Текст книги "Дорога камней"
Автор книги: Антон Карелин
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
7
Шестеро медленно приходили в сознание. Лица любого из них, на сей раз смертельно бледные, некоторое время отражали бессмысленное отупение. Затем, каждый по-своему, но все очень, по сравнению с людьми обычными очень быстро, они стали приходить в себя. Теперь их кожа горела, в сердцах начинало брезжить понимание. Желание разобраться во всем до конца. И чувство, которое Катарине нравилось в Драконах едва ли не больше всего, – бессилие смириться. Холодная, упорная, расчётливая ярость, бушующая в глазах.
Инфанта сидела, поджав скрещённые ноги, и рассматривала телохранителей, не отрываясь, каждого по очереди. Задумчиво-расчётливо, уверенно мерцали прищуренные глаза. Одухотворение застыло и не гасло в них: Принцессе очень понравилось увиденное. Она никак не могла остыть; горячие щеки рдели.
Наступила секунда, когда каждый из шестерых – кто застывшим, кто едва заметно подрагивающим, кто живым, отошедшим, внимательным, кто до сих пор багрово-яростным лицом, – уставились на неё, ожидая. У любого из них сейчас были сказочные, потрясающие, едва ли не бездонные, очень разные, но одинаково звенящие глаза.
– Что мы имеем? – не давая им передышки, не ругая, не жалея, не охлаждая их, спросила она, желая с каждой фразой наращивать темп. – Каждый из вас видел его, он был материален, не мерцал, появляясь то тут, то там, – он всего лишь двигался втрое быстрее вашего; начал точно так же, как в прошлый раз, – и на сей раз, в присутствии всех шестерых, довёл дело до конца. Можете добавить что-нибудь ещё?
– Косые восходящие парирования, – выплюнул, судорожно выдыхая, Лагер, пылающая красная шея которого напоминала пузатую стенку парового котла и правую сторону которой он никак не мог отпустить сжатой левой рукой, сглатывая в каждой паузе, новый раз ощущая, как бьётся, выбрасываясь мощной струёй, освобождённая кровь. – Атакуя... одновременно прикрывается, каждый шаг наращивает темп. Идёт по восходящей дуге. Хых. Если сбить с ритма, можно резко сократить... преимущество... хых... резко... сократить.
– Никогда не смотрит за спину, почти не оборачивается, – быстро, задыхаясь, словно торопясь опоздать, заметил Глаад, держащий у сердца холодную бледную руку, – в самом начале бросил в него три «крошки»... от двух он увернулся... одну отбил: очень развитое круговое зрение... Бьётся с ним постоянно, может... носит все время. По меньшей мере несколько лет.
– Очень похоже на школу танцоров, – поднимая бесцветные, неживые рыбьи глаза, тихо вымолвил Фрадин, который сам являлся одним из лучших её мастеров, – но вертится гораздо меньше. Волчок не использует совсем, но умудряется отталкиваться от пола практически каждый шаг. Может, из-за кругового зрения... сначала я думал, только из-за скорости. Теперь... – он сделал вдох, помолчал и свистяще медленно выдохнул, – я почти уверен, что он наполовину шагает, наполовину летит. Бьётся в полуполете, отталкиваясь от земли сильнее и гораздо легче получая разворот... Поэтому... так сильно бьёт с размаху. Поэтому... так хорош в прыжках... в налётах сверху, в прыжках... в прыжках... – пряча глаза, утихая, прячась и замирая, закончил он, костлявой ладонью потирая лицо.
– Слишком силён, – сдавленно бросил Месрой, красная кожа которого горела, мышцы подрагивали, сведённые напряжением, – для своего сложения слишком. Я парировал только один удар, меня развернуло и отвело шага на полтора. – Левое веко его снова дёрнулось, он снова с силой зажмурил глаза, сжимая руки в кулаки. Секунду молчал, опустив лицо, затем сглотнул, дыша прерывисто и неспокойно, не в силах совладать с собой, и продолжил выплёвывать горячие, дымящиеся слова: – Удары почти невозможно парировать, их можно только избегать; каждый раз, когда подставляешься под налёт, рискуешь потерять руку или просто выронить меч. Он знает, и бьётся постоянными сериями, наносит правой и левой с маленьким, незаметным отрывом в одну и ту же область; если успел уйти от одного, от второго не увернёшься, даже если скорость одинаковая, придётся отбивать... а так – вообще... уйти нельзя.
– Сука, – усмехнувшись со злобой, недобро скривившись, пробормотал Большой, с яростью сплёвывая себе на наколенник (на пол было нельзя), – хитрая сволочь: после каждого второго-третьего тычет остриём, я чётко не видел, – но оно точно попадает. Прям выдвигается, ногтем длиннее; сука прыгает, рубит, тычет и летит в сторону, обходит. Точно ясно: обеими руками шпыняет одинаково. Лучше Месроя. Может, лучше Лагера... И ещё, – он задержал воздух, надувая небритые щеки, громко лопнул губами, как мыльный пузырь, почесал подбородок в задумчивости, подбирая слова; все смотрели на него, – странно он парирует. Когда свалил Лагера, Керье был спереди и врезал ему прямо в грудь, а я был сзади, наискось саданул, били одновременно с двух сторон так, что уйти было никак нельзя! – Губы его вспухли, щеки надулись, громко и отчётливо в полной тишине лопнул невидимый пузырь. – Падла... ушёл. Ноги не двигал, а сам... уплыл вперёд, на ладонь, разворачиваясь вбок, и я снял ему половину плаща. Керье срезал с нагрудника пыль. Скрипнуло по доспеху, все слышали, с обеих сторон скрипнуло... Но он ушёл. Просто двинул корпусом... А потом обоих нас... как щенят.
Большой поднял на Катарину яркий, болезненно-недоумевающий взгляд:
– Как он смог так уйти?.. Откуда он знал, что будет именно так?.. А если он знает... то кто он тогда?..
– Он движется в стиле танцоров, – в полном, звенящем молчании ответил Керье, глядя в окно, – но выше и дальше любого из танцев школы; он продолжил их и заменил чем-то другим, более совершённым, более высоким; он не смещается, а плывёт, не прыгает, а летит, и... мне кажется, не только из-за того, что летит магически. Он не атакует – он усеивает ударами все пространство вокруг себя и потому не может не попасть; он не парирует: предугадывает каждый удар и отвечает на него... до того, как тот будет завершён. – Керье замолчал, переводя дыхание, и мощная шея его напряглась, живая лишь тоненькой бьющейся жилкой. – Словно он знает, видит весь бой от начала и до конца... либо кто-то все время подсказывает ему каждый наш шаг.
– Так что же? – глядя ему в глаза, вызывающе звонко бросила Принцесса, разводя руки, расставляя гибкие пальцы, словно приподнимая и удерживая скрывающий её лицо и фигуру шёлк невидимой фаты. – Что вы поняли ещё? Что перевешивает чашу так быстро нагруженных вами весов? Что он сделал не так?.. Есть у него хотя бы какие-то слабые места?.. Ну, что вы молчите?!.
Телохранители безмолвствовали каждый по-своему. Никто из них не смотрел Инфанте в глаза. Наконец Керье, глянув на Лагера и получив от того незаметный утвердительный полукивок, поднял глаза на Катарину, мгновение помедлил и твёрдо ответил:
– Нет, Госпожа. Он прыгнул на нас, не раздумывая. Убил всех, на каждого затратив не более трёх секунд. Меня и Лагера одновременно. Он танцевал и летел, и... ничего не могло его остановить. Быть может, что-то запредельное. Он не боялся, потому что был твёрдо уверен. Потому что знал. И он не использовал против нас и десятой доли того, что мог. Если... если... – Он закашлялся, прикрывая руками рот, неестественно и громко.
– Что? – прошелестела Принцесса, внутренне улыбаясь, всматриваясь в него.
– Если мы не лишим его магии, нам не победить.
– Вот как... – Инфанта отвернулась от них, с крошечным вздохом рассматривая низкие, все более темнеющие облака за окном. Нахальный ветер перебирал её волосы, даруя отдельным прядям мягкий, краткий клубящийся полет. Так они казались не чёрными, а черно-серыми, очень тускло светящимися на фоне воздушной пустоты.
– Вот как, – медленно повторила Катарина, пробуя слово на вкус. – Значит, магия – ключ ко всему?.. Чуть раньше я уже говорила, что все мы слишком зависим от неё. Вам это не кажется... страшным?.. Ну, отвечай, Керье.
– Обычно к этому относишься никак. Тренировки и стиль, правда, сильно изменяются с момента, когда начинаешь учитывать гору разных волшебных побрякушек. Иногда этому радуешься; особенно когда это даёт возможность придумать и использовать что-то необычное, вроде мерцающего перехода за спину, иллюзорной отвлекающей или паралича, сведённого в удар. Но если против тебя тот, чья магия во всем превосходит твою, и ты практически не имеешь её, в то время как он ею просто напичкан... Это напрягает, Ваше Высочество. Это очень напрягает.
Принцесса помолчала. Затем повернулась к ним и без улыбки спросила:
– Если бы не волшебство, вы бы сделали его?
Думаю, да, прекраснейшая! – тут же с жаром отозвался Лагер; лица остальных выражали полное согласие. В них появилась уверенность и жизнь. Только у Керье мелькнуло что-то странное, глубоко запрятанное в глазах, но никто из телохранителей этого не заметил; а ещё Принцесса почувствовала лёгкое, едва всколыхнувшееся отрицание, исходящее от Ножа, застывшего у её ног.
«Нет, – подумал он, – может быть, нет».
«Танцует... плывёт...» – билось внутри застывшего, напряжённого Керье, пах которого снизу вверх, рассекая сухожилия и кости, до сих пор очень краткой судорогой пронзала ледяная стальная пустота.
– Нет полёта, нет скорости, нет силы, не пробивает дос– пех, как жестянку! Мечи не изменяются, латы нормальные, никаких мерцаний или прыжков, – мы свалим его! Максимум ранит троих и убьёт одного, но мы его свалим, он не сможет, не сможет, не сможет биться в шесть сторон! – в несколько голосов твердили они, рассматривая сказанное с разных сторон, лепя его из своей реальности, катая его в ладонях собственных воззрений на уверенность и ложь.
– Не сможет, – повторила Принцесса, прищурившись, и каждый замер, пытаясь понять, над кем и почему она издевается.
Но улыбка Инфанты уже исчезла, сменившись расчётливым прищуром.
– В полной антимагии высшего порядка вы также окажетесь без своей экипировки, не будет действовать абсолютно ничего. Вы не привыкли драться просто так, раньше на это не было никакой надобности...
– Ваше Высочество? – осторожно спросил Месрой. – Я не знаток возможностей и ограничений волшебства. Что нам говорили, я сейчас не слишком помню... Но если кислотный дождь, например, можно разлить по площади или направить на одного, может, антимагию тоже?..
– Забудь, – одними губами усмехнулся Глаад, который в силу врождённой обстоятельности учился на специальных курсах куда как прилежнее.
Тут же его уверенность была влегкую теоретически объяснена.
– Поле высшей антимагии, которое сможет отменить действия даже тех нательных аур и вещей, что создали Пятеро, – спокойно ответила Катарина, – возникает в результате направленного канала связи между нашим миром и планом, степень постоянства которого в самой матрице мироздания блокирует почти любое нематериальное изменение пространства. Канал проецируется на открывающего, и от него воздействие поля расходится во все стороны на радиус, зависящий от силы мага. Сам он остаётся в центре, поле движется вместе с ним. Никто не может выдержать этого долго, и чем больше времени открывающий продержит канал открытым, тем дольше потом он не сможет кастовать; в определённый момент носитель падает без сознания. Ни открыть канал на другом человеке, ни замкнуть его на нем против воли, без долгих подготовительных процессов – невозможно.
«Есть только один, кто может сделать это, – подумал Нож, читавший все пять томов «Мира Магии» и за последние несколько лет, ведомый неумолимым знанием, хорошо изучивший историю Разделённой с момента прихода людей, – только один».
«Да, – согласилась Принцесса, облизывая губы кончиком языка, – только один».
– Ясно, – синхронно кивнули шестеро голов.
– Закройте окно, – поёжившись, бросила Катарина, поднимая с пола плед и накидывая его себе на ноги. Большой, стоявший ближе других, быстро шагнул и прикрыл ставни, щёлкнув изогнутыми ручками.
Катарина зевнула, опустив голову и прикрывшись шлейфом ниспадающих волос.
– Итак, – безэмоционально произнесла она, – отныне вы будете половину тренировок проводить без магии вообще. Биться против одиночки – что может быть милее? Вторую половину останетесь, какие вы есть при полном параде, станете биться с ним там. – Голос её резко утончился, обострился, оледенел. – Но отныне он будет действовать, как живой. Каждый раз по-разному. Применяя все больше и все мощнее. Вы будете или убивать его, или умирать. В разных ситуациях, в разном окружении, в разных местах. Иногда, чтобы убить его, иногда, чтобы защитить меня и дать мне уйти ценой самих себя. – Она внезапно приподнялась на локтях, не вставая, голос её стал громче и чеканнее, он звенел. – Все, хватит самоограничений. Мне больше не нужны старание, тщательность и туполобое бесцельное толкание. Мне нужно все, до капли, – все мужество, вся воля, все отчаяние, – все, что в вас есть, сполна. Вы берётесь за это так, как не брались никогда и ни за что; от этого зависит не только ваша жизнь и ваша судьба, и даже не то, сколь долго и как о вас будут вспоминать, – от этого зависит даже ваше посмертие. И помните: вы будете биться с ним каждый день. По два раза, эдак и так... Вопросы есть?
– Прекраснейшая, – поклонившись, спросил Лагер, лицо которого превратилось в скопление подрагивающих желваков, – вы не желаете сказать нам, как будет производиться ваша охрана, если мы все своё время посвятим тренировкам?
– Никак, – безразлично и негромко отчеканила Принцесса, – пока меня не от кого охранять. Вам же надо успеть до нашего большого схода – до Императорского Приёма. У вас всего три месяца, даже меньше... Но не смейте торопиться, – она внимательным, насупленным и чуть тяжёлым взглядом тронула каждого из них, – мне не нужно изнемогающее усердие, истязание друг друга и самих себя; я хочу, чтобы вы начали этим жить. Чтобы вы проснулись ото сна, в котором находились всегда. – Она помедлила. – У вас все получится. Вы способны, я знаю. Сейчас идите. Мне нужно заниматься делами. Вечером в открытом зале вас будет ждать новый тренер. Ваш враг. Ваш личный принц Краэнн.
– Благодарим вас, Прекраснейшая! – склонившись, воскликнул вдохновлённый её речью Лагер, пылающий и одновременно до колик злой, сам толком не знающий на кого. Остальные, хором благодаря, кланялись почти одновременно, распрямляясь, затем двигаясь чётким строем к выходу – высокой двустворчатой двери, как и все в этой комнате, загнутой заострённой аркой. Керье все ещё пребывал в задумчивости, отстав от остальных на шаг. Принцесса отметила в памяти желание сегодня вечером поговорить с ним наедине. Он нравился ей больше других. Действительно нравился. И кроме того, у неё был чисто деловой предлог.
8
– Ваше Высочество? – негромко и почти не скрипяще спросил Нож, как только рыцари удалились, и Принцесса со своим клинком осталась одна, в спокойной тишине, уже наполовину освещённой лучами восходящего солнца. – Каковы планы?
– Позавтракать наконец, – потянувшись, ответила Инфанта, скользнув по нему ленивым, скучающим взглядом. – Потом у меня Венри и докладчик, тот самый, с которым я обещала тебя познакомить.
– Клари Танвар?
– Да, он. Отчёт по действиям Совета и преданных ему лиц. То есть по уже набирающему силу государственному перевороту. – Она не усмехнулась, как усмехалась, говоря это, ещё вчера. – Сегодня важный день. Нужно решить все основное. Желательно до утра. Мне нужно хорошенько выспаться... Я слышу стадо слонов на лестнице – это несут завтрак.
Нож выпрямился, положив руку на рукоять кинжала и встав от Инфанты немного в стороне. На лице его не было напряжения или даже постоянной готовности, он был раскрашен тенями задумчивости. Пелена невидимости скрыла его.
– Ваше Высочество?..
– Госпожа?..
– О, как вы прекрасны сегодня!..
– Куда угодно?..
– Что сначала?..
Девушки щебетали и улыбались, сновали туда-сюда, переставляя, подкатывая, руководя лакеями в зеленом с серебряным, которые молчаливо улыбались с почтительными лицами либо просто хранили серьёзный и малоподвижный вид; они хихикали, заполняя зал простыми и замысловатыми причёсками, перестуком, звоном, разноцветными юбками, остротами и кружевами, превращая его просто в большую комнату, исходящим теплом укутывая Принцессу в спокойный, радостный уют.
Нож подумал, что жизнь каждой из них сплетена из незначительных дней и пустых вечеров, сменяющихся ночами, в которых лишь пустота. Все вокруг было фальшивым. Лишь она была настоящей, только она одна. Сила её чувств заставляла думать так.
Девушки пересмеивались и сновали.
– Ваше Высочество, – сказала старшая (на вид, кстати, моложе других, со вздёрнутым носиком, узким подбородком и ямочками на щеках), – Оливье приготовил ваш любимый десерт; наказал передать, что на сей раз к нему подаётся лёгкий фруктовый соус «туассон»; вы такого не пробовали, это леронская новинка.
– Северные фрукты? – спросила Катарина, усаживаясь на пододвинутый стул, позволяя снять накидку и набросить на колени белую салфетку, насмешливо изгибая бровь. – Ежевика, голубика и клюква? Выдаивают природные ресурсы?
– Наоборот, Ваше Высочество, – хихикнула малышка, лучась очарованием и радостной таинственностью, – грезят о южных, никак не обретут покой. Как там у Лиды Венье: «...И будут в каждой грозди сниться им плети солнечных полей». Кажется, в этом совершенно секретном «туассоне» смешаны далёкие зелень изумруда и солнечный свет – киви и манго, – но есть что-то из наших ягод и трав. Точно земляника, потому что я видела, как старик Парсон выбрасывал в мусорное ведро два кулька земляничных хвостиков. Рецепт привезли только сегодня утром вместе с предварительным посольством; они уверяют, что по просьбе Князя выдают важнейшую из последних государственных тайн леронского двора. Никто здесь его даже не пробовал, – заговорщически подмигнув, добавила она, уже махнув рукой, чтобы подавали первое, одновременно даруя Принцессе расписанную лебедями салфетку, а затем указывая на фарфоровую уточку в розовых и зелёных тонах с золотистой окантовкой и королевскими лилиями по ободку, замершую на блюде с тем же узором по краям. – Даже сам Оливье, кажется, только ложечку – из обязанности быть уверенным, что к вечеру его не казнят за государственную измену. – Она хихикнула и, зыркнув на непроницаемо-улыбающееся лицо Принцессы, прикрыла пухлой ручкой дерзкий рот. – Так что вы, Ваше Высочество, будете первой счастливицей в целой Империи...
Тут она покраснела и решилась на вольность, быть может, более подстрекаемая не желанием, а стремлением услужить:
– А оставьте ложечку-другую?.. – Глазки её, милые карие глазки игриво сверкнули, и она тут же снова прикрыла неуверенной рукой рот, словно стыдясь своего хихиканья; остальные сделали вид, что не слышали этакой жутчайшей дерзости: возвели глаза к потолку, сложив руки на передниках, стали рассматривать украшающие стены гобелены, словно увидели их в первый раз.
Незначительность, подумал Нож, что за спектакль?..
Принцесса, уже приняв первую ложку супа из фазаньих крылышек с рисовыми клёцками, подняла на отчаянную строгий, внутренне насмешливый взгляд.
– Что за наглость? – недовольно спросила она и, не услышав ответа, продолжила: – Десять плетей, – осмотрела немного побледневших и чуть замерших девушек и добавила, не смягчая суровости лица: – Нет, двадцать плетей Оливье, коли не сделает всем кухонным целую посудину сегодня к вечеру. Так ему и передайте... Да, и помните: чтоб не разглашать! Ни в коем случае нельзя допустить осложнений в отношениях с Лероном за три месяца до Приёма Посольств... И кого-нибудь я точно казню, если рецепт соуса получит Краэнн.
– Ой, спасибо, Ваше Высочество! – воскликнула старшая, всплескивая руками и действительно радуясь, – кстати, с хорошо заметным для некоторых облегчением. – Вы такая хорошая! – и, быстро склонившись в низком книксене, поцеловала кончик салфетки, свисающий у Катарины с колен.
Принцесса улыбалась, неторопливо пробуя узорчатый укропом и специями суп.
– Так, – решительно сказала она, когда тарелка опустела наполовину, – все свободны. Ждать у дверей.
Девушки, синхронно склонив тёмные, светлые и рыжие головки, каждая со своим убранством локонов, послушно высеменили из зала, оставив за собой слабые, медленно плывущие волны сладких цветочных ароматов.
– Проявись. Хочешь есть?
– Не откажусь, Ваше Высочество, – кивнул убийца, чему-то улыбаясь, – ваш стол внушает... трепет.
– По правилам, должны подавать только сами блюда, никак не кувшины, супницы и всякие горшочки; стол любого из вкушающих в переделах Дворца меньше раз в пятьдесят; но, говорят, однажды – года в три – юная наследница Катарина с яростью напустилась на обслугу, недовольная тем, что от неё скрывают основное богатство. С тех пор по сей день сюда приносят все, что было приготовлено для меня.
– Служанки рады остаткам?
– Упаси Милосердная; меньшее, что сделают с каждой из них, если осмелятся попробовать хоть крошку от завтрака члена Семьи, высекут немилосердно и отправят прочь со Двора, – покачала головой Принцесса. – Все, что остаётся от королевских трапез, везут в школу для бедных, монастырь или приют. Ежедневно со всего Дворца набегает, между прочим, довольно много... Ты собираешься завтракать или продолжать расспрос?
– Благодарю за честь, госпожа, – ответил Нож, присаживаясь на краешек скамьи, – значит, ваши кушанья как раз по мне.
– Ты рос в приюте?
– Точно. А затем учился в школе для бедных.
– На севере или на юге?
– На юге, но довольно далеко.
– Где же?
– Вы собираетесь завтракать или вести расспрос?
– Хм... Приятного аппетита.
– Благодарю... В этом разнообразии трудно выбрать необходимое и очень легко заплутать.
– Главное, не запутаться где что, – махнув рукой, согласилась Катарина, спихивая булочки из тарелки на скатерть, открывая супницу и наливая в ромбовидную хлебницу фазаньего супа для Ножа.
– Прибор у нас один, так что будешь есть ложкой для пудинга и желе, – сказала она, подавая ему заполненную тарелку. – Маловата, но в принципе волнушка и зубцы почти не мешают, я ради интереса пробовала, лет в семь... Вон в той вытянутой серебряной штуке острый соус, тебе под стать. В той толстенькой – соус светлый, из Тальгды, называется майонез. Сегодня, я так понимаю, с грибами, – видишь рисунок на левом боку? Так... это вторая супница, там... ну да, густой андарский суп из всяких бобов с не менее всякими корешками. Видишь, ложка стоит прямо в нем. Можешь, кстати, брать её, она вообще не падает, он же густой. Что там ещё?.. Ну, открывай... Ясно, креветочный салат с сыром. Давно, кстати, не было креветок. Это у нас салат сладкий, его на потом, это острый, очень советую... А это, дай Брадалл памяти... это... ну да, это называется «зелёная лоза». Думаешь, печёный виноград? Ни стручка. На самом деле пирог без единого фрукта: все мясное и овощное. Только внутри, кажется, лимонные дольки с ремешочками форели и чьего-то языка... Нет, я правда не помню чьего. Это блюдо вообще последний раз подавали, наверное, лет пять назад. Да, точно. У Оливье обширный сбор рецептов, он повторяется нечасто. Лишь когда желает нам что-нибудь сказать.
Нож промолчал.
– Ладно, вернёмся к нашим крышкам. Эту можешь не трогать, там вареное с сахаром молоко. Та штука из четырёх частей называется виньетка, в ней разные варенья, уже чувствую абрикосовое... вижу северное и вишнёвое; жёлтый сахар, понятно, к горячему соку или чаю из трав. Чай соответственно сегодня зелёный, сок скорее всего апельсиновый. Жуткая кислятина. В баночке икра, там тоже, это овощная с красной. Тут, сам видишь, разная зелень; там, в узеньком штунце... да, в том, похожем на рог... конечно, в том, который лежит, а не стоит, – там разогретое вино. Холодное? Не может быть. Холодное всегда подают в плетёных бутылках, оно где-то внизу, на внутренней полочке. Что, белое? Так и есть. Должно быть белое, потому что горячее – красное. Ты любишь вино?
– Когда-то любил, Ваше Высочество.
– Можешь не «вакать». Мы кушаем. Сильно любил?
– В молодости даже слишком.
– И как?
– Разбили морду, отвык. Прошу прощения.
– Приятного аппетита... Бери булочку, это мне нельзя, тебе-то что... Можешь намазать маслом или икрой. Нет, погоди, вон на том подносе под покрывалом, наверное, уже намазанные. Ну?.. Ага. Вот, бери либо те, либо эти. Или с балыком. Постой! Ох надо же!.. Клянусь Милосердной, они угробят мою талию.
Она мимоходом состроила расстроенную гримаску, мгновение спустя растаявшую без следа в отрешённом, опустевшем лице, столь странно не вязавшемся с нынешней рассеянной, пустословной болтовнёй, и продолжала как ни в чем не бывало:
– Ну и как с этим бороться?.. Черт с ней, давай сюда вон тот черненький. Знаешь, что это? Перемолотый грецкий орех с высушенным и перетёртым черносливом, немного корицы, кислый соус из маринованного лука и сметаны, о-о-о-охх... Блаженство... М-да... Как всякое блаженство, очень быстро кончается. Но возвратимся. Я знаю много очень значительных и знаменитых людей, Нож, которые очень пострадали из-за своих дурных пристрастий. Вино и всякие там курения, то есть вредоносные привычки, между прочим, в списке бесконечных угроз хрупкому человеческому разуму и телу находятся лишь на четвёртом месте.
– Четвёртом?
– Хочешь спросить, что выше?
– Осмеливаюсь.
– Как думаешь сам?
– Очень вкусно, благодарю вас.
– Остроумие так и брызжет. Ну-ка, отвинти голову вон той пернатой рептилии и налей мне сок в бокал. Сахар не нужен... Спасибо. Что уставился? Ах, что выше. Третьим в списке, выше вредных привычек, согласно моим многолетним исследованиям, оказывается глупое, никчёмное стремление человека к власти. Власть губит смертных, они к ней не приспособлены. Самые сильные иссыхают через пару лет, самые умные глупеют и того раньше, самые честные продаются предварительно. Ты бы хотел управлять Империей, Нож?
– Нет, Ваше величество.
– Но-но, – лицо Принцессы на миг стало холодным, – не шали. С этим не шутят.
– Прошу меня простить... Ваше Высочество.
– Сказала же, не «вакай». Мы завтракаем. На первый раз простила.
– Суп действительно замечательный. Не ел балыка больше пяти лет.
– Бедный. Как же ты жил?
– Я в принципе равнодушен к еде.
– Значит, обжорство тебя не погубит. Власть и жидкий дурман, по твоим заверениям, тоже. Что же остаётся?
– Пункты два и один вашего списка.
– Пьём на брудершафт. За леронского Князя и его «туассон», пусть враги отравятся. Можешь зажмуриться, целую. Воздушно, ясное дело, на получи... Ну и что, ты думаешь, может быть губительнее властолюбия?
– Любовь? – чуть подумав, предположил Нож, аккуратно утираясь крылышком лебединой салфетки.
– Кто учил тебя есть? – поинтересовалась Катарина, принимаясь за крылышки фазана из того же выводка, что и в супе, – только обжаренные в овощном масле, с северными овощами и сладким перцем. – Управляешься с приборами недурно. Лагер до сих пор никак не научится есть рыбу. Большой вообще втихомолку все берет руками, поверх тарелки предпочитает не смотреть, а на званых обедах старается к столу не приближаться. Керье и Месрой, правда, в этом отношении аристократы – возятся куда дольше, чем обычно я. Эй, о чем ты задумался?
– Может, глупость?
– Нет, отчего же, – усмехнулась Катарина, – глупость всего лишь качество, точно так же, как слабость или ум, они составляющие любой противоречивой человеческой натуры. Мы же говорим о пороках более сложносоставных, высшего уровня, преходящих. О явлениях и процессах. Ты угадал – это любовь. Коварная злодейка. – Она откусила кусочек. – Несуществующий миф.
– Вы так считаете?
– Любви нет, – приподняв бровь, впиваясь зубками в нежную кожицу, уверенно заметила Принцесса, в этот момент отчаянно напоминая глуповатую самоуверенную девочку из семьи материалистов-мещан, полагающих, что со своим научно-экономическим подходом знают о мире все, – ты встречал её однажды?
– Смотря какую, – пожал плечами убийца.
– Я говорю о классическом высоком чувстве между женщиной и мужчиной. Ты видел его хоть раз?
– Сложно сказать. Думаю, да.
– Значит, тебе повезло. Я исследую этот вопрос уже много лет, с самого детства. Никакого намёка на успех. И дело не в том, что я бесчувственна, жестокосердна или холодна, поверь мне. Я иногда даже удивляюсь силе своих чувств, как бы с ними... Но никогда они не были высоки настолько, чтобы назвать их любовью. У тех, на кого я обращала свой интерес, тоже. Все неестественно, притворно. Поверхностно.
– Что ж, может, вам не повезло? – осторожно заметил Нож.
– Кто знает?.. – отрешённо вздохнула она, сменяя очередную маску, на миг становясь совершенно малолетней, наивной и чистой двенадцати-, может, тринадцатилетней девочкой, робкое нежное лицо которой посетила чуткая нерешительность, покорность и печаль. Затем неостановимый момент испарился, сменяясь аккуратным очищением тоненьких косточек.
– Наверное, я попадусь именно на этой чёртовой любви. Именно она меня когда-нибудь и погубит, – изящно пожав плечами, предположила Инфанта, продолжая при этом очищать фазанье крыло от пропитанного соком хорошо прожаренного мяса.
– Давайте выпьем ещё, – предложил Нож, подливая Принцессе и поднимая наполненный соком бокал. – За чудо, которое живёт в вас, и в хороводе пустых картинок («Ты дерзок...») иногда становится видно. За то, чтобы никогда и никто не смог его погубить. Даже вы сами... Особенно вы.
– Думаешь, я уже не погубила его? Не превратилась из полной чистоты, дарованной рождением и кровью, в отвратительное и алчное чудовище?.. – с удивлённой гримасой, выразительно нахмурив лоб, спросила она, едва пригубив. – Считаешь, ещё не поздно? Веришь в пресловутую силу любви?.. Знаешь, какое из увлечений для смертного страшнее всего? Что стоит на первом месте в списке, который я составила в девятнадцать лет и с тех пор не изменила ни разу?..
Нож молча смотрел на неё. Почему-то никаких предположений у него не было.
– Вера, мой милый, – ответила Принцесса, откидываясь на спинку стула и отворачиваясь. – Вера. Она слишком чиста, порой даже чище любви, и предполагает увлечённость ещё большую. В то время как отдаваться всецело нельзя ничему и никогда. В вере заключён страшный, жуткий механизм внутреннего противоречия, который сводит людей с ума. Она предполагает добровольное рабство с замками на дверях развития в другие стороны, с весьма слабыми шансами на свободу и понимание в самом конце. Думаешь, много жрецов понимают своих Таро?[6]6
«Таро – высший господин, непререкаемый учитель, единственный духовный наставник (В. Эльфийский)».
Из словаря «Вённо-ал ’ари».
[Закрыть] Хотя бы после десятков лет послужения добиваются ответной любви?.. Вера страшна, вера жутка; ради неё умирают, отдают все, что есть, почти никогда ничего не получая взамен, кроме чужих и собственных иллюзий; ради неё проклинают и убивают, отступают от самих своих основ – и все для чего? Чтобы приравняться к тем, кто близок, согласно какой-то сказке, озвученной в детстве, глупой убеждённости, очередной, как ты сказал, пустой картинке?.. Нет, вера – это самая пустая из сказок, которые бытуют в нашем мире; доверяя, предполагая, ожидая, все мы раз за разом сталкиваемся с реальностью и оказываемся в пустоте. Верить нельзя никогда и никому, даже самому себе. И уж тем более – Богам... Особенно тем, кто во плоти, – тихо и совершенно неожиданно добавила она.
