К тому же, по милости божьей, у меня достаточно [средств], чтобы иметь возможность вернуться к великому первосвященнику. А если бы ты захотел щедро наградить меня богатым даром, сохрани ко мне то милосердие, которым ты почтил меня. Так как ты признаешь себя овцой стада Христова, подумай о том, что тебе должно следовать водительству его видимого пастыря, то есть великого первосвященника, которому господин наш Христос передал свою паству для пастьбы. Кстати, узнай: в нашем ордене состоит несколько тысяч людей. В наш век, когда открыты новые земли и Европу стали раздирать разные расколы, их, отказавшихся от имущества и от всяких забот о частных делах, господь призвал как бы в одно войско. Все мы заключили содружество во имя Иисуса, чтобы довести его имя и духовные богатства католической церкви до народов Индии, до еретиков и тех, кто не совсем соединился с Католической церковью. Поэтому и оставили мы всё. Мы не принимаем и не принимали никаких почестей, за исключением тех, которые не приносят никаких доходов и связаны с явной опасностью для жизни. Ведь некоторые из нас около 30 лет тому назад были посланы в некоторые патриаршества и епископаты Индии и Эфиопии, чтобы в этих отдаленнейших странах принести в жертву многодневные труды и жизнь во славу Христову, не получая никаких земных благ. Поэтому, куда бы снова ни послал нас святой апостольский престол, мы сможем вернуться (если будет нужно) к тебе. Позволь, если в них нет такой необходимости, не брать [даров]».
Если он и не был тронут этими доводами настолько, чтобы оставить у себя дары, однако почерпнул из них какой-то свет истины. Так были заложены основания для столь большого здания, которое, мы не сомневаемся, будет в Московии в свое время. Он же с истинно царским великодушием приказал дать нам проводников и всё в изобилии. Так мы уехали от него и направили свой путь через Россию к польскому королю Стефану.
