Текст книги "Собрание стихотворений"

Автор книги: Антонин Ладинский

 
Как нам распутать паутину
Тенетных козней, ловчих дел,
Как нам воспеть клыки, щетину
И лунную богиню стрел?
 
 
Здесь делать нечего амуру,
Слова теряют точный вес.
Беги, мой зверь, спасая шкуру —
Все ближе, ближе райский лес!
 
 
Но, на поляне издыхая
С зарядом меткого свинца,
В кругу заливистого лая,
Под ликование ловца
 
 
Благословляет он разлуку
С затравленным житьем своим,
Охотницы прекрасной руку
И зрения предсмертный дым.
 
 
Приволокут к стряпухам тушу,
Но и на кухонном полу
Дианы ледяную душу
Он славит, брошенный в углу.
 

1929

 
В бутафорские грозы,
На балетных носках,
Улыбаясь сквозь слезы
В розовых облаках…
 
 
Леди в ложах шептались,
Плакали чудаки,
От волненья сморкались
Милые толстяки.
 
 
Но никто в черной зале
И подумать не мог,
Как жестоко в начале
Жмет стальной башмачок,
 
 
Как ты плачешь от боли
Но тихонько – в углу,
В этой горестной школе,
На горбатом полу,
 
 
В этом маленьком мире,
В полотняной стране,
В театральном зефире,
При балетной луне.
 

1931

 
О чем ты плакала, душа моя,
Вздыхая за решеткой бытия,
 
 
Куда рвалась, как пленница, в слезах,
Искала выход голубой впотьмах,
 
 
В какие небеса взлетала ты
Из этой неприглядной темноты
 
 
И музыке какой внимала там,
Где ангелы и звезды по ночам,
 
 
Зачем ты возвратилась к нам опять,
Чтоб на земле томиться и вздыхать?
 
 
И отвечает горестно она:
– Еще я к райской жизни не годна,
 
 
Еще я не сгорела на огне,
Еще не выплакалась в тишине,
 
 
Еще не научилась я любить,
Еще мне надо у людей пожить.
 

1931

Т.А.Д.Т.

 
О Дания, дальний предел
Всех наших мечтаний о том,
Чего не бывает у нас
Средь скучных и маленьких дел
 
 
На бедной земле без прикрас.
Но милые руки, как лед,
Все горестнее тишина,
Все тише и тише плывет
Над башнями замка луна.
 
 
О Дания, меркнет твой свет.
Твой принц умирает… В конце
Печальнейших странствий – ответ
На этом прекрасном лице.
 
 
И в лунном беспамятстве он,
Средь черных и страшных теней,
В бреду вспоминает сквозь сон
О шпаге, о славе своей,
 
 
О маленькой женской руке,
О шорохе датских древес,
О темной и сладкой строке,
Слетевшей, как ангел, с небес…
 

<Париж>. 1931

 
Ты к призрачным горным
Взываешь мирам,
К прекрасным, но черным
Глухим небесам.
 
 
Кто голос твой слышит?
Четыре стены,
Три пальмы, и выше —
Сиянье луны.
 
 
Небесные арфы
В ответ не поют,
Румяные Марфы
Хлопочут, пекут.
 
 
Мария – в тенетах,
И скучен наш пир,
В ничтожных заботах
Погряз этот мир,
 
 
Поют эти пени,
Как ветер в трубе.
Три пальмы, как тени,
Приснились тебе.
 

1931

А.И. Мамиконьян

 
Еще мы смеемся сквозь слезы,
Еще умиляемся мы
Над туфелькою балерины
В сугробах балетной зимы.
 
 
Еще балерина кружится
И с розой бумажной в руке
Летит в полотняные страны,
В мороз ледяной налегке…
 
 
Но никнут плакучие ивы
Над славой, непрочной, как дым,
Над сломанной детской игрушкой —
Над сердцем твоим заводным.
 
 
Сломалась пружинка стальная,
Умолк заводной соловей,
И некому больше стихами
Механику сердца воспеть.
 

<Париж>. 1931

 
Так солнце стояло над Римом —
Холодный и розовый шар,
Так варварским стужам и зимам
Навстречу дыхания пар
Из мраморных уст отделялся.
Так римский корабль погибал.
Так с гибнущим миром прощался
Поэт, равнодушно зевал.
Мы женщину с розой туманно
Сравнили. Во время чумы
На жаркой пирушке стеклянно
Звенели бокалы зимы.
В березовых рощах – сиянье
И ангельская тишина,
Но билась над гробом в рыданьях
Наталья, земная жена.
 
 
Жил Блок среди нас. На морозе
Трещали костры на углах,
И стыли хрустальные слезы
На зимних прекрасных глазах.
Жил Блок среди нас. И, вздыхая,
Валился в сугроб человек,
И падал, и падал из рая
На русские домики снег.
 

1931

 
Все то же земное сравненье —
Прекрасная пальма в раю,
Сосна, ледяное томленье
В холодном и скучном краю.
 
 
Две разных души, но на звуки
Все тех же далеких небес
Из черных сугробов разлуки
Летящие наперерез.
 

1931

 
Небесные льдины
И холод высот,
О, мрамор Афины
И сердце, как лед!
 
 
Я в северной ласке
Забвенья искал,
Я в этой Аляске
Покой потерял,
 
 
И я на рассвете
Являюсь домой
В хрустальной карете
Зари городской…
 
 
Спал с куклой ребенок,
Но первый трамвай,
Разрушив спросонок
Игрушечный рай,
 
 
Скрежещет, вздыхает,
Гудит за углом
И вновь потрясает
Тот каменный дом,
 
 
Где в тщетной заботе
Склониться ко сну
Вы с мужем живете,
Как птица в плену.
 
 
Средь тучных соседок
И кухонных стен,
Кастрюль и салфеток
Ваш мраморный плен.
 
 
Прекрасные страсти
Вам снятся, но вот
Супружеской власти
Величье зовет
 
 
К его волосатым
И пухлым рукам,
К его полосатым
Немецким носкам.
 
 
Но руки из тесной
Темницы воздев,
Смиряя небесной
Соперницы гнев,
 
 
Достойная строчек
О мраморе рук,
Вы платья комочек
Вздымаете вдруг,
 
 
И черною розой
Он пышно расцвел
Под вечной угрозой
Зефиров и пчел.
 
 
Зачем показалась
Звезда голубой,
И ты не осталась
Запретной страной,
 
 
Страной безнадежной
Для слез и греха,
Гренландией нежной,
Где лед и меха?
 
 
Но пламенным грозам
Доверили мы
Непрочные розы
И пальмы зимы,
 
 
Пальмириум ельный
По стеклам потек,
Румянец поддельный
Слетает со щек,
 
 
Снегурочкой русской
Растаяла ты
В объятьях, на узкой
Постели мечты.
 
 
О чем же стихами
Теперь нам писать,
В какой мелодраме
Теперь умирать?
 

1930

 
Как нам пережить расставанье?
Какая жестокая мука:
Смотреть на земное сиянье
И знать, что так близко разлука.
 
 
Нельзя нам не думать о смерти —
О самом высоком и важном.
Нельзя нам не плакать, поверьте,
Над маленьким счастьем бумажным.
 
 
Был дом, над которым шумели
Деревья, шептались дубравы.
Там солнце всходило. Там пели
Нам римские птицы о славе.
 
 
Был в мире единственный город,
Прекрасный, как в туберкулезе,
Печальный, как арфа, как холод,
Слетевший к порядочной розе.
 
 
И вот ничего, кроме неба.
Ни шума деревьев, ни крыши,
И только свинцовое небо
Склоняется ниже и ниже.
 

1931

 
Она вставала спозаранок.
Как бабочка средь тучных роз,
Среди румяных поселянок
Трудилась в этом мире слез.
 
 
Смотрите, как она порхает
В балетной юбочке своей,
Каких на свете не бывает
В стране чепцов и бумазей.
 
 
И туфелек, таких воздушных,
Таких послушных для стихов,
Не шьет сапожник простодушный
В краю пудовых башмаков.
 
 
Не умирай, Жизель! Средь прозы
Ты покидаешь нас, любя.
Сапожник-пьяница сквозь слезы
С галерки смотрит на тебя.
 

1931

 
Ты улыбаешься во сне,
В какой-то призрачной стране,
Быть может, ангелам в раю,
У светлой смерти на краю.
 
 
Проснешься, и порвется нить,
Ты снова будешь говорить
О тряпках, о пустых вещах
И о хозяйственных делах.
 
 
И только твой стеклянный взор,
На полуслове разговор
Вдруг прерванный с печальным «ах»,
Ломанье пальцев, женский страх
 
 
Напомнят пред разлукой мне,
Что улетает в тишине,
К подругам неземным спеша,
Твоя бессмертная душа.
 

1931

М.С. Осоргину

 
Топал медведь косолапый —
Топ – топ.
Хлопал мороз в рукавицы —
Хлоп – хлоп.
Рубили дубы дровосеки —
Тук – тук.
 
 
Жил-был царевич. Однажды
Охотился он на лису.
Жила средь зимы картонажной
Снегурочка в русском лесу.
 
 
Жила-поживала. Смотрела
В окошко на призрачный лес,
А снег бертолетово-белый
Все падал и падал с небес.
 
 
В тех рощах стрелок заблудился.
И видит – избушка. – Кто там?
– Пустите погреться, я сбился
С дороги по лисьим следам.
 
 
– Пусти меня в сердце, снегурка!
– Царевич, там холодно, лед:
Прелестная белая шкурка
Не греет, тепла не дает.
 
 
Но сердце растаяло. Розы
Непрочны в стране ледяной,
И крупные женские слезы
Катились одна задругой.
 
 
И как в Мариинском театре —
Средь белых деревьев зимы
Вдруг нежная музыка смерти
И розовый снег… Это – мы.
 

1931

 
Рассеянно томясь в заботах дня,
Ты улетаешь ночью от меня
И на свету, с дороги голубой
Ты возвращаешься в слезах домой.
 
 
Навстречу отрываясь от стола,
Я спрашиваю: – Где же ты была?
Где пропадала ты? На небесах?
Но почему вернулась ты в слезах?
 
 
Ломая руки, слыша чей-то зов,
Не находя в рассказе нужных слов,
Ты вспоминаешь медленно, с трудом,
Какой-то белый и высокий дом,
 
 
Какие-то далекие холмы,
Туманные деревья у воды.
Ты говоришь: – Я видела страну,
Похожую на райскую луну.
 
 
Я видела, как с неба падал снег
На берега огромных черных рек.
Я слышала в морозной тишине
То музыку, то долгий плач во сне.
 
 
Но не могу припомнить я, увы,
Названье этой призрачной страны.
Быть может, то Россия или рай,
Такой прекрасный и печальный край…
 

1931

 
Свинцовые пчелы
И славы закат.
Балетные школы.
Зима. Петроград.
 
 
Единственный город
Ко сну отходил,
К любви, в этот холод
Гранитных могил.
 
 
Кружилась от этой
Любви голова,
И черною Летой
Казалась Нева.
 
 
Там редкостью нежной
Вдруг сделался хлеб,
На муз неприлежных
Разгневался Феб,
 
 
Там гибелью сонно
Весь воздух дышал
В пустыне колонных
И зрительных зал,
 
 
Там к северной розе
Слетала весна,
Но в мраморной позе
Уснула она.
 
 
Любовь! На пороге
Столицы – чума,
И нас на дороге
Застигла зима.
 
 
Я холод дыханьем
Своим согревал,
Я в ночь расставанья
Очей не смыкал.
 
 
Хрустальной могилой
Стал город пустой,
И ты говорила,
Прощаясь со мной:
 

– Не плачьте! Средь бури

 
Мы только листы,
Быть может, на небе
Увидимся мы…
 
 
И пел за горами
Вокальный рожок.
Что сталось там с вами,
Прелестный цветок?
 

1931

 
Не сабля, а шпага,
Не степь, а колонны.
Печальная сага
Об армии конной,
 
 
Ушедшей за Дон.
А волосы – лен.
 
 
И плач Ярославны
Над русским Ареем,
И Пушкин, в дубравных
Усадьбах лелеем,
 
 
И солнце в татарском
Плену ледяном
Над зимним ломбардским
Тяжелым кремлем.
 
 
Морозы и зимы,
Сонет и сенат,
И Третьего Рима
Мильоны солдат.
 
 
Прекрасная Дама
На каждой строке —
То черная яма,
То роза в руке.
 
 
Мы в этом прекрасном
С рожденья живем
В том воздухе страшном,
Где небо и гром.
 
 
Мы бредим во имя
Спасенья в аду
И сладкое имя
Мы шепчем в бреду.
 

1931

СТИХИ О ЕВРОПЕ (1937)

 
Европа, ты зябким и сирым
Летишь голубком, но – куда?
С непрочным и призрачным миром
Прощаешься ты навсегда.
 
 
На фоне большого заката
Уходит корабль в океан.
Вот за воркованье расплата,
За музыку и за туман!
 
 
Ты руки ломаешь от горя,
Но бык увлекает тебя
В пределы печального моря,
О легкой победе трубя…
 

 
Ты думала только о хлебе,
А мы все гадали вдвоем,
Где кончится счастье: на небе
Иль, может, в аду ледяном?
 
 
И, страшной дороги не зная,
Ты смотришь сквозь слезы: вот-вот,
То Африка детского рая,
То скалы Гренландии, лед.
 
 
Жаль бросить беглянке амбары,
Овец, виноградники, сад
И ферму, где жмут сыровары
Сыры, и коровы мычат,
 
 
И вид из окошка привычный
На поле, на рощу дубов,
На скучный и меланхоличный
Пейзаж европейских холмов.
 
 
Но в пар превратилось дыханье,
Посыпали землю снежком,
И роза – цветок расставанья —
Вдруг стала морозным цветком…
 

 
Не зная причины – томиться.
Не слыша ответа – взывать.
В далекое небо ломиться
И о невозможном вздыхать.
 
 
Так Лермонтов в узком мундире
Взывал, задыхался от слез.
Так ангел летал и в эфире
В объятиях душу к нам нес.
 
 
Все было печальной ошибкой,
Мы пали в неравном бою,
И бедную лиру с улыбкой
Я страшным векам отдаю.
 
 
Как воздух вокруг леденеет!
Как холодно! Это – зима.
А петь соловей не умеет,
Когда за окошком зима.
 

 
Вот мир отплывает, как льдина,
И гибели – кучкой зевак —
Мы машем платками: картина
Достойная слез как-никак.
 
 
Мы машем и машем платками.
В полярную пропасть несет
Мой домик с большими дворцами.
Европа, Европа, где – лот?
 
 
Снимаются с якоря горы,
Деревья, дома и гробы,
Как мачты, под этим напором
Трепещут и гнутся дубы.
 
 
Мы тяжесть высокой разлуки
Едва ли снесем свысока:
Мы видим – прелестные руки
Обвили за шею быка.
 

1932

 
Я с горькой славой Рима
Судьбу твою сравнил.
Я ледяные зимы
Палладе посвятил.
 
 
Наперекор сугробам
Там вырос мир колонн,
Как странный лес за гробом,
Как непонятный сон.
 
 
И только голос лиры
К тебе из синевы,
И только город сирый
На берегах Невы.
 
 
И только слезы, слезы
Твоих небесных глаз,
Твои метаморфозы
И расставанья глас.
 

1933

 
Небесное синее зренье
Швея над иглою слепит.
В том платье ночном, как виденье,
Красавица бал посетит.
 
 
Таков уж порядок на этой
Печальной и бедной земле:
В чернилах все пальцы поэта,
У золушки руки в золе.
 
 
Красотка стучит каблучками
На скользком полу восковом,
Сапожник разводит руками
Над бедным твоим башмачком.
 
 
Не плачь – все превратно и тленно
В шумихе земной чепухи,
Кончается бал неизменно,
Забудутся рифмы, стихи.
 
 
Не все ли равно, в этой драме
Какую играем мы роль:
Оплаканы пред небесами
Сапожник и датский король.
 
 
Истлеет прелестное платье.
Увянет румянец. Глаза
Ослепнут в могиле. Объятье
Утихнет, как в небе гроза.
 

1932

 
Со вздохом он целует руку,
Она сквозь слезы вдаль глядит —
На небо, на любовь, на скуку,
И ничего не говорит.
 
 
А сверху некий театральный
Волшебник сыплет не спеша
Бумажки – белый цвет миндальный.
Порхает бедная душа
 
 
В туманном мире воркованья,
Преображенном впопыхах
Под музыку, под восклицанья,
Под арию о «двух сердцах».
 
 
Но тучный господин во фраке
Ее в медвежьих лапах мнет,
Такую тонкую. Во мраке
Автомобиль глазастый ждет.
 
 
Мерещатся ей замки, залы,
Поклонник – кошелек и фрак,
А юноши-то целовали
Ей маленькую руку…
 

 
Зима с умиленьем
Безмолвных холмов.
С последним паденьем
Дубовых листков.
 
 
Над сельскою прозой
Сияла зима,
Над райскою розой
Чья гибель – чума.
 
 
Над Римом, над бурной
Струей ручейка,
Над хижиной курной —
Жильем бедняка.
 
 
Средь мраморной стужи
Музейных колонн
О шерсти верблюжьей
Вздыхал Аполлон.
 
 
Шел путник. Мечтаньем
Себя утешал
И пальцы дыханьем
В пути согревал.
 

 
Все та же скука мира —
Пустая мишура,
И холодок эфира
На кончике пера.
 
 
Скучны земные девы
Под музыку балов,
И райские напевы
Для них – невнятный зов.
 
 
И только белый парус
На море голубом…
И только первый ярус
В театре городском.
 
 
Все холодней и строже,
Над скукой мировой,
Сияли в черной ложе
Глаза Лопухиной.
 

 
Кто знает – житель рая —
О чем в полночный час
Он думал, не смыкая
Над рукописью глаз,
 
 
Когда сквозь сон кричали
В аулах петухи,
И в Пятигорске спали
Средь сонной чепухи?
 
 
Спасибо вам средь тесных
Ущелий за намек:
За несколько небесных
И непонятных строк,
 
 
Которых в буднях мира
Нельзя читать без слез,
Как ангел из эфира
В объятьях душу нес,
 
 
Как средь земного бала
У черного окна
Томилась и вздыхала
И плакала она.
 

1934

 
Достойнее нет для поэта
Одежды, чем дырявый плащ —
Накидка голубого цвета
Среди зимы, ветров и чащ.
 
 
Он в этой легкой пелерине
Немного зябнет на ветру,
На мировой огромной льдине
Его знобит в большом жару.
 
 
Но даже в холоде хрустальном
Он всех на небеса зовет
И с миром грубым и реальным
Сражается, чернила льет.
 
 
Так с мельницами Дон-Кихоты
Сражались в пламени страстей,
И ветер от круговорота
Ревел средь мельничных снастей.
 
 
А Санхо-Панчо в страшном мире,
За рыцарем во всей красе,
Труся, мечтали о трактире,
О выпивке и колбасе.
 

1933

 
Сквозь слезы, Офелия, ты умирала
И в комнате белой потом догорала.
 
 
Как все: со слезами, с мечтами о рае,
В отчаянье руки над бездной ломая.
 
 
Так роль приближалась к закату финала,
И лебеди плыли по глади канала.
 
 
И только афиша и мраморной урны
Прелестная форма напомнят средь курной
 
 
И суетной жизни о пламени тела,
В котором, как ангел, душа леденела.
 
 
Прохожий, подумай о небе за тучей,
О женских надеждах под ивой плакучей.
 

1933

 
Одно назначенье
Цветку и пчеле —
Удел искупленья
На грешной земле.
 
 
И притча: – Жил некий
В те дни человек.
Молочные реки
Текли, а у рек
 
 
Паслись в изобилье
Стада по холмам,
И мельничных крыльев
Не счесть было там.
 
 
Шли к башням Багдада
Верблюды. Был дом.
И гроздь винограда
Два мужа с трудом…
 
 
Но в сердце и в шкуре
Воловьей, как дым.
Что сталось средь бури
С тем счастьем земным?
 
 
Подохли верблюды.
Пропал виноград.
Погиб от остуды
Оливковый сад.
 
 
Дом рухнул. Пожрала
Ячмень саранча.
И буря сорвала
Хламиду с плеча.
 
 
Прикрыв еле-еле
Нору тростником,
И струпья на теле
Скребя черепком,
 
 
На куче навоза
Он жадно вздыхал.
Божественным грозам
Смиренно внимал.
 

 
Душа моя, ты – чужестранка.
С твоей ли небесной гордыней
И жить на земле, как служанка,
Быть трудолюбивой рабыней?
 
 
Ты в этом хозяйственном мире
Чужая, как роза в амбаре,
Тебя затолкали четыре
Стихии на шумном базаре.
 
 
Под фермерские разговоры
Ты знаешь, что здесь мы в темнице,
Что шорох деревьев и горы
Небес или тучность пшеницы
 
 
И весь этот мир только сцена,
Где мы кое-как разыграем
Коротенький фарс и средь тлена
И прелести хрупкой растаем.
 

1933

 
Неполон мир богатых,
Не долетит до них
Ни пение пернатых,
Ни соловьиный стих,
 
 
Ни голос человека
О гибели средь гор,
Ни гибельного века
Высокий разговор.
 
 
Как жизненных трагедий
Прекрасный воздух чист!
Он к неприступной леди
Несет дубовый лист.
 
 
Кружится в страшной буре
Оторванный листок.
Обугленный в лазури,
Он падает у ног.
 

1933

 
Служил как надо
Солдат Иван,
Краса парада,
Под барабан.
 
 
Надежда в мире
Свинцовых пчел,
Всегда в мундире,
Всегда орел.
 
 
Он даже горы
Переходил,
Он мерз в дозорах
И грязь месил.
 
 
Спал под шинелью
И грыз сухарь,
Для утешенья
Был друг шинкарь.
 
 
А в путь служивый
Клал в свой мешок
Иглу, огниво
И табачок.
 
 
Таскал, как сивка,
Пуды, пуды.
Ему нашивка
За все труды.
 
 
Что жизнь солдата?
Пошлют в пикет
Или граната —
И ваших нет!
 
 
Лишь деревяшка,
Да глаз в бельме,
Медаль, бумажка:
«Дано сие…»
 

1934

 
Дела и делишки… Доходы.
За каждой ступенькой ступень.
И отдых на лоне природы
В воскресный, чуть тепленький, день.
 
 
Ведь вот мы, как птицы на ветке,
Хлопочем и строим свой дом,
А вечером можно – в газетке —
Статейку об этой… о том…
 
 
Еще она плачет, и ищет,
И бьется на тесной земле…
Ну, словом, духовная пища
В домашнем уюте, в тепле.
 
 
А все-таки, скажем, соборы,
Иль, как ее, музыка… Бах!
Возвышенные разговоры
О Боге: вся зала в слезах?
 
 
Кому это нужно – паренье
И с готикой смутный роман?
Важнее здесь пищеваренье,
Спокойствие, сон и карман.
 
 
Европа, когда в час ненастья
Высокая гибель придет,
Тебя все покинут в несчастье,
Спасая душонки средь вод.
 
 
Так на безопасные мысы,
С героем судьбы не деля,
Бегут корабельные крысы,
С печального прочь корабля.
 

1934

 
Бездушных роз корзина.
Меха сибирских чащ.
Банкир и балерина.
Поэт. Дырявый плащ.
 
 
Все той же вечной драмы
Круженье, как в кольце,
На той же сцене самой
Любовь и смерть в конце.
 
 
Но ни за что на свете
Не променяешь ты
Картонный мир в балете,
И воздух пустоты,
 
 
И музыки печальной
Ручей из флейтных дыр
На грубый и реальный
Благополучный мир.
 

1933

 
Голубое платье, как лира,
Шумевшее на балу.
И вещи иного мира —
Пара туфелек на полу.
 
 
И голос с небес (из черного ада?),
Слышный едва-едва:
– О, пожалуйста, о, не надо…
В золотых завитках голова.
 
 
Но над сломанной куклой, как дети,
Люди плачут, не в силах стерпеть,
Что им лучше не жить на свете,
Что им лучше вдвоем умереть.
 

1934

 
Она в музейной тишине
И в мраморном прекрасном сне.
Как улыбается она
В невероятном царстве сна.
 
 
Ей снится, может быть, Парос
И молодой каменотес.
Наверное, приснилось ей
Жилище мраморных теней —
 
 
Каменоломен белых звон,
Ночная музыка колонн,
Где души мраморные ждут,
Когда улыбку им дадут.
 
 
Не надо спящую будить,
В мир суетливый уводить,
В мир бренных и непрочных стен,
Непоправимых перемен.
 

1933

 
Ты улыбаешься надменно
И попираешь пьедестал,
Божественно и неизменно
Сияя средь музейных зал.
 
 
Ты предоставила волненья,
Изменчивость и тленность тел —
Непрочным формам разрушенья
И смертным в гибельный удел.
 
 
Веселый варвар для издевки
Тебя на землю повалил,
Но пренебрег для толстой девки
Холодной красотой могил.
 
 
Ты в мусорной лежала яме.
Ты улетала к небесам,
Своими хладными устами
Все так же улыбаясь нам.
 
 
Тысячелетья истекают,
Скользят в забвение века.
Все так же воздух отстраняет
Твоя прекрасная рука.
 

1933

 
Чуть теплится совесть в злодеях,
В тюремщиках и в палачах:
Такая непрочная шея,
А только смятенье, не страх.
 
 
Кто Анне откажет в участье?
Смотреть невозможно без слез
На Анну Болейн. И в несчастье,
В смятении – роза из роз.
 
 
Ни жалоб, ни женских стенаний,
А только заплаканный взгляд
С помоста на мир расставаний,
На небо, где рай или ад.
 
 
А Лондон в тумане… аббатства
И башни в плюще… и вдали,
На Темзе, где шерсть и богатства,
Спят лебеди и корабли.
 
 
Но завтра под звон погребальный
Поднимет корабль паруса.
В воде отразятся зеркальной
Все лебеди и небеса.
 
 
В Ост-Индию за приключеньем
Торговый корабль отплывет,
И лебедь прекрасным виденьем
Под аркой моста проскользнет.
 
 
Придут белокурые дети
Кормить белым хлебом его,
Но больше не будет на свете
Ни Анны, ни слез, ничего…
 

1935

 
Не музыка, не балерина,
Не розовые облака,
А горести блудного сына
И хижина из тростника.
 
 
О муза, в восторге летаний
Уже ты не будешь опять
Под аплодисменты собраний
Жестокое сердце пленять,
 
 
Как жница над божьей пшеницей,
Ты будешь прилежно, до слез,
Склоняться над каждой страницей,
И будет тяжелым твой воз.
 
 
Мир только туманная смена
Трудов, декораций, все дым:
Сегодня любовная тема,
Прелестные руки и Рим,
 
 
А завтра – разлука, могила,
Принц и свинопас – близнецы,
И вечность, как ветер Эсхила,
Колеблет лачуги, дворцы…
 

1933