Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА II

Снег перестал падать, но в лугах и на дороге его тонкий слой начал таять, превращаясь в грязь. Повсюду уже снова преобладал темный цвет. С рюкзаком за спиной, в больших сапогах, Элизабет шла вниз по дороге в Глез, на ферму Куртуазов, снабжавших гостиницу ветчиной и сыром. Она, конечно, могла бы поручить Антуану сходить туда, но ей нравилось бывать у этих мрачных крестьян – брата и сестры, которые не обращали внимания на спортивное оживление в Межеве и продолжали вести трудную крестьянскую жизнь, обрабатывая свою землю и ухаживая за животными. За откосом показалась крыша их старого дома из серой дранки с положенными на нее камнями. Тропинка вела к воротам, с одной стороны которых были уложены дрова, а с другой лежала куча навоза. Раздался лай собаки. Черно-белый шарик выкатился навстречу Элизабет. Это была собака Куртуазов – Фрикетта – очаровательная дворняжка, с кривыми короткими лапами и бородатой мордочкой, неугомонная, шаловливая, ласковая. В прошлом месяце у нее родились щенки, но ее хозяин утопил их. Собачка радостно прыгнула на Элизабет, а та подхватила ее и прижала к своей груди.

– Боже! Какая же ты грязная! – сказала Элизабет. – От тебя пахнет коровьим навозом.

Приняв эти слова за комплимент, собака залаяла от удовольствия и принялась облизывать склонившееся над нею лицо. Всякий раз, когда Элизабет приходила на ферму, Фрикетта встречала ее с неизменной радостью. Старый Куртуаз, огромный с выпученными глазами и усами, обесцвеченными от белого вина, появился на пороге дома и пробормотал:

– А, это вы, мадемуазель. Здравствуйте. Не правда ли, собачья погода? Скоро опять пойдет снег, и целых четыре месяца мы не притронемся к земле. Кому-то это может и нравится, а кое-кого огорчает. Вы далеко собрались? На прогулку?

– Нет, – ответила Элизабет. – Я хотела бы взять у вас две головки савойского сыра и попросить прийти в гостиницу, чтобы принять заказ.

– У вас уже есть клиенты?

– Нет. Первые приедут только через неделю.

– Выходит, кончилась ваша спокойная жизнь! Надо будет кормить и укладывать спать весь этот народец! Вот наказание! Мне жаль ваших бедных родителей. Ладно, я приду. Но скажите-ка мне, ваш отец по-прежнему согласен оставлять для меня жирные отходы?

– Да, – сказала Элизабет. – При условии, если ваши цены на ветчину и сыр будут такими же, что и в прошлом году.

– Отходы мне нужны для скотины, – проворчал Куртуаз. – Но вам не надо пользоваться этим, чтобы заставлять меня продавать товар себе в ущерб. Я ничего для себя не выгадываю.

– Договаривайтесь об этом с папой.

– Ладно. Входи же. Сестра там. А у меня дела. Эй, Элеонора! У нас гостья!

Элизабет с Фрикеттой на руках вошла в темный зал с низким потолком, в котором пахло потом, супом и скисшим молоком. Длинный стол с двумя скамейками по бокам, вытяжка над очагом, плита с котлом, все здесь напоминало девушке кухню в Сент-Коломбе, где ей так нравилось. В приоткрытую дверь она заметила уголок спальни, где брат спал вместе с сестрой с самого их детства. Над их кроватями висела цветная репродукция картинки с изображением Воскресения Христова. За стеной мычала корова. Дверка из неплотно сбитых досок отделяла стойло от кухни. Она скрипнула, процарапав пол. Вошла женщина неопределенного возраста, высокого роста, сухая, с узловатыми пальцами, которые она вытирала о свой черный фартук.

– Мадемуазель Мазалег! – воскликнула она. – Какой приятный сюрприз! Присаживайтесь…

– Я только на минуту, – сказала Элизабет. – Мне надо две хороших головки савойского сыра.

– Наш последний сыр как раз удался. Пойду в погреб и отберу вам самые лучшие. Да отпустите же вы это животное! Прочь, Фрикетта!

– Не гоните ее. Она такая милая, – сказала Элизабет.

– От нее у вас могут быть блохи!

– Да нет! Фрикетта, ты же не заразишь меня блохами? Тебе, наверное, самой будет скучно жить без них?

– Вот это уж верно, – подхватила Элеонора. – Искать блок, жрать и бегать с кобелями, это все, что она умеет делать. Мы взяли ее для борьбы с крысами, но она их не видит, даже когда они пробегают мимо. За нее эту работу делают наши кошки.

– А сколько у вас кошек, Элеонора?

– Было шесть, а осталось две.

– А другие?

– Да сбежали, – ответила женщина уклончиво.

Она толкнула дверцу, спустилась по трем ступенькам и исчезла в погребе, где горой лежали сыры, ветчина и куски сливочного масла. Местные жители поговаривали, что Куртуазы убивали своих кошек и замораживали их на крыше в снегу, а потом ели, приготовив из них рагу. Но Элизабет не могла поверить, что эти люди могли быть такими жестокими. Из подвала появилась Элеонора, неся две головки савойского сыра, серая корочка которого была испещрена маленькими красными точками.

– Вот, – выдохнула она. Я выбирала, как для себя самой. Я положу их в рюкзак?

– Да, спасибо, – сказала Элизабет.

Фрикетта вытянула морду, жадно втягивая воздух носом.

– Ей обязательно надо сунуть свой нос повсюду, – проворчала Элеонора, сильно ударив собаку по морде.

Челюсти Фрикетты щелкнули, она опустила уши, спрыгнула с колен Элизабет и спряталась под столом.

– Бедное животное, – сказала Элизабет.

– Не жалейте ее! – ответила Элеонора. – Она лентяйка и воровка. Впрочем, мой брат больше не хочет держать ее.

– Вы ее отдадите?

– Да что вы! Кому она нужна? Слишком много ест и никакой пользы. Это не то, что наш Боби. Вы знаете его? Это большой черный пес, который в стойле…

– Да, – сказала Элизабет. – Но тогда, что хочет с Фрикеттой сделать господин Куртуаз?

Вместо ответа Элеонора взяла кружку со стола и налила немного молочной сыворотки в стакан:

– Держите! Я знаю, что вы любите это.

Элизабет выпила глоток кисловатой жидкости и спросила:

– Он ведь не убьет ее?

– А что вы хотите, если ничего другого не остается? – вздохнула старая дева, отводя глаза. – Мы не можем кормить собак ради собственного удовольствия. Мы любим Фрикетту, но каждому свое.

– Это ужасно! – прошептала Элизабет. – Она такая ласковая, такая хорошенькая.

– О! Она даже ничего не почувствует, – сказала Элеонора. Уж мы-то никогда не заставляли животных страдать. Мой брат убьет ее из ружья.

Элизабет с ужасом посмотрела на эту женщину, говорившую таким спокойным тоном об убийстве.

– Когда? Когда он собирается сделать это?

– Когда у него будет время.

Высунув голову из-под стола, Фрикетта весело выслушивала свой смертный приговор. Глаза ее блестели, вокруг одного глаза росла белая шерсть, а вокруг другого черная. Ее пасть была приоткрыта, казалось, что собака невинно улыбается.

– Послушайте! – сказала Элизабет. – Это невозможно! Я возьму ее с собой!

Она сказала это, не задумываясь. В глазах старой девы появилось какое-то глупое выражение.

– Ну, так вы отдадите мне ее? – спросила Элизабет.

– Пожалуйста! – ответила Элеонора. – Но это будет не самый лучший подарок от меня.

– Напротив! Очень хороший подарок! – сказала Элизабет.

– Я заберу ее прямо сейчас. Наденьте на нее ошейник с поводком… Ну или какую-нибудь веревочку на шею…

Избавившись наконец от удивления, Элеонора молитвенно сложила ладони, а уголки губ ее беззубого рта сложились в улыбку:

– Ах! Можно сказать, что у вас добрая душа, мадемуазель, и я вам очень благодарна. Мы ужасно переживали бы, если пришлось бы убить это бедное животное, которое никому не сделало ничего плохого. У вас она будет счастлива. Эй, Фрикетта! Посмотри-ка, она уже виляет хвостом! Могу поклясться, что она все поняла! Я сейчас сбегаю за куском веревки, чтобы привязать ее. Но допейте же сыворотку, мадемуазель. У меня есть еще сколько угодно, наливайте сами, если вы хотите пить.

Возвращаясь домой, Элизабет подумала, какова будет реакция ее родителей, когда она предстанет перед ними с Фрикеттой. Несмотря на настойчивость их дочери, они уже ей не раз говорили, что не хотели, чтобы в гостинице была собака. Но на этот раз она решила, что добьется своего. Поставленные перед фактом, они будут вынуждены смириться, конечно, после возражений и соответствующих назиданий. Не ведая проблем, которые вызовет ее удочерение, Фрикетта весело бежала впереди, удерживаемая за веревочку.

«Она действительно очень грязная, – подумала Элизабет. – Мне надо бы вымыть ее, прежде, чем предъявлять. Если бы мне удалось только войти в гостиницу незамеченной!»

Чудо все-таки произошло: в холле никого, в коридоре никого, на лестнице никого. Элизабет взяла в своей комнате мыло, щетку, салфетки и заперлась с Фрикеттой на третьем этаже.

Без сомненья, впервые в своей жизни собаке пришлось выдержать подобное испытание. Когда на нее неожиданно полилась теплая вода, она испугалась, стала вырываться, затем опомнившись, взглянула на свою новую хозяйку с абсолютным доверием и села в ванную. Шерсть на лапах и на животе была в грязи, которую невозможно отмыть. Блохи скакали во все стороны. Но ужасный вид собаки приводил Элизабет в состояние воинственного азарта. Она безжалостно давила убегавших блох.

Между ее ловкими пальцами текла вода, пенилось мыло, а мерзкие насекомые исчезали в сливном отверстии. У нее вспотел лоб, порозовели щеки. Задыхаясь, она сказала:

– Еще немного потерпи, Фрикетта! Ты сама увидишь, какой красивой ты станешь, когда я закончу!

И действительно, после полоскания и сушки на месте несчастного животного с грязной шерстью появилась красивая собака. Гордая от того, что так преобразилась, Фрикетта танцевала на своих тонких – лапах и чихала от удовольствия. Элизабет снова надела собаке веревочку на шею, и обе вышли из запотевшей ванной комнаты. Потом спустились по лестнице, приготовившись к встрече с родителями.

Амелия и Пьер были на кухне, перед ними лежала гора вилок и ножей. При виде дочери, державшей на поводке собаку, они вскочили, и одно и то же предчувствие омрачило их лица.

– Где ты подобрала эту собаку? – спросила Амелия.

– Мне ее дали Куртуазы, – ответила Элизабет.

Пьер громко рассмеялся и проворчал:

– Хороши же мы будем теперь! Ты что же, хочешь оставить ее?

– Об этом не может быть и речи! – воскликнула Амелия. – Я сто раз повторяла тебе, Элизабет, что нам невозможно держать собаку в гостинице!

– Но почему, мама?

– Это может не понравиться некоторым клиентам!

– Но не могла же я позволить убить это несчастное животное! – возразила Элизабет.

– И кто же хотел убить ее? – спросил Пьер.

– Братец Куртуаз. Никто не имеет права отнять у животного жизнь потому, что она вас больше не развлекает, потому, что стала вам обременительной. Посмотри, мама, на эти добрые глаза!

– Это правда, – согласилась Амелия. – Но если бы пришлось подбирать всех кобелей с добрыми глазами…

– Это не кобель, а сука, – сказала Элизабет, словно эта деталь могла изменить мнение матери.

– Тем более, – ответила Амелия. С суками одни только неприятности. Они народят нам кучу щенят, а потом думай, как отделаться от них.

Пьер казался непримиримым. Он щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание собаки, которая мгновенно навострила уши и высунула кончик розового языка.

– О, мамочка, умоляю тебя! Я ее уже так полюбила, – сказала со вздохом Элизабет. – Я сама буду заниматься ею. Вы даже не заметите, что она в доме!

Догадалась ли собака, что ее судьбу решали эти три человека, шумно спорившие на кухне? Внезапно она подошла к Амелии, встала на задние лапы и лизнула ей руку.

– Она забавная, – сказал Пьер.

– Правда? – воскликнула обрадованная Элизабет. – Мне даже кажется, что она немного породистая.

– Ты преувеличиваешь!

– Да нет же, папа. Ее голова похожа на голову жесткошерстного фокса. Во всяком случае она крысоловка! Она будет нам помогать.

– А как ее зовут?

– Фрикетта.

Пьер и Амелия улыбнулись. Дело было выиграно. Элизабет бросилась на шею родителям. Фрикетта гавкнула, помахав обрезанным хвостом, похожим на запятую.

Фрикетте понадобилось меньше трех дней, чтобы усвоить привычки этого дома. После грубого обращения с ней, она с удовольствием открывала для себя преимущества комфортабельной жизни, любви и безопасности. Гордая тем, что вошла в хорошую семью, она любила прогуливаться со своей молодой хозяйкой и рычала, когда бездомные собаки отваживались идти за ними следом. Ее прежние инстинкты просыпались лишь тогда, когда она видела кучу отбросов. Хотя ее и кормили хорошим свежим мясом, она не могла устоять перед запахом помоев, таким незабвенным со времен голода и несчастной прежней жизни. Элизабет приходилось призывать ее к порядку, дергая за поводок.

– Фу, Фрикетта? Где вы находитесь? Побольше достоинства, пожалуйста!

Она добилась от родителей, чтобы те разрешили собаке спать ночью в ее комнате, на подушечке, положенной на пол. Но на рассвете Фрикетта прыгала на ее кровать и укладывалась в ногах девушки. Едва Элизабет раскрывала глаза, как сразу же теплый комочек подбирался к ней, укладывался рядом и принимался лизать ей подбородок. Потом начинались ласки, разговоры, игры. Свернувшись клубочком вместе с собакой в теплых простынях, Элизабет испытывала удовольствие, говоря себе, что это животное принадлежит ей целиком и нуждается в ее нежности для того, чтобы жить.

ГЛАВА III

Три гвоздики и две веточки аспарагуса в каждой вазочке – таково было установленное количество. В еще пустой столовой Элизабет спешила расставить букетики на столах. Фрикетта ходила за ней по пятам. Из холла раздавались голоса клиентов, возвращавшихся с утренней прогулки.

– Побыстрее, Леонтина, уже время! – сказала Элизабет.

– Я делаю все, что могу, мадемуазель! – простонала Леонтина, ходившая в туфлях на низком каблуке.

Держа в руках открытые бутылки, она читала номера столов, написанные карандашом на этикетках и расставляла вина и минеральную воду между приборами. Затем она начала раскладывать лекарства. Несколько пансионеров, озабоченных своим здоровьем, привезли с собой лекарства, которые надо было принимать до, во время и после еды. По коробочкам можно было сразу догадаться, что у господина Жобура было плохое пищеварение, а у детей мадам Дюпен – подростковая дисфункция, потому что они принимали фитин.

– А вот это я уж и не знаю кому: активированный уголь! – сказала со вздохом Леонтина.

– Вы не пометили его? – спросила Элизабет.

– Нет! Эмильена опять забыла.

– Кладите его всегда для мадам Бельмон. Мне помнится, она принимала его в прошлом году.

Вошла Эмильена, держа в руках меню, составленное Амелией в трех экземплярах:

Среда, 27 декабря.

Обед:

Разные закуски.

Жареный мерлан.

Баранья ножка.

Жареный латук.

Салат.

Сыры.

Фрукты.

Элизабет пробежала глазами меню и поморщилась:

– Все это не очень-то возбуждает аппетит.

Она никогда не была голодна к завтраку, обеду или ужину и предпочла бы питаться как ей вздумается, перекусывая в течение всего дня какими-нибудь лакомствами. Зато большинство клиентов предпочитали есть сидя, медленно и обильно. Как раз в этот самый момент в холле видимо уже собрались спортсмены, читая вывешенное там меню, от которого у них текли слюнки. Несмотря на то, что в гостинице никто не жаловался на питание, Амелия все равно была не довольна новым шеф-поваром, который готовил просто и без всякой изобретательности. К тому же он любил выпить и впадал в гнев, если ему выражали хоть малейшее недовольство. По грохоту передвигаемых кастрюль можно было заключить, что он уже был в плохом настроении. Небольшие блюда с закусками стояли в ряд на сервировочном столике у окошечка, через которое их передавали. Элизабет окинула взглядом зал, где тощенькие букетики цветов возвышались над белыми тарелками. Каждый стол носил отпечаток характера сидевших за ним. Самый большой говорил о процветании и многочисленности племени Греви. Парочки размещались по углам. Компания друзей расставляла целый архипелаг своих стульев около большого окна. Холостяков-одиночек разместили около бара. Элизабет завтракала одновременно с клиентами, за отдельным столиком, Пьер и Амелия садились за него, когда все заканчивали еду.

Дав последние указания Леонтине, девушка открыла стеклянную дверь холла, и шум голосов окатил ее словно волна. В кожаных креслах сидели отдыхающие. Они разговаривали, курили или читали газеты в ожидании того момента, когда им предложат сесть за стол. Их лица раскраснелись от свежего воздуха. Все были в разноцветных свитерах из толстой шерсти. И женщины и мужчины были в норвежских брюках и гетрах. Они сидели в креслах, вытянув на паркетном полу ноги в тяжелых и влажных ботинках. Под их подошвами появлялись темные лужицы талой воды. Фрикетта обнюхивала их с удовольствием. Пожилые люди, не ходившие на лыжах, мирно беседовали друг с другом. Другие, возбужденные утренним катанием, громко говорили о своих достижениях или о качестве снега. Господин Жобур, зубной врач из Лиона, объяснял свою собственную технику резкого торможения поворотом господину Вуазену, который провел прошлую зиму в Арлберге и объявлял себя сторонником австрийского метода, хотя было очевидно, что он не владеет им. Словно оскорбленные доносившимся до них спором, две девушки Сесиль и Глория Легран молча застыли в своих креслах. Они были очень красивы и безнадежно благовоспитанны. Впрочем, обе прекрасные лыжницы, они приехали в Межев на два месяца с собственной гувернанткой, но с момента своего приезда не общались ни с кем, считая это ниже собственного достоинства. Элизабет поприветствовала их улыбкой, и Глория в ответ лишь слегка наклонила голову. Студенты, жившие в пристройке и обедавшие в гостинице, столпились вокруг трех стаканов аперитива, которые они поделили на шестерых в целях экономии. Один из них воскликнул:

– Вас сегодня не было видно на лыжне, мадемуазель!

– Я не смогла выйти. Мне надо было помочь родителям, – ответила Элизабет.

– Жаль! Снег был такой пушистый, просто сказка!

Сидя в своем административном кабинете, Амелия услышала эти слова и изрекла певучим голосом:

– При хорошей погоде, которая должна наступить, снег будет еще лучше во второй половине дня!

– Если уж мама вам обещает солнце, можете ей верить, – сказала Элизабет, смеясь. – Она узнает все гораздо раньше барометра!

Жак Греви быстро подошел к девушке, словно хотел встать между ней и группой студентов. Он был среднего роста, с тонкими чертами лица, со светло-каштановыми вьющимися волосами и мягким взглядом.

– Посидите с нами, Элизабет, – попросил он, указывая ей на свободное кресло, – в семейном кругу.

Она приняла приглашение. Как всегда там были сам господин Греви, высокий и поджарый, носивший усы щеточкой и любивший кататься на лыжах до изнеможения в любую погоду, его жена Эстелла, грустная и бледная блондинка, которая иногда со страхом едва поспевала за ним, его мать, мадам Греви, дородная женщина с седыми волосами, розовым лицом и голубыми глазами, ее вторая невестка – мадам Франсин Дюпен, вдова, с неизменным романом в руке, и ее дети Поль и Сильвия в возрасте соответственно семи и пяти лет, – примерные дети, разумность которых умиляла Амелию и раздражала Элизабет.

– Во второй половине дня я намерена сводить малышей на Рошебрюн, – заявила мадам Франсин Дюпен.

– По канатной дороге? – с испугом воскликнула мадам Греви. – Даже и не думайте!

– Но почему, мадам? Это не опасно! – сказала Элизабет.

– Ее запустили всего несколько дней назад! Машина слишком новая, а значит, практически не испытана. Может произойти авария, разрыв троса! Эта проволока, натянутая над пропастью! Эти раскачивающиеся кабины!

– Не говорите о них плохо, бабуля, – возразил Жак. – Это отличное изобретение. Подумайте только, я смог спуститься три раза с горы за одно утро!

– Это еще пустяки! – сказал господин Греви. – Ты увидишь, что будет в следующем году, когда они установят аналогичную систему на горе Арбуа! Сюда будут приезжать со всего света. Вам придется расширить свою гостиницу, мадам Мазалег.

– Надеюсь, – ответила Амелия. – Мы с гордостью думаем, что Межев – первый лыжный курорт во Франции, который построил канатную дорогу.

– Если бы тебя сейчас слышали жители Шамони, мама! – воскликнула Элизабет.

– Их дорога предназначена не для лыжников, – сказала Амелия. – Межев бесспорно является столицей лыжного спорта. Нигде нет такого количества трасс для спуска, к тому же, таких солнечных!

Элизабет забавлялась, слушая, как ее мать расхваливает прелести зимних видов спорта в этом краю, хотя сама всегда отказывалась встать на лыжи. Но она считала, что знание этого вопроса, которое она получила благодаря дочери, было необходимо для хозяйки гостиницы, стоявшей высоко в горах. Зарабатывая благодаря снегу, она полагала, что была обязана расхваливать этот элемент ее успешного бизнеса, даже если от одного только вида склона, покрытого снегом, у нее начинала кружиться голова.

Со стороны входа раздался шум. Какой-то человек с лыжами, скрещенными на плечах, и с палками в руке отчаянно барахтался в тамбуре. Это был клиент, прибывший сегодня утром. Он тщетно пытался пройти в холл со своим снаряжением. Амелия подбежала к новому постояльцу:

– Оставьте ваши лыжи на улице, господин Лопик. Портье займется ими.

Раздался грохот лыж, упавших на пол, и господин Лопик появился с выражением усталости и досады на лице. Одна щека у него была оцарапана, вся одежда в снегу. Амелия подняла руки, изображая этим сильное удивление:

– Боже мой! Что с вами произошло!?

– Да ничего особенного! – проворчал Лопик. – Я просто поднялся на Уступ.

– На Уступ?! – воскликнула Амелия. – Но это безумство для человека, приехавшего сюда впервые! Антуан, идите же скорей сюда с вашей щеткой! Вам надо было бы подниматься за гостиницей, господин Лопик, над дорогой на Глез. Там склоны более пологие. Моя дочь с удовольствием покажет вам их.

Подбежал Антуан и принялся чистить щеткой господина Лопика, который стоял, опершись одной рукой о бедро; его поза была задумчивой и горестной. Но постепенно его лицо стало принимать нормальное выражение.

Когда какое-нибудь блюдо было готово, Амелия проверяла его оформление, вытирала брызги от соуса по краям тарелки, встряхивала салат так, чтобы он казался более воздушным и большим по объему, требовала сверх меню добавить горсточку нарезанной петрушки для гарнира из картофеля по-английски, и расставляла блюда, одобренные ею, на десертный столик, откуда их забирала экономка. Отрегулировав котел в котельной, Пьер принес вина и минеральной воды.

– Два «Божоле», один «Монбазийак», две бутылки «Эвияна», две «Перрье» одну «Бадуа»[2]2
  Названия французских вин и минеральной воды (прим. переводчика).


[Закрыть], – говорил он, вынимая бутылки из корзины.

Затем, выполнив эти обязанности, он решил пойти расчистить снег у гаража.

– Я буду там. Позовешь меня, если понадоблюсь.

Амелия расслышала его с трудом. По мере того как гости заполняли зал, суета на кухне создавала все больше и больше шума. Кастрюли звенели словно оружие. Над полем гастрономической битвы сгущался запах соусов. Рыжие искры выскакивали из плиты. Шеф-повар ругал своего помощника, который был не очень расторопен.

– Кто сказал тебе посолить, идиот? Это же диетическое блюдо!

Бедняжка Камилла Бушелотт, сгорбившись от страха, скользила как тень сквозь эту феерию запахов приготовляемой пищи. Подходя к столику с пустыми руками, она отходила от него, нагруженная стопкой грязных тарелок, прижимая их к груди, боясь уронить. Впопыхах помощник повара иногда нечаянно толкал ее. Тогда она поддерживала подбородком своего лошадиного лица эту гору посуды.

– А ну, отвали отсюда! – рычал на нее шеф-повар.

И Камилла Бушелотт убегала к своей воде, грязной от посуды, и к очисткам. В окошечке появилось лицо Леонтины: она сообщала об отмене заказа. Амелия передавала это твердым голосом шеф-повару:

– Шеф, клиент передумал. Он возьмет комплексный обед. Отмените омлет.

С раздраженным лицом, взглядом, сверкающим от ярости, шеф-повар отодвигал железный кружок на плите и в бешенстве швырял омлет в огонь. Амелия не моргнула глазом: портить продукты входило в правило во время «перестрелок».

– Тогда сколько же? – спрашивал повар.

– Жаркое: четыре, вместо трех, – отвечала Амелия.

– Понял!

Теперь очередь Эмильены.

– Овощи, четыре! – кричит она.

– Говорите потише, Эмильена, – просит Амелия. – Мы не в забегаловке. Овощи, четыре.

– Понял!

Повар наливал себе кружку вина, выпивал залпом и наливал новую. Серый латук печально томился на медленном огне. «Он слишком много пьет, – подумала Амелия. – Если он будет продолжать в том же духе, то скоро опьянеет так, что начнет говорить грубости. Прошлогодний был все-таки более обходительный и умелый».

Воспользовавшись затишьем в обслуживании, она посмотрела в зал через окошечко. Был какой-то странный контраст между лихорадкой, царившей на кухне, и безмятежностью жующих клиентов.

– Можно идти к столу? – спросил Жак Греви.

– Да, пожалуйста, – ответила Амелия.

Несколько клиентов небрежно встали. Студенты совещались между собой:

– Может, подождем Максима?

– Господин Максим Пуату ушел, взяв сухой паек, – сказала Амелия.

– Он должен был предупредить нас, вот скотина!

Амелия вздрогнула, услышав такое грубое слово, но продолжала улыбаться. А когда все семейство Греви скрылось за стеклянной дверью, она отправилась в буфетную и заняла свое место между окошечком на кухне, через которое передавали блюда, и окошечком в ресторан.

Пьер еще не поднялся из подвала: его беспокоила котельная, вытяжка в которой работала плохо. Зал медленно заполнялся, Эмильена и Леонтина ходили между столиками, принимали заказы и объявляли их через окошечко:

– Первый, семь… Первый, три…

Амелия повторяла эти цифры шеф-повару. Одетый в белоснежную куртку с двумя рядами пуговиц, с полотенцем вокруг шеи, побагровевшим лицом и высоким белым колпаком на голове, тот отвечал, словно лаял:

– Понял!

После этих слов слышалось сердитое шипенье: мерланы падали в кипящее масло.

– Жаркое, два!

– Сколько?

– Два, повторяю: два!

– Понял!

Свет, отражаемый снегом, попадал в ресторан через большие окна и создавал в нем атмосферу необычайной свежести и сердечности. Люди, объединившиеся за столиками, склонялись над тарелками и ели с аппетитом. Позвякивание вилок и ножей, звон бокалов, разговоры вполголоса звучали в душе Амелии как музыка. Она в который раз с удовольствием отмечала для себя, что все эти люди, – а среди них некоторые занимали очень высокое положение в обществе, – ценили комфорт ее дома настолько, что выбрали именно его для проведения своих отпусков. За столом Греви царило оживление. Эмильена предлагала им на выбор два вида савойского сыра. Мадам Вуазен читала газету, грызя сухарь. Господин Лопик требовал горчицы. Но Леонтина не слышала его. К счастью, Элизабет, которая обедала одна в уголке, остановила экономку и что-то сказала ей на ухо. Через две секунды господину Лопику принесли баночку горчицы.

Теперь Элизабет болтала со студентами, сидевшими за соседним столом. Они уже приступили к десерту, а мадам де Бельмон все еще ждала свой диетический антрекот. Поднялся клуб пара. Это принесли антрекот, широкий и тонкий, со следами решетки от гриля.

– Забирайте! – крикнул повар.

Обслуживание подходило к концу. Несколько сытых клиентов направились к холлу. Эмильена и Леонтина брали заказы на кофе. С победоносным видом шеф-повар вытирал лицо углом своего полотенца. Лицо Элизабет появилось в окошечке для передачи блюд:

– Мама, я не буду тебе нужна во второй половине дня?

– Нет. А что?

– Я хотела бы подняться на Рошебрюн вмести с Греви. Сейчас такая прекрасная погода! Я быстренько переоденусь!

Она присоединилась к семье Греви в холле. Антуан вычистил пепельницы и взбил подушки на креслах.

– Ну как? – шепотом спросил Жак, подойдя к девушке.

– Все в порядке, – ответила она. – Пока вы будете пить кофе, я приготовлюсь!

Он посмотрел ей в глаза с такой радостью, что она вдруг спросила себя, – не был ли он влюблен в нее?