Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА VIII

Шагая к подвесной дороге на Рошебрюн, Элизабет все время думала о приглашении Кристиана. Прийти к нему в квартиру казалось ей абсолютно нелепой затеей, и все-таки у нее пропала охота кататься на лыжах с Глорией и Сесиль. Дойдя до станции, она, однако, смирилась и встала с подругами в очередь перед окошечком кассы. Лыжники немного продвинулись, вместе с ними и Глория. Сесиль собиралась подойти к ней, но Элизабет удержала ее. Почему? Она и сама не знала. Люди, стоящие за ними, воспользовались этим и перешли вперед. Внезапно Элизабет приняла решение.

Она шепнула девушке на ухо:

– Послушайте меня, Сесиль! Мне надо побывать в деревне.

– Ах, да! – ответила та с лукавой улыбкой.

– Да. Поэтому я не смогу подняться с вами на Рошебрюн. Но я также не хочу возвращаться в гостиницу без вас. Мама не поймет…

Сесиль улыбнулась еще шире, и на щеках ее образовались ямочки.

– Я понимаю, – прошептала она. – У вас свидание с господином, у которого красивые зубы?

Элизабет посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

– Да.

Такая откровенность удивила Сесиль. Из приятельницы она превратилась в доверенное лицо, в сообщницу. Ее взгляд стал серьезным.

– Как нам поступить? – спросила она.

– Нам надо будет где-нибудь встретиться в пять часов, – ответила Элизабет. – Ну, например, в кондитерской.

– Хорошо, – сказала Сесиль. – Можете на меня рассчитывать.

– Вы не очень сердитесь на меня?

– Конечно, нет. Это же так естественно.

– А Глория?

– Я разберусь с ней. Не беспокойтесь о таком пустяке.

– Благодарю вас, – сказала Элизабет. – Вы оказываете мне такую услугу!

Глория повернулась к ним и крикнула:

– Я беру билеты на всех?

– Нет, – возразила Сесиль. – Только на нас двоих. Элизабет не может пойти с нами. Я объясню тебе после.

И подтолкнув Элизабет за плечи, она добавила:

– Торопитесь!.. До скорого!

Они заговорщически улыбнулись друг другу. Элизабет ушла со станции, быстро надела лыжи и заскользила в сторону Межева по свежевыпавшему снегу. Все прошло нормально с сестрами Легран. Об остальном ей пока не хотелось думать. Ей так нравилось все неожиданное, что она предпочитала не лишать себя новизны своих радостей и огорчений, заранее представляя их себе. Может быть, это опыт катания с гор на лыжах научил ее видеть препятствие в тот самый момент, когда оно возникало перед ней? Как будто жизнь была всего лишь игрой, сравнимой с той, в которую она играла на заснеженных склонах. При всех обстоятельствах она рассчитывала на моментальное вдохновение, если придется выкручиваться из затруднительного положения или же получить дополнительное удовольствие.

Скорее к нему! Зажав палки под мышками, она катилась по извилистой дороге, покрытой пушистым снегом, едва выступающими бугорками. Внизу, вдали от домов, запряженный в шестнадцать лошадей, городской снегоочиститель расчищал участок дороги. Звенели колокольчики. Деревянный клип, врезаясь в белую массу, разбрасывал по обе стороны тяжелые вспененные комья. Через секунду эта картина исчезла. Склон становился все более пологим. Чтобы побыстрее проехать по деревенским улицам, Элизабет стала отталкиваться палками. Церковные часы показывали три. Ярмарочные торговцы складывали свои тенты. Элизабет пересекла площадь, свернула на маленькую улицу и остановилась, запыхавшись, перед лавочкой, покрашенной красной краской. За стеклами витрины на крючках висели мясные окорока. Справа от входа в мясную лавку Элизабет увидела дверь с молоточком.

Девушка сняла лыжи, прислонила их к стене у входа и, держа палки в руке, стала подниматься по узкой лестнице с деревянными ступеньками. Маленькая лестничная площадка. Низкая дверь. Она постучала в створку двери, и этот стук, казалось, раздался в ее сердце. У нее не хватило даже времени на то, чтобы пожалеть о своей смелости. Дверь открылась. Перед ней стоял Кристиан. На нем был шелковый халат, перетянутый в талии шнурком. Шея и грудь обнажены.

– О! Да это же Элизабет! – воскликнул он. – Я не ожидал вас так рано. Входите же. Поставьте палки вон там в углу. Я сейчас оденусь и буду в вашем распоряжении.

Она миновала коридорчик размером с платяной шкаф и вошла в квадратную, хорошо освещенную комнату, оклеенную желтыми в белую полоску обоями. Пузатая железная печурка на высоких ножках распространяла вокруг себя дружеское тепло. На ее крышке кипел чайник. Черная труба, сморщенная в изгибе и подвешенная на проволоке, выходила на улицу через отверстие в углу потолка.

– Садитесь, – пригласил Кристиан, сделав элегантный жест в сторону низкого широкого кресла, покрытого желтой тканью.

Сам он удалился в пристройку к комнате, где находился туалет, и задернул занавеску. Элизабет продолжила осмотр помещения. Воздух был пропитан запахом табака. Широкий и низкий диван накрыт покрывалом из шкурок сурка. На письменном столе лежали книги, газеты, папки. Полки этажерки были забиты книгами до отказа. Два плетеных деревянных стула стояли вокруг великолепного круглого стола из красного дерева с мраморной столешницей. Элизабет заметила старинный кованый сундук, около которого был постелен потертый коврик, несколько эстампов на стенах. Она настолько была заинтригована этой чисто мужской обстановкой, что любопытство притупило ее страх. Наконец-то она узнает, что он из себя представляет! Даже если он и был скуп на откровения, эта мебель, эти безделушки говорили сами за него. Она уже подводила итог своим первым наблюдениям: «Живет он один. Курит. Любит читать». Взлетела занавеска. Кристиан появился в обтягивающем грудь черном пуловере с закатанными до локтя рукавами, в лыжных брюках и – мягких туфлях.

– Я так рад видеть вас у себя! – сказал он, сжав руки девушки.

Она была готова прижаться к его груди, но, взяв себя в руки, прошептала:

– Я забежала ненадолго. Мне надо будет уйти через четверть часа. Кристиан отпустил ее руки и сказал с улыбкой:

– Я не стану вас задерживать. Согласны? Через четверть часа?

– Да, – пробормотала она с сожалением.

– Вот мои часы.

– Он взял настольные часы в сине-зеленом кожаном футляре и поставил их на круглый стол так, чтобы был виден циферблат.

– У вас очень мило! – сказала она.

– Да, но не совсем – я живу в центре деревни, и мне это не нравится. Пару месяцев назад я заприметил для себя кое-что другое, отдельная комната в доме на большой ферме, расположенной недалеко от дороги, ведущей в Лади. Кругом земля, снег. Если я уговорю хозяев сдать мне ее, я буду самым счастливым человеком на свете!

– А они не соглашаются?

– Пока еще нет! Знаете, они, эти крестьяне, такие упрямые. Вы курите?

Он протянул пачку сигарет. Его рука была загорелой, жилистой, слегка покрытой волосами.

– Нет, спасибо, – ответила Элизабет.

Она подумала, что Кристиан будет настаивать, но он, прикурив сигарету, выпустил дым через ноздри, поднялся и направился в коридор. Там стоял небольшой шкаф из светлого дерева с зарешеченными дверцами, служивший ему для провизии. Он достал оттуда три яйца, горшочек сливочного масла и большой кусок ветчины.

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Элизабет, когда он переносил эти продукты в комнату.

– Вы не голодны?

Она рассмеялась:

– Голодна? Да я только что из-за стола!

– А я еще не завтракал. Что за нелепая затея, принимать пищу в строго определенное время, как по предписанию врача! Я, например, ем, когда мне захочется. Раз вам мое меню не нравится, то вам придется довольствоваться видом жующего мужчины.

– Я вам могу помочь приготовить!

– Нет – нет! Сидите: вы так сногсшибательно выглядите в этом кресле!

Он накрыл на стол с мраморной столешницей, отрезал два ломтика ветчины, бросил кусочек масла на сковородку. Эти приготовления забавляли Элизабет. С иронией и умилением смотрела она на этого мужчину, занятого хозяйственными делами. Чем меньше он обращал на нее внимания, тем легче ей было наблюдать за ним. Она незаметно следила за движениями его рук, разглядывала форму его затылка. Он ворошил дрова в печке, отодвинул кружок, поставил сковородку на огонь и положил два ломтика ветчины на растопленное масло, которое сразу же зашипело. Из двух ловко разбитых яиц в центр сковородки вытекли белки и желток. В довершение своего священнодействия сверху он посыпал соль и перец. По комнате поплыл крепкий запах крестьянской пищи.

– Я покупаю ветчину, яйца и масло на ферме, – сказал Кристиан.

– А кто же убирает в вашей комнате?

– Одна милая старушка, правда, немного глуховатая. Она приходит каждое утро.

Когда яичница с ветчиной была готова, он переложил ее со сковороды на тарелку, сел за стол и принялся есть.

– Вкусно? – спросила Элизабет.

– Восхитительно! – ответил он с набитым ртом.

Челюсти его двигались. Он наслаждался пищей не спеша, обстоятельно. Затем налил себе стакан вина. Когда он пил, его адамово яблоко поднималось и опускалось, словно маленький зверек. Элизабет прошептала:

– Кто вы, Кристиан?

– В самом деле, – ответил Кристиан, поставив стакан на стол. – Вы даже не знаете моей фамилии. Меня зовут Кристиан Вальтер.

– Вы француз?

– Конечно.

– А мне показалось, что вы немец.

– Почему?

– Потому, что я слышала, как вы говорили по-немецки в «Мовэ Па».

– Это ни о чем не говорит. Моя семья родом из Эльзаса. Точнее – семья моего отца. А мать была австрийкой. Детство я провел в Австрии, в Тироле. Когда мать умерла, отец вернулся вместе со мной во Францию и снова женился. Ему хотелось, чтобы я, как и он, стал архитектором. Но учеба показалась мне слишком утомительной. Я достаточно люблю жизнь, чтобы жертвовать ею ради работы. Как только представилась возможность, я переехал в Межев. Это единственное место, где я действительно чувствую себя великолепно: солнце, снег, деревенская тишина. Знали бы вы эту деревню до наплыва туристов! Вообразите себе несколько домов вокруг колокольни, белые девственные черные склоны, стадо прирученных оленей…

– Но чем вы занимаетесь в Межеве? – спросила Элизабет.

– Я преподаватель немецкого языка в частном деревенском колледже. У меня несколько уроков утром. Это позволяет немного заработать.

– Вы преподаватель? – сказала Элизабет. – Как странно!

– Почему?

– Не знаю…

Она подумала о своем дяде Жюльене, преподавателе в Жейзелу, таком важном, с белым воротничком, куском мела в руке, тонкими усиками, напоминающими черту, проведенную под словом, имеющим важное значение.

– Вы совсем не похожи на преподавателя, – продолжила она.

– Я им стал случайно, – сказал он. – Но мне это нравится. Некоторые из моих учеников очень привязчивы. И я изучаю их характеры. Слежу за их развитием.

– Вы говорите, как старик.

– А я не так уж и молод.

– Сколько же вам лет?

– Двадцать восемь.

Она не ошиблась: это был действительно опытный мужчина.

Он помакал кусочком хлеба и желток и поднес его ко рту. Кристиан ел с таким аппетитом, что Элизабет вдруг почувствовала, как ее рот наполняется слюной и засосало под ложечкой. В гостинице, говоря по правде, она ничего не ела.

– Глядя на вас, я тоже захотела есть, – сказала она, рассмеявшись.

– Вот и хорошо! – воскликнул он. – Угощайтесь. Осталось еще одно яйцо. Я отрежу вам ломтик ветчины…

Она поджарила яичницу и съела ее прямо со сковородки. Никогда еще она не пробовала такой вкусной пищи. Кристиан отодвинул тарелку и закурил, глядя на нее из-под полуприкрытых век.

– А вы, – спросил он наконец, – кто вы на самом деле, Элизабет? Чистокровная савойка?

– Нет, – ответила она.

– Тогда парижанка?

– Можно сказать и так. Большую часть моего детства я прожила в Париже.

– А ваши родители?

– Они из Коррезы. Там еще живет мой дедушка.

– Вы не жалеете о том, что уехали из Парижа?

– Ничуть! Да и жили-то мы там между сезонами.

– Почему ваши родители переехали в Межев?

– Из-за папиного здоровья.

– Ваш отец болен?

– Он был ранен в голову в 1916 году.

– А какая у вас мама? Такая же красивая, как и вы?

Глаза Элизабет заблестели:

– Что вы! Мама намного красивее меня. Она просто красавица. Если бы вы ее видели!

– Я очень надеюсь, что увижу ее, – сказал Кристиан с легкой улыбкой.

– Конечно, она уже не так молода.

– Сколько ей лет?

– Почти сорок.

– Это прекрасный возраст для женской красоты.

– Вы так считаете?

– Ну да, – сказал он. – Она расцветает перед увяданием.

Он сложил пальцы венчиком. Элизабет прошлась по сковородке кусочком хлеба и вздохнула:

– Может быть, я этого не замечаю…

– Значит, в детстве вы жили в Париже, – продолжил он. – Какая жалость! И чем же занимались ваши родители?

– Какой вы, однако, любопытный!

– Да, я очень любопытный, – подтвердил он, окинув ее пронизывающим взглядом.

– У них было одно торговое заведение.

– Это очень неопределенно. Какое?

– Кафе на бульваре Рошешуар.

– А! Позвольте я представлю себе обстановку. Кафе, до блеска начищенная стойка, лампы, шум улицы, клиенты, которые входят и выходят, любители игры в белот[4]4
  Карточная игра (прим. переводчика)


[Закрыть], сидящие в уголке, и вы, маленькая в фартучке, затерянная среди взрослых, все видящая, все слышащая, правильно?

– Абсолютно точно.

– У вас были подружки?

– Да, но только в школе. Я почти всегда была с няней. Позже, когда меня отправили в пансион…

– Вас отправили в пансион? В каком возрасте? Куда?

Он с такой настойчивостью задавал вопросы, что она воскликнула:

– Не стану же я рассказывать вам всю мою жизнь!

– Наоборот. Это необходимо. Всю вашу жизнь маленькой девочки, – сказал он.

– А когда, по-вашему, заканчивается моя жизнь маленькой девочки?

– Она еще не закончена, Элизабет. Итак, пансион…

– Он находился в Сент-Коломбе, в департаменте Лот, – сказала она. – Директриса была необыкновенная женщина!

– Я представляю ее себе. Старая уродина, сухопарая и злая…

– Вовсе нет, мадемуазель Керон была красивой, несколько бледной, с тонкой талией. Она всегда была одета в черное. Она была очень набожна…

– А вы, Элизабет, вы очень набожны?

– Я была такой в десять-одиннадцать лет… Теперь нет… Ну, я не думаю… Я больше не хожу в церковь… Но в Сент-Коломбе мы ходили в часовню три-четыре раза в день. Это было так далеко! Ну вот теперь вы знаете все.

Он сел на диван напротив нее и сказал:

– Нет, я не знаю всего, Элизабет. Продолжайте.

Она никогда бы не поверила, что кто-нибудь заинтересуется ее скудными воспоминаниями о детстве. Поначалу вопросы Кристиана забавляли ее, но потом даже взволновали. Воспоминания, нахлынувшие на нее, приобретали новую окраску, потому что ему хотелось слушать их.

– Что я могу сказать вам еще? – прошептала Элизабет. – После пансиона в Сент-Коломбе родители отправили меня к своим кузенам, работающим учителями в Коррезе. Затем в пансион в Кламару.

– Какой вы были девочкой? – спросил он.

– Думаю, очень ленивой в учебе, очень недисциплинированной, своенравной. Грустно маленькой девочке жить отдельно от своих родителей. Но если они не могли меня держать при себе из-за этого кафе.

– А вы были счастливы, учась в школе в Коррезе?

– Да. Я чувствовала там себя хорошо.

Поощряемая им, она рассказала ему о кузине Женевьеве, о дяде Жюльене, говорившем о грамматике и арифметике даже во время еды, о тете Терезе, маленькой женщине, трепетавшей от восхищения перед своим мужем, такой смешной в ночном хлопчатобумажном чепчике, о ее приступах астмы, о ее пирогах и о ее веселой снисходительности, о ребятах из школы, о Мартенс Байссе, рыжем мальчике, который украл коллекцию минералов из застекленного шкафа в классе. Щеки Элизабет горели от возбуждения, а Кристиан смотрел на нее, слушал с очаровательным вниманием, словно она рассказывала о сотворении мира. Синеватые сумерки окутали комнату. Элизабет посмотрела на часы, циферблат которых был едва различим:

– Без десяти пять! Мне надо идти…

Он встал одновременно с ней и сказал:

– Нет, побудьте еще немного, Элизабет.

– Это невозможно, Кристиан. Невозможно!

Она повторяла это слово, и зрачки ее глаз расширялись, а в груди бешено колотилось сердце. Все ее поле зрения было заполнено лицом Кристиана. Призыв невероятной нежности исходил от этого человека с зелеными глазами, стоявшего молча и неподвижно. Вдруг она бросилась в его объятия и простонала, словно избавившись от какой-то тяжести.

– Я люблю вас, Кристиан!

Их губы встретились, и Элизабет закрыла глаза. Руки Кристиана ласкали плечи, бедра девушки, поворачивали ее слегка и касались ее груди. Элизабет чувствовала пробегающие от живота к голове темные волны. Наконец она оторвалась от него и, задыхаясь, прошептала:

– Позвольте мне уйти, Кристиан!

Он нежно поцеловал ее в лоб и тихо спросил:

– Вы придете завтра?

– Куда? Сюда?

– Конечно.

Готовая уступить, она сжалась, словно увидев ловушку:

– Нет, Кристиан… Я не смогу…

Зубы Кристиана заблестели на его загорелом лице. В тот момент, когда Элизабет этого менее всего ожидала, он рассмеялся. Она вздрогнула, нервы ее напряглись.

– Вы не сможете? – спросил он. – Тогда не будем больше говорить об этом!

Удивившись, она отступила. Он заметил ее волнение и продолжал более мягким тоном:

– Встретимся завтра у канатной дороги на Рошебрюн, в три часа. Покатаемся на лыжах вместе. В этом-то вы не можете отказать мне, Элизабет?

– А если я буду не одна?

– А вы устройте так, чтобы оторваться от ваших друзей.

– Хорошо, – сказала девушка.

Он взял ее руки, осмотрел их, словно это были драгоценные предметы, поцеловал их и проводил ее, полную восхищения, до самой двери.

На улице темнота и сильный мороз отрезвили ее. На небе сверкали звезды, снег на крышах казался голубым и золотистым перед освещенными окнами домов. Элизабет пересекла деревню, неся лыжи на плечах. Окна кондитерской сковало морозным узором. Было невозможно увидеть, что происходит внутри. Девушка встряхнула волосами, приставила лыжи к стене и прямо из ледяной мглы шагнула в тепло, наполненное запахами миндального крема, шумом разговоров и звоном ложечек. Сесиль сидела одна за круглым столиком.

– Вы давно меня ждете? – спросила Элизабет.

– Нет, мы только что вошли, – сказала Сесиль.

И добавила с заговорщической улыбкой:

– Мы тоже немного побегали.

Рядом с ней на столе валялись газеты и журналы.

– А где Глория? – спросила Элизабет.

– Она наводит красоту в туалете. Сегодня на горе было так здорово, и мы пожалели, что вас не было с нами.

Царственной походкой из туалета вышла Глория. Она села, подозвала официантку и заказала три чашки чая с лимоном.

– Нам надо торопиться, – сказала Элизабет. – Иначе мама начнет беспокоиться.

– Мадемуазель Пьелевен тоже будет беспокоиться, – сказала Глория с озабоченным видом.

– Сейчас мы им позвоним. Мне так хорошо здесь, – вздохнула Сесиль.

– Во всяком случае, тебе надо пойти причесаться. Если бы ты сейчас видела себя!

Не слушая сестру, Сесиль дернула Элизабет за рукав и прошептала:

– Осторожно оглянитесь!

– А кто там?

– Этот серьезный парень, который недавно приехал с матерью! Мадемуазель Пьелевен сказала мне, что его зовут Патрис Монастье.

– Я знаю, – ответила Элизабет.

– Да, но вы не знаете, что он пианист.

– Неужели?

– Очень талантливый пианист. Конечно, еще не знаменитый, но он уже давал концерты. Мадемуазель Пьелевен уверяет, что он приехал в Межев, чтобы отдохнуть после болезни. У него было что-то легочное… Я нахожу, что он просто великолепен!

Элизабет повернула голову и за соседним столиком увидела бледного брюнета с лихорадочным блеском глаз и слегка оттопыренными ушами. Его мать, худощавая женщина маленького роста, с обесцвеченными волосами и накрашенным ртом, говорила с ним вполголоса, надавливая вилкой на слоеное пирожное с сахарной пудрой. Заметив Элизабет, оба вежливо улыбнулись ей. Она ответила им улыбкой и сказала шепотом сестрам:

– Не понимаю, что вы нашли в нем великолепного?

– Я тоже, – сказала Глория.

– Значит, вы плохо рассмотрели его, – сказала Сесиль. – У него глаза… горят как угли! А его лоб. Вот это лоб! Большой, открытый.

– Настолько открытый, что скоро у него не останется волос, – сказала Глория.

– Кто бы говорил! – воскликнула Сесиль. – Я думаю, что через три года у твоего жениха тоже будет лысина!

Глория покраснела, задетая за живое, и проговорила:

– Прошу тебя, Сесиль. Не станешь же ты сравнивать Паскаля с этим несчастным!

Элизабет никак не могла заставить себя заинтересоваться этим разговором. Счастье переполняло ее. Она оживляла в памяти встречу с Кристианом, представляла, как он сидит один в своей комнате, спрашивала себя, что он думает о ней после ее ухода. В своей задумчивости Элизабет не заметила официантку, подошедшую с подносом, на котором стояли чашки. Сесиль вскочила и сказала:

– Я пойду за пирожными.

– Мне так хотелось бы познакомиться с вашим женихом, Глория! – сказала Элизабет, делая некоторое усилие, чтобы показаться искренней. – Может быть, мы увидим его когда-нибудь в Межеве?

– Да. Он очень надеется, что сможет провести с нами сорок восемь часов в феврале месяце. Но в каждом письме он говорит, что увольнительную ему дадут, вероятно, позже. Вы не находите, что эта военная служба какая-то глупость?

Сесиль вернулась с кусочками разных тортов и ромовыми бабами на тарелке.

– Ромовые бабы для вас, Элизабет, – сказала она. – Я знаю, что вы их любите.

Элизабет смотрела как завороженная на два маленьких пирожных, пропитанных сиропом, сверху которых лежали засахаренные вишни. Перед ее мысленным взором все еще стояла скворчащая маслом яичница, желтая с белым на черном фоне сковородки. Элизабет благодарно улыбнулась и ответила:

– Спасибо. Я не голодна.