Текст книги "Дорога камней"

30

Миновав предмостовую площадь, продравшись сквозь плотную, говорливую и бурлящую толпу тех, кто собрался сюда с разных концов раскинувшегося в стороны лагеря и толокся – наверное, испытывая от этого садистское удовольствие, они двинулись вперёд по узкому проходу меж широких палаток и шатров, в которых не жили, но торговали, – в целом, питьём и едой. Большинство толпящихся, видя лейтенанта, отступало поспешно и резко.

Двухэтажное здание, к которому спустя минуту они подошли впятером, примыкало к стене у расщелины, было бревенчатым без единого камня, заметно покосившимся, старым. Около ступенчатого входа играли в карты полдюжины солдат, лёгкие копья которых были прислонены к стене, а мечи на распущенных перевязях лежали рядом каждый со своим хозяином. Завидев подходящих, они повставали, оправляя пропылённую одежду; лица у них выражали опасение, будучи в своём праве все равно получить выволочку. Алессандро не обратил на них ни малейшего внимания, по поводу чего солдаты облегчённо расслабились.

– Сюда, прошу вас, – указал Даниэлю так и не представившийся обладатель приятного баритона, внешностью и манерами располагавший к себе весьма. – Поднимайся, дитя, не бойся. Это, сэр, единое здешнее здание, в котором сохранился хоть какой-то комфорт. Впрочем, вам оно наверняка покажется сущей халупой.

Откровенно говоря, так оно и было. Даниэль, признаться, ожидал большего. Все-таки это был регулярный пост, здесь квартировались офицеры, отвечающие за безопасность переправы (таможенный контроль раньше скорее всего вёлся где-то там, дальше на гаральдских землях, и лишь ныне, в связи с положением, был перенесён сюда). Правда, подумав, Ферэлли понял, что скорее всего это как раз дом солдат, с парой приёмных и гостевых комнат, а офицеры и таможенники расположились в том более массивном и защищённом строении, на которое издалека указал ему Сахе и которое украшал фиолетовый штандарт.

Дверь скрипнула, распахнулась, двинутая внутрь услужливой рукой, и они переступили сбитый тысячью подошв порог.

В нижней широкой комнате находились около десятка человек; было накурено, жарко, почти так же громко, как в уличной толпе, и темы обсуждались все те же. Следуя за лейтенантом в коридор, уводящий к двери во вторую половину нижнего этажа, Даниэль, сжимающий горячие руки молчаливой, перепуганной Линны и сжатого, напряжённого Малыша, отчётливо услышал:

– Кармйн отказался. Говорит, не его дела. Пусть, мол, этим разведка занимается.

– А толку? Все равно заставят. Барон де Файон эт вам не сизый перец. Убийцу все равно заловят. Дело чести. Так кто ж, если не Кармин?..

– Чего он узкие такие выделывал?

– Если уже – значит, платить меньше на два вершка, вот он и выпердывался! Завсегда за узкие так плотют!..

– Тогда она его и хапнула. Ловкая, зараза. Срезала оба кошеля и убегла. Так никто и не поймал.

– Да кто она? Откуда ж такая?

– Черт её знает. Кажись, Лаской кличут. Говорят, в лысом переулке позапрошлой ночью... Ну те, двое... Её работа.

– Вот те и Ласка. Вот и думай, откуда такая...

– Тройка. Че уставились, никогда тройки не видели? Давай тяни!

– Везёт уродам... Эй, Седой, нам скоро идти-то?

– Через полчаса пойдём. Баста куртки не взял, сказал, не больно холодно. Ну пусть на ветерке-то понежится.

– Ага...

Миновав коридор длиной шагов в шесть, они оказались у крепкой, явно свеженькой двери, врезанной в потемневший от старости сруб.

Де Рео аккуратно негромко постучал, чем Даниэля весьма удивил.

– Давай! – не по уставу раздалось оттуда, голосом сильным и ощутимо тяжёлым. Они вошли.

Внутреннее убранство комнаты с тем убожеством, что Даниэль уже видел в лагере и что думал увидеть тут, за облупленным косяком, являло разительный контраст. Здесь было опрятно, устелено коврами, завешено занавесками, тепло, но не душно, откуда-то взялась мягкая мебель и даже большое кожаное кресло, где восседал массивный человек, которого Даниэль в первую же секунду узнал.

Нет. Он никогда не видел его, они никогда не встречались.

Это не был ни знакомый, ни друг семьи, ни торговый партнёр, ни должник, ни кредитор, ни отец девушки, с которой у Цаниэля в ранней юности был долгий и весьма печальный роман.

Это был просто старший таможенный гаральдской Оранжевой гильдии.

Обширный, как ожившая скала, одним размером внушающий доверие, толстый от хорошего житья, в данный момент что-то неспешно жующий, почти полностью лысый, с зализанными сединами вкруг выпуклой, как раздувшаяся бочка, и блестящей, как алебастровый шар, головы.

Шерстяной костюм его, затейливо расшитый золотом и жёлтой парчой, с меховой оторочкой по подолу и на рукавах, был украшен знаком гильдии, вышитым на груди. На необъятном поясе притулился кошель, раскрашенный бисером из шлифованного белого и голубого хрусталя.

Глаза, полуприкрытые тройными складками век, пара оплывших, но заботливо выбритых подбородков, огромный, выдающийся нос, щеки, алые, как у раскрасневшегося здоровьем молодца, выпуклый, широкий лоб... Детали сошлись в необыкновенный узор на широком, добродушно-спокойном лице. Мясистые губы большого рта прикрывали ровные ряды удивительно здоровых зубов (у того же Алессандро, кстати, они были весьма желтоваты, и чтобы вычистить их так, как они блестели у таможенника в свете ламп, нужны были услуги весьма дорогостоящих косметических специалистов, – Даниэль, юный эрл, за внешностью которого ухаживали с детства, знал не понаслышке).

Венчали эту редкую и запоминающуюся картину две немаловажные детали: тяжёлая золотая цепь, звенья которой мастер украсил бледно-алым узорным налётом, и желтеющая среди других колец и перстней, на руках толстяка водившихся во множестве, массивная печатка с невидимым Даниэлю знаком, который определял положение этого человека в гильдии.

– Н-ну, – рассматривая вошедших, так и замерших у порога, протянул он голосом, сдерживающим опасную мощь. – Очень приятно, господин поверенный. Уже два дня, как вас ждём.

Взгляд его скользнул по Линне и Хшо, разинувшим рты и раскрывшим глаза. Несколько потеплел.

– Ну-ну, – миролюбиво сказал он, – деткам следует слазить в комнатку наверху. Там их ждёт приятная красивая тётя. То есть дама. Которая их накормит, вымоет и уложит спать. – Он посмотрел на Даниэля и добавил: – Собственно, банька у нас там наверху. После разговора, ежели все будет, как надо, и мы с вами вполне можем э-э-э... пыльные чресла промыть.

Все молчали.

– Линус, отведи детей. – Владелец кресла кивнул невысокому с баритоном. Тот, кратко поклонившись, вышел из-за Даниэлевой спины и глянул на него.

– Идите, – сказал Даниэль, обращаясь к ним, – я приду через десять минут.

– Через час-полтора, – мягко поправил его толстяк. Говорил он осторожно и даже, как ни странно это выглядело, смиренно. Будто всякий момент ожидая возражения, укора или пинка, которыми готов наградить его зловредный мир. – Или же совсем скоро, не успеете осмотреться, дети. Это мы выясним чуть позже. Но вам, детишки, с те... дамой наверху совсем не будет скучно, я ручаюсь. Только запомните, как её зовут, будьте вежливыми ребятками... А зовут её Анжелйкой. Или Ангеликой. И так, и эдак можно. Кому как нравится.

– Ну да, – вдруг фыркнул де Рео, в спокойном голосе которого проскользнул краткий укол, – некоторые зовут тётю Лаской. По соответствию. Запомните, детишки.

– Нет, – посмотрев на него, медленно возразил хозяин, глаза которого выражали умилительную заботливость, но вместе с тем и несколько пугающее терпеливое спокойствие, – так тётеньку называть не надо. Никогда. Если так, то она может и укусить. Тётенька на такие названия злая. Запомните, детки. А?..

Линна быстро кивнула. Хшо смотрел исподлобья, молчал. Судя по глазам, он вспоминал, кто такая ласка, и рассчитывал, чьи клыки острее.

– Ну вот и хорошо, – расплываясь в довольной улыбке, отозвался толстяк, – ну вот и славно. Линус, э-э-э, чего ты стоишь?

– Иду, ваше превосходительство.

Около витой лестницы, ведущей наверх, Линна обернулась. Даниэль кивнул. Она вздохнула и стала подниматься за ведущим, придерживая подол платья рукой. Хшо нахмуренно и громко шлёпал сзади всех.

– Ну вот, – молвил хозяин, как только шаги затихли, и они остались одни, – как замечательно все складывается. Чего ж вы стоите, Алессандро? А?.. – Де Рео кивнул, отсутствующим взглядом уперевшись куда-то в стену над Даниэлевым плечом, сделал несколько шагов вперёд v вправо, снял плащ, бросил его небрежно. Отстегнул перевязь, портупею, уложил рядом. И опустился на диван. Откинулся на спинку, замер. Только наблюдал за Даниэлем, не глядя ему в лицо, – смотрел неотрывно. И левая рука его до странного неподвижно лежала раскрытой ладонью на рукояти полувышедшего из ножен короткого тяжёлого ножа. Какой хорош в полёте, при сильном и точном ударе запросто прошибает кольчугу, может пробить кирасу или даже двойную чешую.

Даниэль внезапно подивился собственной наблюдательности. Всю одноцветно-блистательную жизнь до того он был весел, наивен и беспечен, как юная, катающаяся в масле мышь. Теперь внимание его стало напряжено постоянно; он подмечал мелочи, которым два месяца назад не придал бы значения. Впрочем, нет. Два месяца назад предчувствия и странные события, загадки, преследовавшие его дворцовую жизнь, стали постепенно изменять его. Научили опасаться. Таиться от той, которую любил больше всего. Пытаться понять её и происходящее вокруг.

Он просто не успел. Он лишь начал становиться другим: подозрительным и внимательным, недоверяющим и цепким. Ожидающим затаённо. А затем грянула буря. И, кувыркаясь в вихре, в водовороте кровавом и пыльном, он не заметил точного момента, когда стал таким, как сейчас.

– Даниэль, уважаемый, – меж тем после паузы произнёс толстяк, – да и вы будьте как дома, располагайтесь, где удобно.

– Благодарю. – Он сел в небольшое старое деревянное кресло прямо напротив хозяина, справедливо полагая, что разговор будем главным образом с ним. Впрочем, основная причина выбора была не в том. Маленький диванчик напротив кресла, четвёртый из столь разных диванов этой широкой комнаты, казался гораздо удобнее. Но на нем он сидел бы к Алессандро спиной. А так он отчётливо видел его, даже не особенно скашивая глаза.

– Не желаете ли чего? – вместо начала допроса поинтересовался хозяин, с внимательной угодливостью и искренним дружеским расположением оглядывая его. – Выпить, прикурить, поужинать?.. А то мы как раз хотели начать?.. Ну, стоит только кликнуть остальных, и... – Он выжидательно замолчал.

Сверху послышались негромкие шаги, и в комнату спустился одинокий Линус, успевший оставить наверху свой тёплый меховой плащ. Посмотрел на Даниэля, на толстяка, кивнул.

Даниэль повернулся в хозяину.

– Может, лучше быстрее разобраться с формальностями, господин...

– Перон. Хальдо Пьетро Перон. Из Сальванны, к вашим услугам.

– Так, может, лучше покончить с формальностями, господин Перон, чтобы ни я не чувствовал себя чем-то обязанным, ни вы не ощущали довлеющий над вами долг профессионала, и мы оба могли получить полное удовольствие от беседы.

Перон смотрел на него, не мигая, несколько секунд. Кажется, он слегка расстроился или был несколько разочарован.

– Извольте, – сказал он голосом слегка тянучим, что– то там самому себе выражая и слегка закатив глаза к недавно побелённому потолку, – если вам так угодно. Э-э-э, вы откуда?

– Из столицы. Крайне странным путём, правда, который привёл меня сюда сквозь дикие глубины юго-восточных окраин Хельтавара сюда.

– Как интересно, – сделав удивлённое лицо, покачав всеми щеками и подбородками, отреагировал толстяк, – наверное, вы страстно желаете тотчас сообщить некоторое количество необходимых и захватывающих дух подробностей, господин Даниэль?

Юноша, не обращая внимания на тон, которым это было произнесено, и не колеблясь, пересказал историю, отрепетированную в доме старосты Двууса; если лицо Алессандро оставалось неизменно пустым и непроницаемым, будто он вообще не слышал ни слова и просто с открытыми глазами спал, и если Линус слушал осторожно, почти не показывая ни одобрения, ни сомнений, то подвижный лик хозяина после каждой фразы выражал то нескрываемый ужас, то театральное сочувствие, то сострадание; кроме того, он отпускал мастерски краткие реплики, вроде бы вопросительные, но не содержащие в себе вопроса; в конце рассказа Даниэль почувствовал, что покраснел. Ему непривычно было столь откровенное, хотя и столь изящное издевательство. Линус, как он заметил, уже с середины рассказа старался не смотреть на Ферэлли. Возможно, чтобы не выдать блестящий в глазах смех.

– Как интересно, – раскинув могучие руки в широких свисающих рукавах, подняв брови и вперив их в складчато-покатую громаду лба, прокомментировал толстяк. – Быть может, мне стоит поинтересоваться, куда и по какому делу вас должны были переместить? А вам ответить? Ради насыщения пустующего сюжета? А?..

– Охотно, – сказал Даниэль, не улыбаясь, – я держал путь в Сирдэль, где по поручению семьи должен был заключить договор об оказании определённого рода услуг. Никаких товаров в Гаральд я не ввозил и ввозить не собирался; точно так же, как не собираюсь ничего отсюда вывозить. Деньги и договор – вот все, с чем я собираюсь связать своё пребывание в вашем благословенном княжестве.

Перон смотрел на него, почти полностью прикрыв обласканные розовой пухлостью глаза. Кончиком языка заботливо поглаживая верхнюю губу. Надувал щеки, медленно сдувая их. И молчал. Пауза затянулась, приобрела основательность, вес. Стала зловещей. И Линус, и Алессандро молчали, не двигаясь, не шелохнувшись. Даниэль ждал.

Взгляд его упал на спокойное в своём серебрении боевое кольцо эрлов Империи.

– Вот, значит, как, – внезапно ожил Хальдо Пьетро Перон, двигая массивными плечами и подаваясь вперёд, нависая над сидящим Даниэлем, как коршун над яйцом, закрывая его своей тяжёлой тенью. – Вот соответственно ваш рассказ... Весь?

– Исключая подробности, мне больше нечего сказать, – ответил Ферэлли, глядя в его заплывшие разлапистыми веками, обрамлённые мохнатыми ресницами, выпуклые, маслянистые колодцы-глаза.

– Хм. Хм... – Толстяк придвинулся вперёд ещё более, закрывая свет и будто бы увеличиваясь в размерах; голос его стал глух, хрипловат и тих. – Могу ли я, милостивый эрл, сообразно профессиональному долгу, услышать о характере искомых в Сирдэле услуг?

Даниэль секунду смотрел на него почти снисходительно, едва прищурившись, чувствуя, как отвердела кожа дрогнувших в преддверии улыбки скул.

– Нет, не можете, – ответил он. – Это дело Дома. Ваши профессиональные обязанности не имеют в этом случае ни касательства, ни прав.

Таможенник, замерший до того, тотчас с глубоким, громогласным вздохом откинулся на спинку дивана, сцепляя пухлые ладони и закладывая их себе за голову. Глаза его насмешливо блестели.

– Ну-у, – фыркнул он, – вот, значит, как?.. Не находите, мессир, что загадочной сказкою своей и непроверяемым содержимым ваших заметных и незаметных карманов вы отчасти подвергаете государство, которому я служу, незаслуженному риску? Э?..

Даниэль впился в него взглядом. Физически почувствовал, как порозовел.

– Не забывайтесь, Перон, – тихо и холодно предупредил он, подаваясь вперёд, взирая на громадину снизу вверх, взглядом пронзительным и неотступным. – Так вы дойдёте до желания потребовать с меня досмотр.

– Однако ж, – пожал плечами хозяин, чему-то улыбаясь (краткая, тщательно спокойная вспышка Даниэля впечатления на него почти не произвела), – по свойству проницательной юности вы метите в самую точку. Не смея оставить слова дворянина без должного подтверждения, я желал бы взглянуть на проформы и удостоверения, которые у вас с собой. Ведь вы же не?..

Даниэль вынул документы, не дав ему закончить вопрос, подал и молча рассмотрел искоса наблюдающих Линуса и Алессандро. На лицах обоих не отражалось ничего. Будто ни того, ни другого здесь не было. Однако рука Алессандро и костяшки пальцев младшего таможенного побелели от напряжения. Даниэля внезапно бросило в жар: чего именно они ждали, что были готовы по первому знаку, малейшему сигналу применить даже оружие? Что такого из сплетения заказных доносов, дорожных слухов и случайных отчётов могло сюда дойти?! Чем он казался им? За какое чудовище они его принимали?!.

Перон просмотрел документы тщательно, мясистым большим пальцем нежно оглаживая уголки, отыскивая выпуклую рельефную окантовку, тройной узор из шести тончайших стальных полосок с травлением, вплавленных в бумагу искусством мастеров-печатников Империи.

Даниэль знал, что подделать печатную работу такого качества вне печатного двора Беломраморного Дворца невозможно практически. Лишь с помощью иллюзорной, креативной или изменяющей вещество магии можно было сделать такое. Но доступна она была далеко не каждому магу, да и слабый след воздействия оставался в предмете надолго. Кроме того, опытный глаз вполне мог различить иллюзию не слишком искусную, а против наложенной мастером, как и вообще на определение всякой магии у старшего таможенного наверняка был хороший проверяющий амулет.

Ничего не запищало, не загудело; не мигнул нагрудный камень в золотой оправе, не засветилось одно из многочисленных перстней и колец. Лицо толстяка осталось бес– пристрастно-отсутствующим. Н и каким.

– Возвышенный господин, – опуская бумаги в кожаных оправах на колени, поднимая выпуклый блин лица с выкаченными, блестящими белками глаз, старательно, спокойно и в то же время невыразимо-насмешливо произнёс Перон, – документы ваши подлинные. Сомнений в этом нет.

– Что дальше? – безмятежно спросил Даниэль, лицо которого не менялось.

– Это, мой эрл, – таможенный усмехнулся уже явно, – будет зависеть от вашего желания... помочь нам.

– Я весь во внимании. Говорите.

– Ах, сударь, вы же понимаете, – улыбка, похоже, вознамерилась не покидать его лица, плавая в нем, клейкими уголками задевая то один лениво изгибающийся мускул, то другой, – не всякие речи можно вести прямо и вслух. Не всяким должно слышать то, что иной раз так хочется сказать.

Даниэль улыбнулся. Вот так разговаривать он умел.

– Извольте, почтённый Хальдо Пьетро, выражаться метафорой. Скажите иносказательно. Возможно, я сумею понять. В любом случае надо же как-то начинать, – или нам придётся ужинать поутру.

– Ну что же, – вздохнув, будто с сожалением о разговоре лёгком и необязательном, ныне переходящем в требующий повышенного внимания деловой, кивнул Перон, – используем богатство двусмысленной устной речи. Великая, надо сказать сила – глубокое знание родного языка... Воспользуемся допущением. И тем ассортиментом, что оно нам даёт.

Даниэль молчал.

– Допустим, что мы с вами возжелали обсудить литературу. Чего вы так смотрите, лейтенант? Не в силах оценить влияния поэзии на прозаическую жизнь? Э?.. Линус, о чем пишут наши драматурги?

– Что ныне в Гаральде неспокойно, сэр, – кивнув, ответил тот, все так же стоящий на лестнице.

– О да, – с чувством согласился толстяк, разминая хрустящие пальцы, от звука которых Даниэль едва не поёжился, – неспокойно тут в последнее время, о да... Но что же тому причиной, Линус? О чем пишут Матильда Барао или виконт де Пейрак?

Младший таможенный аккуратно и вежливо прокашлялся, спустился с лестницы и уселся рядом с Пероном на диван.

– В пьесах, – выделил он выразительно и поучающе, – описывается гипотетический разрастающийся конфликт всей центральной и северной части гипотетического, хм, материка. Без названия, ваше благородие. – Он помедлил. Снова кашлянул. – Плохо у них там. Политический беспорядок, знаете ли. Порождающий беспорядки весьма иные. Очень художественно выписано. Все вокруг клубятся в панике, делают глупости. Кое-кто, впрочем, пытается воспользоваться ситуацией и провернуть прибыльные дела. Вот, например, в пьесе Инно Уриеллаха рассказывается о том, как на один из перевалов прибыл человек из Империи, несущий с собой полную сумку денег («Премудрый, – ошеломлённо подумал Даниэль, – эти, что ли, мне тоже во сне лазили в карман?»).

– Полную сумку? – фальшиво удивился де Рео, желая, видимо, поучаствовать в утончённом спектакле на равных с его постановщиками. – Да что вы говорите!

Толстый лишь пожал плечами да лаконично вопросил:

– И что?

– А то, что деньги эти предназначены были для финансирования террористических операций на территории Княжества с целью не допустить ассимиляции упущенных имперским командованием войск и соответственно дальнейшего развития упомянутого княжества в целом. Пьеса, так сказать, детективно-политическая.

– Хм... – озадачился старший таможенный. Затем поднял на Линуса глаза.

– А как, – кротко спросил он, – называется пьеса... и все-таки, что се за жанр?

– «Закопанный заживо», батюшка, – с готовностью ответил младший, с заметным удовольствием модулируя свой выразительный баритон. – Трагедия.

– Закопали, ясное дело, имперца? – уточнил Алессандро, искоса на Даниэля глядя. А затем добавил с пониманием дела: – Впрочем, автор наверняка был неправ. За такие дела мерзавца следовало продрать сталью до костей, снять кожу и выдавить глаза. Потихоньку. Ведь правда, ваше превосходительство?

Его превосходительство нахмурился и надул щеки. Взглянув на Алессандро осуждающе, он ответил уверенно, продолжая держаться столь же смиренно и кротко:

– Не могли, сударь мой, таможенники с ним так поступить. Они, все ж таки закон собой олицетворяют. – Он вздохнул. – Неприступный закон.

Глаза Даниэля, когда он чуть повернул лицо, сверкнули сильнее обычного. По идее, он уже должен был вскочить, вызвать на дуэль де Рео, а таможеннику отвесить либо презрительный ответ, либо перчатку в лицо, либо смачный плевок, а затем, не колеблясь, покинуть комнату. Но что– то удерживало его. И совсем не только обещание содрать кожу и выдавить глаза.

– А может, – сказал он, прищурившись, – это вовсе не таможенники были? Бандиты переодетые, сами другого княжества или какой-нибудь Империи агенты? Либо просто преступные подельники, вознамерившиеся у Имперского посланника сумку с деньгами отобрать? А?..

– Ну-у, – почти не удивившись, возразил Витт, бросая исподлобья чуть озадаченный взгляд, – документы и права у них по крайней мере были в порядке; командующий здешним гарнизоном в этом уверился, а при наших с ним отношениях уж кому, как не ему чего-нибудь подозрительного хотелось бы весьма и весьма.

– Кроме того, – бросил де Рео насмешливо и холодно, – известность и репутация его превосходительства в бумагах не нуждается.

– И что же у ваших драматургов получается? – не успокоился Даниэль, продолжая гнуть своё. – Документы приезжего в порядке, он в своих правах, а таможенники, представители, так сказать, закона, решили к нему применить методы известные, тем самым всякие законы поправ? И что, как там дальше в пьесе, наказали их за это? Восторжествовала хвалёная справедливость?.. А?

Де Рео неожиданно фыркнул, как кот, хотя в гримасе Ферэлли привиделась известная доля злости. Линус Витт молчал.

– Думаю, – спокойно ответил его превосходительство, сложив тяжёлые руки на животе, – пьеса сия потому трагедией и называется, что торжествуют в ней злоба и невежество. Подозрения и желание сделать своё дело настолько затмили преступным граничным очи, что невинный человек за то поплатился весьма. Так что мало не покажется. Необратимо, я бы сказал. Впрочем, – медленно добавил он, выделяя каждое слово, – даже если впоследствии деяния их обнаружили, а самих примерно наказали с усердием, в чем я лично сомневаюсь... покойнику было уже все равно. Вы не находите, мой эрл?

В комнате наступила опасная, ничем не прерываемая тишина. Даниэля от взгляда троих пар немигающих глаз внезапно пробрала жестокая холодная дрожь. Он опустил руку на рукоять кинжала. Видел, как едва заметно, но резко побледнел толстяк, как чуть заметно двинулся Линус, краем глаза ухватил крошечное движение Алессандро.

– Если вы думаете, – очень тихо, каждым словом желая припечатать таможенника к креслу, сквозь зубы, почти шипя, предупредил Даниэль, – что приехавший из Империи, будь он невинен или нет, будь он прожжённым шпионом или неопытным юнцом, не способен был оказать сопротивление... вы ошибаетесь.

Свет ламп дрогнул. Приглушённый шум за дверью внезапно растворился в обволакивающей тишине. В комнате стало душно и тяжко дышать. По шее хозяина медленно стекала крошечная блестящая капелька. Глаза его не мигали – выпуклые, красноватые, говорящие о частых бессонных ночах. В них не отражалось практически ничего.

Напряжение нарастало подобно вздоху, замирающему в лёгких, вязнущему в горле: тело сковывал обруч за обручем, мускулы не двигались, сжатые, как пружины, готовые к мгновенному броску.

Алессандро двинулся.

Даниэль вскочил, опрокидывая кресло, на котором сидел, отпрыгнул в сторону; Линус дёрнулся, падая на пол, закрывая голову руками, начиная и откатываться в сторону, намереваясь, кажется, отползти за диван; де Рео длинным, быстрым прыжком оказался рядом с аристократом, дёрнул в кратком замахе рукой; нож его, длинный, обоюдоострый, метящий остриём Ферэлли в бок, тускло блеснул.

Время вспыхнуло и тут же растворилось резью в широко раскрывшихся глазах. Даниэль отшатнулся, поймал нож гардой клинка, отводя в сторону и вниз, сталь визгливо скрипнула. Де Рео ударил его кулаком в висок, костяшки пальцев серебристо блеснули на чёрной коже кастета; Даниэль уклонился, расчётливо и быстро, не успев ни испугаться, ни даже вздохнуть.

Светловолосый был мастерски расчётлив, холоден и дьявольски быстр. Но Даниэль, уклоняясь и от следующей атаки, другую парируя клинком, внезапно понял... что бьётся в несколько раз лучше него.

Это было подобно озарению – ещё не веря в истину, Ферэлли рванулся вперёд, обходя его, перескакивая через поваленную скамью, на развороте смахивая со стола какую-то посуду, парируя ещё один направленный в бок удар, становясь в положение более выигрышное, обретая свободу манёвра, – и тут же, не раздумывая, атаковал сам.

Серебристое лезвие со свистом рассекло воздух, де Рео успел парировать, в бешеном темпе обеими руками нанёс две атаки, слившиеся в одну, – но обе встретили пустоту. Мало кто умел скользить кругом так, как Даниэль; в этом захолустье, далёком от Беломраморного Дворца, а потому не важно, как именуемом, не было, просто не могло быть таких учителей, – и таких, с забытого детства воспитываемых учеников.

Даниэль шагнул.

Де Рео начал разворачиваться, пытаясь отпрыгнуть в сторону, споткнулся, едва не упал; Даниэль двумя шагами проплыл вкруг него, пригибаясь, как танцор, и, выбросив руку вперёд, кольнул в спину чуть ниже шеи.

Все это, от самого начала, в котором увяз сдавленный крик, заняло не более двух с половиной секунд; в тот же момент Хуан Пьетро Перон рявкнул изо всех сил:

– Стой! – и хватанул но столу рукой.

Сила его голоса, похоже, оказалась сокрушительной: графин на столе упал и разбился, забулькал вылившейся водой. Лампа у потолка закачалась, на столе задуло пару свечей. От удара руки свалилась часть письменного прибора, чугунная пепельница, гулко ударившаяся о пол и покатившаяся под диван, и раздался ощутимый треск ломающегося дерева.

Де Рео отскочил, развернулся, мертвенно-бледный, левой рукой тянущийся назад, прикрыть крошечный кровоточащий порез, – мгновением раньше ощутивший ледяное прикосновение смерти и ещё не уверенный, что сейчас не рухнет с воткнутым в спину ножом.

Даниэль стоял тяжело дыша, хотя ничуть не устал, и напряжение полностью покинуло его. Он был ошеломлён, он испугался. Той лёгкости, с которой победил. Той быстроте, с которой двигался и принимал решения в бою. Того превосходства, которое имел над человеком, знавшим о драке не понаслышке, – он, не умеющий даже ненавидеть всерьёз, не то что убивать. Той свободе, что за мгновение до крика, в момент последнего удара заполнила его ликованием, клокочущим и едва небесконтрольным...

– Хватит! – прошипел Перон, выкаченные глаза которого яростно сверкали, перемещаясь то на Алессандро, то на Даниэля. – Все!

Даниэль подумал, что он мог бы остановить драку гораздо раньше. Сразу же. Но не сделал этого. Значит, вариант «убить, обвинить, обобрать» был угадан правильно.

Из-за двери послышался топот и грохот кого-то упавшего. Сдавленные проклятия. Двумя секундами позже в комнату ворвались трое стражников, полуодоспешенных и полностью ошеломлённых; передний держал в руках алебарду, которая высотой не проходила в дверь, а потому застряла и придавала несущему совершенно кретинский вид.

Сверху послышался шум, невнятный крик, затем круглая дверца-люк распахнулась, и на винтовой лестнице возник схарр с перекошенным лицом, в руках которого был явно великоватый ему, неизвестно откуда взявшийся тесачок. Проскочив несколько ступенек, он замер, прячась за перильцами и за одной из них. Вслед за ним наверху появилась стройная невысокая женщина в мужской одежде, с длинными чёрными волосами, острыми чертами лица. С пустыми ножнами в перевязи на поясе. С остывающей сердитостью на лице. Линна выглянула из-за её спины; глаза её испуганно блестели, руки были прижаты к груди.

Хшо замер, припав к ступенькам, защищаясь ими, глядя сквозь проем. Увидев, что Даниэль цел, он оскалился. Стражники побледнели.

– Что?.. Что?.. Что здесь происходит, господин? – наконец-то спросил старший, высовываясь из-за спины судорожно подёргивающегося алебардьера.

Старший таможенный кашлянул. Он по-прежнему смотрел на де Рео и Даниэля, не обращая на остальных никакого внимания. Под его взглядом светловолосый съёжился, сквозь его бледность проступили алые пятна, неровные и несимметричные. Опустил голову. На Ферэлли он не смотрел.

Линус Витт тем временем неторопливо выполз из-за дивана, с чугунной пепельницей в руках, отряхнулся перед изумлёнными стражниками, поднял голову с растрёпанной шевелюрой, удивился, как будто замерших стражей заметил только что, и пожевал губами.

– Учения, – как ни в чем не бывало ответил он. И, кашлянув, добавил: – Подите отседова.

Стражники ушли, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Ты бы перевязался пошёл, – как бы невзначай бросил светловолосому секретарь, – у тебя рубашка в крови.

Даниэль слегка побледнел, увидев, что кровь медленно растекается по белой рубашке и видна уже спереди.

Алессандро резко вышел, скрипнув дверью.

Даниэль взглянул на Линну, кивнул ей. Посмотрел на Хшо, неожиданно усмехнулся. На сердце стало теплее. Затем он обратил лицо к старшему таможенному. Тот сидел неподвижно, все так же сложив руки на животе. В глазах его отражался угасающий гнев, лицо было чуть алее обычного. Не опуская взгляда, Даниэль шагнул вперёд, протянул руку, взял свои документы, упрятал их в поясную сумку, отступил назад, отёр лезвие платком, бросил его на пол. Медленно вложил в ножны кинжал. Он не скрипнул.