Текст книги "Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Антонина Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 1

Если утром моей главной проблемой были расшатанные нервы, то теперь ситуация обострилась. Я не понимал, что происходит.

То ли я по-настоящему, всерьез сошел с ума, втянув в своё безумие и новых петербургских знакомых; то ли мир действительно полон чудовищ и магии. И тот, и другой варианты пугали. Первый, потому что психом быть печально – ведь это значит никогда не верить самому себе, не жить по-настоящему. Второй, потому что если все происходит на самом деле – то, как минимум, я могу и вовсе не дожить до утра.

Как и велел Феликс, я заперся в спальне.

Наступила ночь. Мне было ужасно плохо: боль в сердце только усиливалась, температура поднялась, голова раскалывалась и кружилась. Окно комнаты было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:

Двадцать пятый иерей ступает по мосту И гасит фонари, включает тишину.

Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:

Двадцать девятый иерей открывает двери, Уже неважно – веришь ты или не веришь…

Затуманившимся, воспаленным взглядом я смотрел на то, как ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.

Соль, насыпанная у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же проведенная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто ее дергали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться еще сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мертвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мертвые лица искажались – они что-то шептали мне, пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул под нее еще соли из огромной пачки, захваченной на кухне.

С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.

А заклятье – завершиться.

Кое-как я смог заползти обратно на кровать. Жар не спадал. Духи за окном и дверью не исчезали. В комнате было неестественно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как мое сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.

Это было больно. Но пока что не смертельно.

Интересно, а от всех сорока я бы умер? И если уже двадцать девятый иерей должен был попасть в мою комнату, то чем бы занимались оставшиеся одиннадцать? Завели бы светскую беседу? Или, заставив исповедоваться напоследок, размеренно, по всем правилам этикета, сожрали?

Дурацкие мысли, как ни странно, успокаивали. Я наконец-то уснул – под стоны, шепоты, скрежетание и стук со всех сторон.

А проснулся от того, что услышал, как ручка вновь проворачивается – на этот раз со щелчком, до конца – и дверь резко открывается, со зловещим шорохом проезжая по соляному барьеру.

Я стиснул зубы и приготовился драться – голыми руками. Но в дверном проеме, залитый лучами уже взошедшего солнца, стоял Феликс. Рукава его светлой толстовки были испачканы кровью, в руке он сжимал кинжал, с которого на паркет капало что-то темное. А еще от него сильно пахло речной водой – будто он как следует поплескался в Неве, используя наросшие на каменные ступени склизкие водоросли в качестве мочалки.

– Фух, живой. Как ты себя чувствуешь? – выдохнул Рыбкин, отбрасывая кинжал куда-то за спину и входя.

Я ответил ему затравленным взглядом. Оценив мое состояние, Феликс прошел к окну и распахнул его во всю ширь. В комнату тотчас влился свежий ветер, пахнущий мёдом и листвой, и заставивший меня слегка расслабиться.

Я посмотрел на толстый слой пепла, который за ночь появился на моем карнизе. На такой же слой пепла – за дверью в гостиной. На бывшего прежде белым, а теперь ставшего багряным ловца снов, и… на черные цифры «29», которые появились у меня на левом запястье. Они выглядели, словно татуировка, но определенно ею не являлись.

– Блин, как некрасиво, – в итоге только и сказал я. – Никогда бы сам такое не набил.

Мозг отказывался думать о чем-то более серьезном. Феликс от удивления хохотнул.

– Да ладно. Вроде неплохо выглядит. Считай сувениром со своей принудительной инициации.

– Магия все-таки существует, да? – невпопад спросил я, поднимая на него усталый взгляд.

Рыбкин сочувственно посмотрел на меня.

– Существует. Определенно.

Я замолчал, боясь дальнейшими вопросами раздвинуть стены своего познания так широко и быстро, что все строение личности окончательно навернется.

– Давай ты оклемаешься после безумной ночи, а потом мы как следует поговорим, – ободряюще потрепал меня по плечу Феликс, и сережка в виде поднятого большого пальца сверкнула у него в ухе.

***

Вскоре мы сидели в гостиной. До этого я пытался оттереть цифры «29» под душем, но добился только того, что кожа на запястье покраснела и теперь чесалась.

Феликс устроился на другом конце дивана с коробкой пишмание в руках и терпеливо ждал вопросов. Их у меня было множество. Задавая первый, я чувствовал, как сжимается сердце.

– А Анну ты смог спасти? – спросил я.

Рыбкин покачал головой. Не успел я испугаться (неужели нет?..), как он пояснил:

– Её не нужно было спасать. Она не жертва, а колдунья-преступница, которая пыталась превратить тебя в корм для своих проклятых слуг.

Я расширил глаза, и Феликс продолжил:

– Анна предложила сделать общее фото и закопать его на кладбище с единственной целью – дать сорока иереям твой след, чтобы они могли съесть тебя. Эти иереи служат ей, и она кормят их людьми, потому что человеческая плоть – их основная пища.

– Так легенда о священниках не лжёт? Советские власти и правда… ну…

– Нет, – Феликс покачал головой. – Это прапрадед Анны создал себе сорок проклятых кукол (так называются подобные сущности), а потом приковал их к кладбищу и начал потихоньку распространять историю о призраках. Анне они перешли по наследству. Частая история в магических родах, особенно тех, что увлекаются тёмными техниками.

Я моргнул.

– Но… Зачем распространять легенду?

– Во-первых, вера людей сама по себе подпитывает силой объекты этой веры: страх, интерес, даже сомнение – все помогало иереям оставаться в нашем мире, а не распадаться на атомы. Во-вторых, начали появляться такие, как ты: любопытные воробушки, клюющие на загадки и сами приходящие в ловушку. Очень удобно. Скажи мне, горе моё, зачем ты согласился проводить какие-то подозрительные манипуляции на старом кладбище с незнакомой девицей?

– Чтобы убедиться, что магии не существует, – протянул я.

Рыбкин вытаращился на меня, потом шлепнул рукой о лицо и наконец рассмеялся.

– Какая ирония.

Да уж. Охренеть какая ирония, иначе не скажешь.

Мокрые волосы, казалось, вот-вот зашевелятся на затылке – что за безумие происходит в моей жизни? Я прикрыл глаза и попробовал подышать «квадратом», чтобы успокоиться.

Окей, признаюсь. В душе я не только пытался оттереть цифры «29», но еще и профилактически бился головой о кафельную плитку и рычал. Магия все-таки существует. Существует. Существует.

Два месяца я старательно убеждал себя в обратном. Условно говоря, смотрел на черную стену и доказывал себе, что она белая – ведь такой ее видят остальные. А теперь мне сказали: «Нет, чувак: ты окей, ведь она все-таки черная». Я в замешательстве. Мои чувства словно перемололи в блендере. Явно потребуется время, чтобы принять эти правила игры окончательно.

С другой стороны, приятно иметь какую-то определенность: итак, я не псих.

Я поелозил на месте, прежде задать следующий вопрос:

– Феликс… Ты ведь не художник, да?

– Я и не говорил тебе, что я – он, – он подмигнул. – Это была твоя идея, и я просто не стал тебя поправлять. Потому что не представляю себе человека, который позитивно среагирует на заявление: «Привет, я колдун!» от парня, которого видит впервые в жизни.

– Итак, ты колдун.

– Да.

– Значит, говорить это тому, кого видишь… м-м-м... – я прикинул, сколько дней живу в доме у Львиного моста, – ...шестой раз в жизни – это уже нормально?

– Будь моя воля, я бы еще месяц молчал, но ты же сам притащил в дом проклятую заразу, – он посмотрел на меня с укором. – Как говорится, поздно, Клава, пить Боржоми, когда почки отвалились.

– Клава в этой метафоре ты, как я понимаю.

– Ага. Приятно познакомиться, – иронично закончил он.

Я взял с журнального столика чашку горячего кофе и крепко обхватил ее, грея ладони.

– Колдун – это должность? Или просто характеристика?

– Какие точные вопросы ты задаёшь, – синие глаза Рыбкина проказливо блеснули. – Колдуны – это все, кто умеет применять магию. А вот профессий и должностей в магическом обществе, конечно, великое множество. Что касается меня, то я – один из стражей на службе Ордена Небесных Чертогов. Под моей защитой находятся Адмиралтейский и Василеостровский районы Санкт-Петербурга.

– Что это значит?..

– Ну смотри, – Феликс явно задумался, как объяснить попроще. – Главная задача нашего Ордена – защищать людей от смерти вследствие магических обстоятельств. Соответственно, те из нас, кто работают стражами, в первую очередь занимаются этим на своих территориях. Большую часть времени мы сражаемся с проклятыми и нечистью, раскрываем преступления, а также поддерживаем постоянную защиту, которая отпугивает от города всякую дрянь. Есть в этом мире неприятные существа, с которыми было бы слишком муторно сражаться даже архангелам с Исаакиевского собора (кстати, они возглавляют Орден Небесных Чертогов). Например, мне то и дело приходится заделывать в метро трещины, сквозь которые течет вода. Возможно, ты замечал их: с каждым годом они появляются всё чаще, потому что старый магический щит уже прохудился. Если увидишь такую трещину – ни в коем случае не касайся сочащейся из нее воды. Иначе змей, который живет в подземных реках, запомнит вкус твоей кожи, и однажды, принимая душ, ты… – Феликс помедлил и тряхнул головой. – Впрочем, обойдёмся без подробностей. Из душа ты, в общем-то, не выйдешь. Поэтому раз в месяц я спускаюсь ночью в метро и разговариваю с этими трещинами, пока они не зарастут.

В моей голове было так много вопросов, что я не знал, какой следует задать первым.

Орден Небесных Чертогов? Архангелы? Стражи? Некие проклятые, которых Феликс старательно выделяет интонацией?

Я ошарашенно смотрел на Рыбкина. А он в ответ улыбался так тепло, что, казалось, даже частицы пыли вокруг него замедляли свое кружение, пораженные этим зрелищем. Мне стало не по себе от его великолепия.

– Слушай… – протянул я. – А ты вообще человек?

Он, уже потянувшийся за очередным клубочком сладкой «бороды дракона» (именно так с турецкого языка переводилось «пишмание»), остановился и изумленно вскинул брови.

– Так-так!.. Чем я себя выдал?

– Ну не то что бы выдал. Просто ты кажешься слишком...

Я замешкался, подбирая подходящее определение. Не называть же его красивым вслух, верно? Это странное слово, которое звучит почти неприлично в отношении представителя твоего же пола.

– ...Слишком холеным для обычного человека. Хотя при этом я не замечал, чтобы ты был как-то особенно помешан на своей красоте.

Черт, вот и проговорился.

– Ощущение, что ты не прилагаешь особых усилий – всё это тебе просто дано. И эти волосы, и кожа, и какая-то особенная аура. А еще твой ошейник – он как будто бы слишком модный для такого нормального парня, как ты, понимаешь?

Феликс машинально коснулся шеи. Пару секунд он молчал, в то время как я мысленно бился головой об стол из-за столь сомнительной речи.

А потом мой сосед звонко рассмеялся.

– Ох. Впервые в жизни мне ставят мою внешность в упрёк. И да, это называется не ошейник, а чокер. Впрочем, неважно.

– Я бы подумал, что, возможно, все колдуны такие отфотошопленные, – я твёрдо решил довести свою мысль до конца. – Но Анна выглядела как обычная приличная девушка. Соответственно, я полагаю, что ты не человек. А кто? Вспоминаю твою шутку про небо… Неужели ты все-таки ангел?

Тут Феликс даже слегка покраснел.

– Нет, я не ангел, – пробормотал он смущенно. А потом словно перевел тему: – Как ты думаешь, почему меня зовут Феликс Рыбкин?

– Я полагал, что тебе дали имя в честь персонажа Стругацких[1].

– Нет. На самом деле, из-за этого, – он встал из-за стола и неожиданно задрал футболку.

Воу-воу, полегче!

Я было рефлекторно отвернулся – как-то неприлично смотреть на полуголых людей, даже если они сами устраивают шоу – но кое-что очень странное приковало мой взгляд.

Справа под ребрами у Феликса была татуировка в виде золотой рыбки с длинным, как у петушка, хвостом. Очень красивая и… живая. Она деловито плыла куда-то, помахивая хвостиком и пуская мирные пузыри.

Застигнутая врасплох внезапной обнаженкой, рыбка вздрогнула, резко остановилась и бросила укоряющий взгляд наверх, словно пытаясь пристыдить хозяина – ты совсем дурак, что ли, меня так показывать?! Клянусь: будь у нее руки, она покрутила пальцем у виска. В итоге рыбка оскорбленно булькнула, а потом развернулась и, проплыв вниз по подтянутому животу Рыбкина (вот гад: у него даже были кубики), скрылась под джинсами.

– Вот это и есть я, – сказал Феликс, опуская футболку обратно.

2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 2

Такого поворота я никак не ожидал.

– Что?! – моя челюсть отвисла. – В смысле?!

– «Феликс» – счастливый на латыни. «Рыбкин» – рыбка. Я оборотень-золотая рыбка. Одна из тех, сказочных, – с усмешкой стал объяснять он. – Пять лет назад архангел Гавриил – этот тот, чья статуя на Исаакии держит в руках лилию – уговорил меня занять должность стража Санкт-Петербурга. Для того, чтобы я мог полноценно работать в городе, он подарил мне этот артефакт.

Феликс снова коснулся пальцами своего чокера.

– Благодаря нему я в состоянии постоянно сохранять человеческий облик – мне не приходится проводить значительную часть времени во второй ипостаси, как этого требует оборотничество. Очень удобно. Так что теперь проявляй побольше уважения к моему «ошейнику»! Без него я стану максимально странным соседом.

В гостиной воцарилось молчание. Я сидел с открытым ртом. Наконец, кое-как захлопнув его, я тупо переспросил:

– Ты реально рыба? А как у тебя обстоят дела с памятью?..

– Не рыба, а рыбка! Все с моей памятью хорошо! – возмутился Феликс. – Вообще, лучше просто зови меня «колдуном» или «стражем». Меня уже давно ничего не связывает с другими золотыми рыбками.

Говоря последнюю фразу, он неожиданно запнулся. Его глаза погрустнели, будто он вспомнил о чем-то болезненном, а губы на мгновение искривились. Эта вспышка горечи в его мимике была очень быстрой – он собрался уже через мгновение. Возможно, не все бы вообще заметили ее. Но я, будучи человеком, росшим с деспотичной матерью, умел считывать с лиц людей малейшие признаки расстройства, разочарования или злости. Такой суперспособностью обладают все, кто в детстве зависел от эмоционально нестабильных взрослых.

Снова улыбающийся, Феликс хитро подмигнул:

– …Ну, разве что я до сих пор не люблю кошек.

Мне захотелось спросить его о желаниях – ведь в сказках рыбки всегда занимались их исполнением, – но Феликс перебил меня репликой, из-за которой я так и подскочил на месте.

– Кстати, ты тоже обладаешь магическими силами, поздравляю.

– Почему ты так решил?! – я даже сдёрнул с головы капюшон толстовки, который прежде успел натянуть в поисках уюта и душевного равновесия.

– У тебя высокая резистентность к заклинаниям и ты видишь проклятых, а на это способно только полпроцента населения земли – те, у кого есть колдовские способности. Судя по всему, твои долго были скрыты и проявились только недавно. Ты явно поздний цветочек… Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Очень поздний, – цокнул языком Феликс. – Не спешил ты, Женя, в магический мир. Вот ленивец.

Я не успел придумать, как покрасивее парировать, а Рыбкин уже продолжил:

– К тому же, как я догадываюсь, одним лишь только видением всё не ограничилось… – тон Феликса переменился. – Почему ты перестал быть пианистом, Женя? Что случилось на твоем последнем концерте?

Кровь отхлынула от моего лица, а по рукам побежали мурашки.

– Я не хочу говорить об этом, – выдавил я после продолжительного молчания.

– Но это было связано с мистической дрянью, – утвердительно сказал Феликс.

– Да, – признал я. И сжал кулаки, когда меня прошибло болезненным воспоминанием. – Однако тебя это, черт возьми, не касается.

Мои слова прозвучали гораздо грубее, чем я планировал. Охрипший голос напомнил рык, и я мысленно выругался еще раз, покрепче.

Феликс отставил коробку с пишмание в сторону. Наши взгляды пересеклись. Мой – негодующий и испуганный. Его же сначала был напряженно-оценивающим, а потом стал сочувствующим.

– Женя, прости, что говорю это, но: ты теперь всегда будешь видеть проклятых. Всегда. И тебе стоит научиться обращаться с этим и изучить свою магию, стать настоящим колдуном – просто чтобы не наворотить дел. Расскажи мне, что с тобой случилось. Клянусь тебе, у меня нет злого умысла. Просто ты – новичок. И мне, как старшему, нужно помочь тебе сориентироваться в магическом мире и найти в нем свое место.

Я хмурился так сильно, что, казалось, рисковал приобрести монобровь.

– Клянусь, никаких злых умыслов, – с нажимом повторил Феликс. – И она тоже клянется, – он ткнул пальцем на рыбку, «выплывшую» из-под рукава футболки ему на локоть. Поняв, что нужна поддержка, рыба приняла важный вид.

Я вздохнул.

– Хорошо. Но сейчас я не готов говорить о концерте в Москве, – я покрепче обхватил себя за плечи руками. – Мне нужно время обдумать всё это. Так что, пожалуйста, давай пока просто опустим всю эту тему колдовства и чудовищ.

– Вообще всю? – уточнил Рыбкин. – Мне тоже тебе больше ничего не рассказывать?

– Да, не рассказывай.

Я поднялся на ноги и кругами заходил по гостиной. Я трус. Я самый настоящий трус, но сейчас я действительно не готов продолжать этот разговор. Феликс задумчиво следил за тем, как я из человека превратился в тревожный метеор, носящийся по квартире.

– Без проблем, – наконец сказал он, поднимаясь с дивана и отправляясь к себе. – Но если будут вопросы, задавай.

***

Рыбкин действительно больше не возобновлял разговоры на тему магии.

Но при этом перестал скрывать род своих занятий. Уходя тем же вечером, он предупредил, что будет поздно, потому что идёт разбираться с проклятым духом, поселившемся во дворце Юсуповых. На следующий день попросил меня не заходить к нему после заката, так как к нему прилетят Гавриил и Уриил – обсудить рабочие вопросы. Я не заходил. Но, сидя в своей комнате, невольно прислушивался и приглядывался. Тем вечером в воздухе разлился тонкий сладкий аромат ландышей и гранатов, а закатный свет был какого-то особенного ягодного оттенка. Когда солнце село, я явственно услышал щелчок закрываемого окна и хлопанье огромных крыльев, а на подоконнике у меня мелькнула на мгновение две тени. Почти человеческих.

А еще Феликс якобы случайно оставлял на видных местах магические штуки: то светящиеся драгоценные кристаллы, то мерцающие зелья, от которых пахло шалфеем и зверобоем, мелиссой и розами, то непонятные механизмы, напоминающие астрономические, но при этом окруженные переливающимися аурами. Я не удержался и погуглил: это оказались ноктурлабиум и секстант[1].

И, конечно, книги. Рыбкин явно намеренно выдвигал на книжных полках отдельные издания, а другие и вовсе оставлял открытыми на столе в гостиной. Я просто не мог проходить мимо, не заглядывая в них. А с учетом разрешения Рыбкина в первый день нашей совместной жизни – «можешь смело брать всё это» – в итоге садился и читал.

Чертов Феликс Рыбкин умело дразнил меня – и я поддавался.

Всего несколько дней потребовалось на то, чтобы жгучее любопытство нехило так потеснило мой страх. Я становился всё более жадным, напоминая себе дорвавшегося до сладостей мальчишку.

Теперь, гуляя по городу, я таскал с собой и упоенно читал «Энциклопедию Мифических Существ и Волшебных Рас» – толстую иллюстрированную книгу, которую Феликс конечно же случайно оставил прямо посреди кухонного стола. Листая страницы, заполненные подробными данными о самых разных созданиях, я гадал: кого из них на самом деле можно встретить в реальном мире? Постепенно начало казаться, что правильный ответ – всех.

Я мог бы спросить Рыбкина, но…

Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько легко и быстро я повелся на его уловки. При нём я изображал крайнюю степень незаинтересованности во всем магическом. А он, в свою очередь, великодушно изображал, что не замечает того, как я уже по уши увяз в страстном желании познать мир магии – и теперь только гордость мешает мне броситься к нему с криком: немедленно расскажи мне обо всём! Окей, ты победил, на самом деле я хочу, хочу быть колдуном! Сначала мне просто было страшно, понимаешь?

Закончив с энциклопедией о существах и расах, я приступил к книге о проклятых сущностях. Они, к сожалению, была очень тонкой и содержала совсем немного информации. Однако благодаря ней я выяснил, что всепроклятые очень любили людей – но исключительно в гастрономическом смысле.

Проклятых делили на четыре категорий: проклятые духи (бестелесные), проклятые твари (материальные), проклятые куклы (намеренно созданные колдунами, как те сорок иереев) и проклятые Древние (супер-старые и могущественные).

Думать о проклятых было неуютно. Не из-за тех сорока священников, нет. А из-за январского концерта. Теперь я знал, с кем имел там дело. Но легче от этого пока что не становилось.

Через пару дней утром я снова увидел на кухне черный стеклянный меч, лежащий на серебряном блюде.

– Привет, Людвиг ван Бетховен! – поздоровался я.

На улице была восхитительная погода, из-за приоткрытого окна доносился смех каких-то девушек, фотографирующиеся на Львином мосту: «Сделай, пожалуйста, кадры во всех форматах! И следи за тем, чтобы горизонт был ровный, хорошо?». Настроение у меня было хорошее.

Феликс, готовящий себе завтрак, обернулся.

– Ты с ним дружелюбнее, чем со мной, – в шутку укорил он.

Сегодня вокруг меча были разложены черепа мелких животных и горели благовония, дым от которых стягивался к клинку и превращался в тени, клубящиеся на его лезвии.

– Это какой-то ритуал? – я не удержался от вопроса. – Людвиг – особенный?

Феликс широко улыбнулся. То ли его порадовал комплимент мечу, то ли тот факт, что я в итоге сдался и сам заговорил о магии.

– Можно и так сказать, – кивнул Рыбкин. – Это меч на день рождения города.

– Ого. Ты собираешь подарить его Петербургу?

– Не совсем. С его помощью я собираюсь подарить Петербургу еще один спокойный год.

Я с недоумением посмотрел на Рыбкина, и он, наливая себе апельсиновый сок из стеклянной бутылки, объяснил:

– Все думают, что день рождения Петербурга – это двадцать седьмое мая. На самом деле – двадцать седьмое апреля. Время официального празднования сместили, так как в реальную дату не происходит ничего хорошего. – Феликс глотнул сока. – Ведь в полночь на день рождения города, как по будильнику, просыпаются Древние, чей покой когда-то потревожил Петр. Возможно, ты уже успел вычитать, что Древние – это самые сильные среди всех проклятых сущностей, те, чей возраст может насчитывать много веков и даже тысячелетий.

В глазах Феликса появились лукавые искорки, когда он вот так, без экивоков, признал, что знает о моем тайном чтении. Я насупился, но все же продолжал жадно слушать.

– В Петербурге их обитает почти полторы дюжины, и город разделен на районы так, что каждому соответствует по одному Древнему. Исключение – наш Адмиралтейский район. Местная проклятая сущность – его зовут Акумбра[2], он спит на дне Большой Невы, – не просыпается никогда, потому что тут находится Исаакиевский собор со скульптурами архангелов, и они действует на него, как транквилизатор. Собственно, двадцать седьмое апреля – рабочая ночь для стражей. Каждый выходит на борьбу с Древним своего района – и убивает его. Или, точнее, временно развеивает: этих существ практически невозможно убить по-настоящему, они всегда восстанавливаются – на это у них уходит как раз год. «Мой» Древний – тот, что живет на Васильевском острове.

Рыбкин затушил благовония и задумчиво провел пальцами по мечу. Щупальца пара, клубящегося вокруг стеклянного лезвия, следовали за его прикосновением, как стая гончих собак.

– Его имя – Деворатор, что значит «Поглотитель», но лично я зову его Угомон.

– Почему? – опешил я.

– Знаешь это стихотворение Маршака про «старшего брата Угомона», который укладывает спать детей, не поддавшихся «младшему брату» – «спокойному сну»?[3]... Этот стихотворный Угомон всегда казался мне чудовищным – и, на мой взгляд, Деворатор на него очень похож. Он огромен и очень любит есть одиноких прохожих. Для того, чтобы сожрать человека, ему достаточно поймать его взгляд (пусть даже не-маги не будут его видеть), после чего он… – Феликс задумался, явно подбирает слова, – …как бы притягивает его к своему рту. Знаешь, как это делают НЛО с помощью луча во всяких мокьюментари-фильмах. Ну и потом съедает... вбирает его в себя. Поэтому уже вечером двадцать седьмого апреля телепаты из Ордена начинают тихонько внушать всем жителям Васильевского острова мысль: «Не смотри в окна. Ни за что не смотри в окна. Не выходи из дома, просто ложись спать». Другие колдуны затягивают весь район туманом с залива, который сокращает видимость, ну а я, как пробьёт полночь, выхожу на бой.

Феликс взял клинок, пару раз, явно красуясь, прокрутил его в руке и затем понес в свою комнату. Заинтригованный, я пошел за ним.

– Ты сражаешься с Угомоном при помощи меча? Не магии?

– Да. Древних может одолеть только соответствующее проклятое оружие, которое каждый страж зачаровывает специально для этого веселенького тематического события и напитывает своей кровью.

Рыбкин посмотрел на меч, маслянисто блестящий в свете солнечных лучей, и убрал его в ножны, которые вытащил из шкафа. Раздался легкий стеклянный звон.

– Если честно, я не люблю двадцать седьмое апреля, – признался Феликс. – У нас вечно не хватает рук на то, чтобы эта ночь прошла мирно, постоянно происходят какие-то форс-мажоры. Остальные проклятые, привлеченные энергией Древних, тоже выбираются из своих укрытий. Нечисть считает, что в таком хаосе можно чем-нибудь поживиться – и присоединяется к бесчинствам. Да и злодеи тоже пытаются оттяпать свой кусок, пока нормальные колдуны заняты этим хаосом. Меня это ужасно бесит, но приходится оставлять все это на коллег – я как страж не могу отвлекаться, потому что моя главная задача – Деворатор. Кроме меня, вооруженным проклятым мечом, его никто не одолеет.

Я посмотрел на календарь. Двадцать четвертое апреля.

– А мне что надо делать в эту ночь?

Феликс вскинул бровь.

– Ничего. Занимайся своими делами. Если попробуешь сунуться в какое-нибудь опасное место – чары колдунов из Ордена Небесных Чертогов быстренько запутают тебе мозги и принудят вернуться домой, так что можешь не волноваться.

Я почувствовал странную неудовлетворенность таким ответом. Что-то внутри меня хотело сказать: «Феликс, ты же сказал, я тоже колдун. Значит, я могу помочь? Почему ты меня не уговариваешь, раз у вас не хватает рук?»

Почему-почему. Потому что я сам велел ему не говорить со мной о магии. Да и чем я пока что могу помочь?

Полный сомнений, я пошёл заниматься своими делами.

*****

Утром двадцать шестого апреля Феликс отправился на одно небольшое дело – нужно было разобраться с мелким проклятым духом, поселившимся в мусоропроводе старого дома. «Хочу сделать это поскорее, пока он не наелся подвальных крыс и не вымахал таким, что сможет покушаться уже на людей».

А вернулся Рыбкин залитый кровью с головы до ног.

[1] Ноктурлабиум и секстант – это два астрономических инструмента, используемых для навигации и определения времени, но по-разному. Ноктурлабиум применяется для определения времени ночью, по положению звезд. Секстант же, в свою очередь, используется для измерения углового расстояния между двумя объектами, например, между Солнцем и горизонтом, и применяется для определения широты и долготы.

[2] Судя по всему, стражи часто дают имена Древним, опираясь на латинский язык. Акумбрис произошло от двух корней: «aqua» – вода и «umbra» – тень.

[3] Как по мне, Феликс как-то очень болезненно воспринял довольно нейтральное стихотворение Маршака. Оно так и называется – «Угомон». Правда, теперь, после интерпретации Рыбкина, мне оно тоже кажется чрезвычайно жутким.