Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Очень мило!

– Да, – сказал Кристиан. – У моего друга Бернара Шавеза отличный вкус.

– Он женат?

– Нет.

– Он живет один в такой шикарной квартире?

– А почему бы и нет?

– И он позволил тебе остановиться у него?

– Конечно! Мой друг уехал на месяц. Но это еще не все! Он оставил мне свою машину! Я смогу заезжать к тебе в Сен-Жермен…

Взволнованная подобным предложением, Элизабет не нашлась, что ответить, и резким движением сияла шляпу. Кристиан обнял ее и взъерошил ее волосы, лаская их и нашептывая:

– О Боже! Неужели вновь обретаю тебя?! Ты знаешь Элизабет, что ты такое маленькое необычное животное? Я со страстью думаю о тебе, когда ты далеко, но когда я вижу тебя, ты становишься для меня в тысячу раз желаннее, чем в моих грезах!

Он усадил ее в кресло, а сам встал перед ней на колени.

Она смотрела сверху вниз на загорелое лицо с глазами цвета морской волны. Его кадык резко выделялся над неестественно белым воротничком.

«Мне хочется, чтобы у нас был мальчик…» – подумала она вдруг.

– О чем ты думаешь, Элизабет?

– Смотрю на тебя.

– И что же дальше?

– Ты тоже, Кристиан, необычное животное!

Он повернул ее руку и поцеловал ладонь, нежную кожу запястья… Элизабет почувствовала, как спадает ее напряжение.

«Сказать ему сейчас? – подумала она. – Нет. Мне так хорошо!.. Я хочу быть счастливой!.. Ей казалось, что она произнесла эти слова про себя, но вдруг услышала собственный голос:

– Я хочу быть счастливой, Кристиан!.. После того как мы расстались, я жила лишь тобой! Дни тянулись так медленно… Я больше не могла ждать!

– Дорогая моя! – сказал он. – Я тоже словно сошел с ума от нетерпения. А теперь это кончилось. Надеюсь, ты устроишь так, чтобы мы могли видеться часто? Хорошо бы каждый день!

– Не знаю, – ответила она неуверенно, отвернув лицо.

Она опять входила в болото.

– Как это ты не знаешь? – спросил он. – Ты ничего не предусмотрела, ничего не придумала?

– Нет еще.

– Ну хотя бы завтра ты свободна?

– Да… может быть…

– В Париже ты кажешься какой-то таинственной, – тихо сказал он.

– Ты ошибаешься…

Ей хотелось закричать. Но на нее строго смотрел женский портрет без рта и без носа. Элизабет вздохнула:

– О, Кристиан! Мне так много надо тебе сказать!

– Да, девочка моя, – сказал он тихо, встав. – Ты должна мне все рассказать. Я люблю, когда ты мне все рассказываешь о себе!

Он потянул ее за руки. Она встала так медленно, словно в нее вселилось что-то тяжелое. А потом были губы Кристиана. Он долго и сладострастно целовал ее и, наконец, повел в спальню. Элизабет вошла в комнату фисташкового цвета, с задернутыми шторами. На низком широком диване, конечно же, не было покрывала из шкурок сурка, а лежал чехол из блестящего красновато-коричневого сатина.

Она ему еще ничего не сказала. Он отдыхал, лежа рядом с ней, удовлетворенный, держа в пальцах наполовину выкуренную сигарету. Она же по-прежнему ощущала в себе струящийся огонь, обжигающий, легкий и нежный. Сладостные ритмы еще продолжали отзываться в ее сознании. Ей не удавалось вырваться из этих чар. «Я полна им. Он думает, что отдалился от меня, но я его удержала. Он живет теперь во мне». Эта мысль восхитила ее. Элизабет склонилась над Кристианом и поцеловала его в висок, там, где начиналась граница волос. Губами она ощутила, как кровь пульсирует в его жилах. Ей казалось, что она пила из теплого источника.

– Ты счастлив?

– Думаю, что ты не сомневаешься в этом, моя глупышка! Наша встреча – единственная в своем роде, она – само совершенство!

Он повернулся и прижал ее обнаженное тело к своей груди так нежно, что Элизабет отбросила все сомнения:

– Кристиан!

– Да?

Солнечный луч, пробившийся в щель между шторами, осветил профиль его лица, шею, мускулистую волосатую грудь. Прижавшись к плечу этой античной статуи, Элизабет продолжила тихим голосом:

– Кристиан, любовь моя…

– Что?

– Я жду ребенка…

Слова прозвучали странно в этой никому из них не принадлежащей комнате. Устремив взгляд на Кристиана, она ждала его реакции с огромной надеждой. Но он лежал неподвижно, молчал, как бы мечтая о чем-то, даже не нахмурив лба. Сигарета продолжала дымиться в его пальцах. Он медленно поднес ее к губам.

– Ты не слышал? – прошептала она.

– Слышал, Элизабет, – ответил он.

– Ну и?.. Ответь мне. Ты доволен?

Кристиан посмотрел на нее спокойным взглядом.

– У меня нет никаких причин быть довольным, – вздохнул он. – То, о чем ты мне сказала – удручающе для нас обоих, в особенности для тебя!

– Но почему? – спросила она в полной растерянности. – Почему, Кристиан?

– Потому что, я полагаю, что будучи замужем, ты не можешь точно знать от кого этот ребенок, от меня или от твоего собственного мужа.

Он словно вылил на нее ушат грязной воды. Чуть не задохнувшись, Элизабет пробормотала:

– Но я это знаю, Кристиан! Я даже в этом абсолютно уверена! Этот ребенок от тебя!

Он затянулся сигаретой и, выпустив дым через нос, сказал:

– О Боже! Не будешь же ты уверять меня, что после того, как мы виделись с тобой в Межеве, между тобой и твоим мужем ничего не было, что он живет с тобой, как маленькое облачко?

Нервным движением Элизабет натянула простыню по самую шею. Услышанные ею слова оскорбили ее до глубины души. Да, она перешла от одной любви к другой, из одной постели в другую. Но если про себя она и могла согласиться, что подозрения Кристиана в чем-то оправданы, то никак не могла согласиться с тем, что нужно было так холодно выражать их. Аргументы, которые он привел, были слишком мерзкими, чтобы она могла признать их неоспоримыми. Против мужской правды, простой и резкой, стояла другая правда, которую Кристиан не мог понять, – женская правда, сложная, полная тайн и оправданий.

– Да ну же! – сказал он. – Будь со мной откровенной: я не ревнив. Для меня абсолютно естественно, что ты и твой муж…

Она сухо прервала его:

– Нет!

Эта ложь слетела с ее губ так естественно, что теперь она испытывала одновременно облегчение и стыд. Кристиан поднял брови, и на его лице появилась дьявольская улыбка, исказившая его:

– Вот это да!

Они помолчали.

– Значит, ты вышла замуж за импотента? – продолжал он.

Элизабет вздрогнула, ее охватил гнев, она хотела выразить ему свой протест, но вместо этого тихо сказала:

– Оставь моего мужа в покое, Кристиан, и не говори о нем.

– Однако о нем все же надо поговорить, – возразил он. – Если он импонент, как он отреагирует на твою новость?

– Я не сообщу ему этой новости, – ответила Элизабет, погрузив свой взгляд в глаза Кристиана. – Я уйду от него.

– Да, это решение вполне серьезное! Уйти от него. Это очень красиво! И что же ты будешь делать дальше?

– Вот я и пришла спросить тебя об этом, Кристиан.

Он встал, надел халат и сел на край дивана с задумчивым лицом, нахмурив брови.

– Дорогая моя, – сказал он наконец, – ты собираешься сделать огромную глупость. Раз ты спрашиваешь моего совета, то я отвечу тебе, что никогда не надо драматизировать подобные ситуации. Подумай только: из-за небольшой неприятности – поверь мне, это всего лишь неприятность! – ты собираешься испортить себе жизнь!

– Я испортила себе жизнь, выйдя замуж за Патриса! – воскликнула Элизабет. – Вернувшись к тебе, я восстановлю ее в полной гармонии и буду по-настоящему счастлива!

– Ты хочешь вернуться ко мне? Но каким образом?

– Я разведусь! Мы поженимся! И у нас будет ребенок…

Произнеся эти слова, она вдруг почувствовала, что этот план был трагически невозможным, как и возвращение к Патрису. Но вопреки голосу разума, ей хотелось ухватиться за это свое предположение, являющееся для нее последним шансом к спасению. Глаза Кристиана недобро сверкнули:

– Право, ты хочешь все усложнить, все разрушить вокруг себя. У тебя нет состояния и у меня тоже: как я могу жениться на тебе с теми грошами, которые я зарабатываю? А к тому же надо будет воспитывать ребенка!

– Вначале нам будут помогать мои родители, – неуверенно сказала Элизабет.

– И ты думаешь, что я удовлетворюсь этим, Элизабет? Все что угодно, но только не жалкое существование, ограничение себя во всем, лишь бы только не разрушение бедной семьи, которое легко предвидеть в такой ситуации. Я слишком люблю тебя, чтобы согласиться на то будущее, которое ты нам предлагаешь. Решение проблемы состоит совсем не в этом.

– Другого нет, Кристиан!

– К счастью, есть! Ты на каком месяце беременности?

Она покраснела, пораженная грубой прямотой этого вопроса, и прошептала:

– На третьем.

– Отлично. Тебе надо найти какой-нибудь предлог, чтобы уехать от мужа дней на десять. Ты можешь договориться с какой-нибудь подругой? Она пригласит тебя, скажем, в деревню, где нет телефона.

– Может быть, – ответила Элизабет. – Но к чему ты клонишь?

– Ты поедешь не к этой подружке, а в Женеву.

– В Женеву? – переспросила она. – Что за странная мысль! Что мне там делать?

– То, что запрещено французским законом, швейцарский закон терпит при некоторых условиях, – сказал Кристиан. – В Женеве я знаю отличную клинику. Один из моих друзей, парижский врач, даст тебе рекомендательное письмо к своему швейцарскому коллеге. За тобой будут ухаживать как за королевой. Придется немного потерпеть, зато потом никаких забот.

– Я не понимаю тебя, Кристиан, – сказала Элизабет сдавленным голосом.

Она всем сердцем почувствовала что-то страшное и боялась услышать продолжение. Кристиан взял ее за руку и сказал нежным убедительным голосом:

– Этот ребенок будет мешать нашей любви, Элизабет. Ты не имеешь права родить его!

Из всех ударов, которых она опасалась больше всего, этот был самым жестоким и незаслуженным. Она встретила его, не изменившись в лице. Чрезвычайная жестокость, невероятная простота этого предложения разоружали ее разум, который вначале готов был возмутиться. Втянутая в кошмар, она должна была принять его неизбежное развитие. У нее даже больше не было сил презирать Кристиана. Теперь она видела его таким, каким он был – способным околдовывать и развращать! Ничто не могло удержать его от стремления получать удовольствия. Там, где проходил этот человек, горела земля, растлевались души, со смехом растаптывались самые чистые помыслы. И она ждала от него ребенка! Элизабет с отвращением подумала, что в ее чреве росло маленькое чудовище, которое питалось ее кровью и было ее плотью. Второй Кристиан! За неплотно закрытыми шторами угасал день. Огонь зажигалки вспыхнул и погас. Кристиан зажег сигарету.

– Ну так ты поняла? – продолжал он.

– Да, – ответила она.

– Ты сможешь совершить эту поездку?

– Я попробую все устроить.

– Мы поедем вместе на машине Бернара.

– Я предпочла бы поехать одна.

– Нет, Элизабет! Я поеду с тобой.

– Зачем?

– Так будет вернее… – он закашлялся. – Ты будешь чувствовать там себя одиноко. Доверься мне!

Может быть, он боялся, что в последнюю минуту она переменит решение?

– Как хочешь, – сказала она, пожав плечами.

– Когда мы прибудем на место, я оставлю тебя. Ты будешь ждать меня в клинике. А затем я приеду за тобой и довезу до Парижа.

– Да, Кристиан.

С губы Элизабет слетали слова, но она не чувствовала их движения. Ее голова была как в тумане, тело ничего не ощущало.

– Относительно денег не беспокойся, – сказал Кристиан. – Я их где-нибудь раздобуду.

– Да.

– Ты позвонишь мне, как будешь готова?

– Да.

– Но, конечно, мы еще увидимся. Нам не надо так спешить! Я хотел бы побыть в Париже еще с неделю. Хочешь пить?

Она подумала: «Мне, наверное, следовало бы сохранить ребенка. Воспитать его самой». И тут же в голове возникла картина: расставшись с мужем, отвергнутая родителями, она живет в мансарде чужого дома – люлька рядом с кроватью, спиртовая горелка на туалетном столике, – просыпаясь с рассветом, оставляя ребенка на соседку, она бежит на работу, работает до изнеможения, обслуживая клиентов в большом магазине, экономит деньги на ползунки, пинетки, соски, стареет в одиночестве и лишениях, она видела, наконец, своего сына, ставшего уже взрослым: у него зеленые глаза, очень белые зубы и резкий нахальный смех. Все ее существо напряглось, говоря ей о том, что она заблуждалась. Эта жизнь была не для нее. «Ты не имеешь права родить его…» И опять Кристиан был прав. Значит, надо было соглашаться с чудовищным предложением, которое он сделал ей.

– Я спросил тебя, хочешь ли ты пить! – повторил Кристиан, протягивая ей стакан мутной жидкости, в которой плавали льдинки.

– Что это?

– Джин-фиц.

Пока она с жадностью пила, он снисходительно смотрел на нее:

– Любовь моя! Моя растерявшаяся девочка! На этом свете нет ничего страшнее болезней и смерти!

– Но ты ведь убиваешь! – с болью воскликнула она.

– Кого-то, кто еще не родился, – ответил он. – Это меняет постановку вопроса. Сколько женщин попадают в подобное положение! Представь себе, что если бы они рожали всех детей, которых зачали, на земле не хватило бы места для всего этого огромного потомства. Ну же… не думай больше об этом!

Он взял стакан из ее рук.

– Не думай больше об этом, – повторил он. – И улыбнись мне!

Кристиан сел рядом с Элизабет и обнял ее за плечи своей сильной рукой. Ей хотелось его оттолкнуть, но его тепло притягивало ее. В той степени отчаяния, в котором она сейчас находилась, все было лучше, чем одиночество.

Осмелится ли он поцеловать ее? Она испугалась этой мысли, но потом сама стала страстно желать этого. И чем больше она презирала себя за желание, которое он вызывал в ней, тем меньше было у нее сил сопротивляться ему. С какой-то бешеной страстью она погружалась в желание и стыд. Да, они – два животных, которые ищут друг друга и находят. Одной рукой он обнажил ее грудь, и ласка доставила ей неизъяснимое удовольствие. Она уже была готова отдаться. Ее ноги шевелились под простыней.

– Дорогая, – прошептал он, – как я люблю тебя!

– Замолчи! – приказала она ему гневным голосом.

Элизабет обняла его обеими руками за шею и с силой притянула к себе, чтобы не видеть его, чтобы забыть обо всем.

Было без четверти девять, когда Элизабет вернулась в Сен-Жермен. Машину слегка тряхнуло, когда она переезжала бордюр, отделяющий тротуар от центральной аллеи сада. Когда спет фар осветил фасад большого дома, на его пороге появился Патрис. Мази и мадам Монастье вышли следом за ним с белыми лицами, освещенными светом фар. Элизабет выключила двигатель, вышла из машины и быстрым шагом направилась к крыльцу.

– Боже мой! Элизабет, что с вами случилось? – воскликнула Мази. – Мы просто умирали от беспокойства!

– Прошу извинить меня, – тихо ответила Элизабет. – Я слишком задержалась.

– У вас, вероятно, сломалась машина? – спросила мадам Монастье, увлекая ее в гостиную.

Элизабет взглянула на Патриса. Тот стоял молча, держа руки в карманах и опустив голову.

– Да, – ответила Элизабет. – Была поломка… Глупая, конечно, поломка.

– Что-нибудь случилось с мотором? – предположила Мази.

Элизабет не приготовила ни предлога, ни оправдания. Она вернулась домой как лунатик, увлекаемая событиями, ход которых она не могла контролировать.

– Да там стартер… стартер заклинило, – сказал она на всякий случай.

– Вы отремонтировали его у механика? – спросила Мази.

– Да.

– В Париже?

– В Париже.

– Ну слава Богу! – вздохнула мадам Монастье. – Вот видишь, Патрис, ты был прав.

– Конечно, – буркнул он.

– Когда Глория сказала Патрису, что вы выехали более часа тому назад, он сразу же подумал, что у вас произошла какая-то поломка, – заявила Мази, взяв за руку внука.

– Да, – сказал Патрис. – В девятом часу все начали волноваться, и я позвонил Глории. Она нас немного успокоила…

Глаза на его совершенно спокойном лице явно что-то скрывали. Конечно, Глория ответила ему, что не видела Элизабет во второй половине дня. Но он никому не сказал об этом, оставив мать и бабушку в беспокойстве о молодой беременной женщине, затерявшейся ночью на дороге. Теперь Элизабет придется изображать невинность перед Мази и мадам Монастье. Лгать и лгать, лгать из вежливости, жалости, любви.

– Я просто как выжатый лимон! – сказала Элизабет.

– Ах! – воскликнула мадам Монастье. – Какая неосторожность отправиться в столь дальний путь в вашем состоянии. Во всяком случае, это так утомительно ездить в Париж на чай! Кругом много народу!

– О, очень много! – сказал Элизабет, и кровь прилила к ее щекам.

Патрис наблюдал за ней критическим взглядом, как бы желая оценить ее актерские способности.

– Наверное, одна молодежь?

– Да.

– Вы расскажите нам…

– Конечно, мама, – сказала Элизабет. – Но сначала я хочу переодеться и причесаться.

– Не спешите, дитя мое, – сказала Мази. – Мы подождем вас, а потом сядем за стол.

Патрис пошел с женой в маленький домик и проследовал за ней в ее комнату. Элизабет сняла шляпку, села на стул и подняла голову. Она была готова к любым оскорблениям.

– Где ты была? – спросил Патрис, закрыв за собой дверь.

– Я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать, – прошептала она усталым голосом.

Он вздрогнул, и глаза его засверкали:

– Это было бы слишком легко, Элизабет! Я звонил Глории! Она не видела тебя. Она даже никого не приглашала на чай. Она собиралась пригласить гостей только на следующий понедельник.

– Это правда, Патрис.

– Значит, ты солгала мне?

– Да, Патрис, – тихо ответила она.

– Зачем?

– Я потом тебе объясню.

– Нет. Ты должна все рассказать сейчас! Ответь мне, Элизабет, что произошло? Чем ты занималась весь вечер?

Элизабет посмотрела на мужа умоляющими глазами:

– Оставь меня. У меня нет сил. Ты же видишь!

– Ну расскажи хотя бы в двух словах.

Она покачала головой.

– Завтра, завтра, Патрис.

– Ты беспокоишь меня, Элизабет. Видимо, тебе действительно есть за что упрекать себя, если ты не можешь признаться мне в этом прямо.

– Ничего серьезного. Все очень хорошо.

– Ты не больна?

– Нет.

– Может быть, ты несчастна? Посмотри на меня.

Элизабет посмотрела ему в глаза, в которых было столько смиренной мольбы. Она страдала из-за него, так же как и из-за себя. Ей хотелось высказать ему всю правду, немедленно, прямо здесь, в этой комнате, чтобы как можно быстрее покончить со всем этим страданием. Прорвать нарыв! После этого она бы успокоилась.

Патрис по-прежнему ждал ответа на свой вопрос. У него было такое нежное лицо! Лицо жертвы. Она не могла нанести ему последний удар. Он повторил:

– Ты несчастна?

– Нет, Патрис, – ответила она уставшим голосом.

– Ты любишь меня?

– Да… Но только оставь меня… Пойди к Мази и к маме и скажи им, что я так устала, что легла в постель, отказавшись от ужина.

– Тогда я остаюсь с тобой.

– Нет, мне нужно побыть одной.

– Не слишком ли долго ты была одна сегодня вечером?

– О, Патрис! Избавь меня от упреков! Уходи, пожалуйста! Завтра мы поговорим об этом.

– Тогда поцелуй меня…

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но она уклонилась, и он наткнулся на ее щеку. Удивленный, он медленно выпрямился, молча, с упреком взглянул на жену и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Элизабет рухнула поперек кровати. Слезы душили ее. Ей хотелось позвать кого-нибудь на помощь.

– Патрис! Патрис!

Она услышала лай Фрикетты, кружившей вокруг дома. Но у нее не хватило сил встать, чтобы открыть дверь собачке.

«Это письмо причинит тебе сильную боль, Патрис. Ты чудесный человек и мне хотелось бы прожить с тобой всю жизнь. Но я поняла, что не имею на это права. Я слишком уважаю тебя, чтобы продолжать обманывать и впредь. Да, Патрис, я была неверна тебе. Я солгала тебе, твоей матери, Мази, в надежде, что однажды смогу порвать с человеком, который оторвал меня от тебя, и снова стать такой, какой я была в начале нашего брака. Но я больше не в силах продолжать эту игру. Я уезжаю. Я уезжаю совершенно несчастной и в полном отчаянии. Я оставляю всех тех, кого я так нежно люблю, чтобы последовать за ничтожным ужасным человеком, от которого я жду ребенка. О, Патрис, если бы ты знал, как я поверила в нашу любовь, если бы ты знал, как я страдаю из-за того, что погубила ее! Может быть, это наказание Господне? Мне страшно. Надо покончить с этим. Поцелуй маму и Мази. Какое воспоминание останется у них обо мне? Позаботься о Фрикетте. Я не могу взять ее с собой. Прощай, Патрис!

Элизабет».

Она перечитала письмо, вложила его в конверт, надписав «Патрису». Квадрат белой бумаги четко вырисовывался на коричневом дереве стола. Было десять часов утра. В маленьком домике было чисто, тихо и солнечно. Ветка плюща свисала перед окном. Канарейки прыгали и чирикали в своей клетке. Несмотря на мольбу мужа, она еще не рассказала ему, где провела вечер накануне. Разгневанный, он покинул ее после завтрака и сел за работу в гостиной. Мази и мадам Монастье, наверное, вязали в библиотеке. Одна – пинетки, другая – детскую распашонку голубого цвета. Сейчас был подходящий момент для отъезда. Смена белья и несколько предметов туалета были уложены в небольшой чемодан из рыжей кожи. Элизабет не хотела брать с собой ничего другого. Брошка Мази и кольцо, подаренные ей при помолвке, останутся лежать в шкатулке. Она медленно огляделась в этой комнате, которую она обустроила для счастливой жизни и которая скоро, без сомнения, придет в запустение. Каждая вещь стояла на своем месте. Элизабет оставляла все в полном порядке. Этот солнечный луч на натертом до блеска паркете… У нее защемило сердце. Переступив порог, она поставила свой чемоданчик перед дверью и направилась к большому дому. Фрикетта, гулявшая в саду, бегом пересекла площадку и бросилась в ноги своей хозяйки.

– Ну-ну! – тихо успокаивала ее Элизабет.

Собака, вероятно, копала норку в саду, потому что ее нос был весь в земле. Она радовалась, глаза ее блестели, грязный язычок свисал из пасти.

– Сиди здесь! Ты слишком грязная и тебя нельзя пускать в дом, – сказала Элизабет, шагая по ступенькам подъезда.

Фрикетта села на первую ступеньку. Звуки рояля разносились по всему дому. Это была слезная жалоба, бесконечное монотонное рыдание, ритм которого Патрис отбивал ногой. Неужели это было его сочинение? Может быть, ей было бы лучше не видеться с ним? Но страдание, которое она должна была вынести из этой последней встречи, было почти необходимым для завершения ее жертвы.

Элизабет открыла дверь: мадам Монастье читала Мази газету. Напудренная, затянутая в корсет, с многочисленными цепочками на груди, старая дама боролась с дремотой. При виде Элизабет взгляд ее прояснился.

– Не беспокойтесь, – тихо сказала Элизабет. – Я еду, чтобы сделать несколько покупок в городе.

Как всегда, доверяя ей, обе дамы улыбнулись. Ей захотелось поцеловать их, но она сдержалась, едва не расплакавшись. Выслушав их советы, которые были обращены как бы к другой, оторвавшись от всего, что она разрушила, Элизабет быстро вернулась в коридор. Серые эстампы на стенах указывали ей дорогу. Вот одна дверь, вторая, вот и гостиная с бархатными занавесками бутылочного цвета. За закрытой дверью гремел рояль. Она вошла. Патрис сидел к ней спиной. Он ударял по клавишам с яростью маньяка. Ногой он нажимал на педаль до самого пола. Вдруг он перестал играть и положил руки на колени.

– Патрис! – окликнула она его.

Он повернулся на своем табурете, бросил на жену недовольный взгляд и проворчал:

– В чем дело?

– Я ухожу.

– Куда?

– Купить корм для птиц, – сказала она.

Это будет ее последняя ложь Он печально посмотрел на нее в упор. Он все еще верил ей. Несмотря ни на что, он все еще надеялся, что ей не в чем упрекнуть себя.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросил он.

– Нет, Патрис.

Наступила такая напряженная, такая болезненная тишина, которую Элизабет не смогла бы выдержать, не упав в обморок, если бы она не знала, что приближался конец ее мучению.

– До свидания, – сказала она.

Он не ответил. Элизабет вышла из гостиной и закрыла за собой дверь, отрезая путь к человеку, который еще некоторое время останется в неведении о своем несчастье. Он снова заиграл, но на этот раз нежную, почти успокаивающую мелодию. Фрикетта ждала хозяйку у подъезда. Элизабет схватила ее в охапку и, сильно прижимая к груди, покрыла поцелуями и слезами, высказав ей этим самым все свое горе, которое вынуждена была скрывать от других.

– Фрикетта! Моя Фрикетта! Прости! – простонала она.

В ответ собака лизала ее, вздыхая и повизгивая. Не выпуская из рук свою пушистую ношу, Элизабет пересекла сад с шелестящими деревьями и веселыми лужайками. Мир преображался по мере ее продвижения. Дорожная сумка ждала ее у двери домика. Она поедет в Париж поездом, остановится в какой-нибудь гостинице, позвонит Кристиану, попросит сразу же отвезти ее в Женеву. А потом? Потом все будет черным, грязным, отвратительным. Она нагнулась, чтобы взять сумку. Фрикетта спрыгнула на землю. До ворот было не более десяти шагов. Элизабет прошла очень быстро. Она не осмеливалась обернуться. Может быть, кто-нибудь наблюдал за ней из окна большого дома! Патрис? Его мать? Мази? Старая и молодая Евлалии? Еще раз она потянулась всей своей искалеченной любовью к этому дому, где скоро никто не осмелится произнести вслух ее имени. Потом, словно испугавшись, что ее разоблачат, вернут в последний момент домой, она выбежала на улицу и закрыла железную калитку. Удар калитки отозвался в ее сердце острой болью. Все было кончено.

Черный собачий нос просунулся между прутьями изгороди. Жалобный лай стал еще громче. Вытянувшись на земле, Фрикетта пыталась разглядеть, куда уходила ее хозяйка.