Текст книги "Дорога камней"

27

Хшо таращился на бедную Линну, не переставая, так что в конце концов отвлёкшийся от дум и заметивший это Даниэль шикнул на него. Схарр оскалился и отвернулся, сделав вид, что интересуется проплывающей под колёсами повозки травой: начал рвать травинки и жевать их, смачно выплёвывая. Бледная, почти дрожащая девочка посмотрела на Даниэля с благодарностью.

Она сидела на своей небольшой сумке меж двух большущих корзин (правая из которых уже была начата), сложив худенькие руки на коленях и придерживая тонкий, вздымаемый усилившимся ветром подол.

Даниэль посмотрел на неё, склонив голову набок, и неожиданно улыбнулся. Думать и предполагать ему более не хотелось, ибо голова гудела, как проклятая.

– Не устала? – спросил он.

– Нет. – Девочка помотала головой, и отдельные медные волосы, высвободившиеся из укладки, вьющиеся, танцующие у лба и щёк, преломляя солнце, зажгли мягкое сияние вокруг её лица.

– В Галанне есть библиотека, – сказал он, – самая большая в мире. Там учат хранителей книг, а ещё младших жрецов Лиина Странника и Брадалла Мудрого. Ты слышала об этом?

Девочка замотала головой; глаза её блестели.

– Сейчас мы едем в Лирну. Это город ремесленников и мастеров, равных которым нет не только на севере, но, может быть, и на юге, даже в далёких городах-государствах. Там мы с тобой расстанемся: мне нужно исполнять дела, а тебя мой доверенный отвезёт в Галанну и устроит в библиотеке учиться.

Линна подняла на него расширенные глаза, видно, не ожидая, что они расстанутся так скоро. Она хотела что-то сказать, но передумала и быстро опустила лицо.

– Там тебе будет одиноко, но, может быть, ты найдёшь себе товарищей из других учеников, – говорил Даниэль, глядя на неё с какой-то внутренней нежностью; ему хотелось бы стать ближе этому ребёнку... ему вообще хотелось, чтоб рядом был кто-то, кто мог бы выслушать и понять.

Он кашлянул и продолжал:

– Учиться будет трудно, но здесь все зависит от тебя. Ты не глупая. Если не будешь отвлекаться и лениться, если станешь старательной и будешь трудиться... Лет через десять сумеешь заработать себе настоящую жизнь... Ты ведь хочешь жить свободно, как птица?

Линна кивнула, снова поднимая глаза и улыбаясь.

– Ну вот, – сказал Ферэлли, глядя в сторону, на уже покрасневшее солнце, клонящееся вниз, – в общем-то это и все.

– Господин Даниэль, – позвала она его и, когда он обернулся, вспыхнула, будто тайные мысли её были угаданы, или всяким движением и словом она могла высвободить их на свет, – вы ответите мне... почему?

– Почему я взял тебя? – спросил Даниэль, которому внезапно стало грустно.

–Да.

– Не знаю, – ответил он, не желая признаваться в том почему. – Может, мне показалось, что ты действительно способна стать образованной девушкой. Может, я увидел тебя замужем за хорошим парнем... – Она вспыхнула сильнее, но отчего-то не опустила глаза. – Может, я понял, что, если не сделаю этого, буду вспоминать о тебе и долго не смогу себе этого простить...

Это тоже было правдой.

Линна улыбалась, пряча лицо в ладошках. Кажется, она была счастлива.

– Ты очень милый камешек, – пробормотал юноша себе под нос.

– Что? – спросила она, поднимая голову, глядя на него блестящими глазами.

– Так, ничего.

Подвижное, светлое, веснушчатое лицо её отражало разноречивые чувства столь хорошо, что Даниэль усмехнулся против воли.

– Есть легенда, – смиренно ответил он, улёгшись на сено, подперев голову ладонями, чувствуя, как волосы текут по щекам, падают вниз, ниже плеч, – про странника, шедшего неизвестно откуда неведомо куда. Собиравшего большие и маленькие камни, тащившего их в сумке много дней пути. Те, кто видел его, думали, что в сумке у странника золото или на худой конец серебро. Когда очередные грабители или разбойники прижимали его к дереву или к стене, раскрывали сумку, они очень удивлялись. Плевались и спрашивали, почему он таскает с собой камни, гнёт тяжестью спину. Пригодятся, отвечал он, вдруг да наступит день, когда за путешествие, полное приключений, они отплатят мне добром? Никто не верил старику. Некоторые пытались распилить камни, думая, что золото спрятано внутри. Конечно, внутри его не было. Тогда они плевались снова, отпускали странника, который подбирал распиленные камни, и шли своей дорогой.

Сумка его со временем становилась все тяжелее, лямки не выдерживали веса, рвались, и часто он тащил свою ношу в руках, уставая, тяжело дыша... но не бросал ни одного камня, а только подбирал все новые из тех, что приглянулись ему, или, быть может, из тех, что он не мог оставить просто так лежать на земле.

И слава о странном старике расходилась все дальше и дальше, заставляя ухмыльнуться, покрутить пальцем у виска, задуматься, отчего-то опечалиться многих, многих людей. Они говорили о нем в тепле домов, смеялись на улицах и площадях, вспоминали у дорожного костра... И все никак не могли надивиться, отчего сумасшедший носит и носит с собой полную сумку камней.

Одни считали, что он проклят, и отказаться от своей доли не может, что камни – плата за предательство или иной грех. Другие думали, что он волшебник, и собирает камни, особые по природе своей; что в нужный день каждый из булыжников и осколков заблистает ярче, чем звезда, и могучее волшебство, доброе или злое, будет совершено.

Старик не знал об этих догадках или просто не обращал на них внимания. Он шёл вперёд, и сумка его становилась ношей, все более непосильной. Путь его был долог и вёл неизвестно куда.

Слава и домыслы о нем расходились, как круги по воде.

И вот однажды настал тёмный день. Когда небеса были полны беснующейся грозой, тучи клубились, извергая молнии и громы, заволакивая небо, а ветер бился меж землёй и небосводом, носясь с огромною мощью, но в то же время бессильный...

Голос Даниэля вдруг надломился, на мгновение он опустил лицо, но и девочка, и Хшо увидели, как неожиданно предательски заблестели его глаза. Они молчали, каждый по-своему – затаённо, со страхом или насторожённо, собранно, сжав пальцы в кулаки, – но, тихий долгое мгновение, затем юноша продолжил рассказ. Голос его звучал глухо. Волосы ровной стекающей пеленой чернёного шелка укрывали почти все лицо, казались сталью шлема без прорезей для глаз.

– Настал день, бывший, как ночь. Ливень хлестал по земле, нещадно колотя деревья и траву; дуб, под которым старик укрылся от непогоды, ронял листья гроздьями, отдавая откупную жестокой грозе, жёлуди катились по земле, увязая в траве, или неслись в потоках ветра, отправляясь в дальний путь. Старик дрожал от холода, мокрый с ног до головы. Левой рукой держась за могучий ствол, правой он придерживал сумку с камнями, словно боясь, что ветер унесёт и её.

Рядом со стариком ютились ещё десятка два пилигримов, собравшиеся в плотную толпу; здесь были и купцы, и их охранники, и нищие, и женщины с полей, которые не успели добежать до деревни. И дети, перед грозой игравшие вокруг. Все было страшно.

Молнии били то дальше, то ближе, и, озаряемые яркими вспышками, сотрясаемые громом, исходящим из клокочущих небес, люди дрожали от страха, каждый миг ожидая карающей стрелы небес.

– Старик! – прокричал вдруг один из них, тот, что был поумнее. – Твои камни! Я знаю, они волшебные! Дай мне один! Пусть убережёт меня от молнии! Дай!

Старик отдал ему один из камней. И тотчас все остальные, уверовав в ограждающую силу волшебных булыжников, стали протягивать руки и просить его камни. Старик раздавал их, не жалея. Глаза его сверкали и слезились.

Молнии били вокруг, все сильнее. Одна вонзилась в землю, охватив огнём дерево всего в ста шагах. Дети закричали от испуга, дым заволок стоящих под дубом, и гром грохотал, словно лавина рушащихся на головы глыб... Но небо очищалось, а ветер, все более сильный, все сильнее свободный, гнал тучи прочь, – и настал момент, когда солнце вырвалось из плена, осветляя все вокруг, играя лучами в тысячах капель, в мареве воды, заполняющей все вокруг, в небесах заиграли сотни радуг, а гром, вой и скрежет исчезли без следа.

Люди выходили из-под дуба, утирая мокрые лица, шатаясь и вздыхая. Потом, немного охолонув, стали радоваться, что остались в живых. Благодарили богов за то, что не отняли у них жизнь. И спрашивали старика, что за чудодейственная сила спрятана в каждом из его камней.

– Не знаю, – ответил странник, пожимая плечами. – Я собирал их не потому, что чуял в них волшебство. А потому, что память у меня слабая, а с каждым связано воспоминание, которое должно нести с собой, не забывать. То ли радость встречи, то ли горечь расставания, то ли награда, то ли горький урок... Я слишком стар, чтоб упомнить все, а ведь, чтобы быть человеком, нужно помнить каждый преподнесённый жизнью урок. Глядя на каждый камень, я отчётливо припоминаю, от чего и зачем он. Поэтому и ношу их с собой. Не могу выбросить ни одного. Добрые люди, отдайте мои камни. Они уже достаточно послужили вам, спасая вас от страха. А я пойду своим путём.

Люди отдали старику камни, но почти никто не поверил ему. С тех пор весть о чудодейственной силе камней неслась по селениям, обгоняя ветер и солнечный луч; она побывала в каждой избе. К старику с новой силой приваживались бандиты, требующие отдать камни, гуляки, насмешники, менестрели, слагающие песни и легенды о нем, купцы, пытающиеся сделать выгодное дельце, и даже учёные, силящиеся понять, что же, черт побери, такого в этих... – Даниэль споткнулся, дрогнул на миг, голос его стал ещё глуше, он почти просипел, – в этих камнях...

Наступила тишина. Дыхание девочки и сопение схарра отчётливо слышались на фоне размеренного скрипа колёс, которые не смазывал, надо думать, с момента сотворения Вселенной никто и никогда. Ветерок, холодный, но лёгкий, шевелил волосы, ластился к щекам. Две лошади, шедшие в упряжи, о чем-то изредка шлёпали губами, фыркали устало, но спокойно; ровное, едва слышное цоканье почти сбитых подков о засохшую землю, назвать которую дорогой было бы недоразумением. Ферэлли молчал. Никто не видел, но слезы текли у него по щекам.

– Даньель! – вдруг вскричал в смятении не выдержавший ожидания Хшо, голос его от возбуждения дрожал. – Что?! Ну что?!.

Юноша не знал, относится ли вопрос к оборвавшемуся рассказу, или к тому, что происходит с ним; в любом случае сейчас он ответить не мог; голос выдал бы его с головой. Он только махнул рукой.

– Что уставился? – вдруг рявкнул схарр, голосенок которого был полон злости. – Вези давай! Чхшпуур! Ртхар– ррааа! Н-но-о!

Повозка дрогнула; возница, очевидно, и вправду поторопил лошадей. Даниэль краем уха услышал, как он пробормотал что-то; в голосе слышалось больше недовольства и грубости, чем страха: погонщик был из карайловских, а значит, из земель цивилизованных, где схарров знавали не понаслышке, где сплочёнными, грязными и нищенствующими бригадами они трудились на стройках, рудниках, где изредка достигали положения действительно неплохого. Для возницы этот прохвост был куском шерсти с зубами и глазами, терпеть выходки которого следовало лишь потому, что чем-то этот убогий приглянулся хозяину, который платит и на которого не накричишь. Добро, подумал Даниэль, что нет хотя бы того презрения и брезгливости, что питали к низшим из нелюдей жители столицы, народ благодатной Империи, все ещё хранящей заветы и обычаи предков, помнящей злую ненависть к тем, кто явился, чтобы поработить и уничтожить человеческий род, сровнять людские города с землёй, – двести пятьдесят девять лет назад.

Как ни странно, мысль помогла отвлечься от воспоминания, нежданно заставившего его едва ли не разрыдаться; склонённое материнское лицо, жалостливое к несчастному старику, о котором шёл рассказ, ласковое к засыпающему сыну, безмятежно печальное, растаяло в темноте. Даниэль отпустил его. Глубоко вздохнув, кашлянув пару раз, прочищая горло, он утёр глаза, будто бы убирая волосы назад и, выпрямившись, оперевшись о борт повозки спиной, посмотрел на Линну и Хшо.

Девочка опустила глаза, стараясь быть тактичной; схарр, разумеется, выжидательно, требовательно пялился.

– Ч’шо-о-о? – негромко, осторожно спросил он.

– Ничего, – вздохнул Даниэль и, глядя на схарра, нагло соврал, – так... соринка в глаз попала.

Хшо, как ни странно, сказанным удовлетворился, несмотря на то что явно не поверил.

– Дальше давай, – не опуская колючих глаз, потребовал он, – про камни.

– Про то, что было дальше, – пожал плечами Даниэль, – рассказывают по-разному. Одни говорят, что старик шёл ещё и ещё, и однажды ноша стала непосильной настолько, что сердце его не выдержало, и он упал на стылую землю, а камни покатились по траве. Люди нашли его и похоронили, и роздали камни своим. Другие рассказывают, что однажды старик испытал нечто такое, что не хотел помнить. Нечто, что желал бы забыть. Слишком тяжко ему было их нести. Попрощавшись с каждым, он сбросил их в овраг у реки. И ушёл своими дорогами, освобождённый от ноши, которая сгибала его плечи несколько лет. После люди, приходившие сюда, решили, что старый волшебник благословил их край и оставил здесь магические камни, которые будут хранить эту землю от невзгод. Люди бросали туда свои камни, стаскивая их со всей округи. Многие даже кичились тем, что притащили неподъёмные глыбы; так или иначе, куча все высилась и высилась. Через пару лет весь овраг был завален камнями, гора камней поднималась выше земли на человеческий рост. Постепенно заросла травой, затем деревьями, и превратилась в длинный гребень, закрывающий деревню от реки.

А однажды случилось так, что постоянные дожди и непогода подточили плотину, и, рухнув, она позволила воде с рёвом помчаться на земли фермеров. Тогда-то каменный гребень защитил деревни, не дав смести их и затопить. Успокоенная, вода разлилась, но последствия оказались совсем не такие, какие могли бы быть. Люди вспомнили старика и никак не могли решить: что же, здесь действительно сработало то самое защитное волшебство?..

Даниэль посмотрел на небо, затянутое медленно клубящейся рясой туч. Солнца не было. Но отчего-то местность вокруг казалась спокойной, не несла в себе отчётливой непогоды. Юноша свесил руку через борт, неровно подрагивающий в такт неритмичному скрипу колёс, и, глянув на слушателей, продолжил:

– Ещё конец этой истории рассказывают так: как-то раз, путешествуя через горы, старик нашёл камень весьма странный. Сначала он не заметил его странности, увлечённый красотой; камешек был полупрозрачен, с вкраплениями черни и серебра. Но однажды ночью, перекладывая и пересматривая своих собратьев-путешественников, он удивлённо увидел, что камень едва заметно светится. Старик озадачился; он начал искать учёных мужей, у которых спрашивал, знают ли они что-нибудь о таком? Некоторым, которым доверял, он показывал камень, и они удивлённо качали головами. Кто-то сказал ему, что это осколок небес, упавший на землю во время одной из небесных бурь. Старик поверил тому, и однажды, тихой звёздной ночью попробовал подкинуть камень, надеясь, что тот взлетит. Камешек повис в воздухе, замерцав, засверкав сильнее, – и странник услышал тихий, едва различимый голос.

– Если ты отпускаешь меня, – говорил он, – отпусти со мной и моих друзей. Им хочется достигнуть небес. Стать такими же, как мы.

Старик заплакал невесть отчего и стал подбрасывать камни, один за другим. Все они повисали у него над головой, складываясь в странный узор. И когда наконец долгая работа была сделана, странник отчётливо увидел плывущего в бархатно-тёмном небе старика с посохом и мешком, состоящего из нескольких сотен камней.

Затем камень небес, бывший его сердцем, ярко вспыхнул, и все они, со свистом и шелестом, ринулись в небеса. Старик остался один, но одиночество больше не тяготило его. Он избавился от ноши, которую нёс, и чувствовал себя легко-легко. А в небе с той поры появилось созвездие Странника... – Ферэлли помолчал, пытаясь сориентироваться и показать внимательным Линне и Хшо, где же оно находится.

– У нас его называют созвездием Старика, – кивнула Линна, указывая тонким пальчиком на юго-восток. Лицо её улыбалось.

Хшо посмотрел на указанное и фыркнул.

– Почему не продал? – только и спросил он, недовольно и риторически, не ожидая ответа на вопрос. Затем отвернулся и стал разглядывать сторонящиеся дороги леса, делая вид, что остальное его не интересует. Даниэль запоздало вспомнил, что из речи его, пересыпанной метафорами и изысканными литературными оборотами, маленький схарр, возможно, не понял и половины слов.

– Тебе понравилась сказка, Хшо? – спросил он.

Малыш, не оборачиваясь, что-то проворчал. Даниэль усмехнулся: судя по тону, он явно оттаял от вопроса.

– Мне да, – ответила Линна. – Расскажите ещё!..

Он рассказал ещё несколько из тех, что в детстве рассказывала ему мать. Линна удивлялась, смеялась и грустила, лицо её показывало чувства точнее магического барометра, предсказывающего погоду на другой стороне континента.

Затем она хотела что-то спросить, да все не решалась. Даниэль делал удивлённое, вопрошающее лицо, но она все краснела, бледнела, закусывала губу, с трудом выдавливая из себя слова.

Наконец, придвинувшись к нему поближе, наклонившись, коснувшись его щекочущим невесомым шлейфом выбившихся из кос волос, она тихонько спросила:

– Так почему вы сказали, что я... камушек?

Даниэль посмотрел в её расширенные от страха за собственную смелость глаза и ответил, удивлённо борясь с желанием обнять её и поцеловать в маленький, беззащитный висок.

– Одна женщина, – ответил он, отодвигаясь, растягиваясь на сене и глядя, как разворачивается наверху бесконечное, хмурое и бередяще красивое небо, – сказала мне, что путь мой будет долог. И камни будут падать мне под ноги... совсем, как тому старику. И что неясно, что мне с ними делать. Можно ведь вообще их не трогать, оставлять там, где лежат. Потому что нести может быть тяжело. Но можно и брать с собой... Ты, девочка, камешек маленький, лёгкий. Очень милый и приятный. Почему-то я верю, что в учёбе из тебя действительно выйдет толк.

– Спасибо, – раскрасневшись от разговора, ведомого лишь с ней, от сказанных непривычно-волшебных слов, благодарила она, – спасибо!

Хшо недовольно проворчал что-то, ревниво дуясь, что радуются без него, сделал в сторону девчонки непристойный жест и пропырчал губами сквозь надутые щеки. Даниэль рассмеялся, легко-легко, будто кто-то тяжёлый убрал руки с его плеч и спине впервые за долгое время было позволено выпрямиться.

Следующие пару дней они общались немного: лишь тихонько и негромко разговаривали друг с другом Линна и Даниэль, изредка; зло посапывал, всякими способами пытаясь обратить внимание на себя, но отчего-то не предпринимая ни одной из своих излюбленных шуточек, уязвлённый Хшо. К девчонке он не приставал, едва сдерживаясь: Даниэль ясно видел это. Схарру, судя по неотрывно следящим за Линной прищуренным блестящим глазам, страстно хотелось испугать, загукать, защекотать, задёргать её.

Даниэль усмехался. Ему, как ни забавно, хотелось почти того же. Растормошить её, прижать к себе, услышать её дыхание, её сдавленный удивлённо-счастливый смех. Она почти не улыбалась, запрятанная глубоко в себя, – и Ферэлли очень ненастойчиво, неторопливо, будил её.

Они ехали все дальше, уже миновав Хоромы, в которых нотариус, покачав головой и посмотрев на ребёнка с жалостью, подписал соглашение по опекунству, ехали дальше, по краям, все чаще населённым и все более цивилизованным. Ехали, пересев к нормальному извозчику с закрытой повозкой и хорошими конями, купив одежду получше для себя, для Линны и даже для Хшо, хоть тот не слишком желал её носить.

Языца-развозчик сказал, что на схарра при въезде придётся выписывать отдельный разрешающий документ. Даниэль кивнул. Он знал это. Ведь до сих пор они ехали по землям официально свободным, лишь уплачивая незаконную пошлину дружинникам баронов, через заставы которых проходили.

До заставы добрались за четыре с половиной дня. Даниэль, несмотря на это, все же заплатил старику добавочные двадцать гетов. Здесь такая, ничего, по его меркам, не стоившая мелочь, ценилась, как и деньги вообще, довольно высоко, он знал.

Дальше Языце нужно было сворачивать далеко на запад. Прощаясь со своими везёнными, он вдруг посмотрел на Даниэля как-то странно, будто желая, но не решаясь сказать что-то важное.

– Ну? – просто спросил Ферэлли, вопросительно кивая ему.

– Да вот, – подходя поближе, чтобы никто не слышал, ещё и оглядываясь, сторонясь проходящих мимо женщин, нёсших с маленького рынка заставы купленное себе домой в одну из окружающих её деревень, старик привстал на цыпочки и, не глядя Даниэлю в глаза, ответил: – Сказка, что вы, господин, болтали... про старика и камни его... Всамделе, не так все было. Не так. – Он опустился, покачал головой, вздохнул. Глянул на Даниэля выжидающе, гадая, станет ли ругать глупого или просто отмахнётся.

– Как же на самом деле? – спросил юноша, у которого вдруг защемило в сердце.

– Нашли его бандиты-то, когда он стал про искристый камень рассказывать. Пришибли, чтобы не болтал потом, чтобы никому не донёс, что ценность такую дорожники поимели... Искристый взяли, а остальными... его же и присыпали. Так-то вот оказалось, что нёс он все время с собой... свою могилу, охрани Милосердная!.. Вы уж извиняйте, – он смутился, – просто подумал я, что вам будет интересно знать, как у нас в Ржановке бают.

Даниэль молча кивнул. Подумал и пожал возничему руку, которую тот удивлённо подал.

– Прощай, Языца, – сказал он. – Храни тебя Радан... И твоих Бурку и Сырца.

– Прощевайте и вы, хозяин милостивый. Храни вас Милосердная... Вас, и ваше зверьё мохнатое. И девочку. Ну да...