Текст книги "Дорога камней"

3

Заседание созданного в срочном порядке внеочередного внутреннего Комитета длилось без перерыва уже семьдесят пять часов; казалось, оно так и не будет закончено в срок. Но к четырём утра выполнение основных очерченных приказом задач было завершено. Каждый из фигурантов последней версии списка обсуждён и занесён в один из реестров, упакован в аккуратные картонные папки с синими тесёмочками.

Старшие ответственные, полковник Джереми Сайен и личный секретарь одного из Старших Советников Питер Макрил, быстрым шагом двигались в конец длинного пустого коридора к бежевой, обитой кожей двери, – вытирая пот и на ходу допивая терпкий глинтвейн, разносящий по телам обоих горячую свежесть и в третий раз за ночь теснящий подступающий липкий сон.

Дверь открылась, когда Сайену, идущему немного впереди, оставалось сделать лишь пару шагов, – в проёме возник низенький суетливый полурослик в форменном камзоле, торопливо устремляющийся вперёд, не поднимая глаз.

– Гил! – одёрнул полковник, с которым слуга едва не столкнулся. – Эй! Здесь, наверху!

– Прошу покорнейше!.. – затараторил полурослик, вытягивая шею и щурясь против яркого света, падающего со светильников потолка.

– Он прибыл? – не слушая, резко спросил полковник, вытирая лицо платком.

– Да, господа, я как раз шёл...

– Ясно, – передавая секретарю ополовиненный стакан, возвышающийся над ним полнотелый Макрил легонько и бездумно похлопал Гила по голове, отчего тот незаметно сглотнул. – Ну... пора.

– Вытри лицо, – мрачно бросил Сайен, поправляя сбившийся воротник, с трудом придерживая папки с синими тесёмками под мышкой.

Чиновник торопливо отёр вспотевшую голову светлым клочком мятой тонкой ткани, пригладил мятые седые пряди и принял из рук напарника меньшие две из четырёх. Оба старших исполнителя, возглавивших Комитет по прямому приказу спикера Высшего Совета тремя сутками раньше, на мгновение замерли перед дверью, около которой застывший на месте полурослик с двумя стаканами в разведённых в стороны руках изо всех сил жался к стене, стараясь слиться с ней и пропустить их вперёд.

– Идём. – Сайен решительно кивнул, и оба перешагнули порог, ведущий в кабинет.

Генерал Бринак ждал их. Соломенноволосый, широкий в кости мужчина лет сорока, расправив мощные плечи и по строевой привычке втянув немного выпирающий живот, он стоял у длинного, зашторенного окна, выводящего в заполненный работающими чиновниками зал; темно-зелёный камзол, расшитый сложным узором ещё более насыщенных цветом бархатных стеблей, почти сливался с сумраком комнаты, оклеенной зелёными обоями, обставленной в неброских растительных цветах.

На мгновение вошедшим показалось, что в центре сгустившегося сумрака плывёт отдельно от тела светлое, круглое, с широкими скулами человеческое лицо, – да двумя локтями ниже белеет что-то ещё...

В руках генерала была книга, которую, ожидая доклада, он решился посмотреть, – судя по замершей на синем бархате Луне с крошечной серебряной надписью под ней, поэтический сборник классических эльфийских преданий и легенд – один из четырёх существующих, а потому образованным людям весьма известный. Видно, у настоящего хозяина кабинета, ныне отправленного в неожиданно срочный отпуск, был утончённый вкус.

– Готово? – только и спросил генерал, откладывая книгу на стол, но почему-то не закрывая её и даже придерживая пальцем строчку, которую перед этим читал.

– Да, господин Высший Советник, – поклонившись, пыхтяще ответил Макрил, – четыре реестра. Всего получилось чуть меньше полутора тысяч.

– Много, – твёрдое, ровное лицо генерала мгновенно нахмурилось, – очень много.

– Мы учитывали все предъявленные критерии, – быстро объяснил Сайен. – Когда поняли, что слишком много, отобрали из них триста пятьдесят пять наиболее важных. Тех, с кем следует разобраться в первую очередь.

– Ладно, – секунду помолчав, затем дёрнув углом рта, резко ответил генерал, – сколько в каждой группе? Кто в какой папке?

– Восемьсот семьдесят пять колеблющихся, потенциально ничьих, – чётко отрапортовал Сайен. – Четыреста двадцать трёх рекомендуем взять под постоянное наблюдение. Остальные опасны.

– Хорошо, – бесстрастно кивнул Бринак, – сколько... последних?..

И секретарь, и полковник понимали, что имелось в виду. Вместе они по три раза перепроверили последний список. Четвёртый реестр. В который в результате было внесено всего тридцать девять человек. Вернее, двадцать шесть человек, семь полуросликов, пять гномов и один высокий эльф.

– Вот, – снова покрывшись потом, отчего-то на вытянутых руках, не подходя ближе, Макрил протянул генералу Папки и тут же, как только отдал их, отступил назад, вытягивая из кармана смятый влажный платок.

– Ваша честь. – Джереми Сайен слегка поклонился, передавая свои две, и, оставаясь подтянутым, бесстрастно твёрдым, заметно побледнел. На светлой коже его, вокруг чернеющих двумя провалами глаз были хорошо заметны тёмные круги напряжения и усталости.

Генерал Бринак принял все четыре папки. Первую, разбухшую, толщиной в три ладони, уже треснувшую и рвущуюся в нескольких местах. Вторую, несущую вдвое меньше покрытых мелким, плотным почерком страниц. Третью, меньшую ещё наполовину. И четвёртую, в которой помещалось лишь сорок листков.

Посмотрел на отступивших к порогу полковника и чиновника-бюрократа, на трое суток вырванных из жизни приказом высшего руководства и направлявших работу внеочередного внутреннего Комитета без перерывов, без остановок, без сна. На двоих, которые за три дня узнали о внутренностях Империи больше, чем за весь предыдущий служебный срок. Которым, суммировав данные, лившиеся в руки щедрой рекой, лично пришлось решать, кого именно поставить в последний, четвёртый реестр.

Он посмотрел спокойно и внимательно, неторопливо оценил.

Макрил оказался, пожалуй, даже более подходящим для этой работы, чем они ожидали. Сайен оступился в самом начале, когда осознал всю суть возложенной на него задачи; оба они дрогнули, ощутив масштаб, общий уровень, высоту. Оба пережили ночь сомнений и бессильного, бесполезного шатания из стороны в сторону, оба прошли сквозь моменты и даже часы, когда готовы были сломаться, выдать или хотя бы скрыться, уйти прочь, в тень, в бега.

Но сложная, филигранная работа была закончена, выполнена в срок. Значит, спикер не ошибся в своём выборе. Значит, ни тот ни другой не захотели оказаться в реестре номер три. Значит, чувствовали и понимали власть, неуклонно концентрирующуюся в руках Совета... Значит, несмотря на все сомнения, она действительно была.

– Вы свободны, – ещё раз осмотрев их, Бринак бесстрастно кивнул. – От имени Высшего Совета Империи выражаю вам благодарность; позже, когда все утрясётся, за проделанную работу вы будете повышены и представлены к награде. С этого момента будете работать в паре. Сейчас отдыхайте, у вас есть два дня. Помните – скоро Императорский Приём. Вы понадобитесь в понедельник, двадцатого. Вечером, после того как Диктатор подпишет Отречение, будет собран координационный совет по исполнению намеченного, и каждая из пар получит свои указания и задачи. У вас будет возможность набрать собственную группу; пока подумайте над надёжными, исполнительными, неглупыми людьми. На каждого должна быть представлена характеристика, выдержка из личного дела и отчёт... Сейчас это все. Отдыхайте.

Оба согнулись в кратких поклонах – резком и быстром у Сайена, грузном и неровном у Макрила – и, не ответив ни слова, быстро покинули сумрачно-зелёный кабинет, спотыкаясь о высокий порог. Им ещё предстояло обдумать услышанное. Заново осознать, в какой круговорот внесло их бурлящее течение вздыбившейся реки... Более того, им предстояло лечь спать.

Генерал отодвинул раскрытую книгу, смел бумаги, освобождая пространство, сел в кресло и, разложив папки по порядку, открыл первую из них, особо не помеченную никак. Вынул скреплённые листки общего списка, в котором замерли на бумаге расставленные в алфавитном порядке восемьсот семьдесят пять человек. Бегло просмотрев первые страницы, удовлетворённо кивнул.

Список во многом походил на такой же, предоставленный первой группой, столь же тайно работавшей последние дни на Высший Совет. Едва ли не полное сходство некоторых страниц проистекало из чётко обрисованных Советом качеств, необходимых для того, чтобы сюда попасть. Здесь были все те, чьи сила, богатство, влияние, опыт, связи и авторитет в пределах Империи значили что-то. Знакомые генералу фамилии мелькали примерно через десять – пятнадцать строк. То, что эти самодельные анналы новейшей истории были столь сходны друг с другом, лишний раз говорило о тщании и качестве проделанной обеими группами работы.

Вторая папка маркировалась нарисованным глазом, и за аккуратно уложенными в ней четырьмя с лишним сотнями людей по рекомендациям этого Комитета следовало как можно скорее установить неотрывное наблюдение. Слишком многие ещё колебались или вели двойную-тройную игру. От исхода их колебаний зависело слишком многое. Генерал понимал: чем точнее и быстрее Совету станет известно о действиях каждого, тем лучше.

Третий реестр, почти половина из списка которого были знакомы генералу лично, чиновник маркировал символом руки. Здесь были собраны люди, выбор которых уже сделан. Те, к кому следует применить чёткие, недвусмысленные и быстрые действия, – иначе потенциал каждого из них, и без того опасный, может стремительно возрасти в ближайшие несколько дней, превратившись в объединённый.

Генерал немного помедлил перед тем, как открывать четвёртую папку. Помеченную аккуратным чёрным кинжалом, который вырисовала на сером картоне маленькая уверенная кисть.

Затем глубоко вздохнул и кратким движением распустил синие тесёмки. Вынул список, уместившийся на одном листе. Прочёл его.

Странная, растерянно-кривая полуулыбка-полугримаса исказила его широкое, скуластое и бледное от усталости лицо: что-то из того, что он увидел, хранило отпечаток неотвратимого, насмешливого вмешательства судьбы.

Первая группа, закончившая работу на восемь часов раньше этой, была в своих суждениях более рациональна и жестока: к наблюдению представлялись лишь двести сорок восемь человек, но в четвёртый реестр они внесли пятьдесят два. И был в нем человек, не внесённый Сайеном и Макрилом: генерал Амато. Преданный воспитанник Гиллара, – хотя и не один из тех, кто пришёл вслед за ним из глубинки, из покосившихся тихих деревень, превращаясь в военных и штатных, поднявшихся из простонародья немыслимо высоко, – но один из тех, кто до сих пор стоял в тени Военного Диктатора, всегда играя вместе с ним, во всем поддерживая его.

Генерал Бринак точно знал почему. Он сам в своё время обожал Старика.

«Прямая атака на Дарса Амато может привести к недовольству гарнизонов, северных в особенности; в каждой из частей он известен, как поборник чести и достоинства, репутация его незапятнанна и чиста, – писали Сайен и Макрил, – и всякие нападки на него, включая устранение тем или иным способом, с большой вероятностью приведут к ожесточению отношения к Совету широких слоёв военных и штатских; этим активно и выгодно могут воспользоваться оппоненты. Рекомендуется включить генерала Амато в список людей, которых следует перевербовать (вероятно, с помощью шантажа с угрозой бесчестья) и за которыми необходимо постоянное наблюдение».

– Хм, – сказал генерал в пустоту, и тон его был странен.

Вытащив из внутреннего кармана один-единственный лист из предоставленных первой группой, который содержал краткую характеристику и резюме, генерал осмотрел написанное. Лицо его почти никак не изменилось, когда он прочёл: «Опасная приверженность высоким идеалам и Диктатору лично, проявляющаяся в...», «Одержим идеями народного правления...», «...активно действует, в то время, когда остальные ожидают...», «15 июля с.г. вёл тайные переговоры с Вильерой Даунт, темой которых было...», «По данным агентов Крафта и Гранта, вступил в сговор с личной группой Гиллара, готовящей на случай переворота...», «...болезненное восприятие понятий долга и чести, переходящее...», «рекомендация: немедленное пресечение всех действий; обвинение в заговоре против Империи и Императора; отвод от дел; внутренний трибунал без разглашения и повторного слушания; дополнительно: возможно обвинение в нечистой связи с Диктатором, которая могла бы иметь место во время...»

Генералу, перед глазами которого вот уже сутки стояло лицо человека, первой группой приговорённого к кинжалу, вдруг отчётливо вспомнились давным-давно забытые слова, которые он сам писал в характеристику к личному делу майора Дарси лет двенадцать назад.

Краткое, яркое, как звезда, воспоминание тех дней мучительно исказило его лицо. Он помнил:

«...Убеждённый последователь имперского Закона и правления, он является поборником долга не на словах, а в делах, и защищает честь офицера столь же пылко и стремительно, сколь солдат искренне любимую женщину; чистота поступков и чувств майора Дарса Дерека де Клер-Амато, подкреплённая по-воински чёткими манерами и воспитанием, полученным в доме прославленной династии, являются, бесспорно, положительными качествами, и, по моему разумению, майора Амато следует представить...»

Генерал опустил листок с резюме на зелёный бархат скатерти и закрыл тяжёлыми, крупными руками лицо. Глаза его, тысячи раз утруждённые за двенадцать бессонных дней и ночей, закрывались сами собой. Но перед внутренним взором Демьена Бринака стояло все то же юное, смешливое, сильное, молодое лицо, обрамлённое темно-каштановыми кудрями, с двумя горячими искрами всегда верных и отчаянно свободных глаз. Лицо, которому много лет завидовал бледный, скуластый и невыразительный, внешне рано подросший, созревший Демьен. Лицо, которое смеялось, улыбалось и трепетало перед стариком, милостиво впустившим его в свою тень.

Демьен Бринак открыл налитые свинцом глаза, внезапно ощутив, что действие очередного питья заканчивается, как усталость волнами гуляет по его телу, вселяя странную, тоскливую оцепенелость... долгую, плачущую, тянущую внутреннюю боль...

«...столь же пылко...»

«...в пенистой связи...»

Генерал внезапно схватил бумагу и, борясь с собой, но неудержимо сжимая кулак, комкая трепещущий, хрустящий лист, рывком вложил в четвёртую папку, с силой затянув темно-синие тесёмки, дрогнувшие кратким сухим треском, растаявшим в тишине.

Демьен Бринак размеренно и глубоко дышал, лицо его потемнело, глаза сверкали скрываемой, жгущей все тело лихорадкой, и стороннему наблюдателю, если бы был такой, могло показаться, что человека, обличённого огромными влиянием и властью, снедает безумное, всепоглощающе бешенство, сплетённое с внутренним протестом, что в глазах генерала, волей судьбы более других военных приближённого к Высокому Двору, застыло выражение зверя, пойманного в капкан. Яростно не желающего вонзать клыки в собственную лапу, но отчётливо слышащего стремительно приближающийся лай своры яростных псов.

Затем взгляд его, дрожащий и чёрный, переместился на раскрытую книгу эльфийской поэзии, мгновение замирал, остановившись и фокусируясь на ней...

Уголки его сжатых губ задрожали, рука внезапно рванулась вперёд; генерал схватил книгу и со сдавленным криком швырнул в угол кабинета.

Она упала, странно скрипнув деревянным переплётом, словно хриплая жалобная птица, и застыла в полутьме, будто брошенный, беззащитный птенец.

А затем на пол медленно скатился задетый книгой кувшин с водой для цветов. Лужа стремительно расползалась, в темноте похожая на свежую кровь.

Генерал вздохнул и закрыл руками лицо.

Утро застало его в широком кожаном кресле с высокой спинкой, в кресле, подаренном почти двенадцать лет назад вместе с честью присвоения полковника. Он рассеянно смотрел в размытую розово-серую даль, простирающуюся далеко вперёд и вверх за широким, распахнутым, полным холодного ветра окном, в клубящиеся предгрозовые облака.

Все в доме было свежо, неубрано и мертво. Получив второе из писем, он выгнал слуг, сжимая зубы, едва сдерживая руки, рвущиеся крушить, едва скрывая ярость и бессилие.

Письма и сейчас лежали на столе, распечатанные, полупрочтенные. Закапанные воском от таящих свечей, постепенно заливающим строку за строкой. Всего их было сорок два, и все они были доставлены за последние два часа.

Сэр!

Узнав о Вас ту тщательно скрываемую правду, о которой говорит теперь весь свет, я с негодованием отвергаю все полученные от Вас предложения как делового, так и личного характера. Вместе с письмом возвращаю мой долг.

Конечно, Вы понимаете, что в данном случае, с Вашей нынешней репутацией, я не могу и не желаю принимать Вас в доме моих почтённых родителей; надеюсь, Вы не станете настаивать на личной встрече. Сожалею обо всем, что нас прежде связывало.

Желаю Вам всего наилучшего.

Прощайте. 22 июля 259 г. ВЛ.

Пьер Сент де Гасье.

...ещё мне искренне жаль, что благодаря вам тень упала и на него, особенно после того, как он выбрал отставку, чтобы получить наконец заслуженный покой. Если бы это было в моих силах, репутация учителя была бы очищена вашей кровью, но, боюсь, ваша смерть ничего не изменит и не вернёт, – кроме, возможно, восстановления некой хотя бы формальной справедливости, которую принесёт самим своим фактом.

Искренне ненавидящий и презирающий вас, старший полковник Ванесса Венрай, третья стрелковая дивизия, пятый корпус. 22.07.259.

Ну ты! Блядский затраханный мудак! Вонючий педераст! Голубой урод! Только выйди на улицу, мы тебя живо всей сворой отдерём! Чёртов аристократишка! Траханый богатей! Деревенская скотина! Убирайся в свою Дряннову и заройся там в говно! А ещё лучше – сдохни! Мы будем тогда спокойны. Все.

У-у-у, сучья морда, пусть демоны облапят тя да разнесут твою чёртову жопу, – то-то будет радости!..

Мужики приречных кварталов. Настоящие, блин, мужики!

Написано под диктовку Вильямом Блер.

22 июля 259 г. ВЛ, 18 часов 27 минут.

Пользуйтесь услугами писчей семьи Блер.

Да! Да! Да!

Наконец-то! Я дождалась этого, дождалась!..

Мой адвокат придёт к тебе завтра утром, и я желаю уже через неделю получить развод. Желаю тебе оставаться всегда таким румяным, надушённым и твердолобым кретином, в которого я влюбилась только по глупости и по молодости.

Жаль, конечно, что твоя карьера теперь нигде, – ведь ты всегда так переживал за неё, тебе ведь столь дорога была твоя «фамильная» честь!.. Впрочем, я ведь предупреждала тебя, когда все поняла, я предупреждала тебя; ты выбрал сам, и наконец-то ты наказан за все это, за все, что я пережила... Дьявол, как же я!..

Прощай. Уверена, мы не увидимся больше никогда. Как ты этого хотел.

22 июля 259 г. ВЛ, Джоанна Ам... Черт!

Джоанна де Кастильон!

Уважаемый Даре Дерек Амато.

Понимая всю тяжесть переживаемого Вами момента, мы хотели бы облегчить Ваши переживания и, насколько это возможно, умерить Вашу боль.

Наш клуб известен своей незапятнанной, кристально чистой репутацией даже среди наиболее притязательных поклонников истинных ценностей в жизни и любви. Членами его являются такие значительные люди, как глава суконной гильдии господин Вольдемар Вингранс или госпожа Матильда де Файвар де Пейрон; мы с пониманием отнесёмся к Вашим пристрастиям, убеждениям, философии. В отличие от остальных, мы ни в чем не обвиняем Вас. Наоборот, мы страстно желаем Вам помочь. В нашем салоне Вам будет легче высказаться, самому все переоценить, пе– реобдумать, заново озвучить, понять. Мы сумеем выслушать, понять и принять вас; более того, высказанная в нашем кругу, Ваша история приобретёт иной свет и наполнится новым смыслом.

Ждём Вас в ближайшее удобное для Вас время по адресу...

Даре...

Даже не знаю, как правильно написать тебе.

Да, ты все понял, я уверен, я вижу это по твоим глазам, чувствую всей кожей, плечи горят.

Я не могу оставаться с тобой, я даже не могу оставаться в этом городе, как не мечтал бы жить здесь всегда.

Уезжаю очень скоро и очень далеко; мне крайне тяжело расставаться с тобой, и ещё тяжелее знать, что ты сумеешь удержаться и не пытаться найти меня, чтобы снова разрушить мою жизнь. Но я также и рад, потому что знаю твою нерушимую твёрдость, – ты не воспользуешься моей слабостью. Не придёшь ко мне на рассвете или закате, зная, что твоя воля и страсть снова смогут меня сломить, потому что, кроме них, кроме света твоих пылающих глаз, в мире нет почти ничего.

Мы останемся разлучёнными до конца наших дней; быть может, увидимся за невидимой гранью Разделённой, или встретимся лишь за стеной предвечной Тьмы, по воле Владыки, защищающей наш мир. Но вопреки расставанию, мы будем вместе – во всех мгновениях, прожитых вдвоём. В мечтах, в страданиях, во снах. В стихах, не сложенных и не высказанных никем.

И я всегда буду помнить тебя.

Твой Рон. Прощай.

Генерал Даре Амато медленно, тяжко открыл глаза, всматриваясь в поднимающийся солнечный диск, и внезапно ему показалось, что вечное Солнце взирает на него чьим-то пронзительным, бросающим в дрожь лицом.

Но у него уже не было сил, чтобы пугаться, удивляться или трепетать. Лоб его был покрыт испариной, лицо очень бледно, с висков тоненькими струйками стекал холодный солёный пот, губы и пальцы непроизвольно мелко дрожали.

На расслабленных, укрытых белым шёлком халата коленях покоилось лишь последнее письмо, с массивной сургучовой печатью, гербовыми знаками Высокого Двора и стандартными строками официального уведомления высших лиц Империи по вынесенному и подтверждённому обвинению в государственной измене. Строк, не использовавшихся в пределах Дэртара со времён Седьмого Нашествия.

Генерал не знал, что сегодня это обвинение предъявлено ещё почти полусотне человек; но если бы узнал, его решение не стало бы иным – он с детства шёл по дороге, с который было не свернуть.

В левой руке Амато сжимал тонкий крошечный кинжал со змеящимся холодным лезвием, на котором застывали капельки тёмной крови, смешанной с лёгкой серой пыльцой, – в ней также были измазаны обе руки генерала, его губы и лоб.

Единственная неумелая маленькая ранка на шее у самой вены, обагрённая медленно стекающей алой росой, также была посыпана слипшимся серым порошком, и края раскрытой плоти покрылись зелено-серым налётом.

Веки генерала становились все тяжелее и тяжелее, взгляд все мутился и расплывался.

В самую последнюю минуту, когда письмо белым крылом сорвалось на умащённый красным вином пол, когда кинжал выпал из трепещущих, сводимых судорогой рук, когда в горле клокотало что-то, чего невозможно было понять, генерал вдруг отчётливо увидел, что у Солнца, встающего над горизонтом и наблюдающего его уход, выцветшие, но твёрдые и бесстрастные стариковские глаза на худом, вытянутом лунообразном лице.

Мгновение человек смотрел в огромное алое пятно, занимающее весь его мир.

Затем веки победили, его накрыли ватные слабость, темнота и тишина. Несколько минут спустя Даре Дерек де Клер– Амато был мёртв.

– Вот книга, которую вы заказывали, мой господин, – низко поклонившись, произнёс старый слуга, кладя её рядом с кроватью, в которой необычно долго позволил себе нежиться полупроснувшийся генерал. – Я купил её у торговца географическими картами, и она обошлась мне почти за полцены, – беззубый рот старика растянулся в довольной улыбке.