Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА IX

На другой день Элизабет вышла из своей комнаты в девять часов, нашла отца в буфетной перед большими кусками сливочного масла, которые только что принесли Куртуазы.

– Мама еще не вставала? – спросила она отца, поцеловав его в щеку.

– Нет. А что?

– Скажи ей, что я пошла на Рошебрюн.

– Довольно странно. Обычно ты ходишь кататься после обеда.

– При весеннем солнце плохо кататься во второй половине дня. Только утром теперь бывает хороший снег.

– Ну хорошо, – сказал отец. – Кстати, ты там можешь встретить клиентов. Мсье и мадам Сильвестр ушли минут десять назад. Если ты поторопишься, то догонишь их на станции канатной дороги.

– Ладно! Пока, папа.

Она побежала за лыжами в кладовую Антуана, водрузила их на плечо и пошла по дороге на Лади. Бессонная ночь, которую она провела, вернувшись с фермы, только усилила ее нетерпение.

Она была в таком замешательстве, что не смогла бы дождаться трех часов до встречи с Кристианом. Кабина фуникулера поднималась в голубое небо. Лыжники в разноцветных костюмах сновали вокруг станции канатной дороги. По склону на санках с восторженными воплями и визгом катались дети. Санки переворачивались, и все смеялись. Но Элизабет ничего не замечала вокруг. Ярче, чем солнце, в памяти вспыхивали совершенно невероятные картины. Она снова стояла перед окном и видела, как при тусклом свете свечей двигаются какие-то фигуры, словно в кошмарном сне. В конце заснеженной тропинки наконец-то показалась ферма. Ставни были закрыты. Наверное, Кристиан еще спал. Элизабет воткнула лыжи в снег перед домом, вошла в широкий коридор и постучала в дверь его комнаты. Один раз, второй. Никакого ответа. Она постучала сильнее, За дверью послышался тихий шорох, потом шаги. Наконец Кристиан спросил хриплым со сна голосом:

– Кто там?

– Это я, – тихо ответила девушка. – Открой!

Кристиан приоткрыл дверь, взглянул на Элизабет, вышел в коридор, прикрывая за собой дверь. Он накинул свой халат и теперь завязывал на нем шнур. Лицо его было помятым, глаза мутными и усталыми, он был небрит:

– Что случилось, малышка? Мы же договорились на три часа дня.

– Мне надо было немедленно поговорить с тобой, – ответила она.

– Это так серьезно?

– Очень серьезно, Кристиан. Идем в комнату.

Он покачал головой и сказал:

– Нет, Элизабет. Сейчас я не могу принять тебя.

– Почему?

– Гости ушли слишком поздно. В доме все перевернуто вверх дном. Я не хочу, чтобы ты видела это!

– То, что я увижу утром, вряд ли будет хуже того, что я видела этой ночью, – сказала она с вызовом.

– Этой ночью?

– Да. Я приходила и все видела в окно.

Он прыснул со смеху.

– Вот это да! Но почему же ты не вошла?

– А ты хотел, чтобы я вошла и была вместе с этими ужасными людьми?

Правой рукой он привлек ее за талию и шепнул на ухо:

– Бедняжка! Ты права. Тебе нельзя было находиться среди них. Я сам понял это, когда увидел, как они пьют, развлекаются… А ты такая чистая, такая невинная!

Элизабет протянула руку к дверной ручке, но Кристиан остановил ее и сказал более твердым тоном:

– Нет, Элизабет.

– Как это нет?

– Я же уже сказал тебе, что это невозможно.

– Из-за беспорядка? Плевать мне на беспорядок! Если бы ты знал, как мне надо побыть рядом с тобой после этой ужасной ночи!

На Элизабет нахлынула волна острой нежности. Она прижалась к Кристиану и дотронулась губами до его шершавых щек, до костистого подбородка, до губ, которые приоткрылись словно для поцелуя. Но она услышала его серьезный голос:

– Глупышка! Не думай об этом. Возвращайся домой и приходи в три часа. И ты увидишь, как мы будем счастливы.

Говоря это, он тихонько оттеснял ее в выходу. Шаг за шагом. Положив руку на плечо, как старику Рубильо, когда тот приходил требовать свои деньги. Это произошло так же внезапно, как удар молнии. Элизабет взглянула на Кристиана. И вдруг, не раздумывая, оттолкнула его, побежала назад и открыла дверь. Она так быстро это сделала, что он едва успел схватить ее за рукав куртки. Она ударила локтем в пустоту. Куртка натянулась и затрещала. Но Элизабет была уже в комнате. Она попыталась сориентироваться в темноте. Кристиан вбежал следом за ней.

– Уходи, Элизабет!

Его голос задрожал. Девушка сделала шаг вперед и наткнулась на пустую бутылку. Другие бутылки кучей валялись перед камином. В нос ударил запах вина, табака и каких-то духов. Со стены сияли три позолоченных нимба. На стуле валялась одежда. Вот и кровать.

– Уходи! – повторил Кристиан.

Элизабет вздрогнула, в голове стало сразу пусто: на подушке лежала женская светлая голова. Нижняя часть была прикрыта простыней. Франсуаза Ренар спала. Из-под простыни виднелось обнаженное плечо. В кромешной тишине Элизабет услышала, как скрипнул пол. Повернув голову, она увидела Кристиана, подзывавшего ее рукой, подававшего знак выйти. Но она не двигалась с места. Тогда он подошел к ней на цыпочках. «Чтобы не разбудить другую!» – Гнев захлестнул Элизабет с грохотом водопада. Она была вне себя, ее всю трясло. Она силилась что-то сказать, но не могла.

Тогда она занесла руку и влепила Кристиану пощечину, потом другую с такой силой, что удар отдался в ее лопатке. Кристиан и глазом не моргнул. Его губы расплылись в насмешливой улыбке. Тогда она еще раз ударила его по щеке. Легкий крик раздался в глубине комнаты: от звука пощечин проснулась Франсуаза Ренар. Сидя в постели, она прикрывала обнаженную грудь. На ее шее висело жемчужное ожерелье, на пальцах сверкали драгоценные кольца. Элизабет выскочила из комнаты, пробежала по коридору и, оказавшись в ослепительном пространстве, скатилась вниз по тропинке. Кто-то бежал следом за нею. Кристиан! Да как он осмелился? Она ускорила бег. Но ее ноги постепенно стали слабеть, она задыхалась. Вскоре он догнал ее, схватил за талию, и они оба упали в снег. Она лежала на спине, обхватив себя руками. Он схватил ее за запястья, развел ее руки и прижал к земле. Стоя на коленях между ног Элизабет, Кристиан склонил над ней лицо с выражением беззаботной радости. Он всегда смотрел на нее так, когда желал ее. Он тяжело дышал, раздувая ноздри. Не в силах оторваться от земли, она ощущала, как острую боль, желание кусаться, царапаться и плеваться. Он сказал, задыхаясь:

– Дурочка! Что ты себе воображаешь? Эта женщина ничего не значит для меня, а я для нее. Разве это в счет, если вот так переспишь иногда? Бывают моменты, когда нельзя отказать. Франсуаза потрясающе великодушна… И кроме того, я так давно ее знаю… Но мы с тобой – это совсем другое дело! Я люблю тебя! Даже сейчас, когда ты зла как фурия. – Кристиан склонялся к ней все ниже и ниже, обдавая своим теплом, своим дыханием. Элизабет сжав зубы замотала головой из стороны в сторону, не скрывая своего отвращения. Но он, словно играя, следовал ее движениям. Несколько раз она чувствовала его жадные губы на своих щеках, на подбородке, на шее. После каждого поцелуя она испытывала дикое бешенство. Оскверненная, униженная, побежденная, она корчилась на снегу. Сколько времени она сможет так сопротивляться? Силы оставляли ее. Элизабет закрыла глаза. И вдруг почувствовала себя свободной. Кристиан отпустил ее руки и выпрямился во весь рост. Она видела, как он стоял над ней с искаженным лицом и зелеными немигающими глазами. Тогда она резко вскочила на ноги. Он не двигался с места. Она побежала к дороге на Лади.

Кристиан долго смотрел ей вслед, потом пожал плечами и медленным шагом вернулся в дом.

Франсуаза встретила его громким смехом. Прислонившись к подушке, она расчесывала свои волосы:

– А она драчлива, твоя малышка! Еще немного и она снесла бы тебе голову, Надеюсь, ты проучил ее?

– Нет еще.

– Признайся, что тебе неприятно было, когда она ударила тебя. Неужели эта бедная девочка влюблена в тебя?!

– Да. И это все осложняет.

– Почему? Разве это не взаимно?

Кристиан не ответил. Ему было досадно, что Элизабет ворвалась к нему в комнату, и он думал о возможных осложнениях из-за этого происшествия.

– Я шучу, лапочка, – продолжила Франсуаза. – Дай мне, пожалуйста, мою сумочку и приоткрой ставни, а то мне плохо видно как наносить грим.

– Он молча исполнил ее просьбу. Пожелтевшее, помятое лицо Франсуазы осветилось утренними лучами.

– Не смотри на меня! Я, наверное, ужасно выгляжу! – воскликнула она. Кристиан зажег сигарету, сел на табурет перед камином и стал разводить огонь. Сухие щепки сразу загорелись. Подкинув еще два полена на раскаленные угли, он отвернулся. Франсуаза подкрасила ресницы маленькой щеточкой. Во время этого занятия лицо ее удлинилось, рог раскрылся, а глаза стали словно слепые.

– Она была девственницей? – спросила она вдруг.

Кристиан секунду поколебался и ответил:

– Да. А что?

– Это потрясающе! Расскажи…

– А тут нечего и рассказывать.

– Как это нечего? Я уверена, что это чудесно для такого мужчины, как ты, сделать из девочки женщину, открыть ее для себя… Она послушна и хороша в постели?

Трещали поленья, разгораясь все сильней. Франсуаза убрала свою щеточку и провела по губам помадой.

Кристиан вздохнул:

– Она поражает меня каждый раз.

– Порочна?

– Нет.

– Это, должно быть, тебя и возбуждает!

– Может быть. Когда я с ней, у меня такое впечатление, что я держу в руках все, что дышит, что живет на этом свете…

– Ты не собираешься сделать ей ребенка?

– Господь с тобой!

– А жениться на ней?

– Об этом не может быть и речи.

– Ну тогда ты меня успокоил. А то я вижу, что ты по уши врезался. Наверное, в глубине души ты проклинаешь меня за то, что я осталась с тобой этой ночью!

– Нет, – ответил Кристиан. – Это даже к лучшему. Пора уже, чтобы она поняла, привыкла и согласилась любить меня таким, каков я есть…

– Неисправимый гуляка, аморальный тип.

– Вот именно!

– Ты прав. Ты ничего не выиграешь, поддерживая иллюзии молодой девушки. Значит, с этой стороны никаких сожалений. И с другой, надеюсь, тоже?

– С другой?

– Ну да! Ведь нам с тобой было неплохо в этой постели? Или ты уже не помнишь.

Он заставил себя улыбнуться:

– Ну конечно же, я помню!

– А ты сравниваешь?

– Ты дурочка!

– Я не спрашиваю тебя, что ты предпочитаешь. Все равно соврешь. Отвернись, я встаю…

Кристиан подошел к окну. Увидел снежный склон и огромное голубое небо. Он потянулся. Мысли его вернулись к Элизабет. Чувствуя, что она ускользает от него, она показалась ему вдвое желаннее. Она была редкой вещью, которую рано или поздно какой-нибудь идиот уведет у него. Он не любил расставаться с предметами или существами, которых он выбирал сам, по своему вкусу, чтобы украсить ими свою жизнь. Но как убедить эту взбунтовавшуюся девчонку вернуться к нему?

– Я вижу, ты огорчен! – сказала Франсуаза, положив ему руку на плечо.

Она оделась. Солнечный луч скользнул по ее светлым волосам. Только что подкрашенные губы сладко пахли. Кристиан понюхал ее, поцеловал в висок и проговорил:

– Эта история смешна! Забудем о ней!

– Наоборот, поговорим о ней! Ты напрасно беспокоишься, Крис! Ты найдешь ее, эту дикарку. Но даже если ты ее и не найдешь, велика ли беда? Есть другие. Через две недели мы поедем в Канны. Клянусь, что там ты найдешь себе развлечение!

Если надо, я буду твоей нянькой!

– Ты мне больше нравишься в другой роли, – сказал Кристиан, поцеловав кончики ее пальцев.

– Смотрите-ка! А если я больше не захочу? Если я тоже оскорбилась оттого, что ты меня обманываешь? А если бы я дала тебе пощечину?

Она подняла руку, как бы желая ударить его, но вместо этого нежно погладила Кристиана по щеке. Он позволил это сделать, стоя перед ней с озабоченным видом и глядя в пол.

– Ты позавтракаешь со мной, лапочка? – спросила она.

– Нет. Спасибо, – ответил он.

– Тогда приходи обедать.

– Возможно, приду.

– Мы будем одни. До вечера! И еще раз говорю тебе браво за твою комнату. Эта атмосфера савойской фермы так приятна. Вчера Сюзи и Жан-Марк просто обалдели от нее!

Когда она ушла, Кристиан побрился, умылся, тщательно оделся и вышел на порог. Лыжи Элизабет стояли перед домом, воткнутые в снег.

Переходя от стола к столу, Элизабет машинально вставляла в вазочки три гвоздики и две веточки аспарагуса. Вернувшись с фермы, она терпеливо выслушала упреки матери за то, что пошла на Рошебрюн, а не на рынок за цветами, как каждую субботу. В ее отсутствие за цветами сбегал Антуан и, конечно же, купил цветов второго сорта! Элизабет смотрела на розовые помятые лепестки гвоздик и подумала, что они похожи на старых кокеток. Ведь находились же люди, которым нравились полуувядшие цветы и зрелые женщины легкого поведения! Она с такой силой поставила пазу на стол, что капли воды брызнули из нее на скатерть. У нее дрожали руки. Гнев сдавливал грудь. Элизабет подошла к столику у большого окна, на который надо было поставить вазу. Делая букет, она невольно посмотрела в окно и силы покинули ее: к гостинице шел Кристиан. На нем был черный лыжный костюм и красный шейный платок. На плече он нес две пары лыж: свои и Элизабет. Не думая о последствиях своего поведения, она выбежала из столовой, пробежала через холл, толкнула клиента и, едва извинившись перед ним, выскочила на крыльцо в тот самый момент, когда Кристиан ставил ногу на первую ступеньку.

– Зачем вы пришли сюда? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Я принес твои лыжи, – сказал он спокойно. – Видишь, я поставил их около стены.

– Немедленно уходите!

– Только после того, как позавтракаю, Элизабет!

Он медленно поднялся к ней. Она посмотрела ему прямо в лицо и прошептала:

– Бесполезно настаивать. Вы все равно сюда не войдете!

Он остановился, опустив руки, с насмешливой улыбкой на губах:

– Ты не позволишь мне?

– Нет.

– Перед всеми?

– Перед всеми, клянусь вам! Даже перед родителями. Если надо будет, я закричу. Мне уже все равно. Уходите!

Кристиан покачал головой. Глаза его погрустнели.

Он вздохнул:

– Ну что ж, Элизабет. Я не буду врываться в твою дверь. Только ты пожалеешь о своем отказе. Ты пожалеешь, потому что все еще любишь меня, не подозревая об этом. Ты думаешь, что презираешь меня, а сама любишь. Ты будешь любить меня всю жизнь…

Пятясь назад, он спустился сначала на одну, потом на другую ступеньку, не сводя с нее глаз, словно желая загипнотизировать ее, затем повернулся к ней спиной и решительным шагом направился к дороге. Элизабет простояла на крыльце несколько секунд, абсолютно ничего не чувствуя. Ее победа удивила ее. Красный платок удалялся. Она прижала руки к груди. Ей не хватало воздуха. Слезы душили ее. Чтобы успокоиться, она обошла вокруг гостиницы, глубоко вдыхая воздух при каждом шаге. Когда она вошла в холл, ее мать разговаривала с клиенткой. Увидев дочь, Амелия остановила ее:

– Элизабет! Я как раз тебя искала! Объясни, пожалуйста, этим господам по какой дорожке им надо спуститься, чтобы попасть с горы Арбуа на Сен-Жерве.

Элизабет пустилась в объяснения, но ей казалось, что ее голос раздавался откуда-то издалека, как эхо. Сцена с Кристианом на крыльце не привлекла ничьего внимания. Амелия, видимо, была занята в буфетной, в то время как ее дочь переживала один из самых тяжелых моментов в своей жизни. Пьер спустился в подвал за яйцами. Пансионеры с нетерпением ждали, когда наступит час завтрака. При всеобщем безразличии Элизабет дала выход своему отчаянию. Леонтина пришла за Амелией, которую ждал шеф-повар. Подошла маленькая группа спортсменов. Все они были слишком возбуждены, громко говорили и смеялись. У всех покраснели носы от весеннего солнца. Мадам Монастье вернулась с прогулки с порозовевшим лицом, держа куртку в руке. Она подошла к девушке:

– Какая жара! Если такая погода постоит еще несколько дней, то снег должен скоро растаять!

– Что вы, мадам, – ответила Элизабет нехотя. – Снег еще обязательно выпадет, и можно будет кататься до конца месяца.

– Я этого вам от души желаю! Ваша мама сказала мне, что вы просто мастер по лыжам!

Элизабет заставила себя улыбнуться. Этот разговор раздражал ее, но ей пришлось из вежливости поддерживать его.

– О! Если послушать маму, то я всех обгоняю на лыжной трассе! Хотя она вряд ли видела в этом году хоть один спуск.

– Но она так занята, – ответила мадам Монастье, усаживаясь в кресло. – Ей приходится так много работать. Надеюсь, что по окончании сезона она отдохнет. Вы знаете, я нахожу Амелию такой очаровательной! Мы с ней очень подружились!

Мадам Монастье понесло. Было невозможно ее остановить и отойти от нее.

– Я сказала вашей маме, что мне очень хотелось бы принять вас у себя, в Сен-Жермене, когда вы приедете в Париж, – продолжала она.

– С удовольствием, мадам.

– Вы знаете Сен-Жермен?

– Нет.

– О! Это прелестный старинный уголок, прилегающий к сказочному лесу.

Элизабет почувствовала досадную слабость. Эта женщина разговаривала с ней заботливо и ласково, как с невинной девушкой! Значит, были еще на этой земле такие деликатные и симпатичные люди? Хлопнула дверь. Уж не Кристиан ли решил вернуться? Нет. Слава Богу! Вошла клиентка с вспотевшим лицом, блестящими глазами и с комочками грязного снега на ботинках.

– Интересно, что сейчас делает Патрис? – сказала мадам Монастье. – Вот уже несколько дней он по утрам долго валяется в постели!

Элизабет с трудом расслышала ее, тихо предположила:

– Может, он работает?

– Сомневаюсь. В эти дни он был перевозбужден из-за своего сочинения. Потом ни с того ни с сего взял да отказался от него. Мне бы хотелось, чтобы он был более последовательным, более смелым и уверенным в себе.

– Да-да, – рассеянно пробормотала Элизабет.

Ей не хотелось больше ни о чем вспоминать. Но помимо своей воли в мыслях она то и дело возвращалась к ласкам Кристиана. Потом с ужасом она стала воображать себе, как он целует Франсуазу, раздевает ее, кладет голую в их постель…

– Я рада, что вы разделяете мое мнение, – сказала мадам Монастье. – Вам нравится как он играет?

– Очень, мадам.

– Особенно, когда он импровизирует, это прекрасно!

Два тела, ласкающие друг друга, лежа в темноте. Как Кристиан мог испытать с другой удовольствие, которое, как она думала, только она одна могла ему доставить? Сколько раз он обманывал он со своей бывшей любовницей?

– У него большие способности к композиции, но он не хочет согласиться с этим, – продолжала мадам Монастье.

– Да, когда ему говорят о его таланте, он не слушает.

Элизабет пыталась вспомнить все те дни, когда Кристиан говорил, что будто бы он занят. Она подсчитывала, сколько раз он ей солгал.

– Вы уже говорили ему, что у него талант? – спросила мадам Монастье.

– Конечно, мадам.

– Тогда, клянусь, что он послушал вас! Как он, вероятно, был счастлив! Он так вас любит!

Элизабет вздрогнула от отвращения. Значит, этот человек пришел к ней в дом, лег в ее постель после того, как обладал другой женщиной! Поставленная перед очевидным фактом, она почувствовала себя морально растоптанной, запачканной, оплеванной.

На лице мадам Монастье появилась лукавая улыбка:

– Ну вот и он, наконец! И ты только сейчас встал, Патрис?

– Я встал давно, – ответил он, поцеловав мать. – Просто я читал…

– В такую погоду? Это же преступление! Я уже успела пройтись, позавтракать и нагулять аппетит!

Патрис пожал руку Элизабет и сказал:

– Ты права, мама. Но что ты хочешь? Я не создан для зимних видов спорта…

– Но ты все-таки любишь снег?

– Зато снег меня не любит.

– Что за странная мысль! Теперь, когда ты поправился, тебе надо брать уроки катания на лыжах, не так ли, Элизабет?

– Конечно, мадам…

– Ну и хорошо же я буду выглядеть! У меня нет абсолютно никаких способностей. Да и возраст уже не тот.

– Двадцать шесть лет? Да ты шутишь!

Он опустил голову, как бы выражая смирение с тем, что его никто не понимает. И тут Элизабет прошептала ему:

– Хотите, чтобы я вас научила, Патрис?

Он поднял голову, и искра благодарности зажглась в его печальных глазах:

– Вы это серьезно?

Элизабет и сама не знала, почему предложила ему это, и теперь почти сожалела, что поступила так легкомысленно. Но отступать уже было нельзя.

– Конечно, – ответила она, улыбаясь.

Амелия вышла из буфетной и с любезным видом прошла между клиентами, собравшимися в группы.

– Ну, если моим инструктором будет Элизабет, то я согласен, – весело проговорил Патрис.

– Я ловлю тебя на слове, – сказала мадам Монастье. – Когда первый урок?

– Вы свободны сегодня во второй половине дня, Элизабет? – спросил Патрис.

Она с минуту поколебалась, подумала об абсолютной пустоте своей жизни и ответила твердо:

– Да, Патрис.

Он хлопнул себя по лбу:

– Но у меня же нет лыж!

– Антуан одолжит вам пару, – сказала она.

Мадам Монастье обратилась к Амелии и сказала звонким голосом:

– Вы слышали, дорогой друг? Ваша дочь открывает лыжную школу.

Амелия взглянула на Элизабет и сказала с улыбкой:

– Это отличная новость!

Леонтина широко распахнула дверь. Словно подхваченные воздушным потоком, клиенты начали подниматься с кресел и направляться в столовую, ярко освещенную солнцем. Треть столов уже пустовала, но Элизабет и на них поставила вазочки с цветами. Сидя на своем обычном месте, она приготовилась к мучительной процедуре еды. Русские закуски, жаркое по-французски, европейский десерт. Все были явно довольны меню. Время от времени Патрис Монастье искоса поглядывал на девушку. Но за завтраком она почувствовала себя еще более одинокой и несчастной. От запаха блюд ее просто мутило. Не дожидаясь, когда подадут десерт, она поднялась к себе.

Плотно закрыв за собой дверь, Элизабет рухнула в постель. Она даже не заметила увязавшуюся за ней Фрикетту. Тогда собака поднялась на задние лапки и принялась лизать ее подбородок. Элизабет схватила ее, прижала к себе и стала целовать, в благодарность за ее любовь и преданность.

– О Фрикетта! Если бы ты знала… – простонала Элизабет.

После Кристиана у нее больше никого не будет, никогда в жизни. Исчезнуть, ничего больше не видеть, превратиться в ком земли, в траву, в камень на дороге. Почему люди не умирают от горя, от стыда, от гнева? Какая мера отчаяния была нужна, чтобы убить человека? Элизабет задыхалась, уткнувшись лицом в подушку. Горючие слезы лились из ее глаз. Испуганная Фрикетта слизывала их. Вдруг Элизабет приподнялась, опершись на локоть. В дверь постучали. По ту сторону двери раздался голос Леонтины:

– Это я, мадемуазель. Можно пойти?

Элизабет быстро вытерла ладонью слезы на глазах и щеках.

– Да, в чем дело? – ответила она как можно спокойнее.

Леонтина вошла в комнату, увидела Элизабет, сжавшуюся в комок на кровати, и воскликнула:

– Вы плачете, мадемуазель?

– Да так, пустяки, – сказала Элизабет.

– Может быть, позвать мадам?

Элизабет вскочила, и Фрикетта следом за ней спрыгнула на пол.

– Ни в коем случае, Леонтина!

– Хорошо!.. Видите ли, я к вам от господина Патриса Монастье. Он ждет вас внизу, в холле.

Элизабет совсем забыла о своем обещании. С высоты своего страдания ей пришлось спуститься на уровень банальных гостиничных обязанностей:

– Скажите ему, что я сейчас приду.

После ухода Леонтины она еще сидела какое-то время в нерешительности. Затем встала, умылась, подкрасила губы, надела солнцезащитные очки, чтобы прикрыть покрасневшие от слез глаза и вышла из комнаты. Фрикетта последовала за ней.

Когда последние клиенты вышли из столовой, Амелия увела Пьера из буфетной и тихо сказала ему:

– Идем быстрее. Мне надо с тобой поговорить.

– Может, сядем за стол?

– Попозже.

Она втолкнула мужа в их комнату, закрыла дверь и, опершись рукой о спинку кровати, заявила, сияя от радости:

– Так вот, Пьер, ты был прав относительно Элизабет!

– Вот как? – неопределенно сказал он, не понимая, к чему она клонит.

– Разве ты не говорил мне, что находишь ее в последнее время какой-то странной? – спросила Амелия.

– Да, мне так показалось…

– Я наблюдала за ней. Она и вправду какая-то странная. А ты не догадываешься почему?

– Нет.

– Потому что она влюбилась!

Пьер насторожился и нахмурил брови:

– Влюбилась? Да ты что?! И в кого же?

Радостно раскинув руки, словно готовясь обнять кого-то, Амелия сказала, отчетливо произнося каждый слог:

– В Патриса Монастье.

Удивление мужа было именно таким, каким она и ожидала. Словно в их дом входил принц. Пьер округлил глаза и прошептал:

– В пианиста?

Амелия утвердительно кивнула головой:

– Вот именно!

– А ты уверена?

– Нет никакого сомнения. Я знаю свою дочь. Видел бы ты ее, как она предлагала этому мальчику брать уроки катания на лыжах!

– Она будет учить его кататься на лыжах? – спросил Пьер, все более и более удивляясь.

– Ну да! С сегодняшнего дня. Они только что ушли.

– Вот это да!

Пьер не знал радоваться ему или огорчаться от этой новости. Как всегда, когда наступал момент сомнения или неопределенности, он посмотрел внимательно в глаза жены, чтобы утвердиться во мнении. Амелия же вся светилась от радости.

– И ты считаешь, что это хорошо? – спросил он.

– Это просто чудесно, Пьер! – ответила она, сияя. – Такой утонченный, деликатный, образованный, артистичный мальчик.

Подыскивая эпитеты, она, казалось, все выше и выше поднималась в облака.

– Оно, конечно, так… – сказал Пьер. – Но ты же не знаешь, что думает об этом молодой человек. Может, у него и нет никаких серьезных намерений…

– У него? Тут я спокойна. Когда он рядом с ней, он просто не сводит с нее глаз. Повторяю тебе, что они безумно влюблены друг в друга. А мадам Монастье, между прочим, наблюдает за этой идиллией с очень многозначительным благодушием.

– Ты говорила с ней на эту тему?

– Нет! Но матери всегда понимают друг друга с полуслова. Она замечательная женщина, с которой у меня много общего. Что ни говори, а это тоже очень важно…

– Это чудесно! – пробормотал Пьер, почесав затылок.

Чувствуя себя менее осведомленным в любовных делах, он никак не мог представить себе Элизабет замужней. Его охватила печаль и смутное беспокойство.

– Но это так внезапно, так неожиданно, – продолжил он. – Я просто не могу в это поверить. Элизабет еще очень молода!

– Ей девятнадцать лет, – сказала Амелия.

– Вот именно!

– Ты женился на мне, когда мне было столько же, Пьер.

– Да, но не станешь же ты сравнивать ее с собой. Я вспоминаю, когда пришел к тебе в Шапель-о-Буа, в маленькую бакалейную лавочку твоих родителей, когда начал ухаживать за тобой… О! Ты была более зрелой, чем Элизабет.

– Ты это придумал себе, – ответила она, слегка покраснев при воспоминании об этом давнем безумстве. – Но ты ошибаешься, Пьер. Я была такой же девушкой, как Элизабет. Такой же несведущей, как она, так же плохо подготовленной к семейной жизни…

Он едва слушал ее. Нежная улыбка появилась на его лице при воспоминании о том времени, когда он просил руки у своей будущей жены.

– Конечно, еще не все определенно, – сказала Амелия.

Он разом вернулся к действительности и сказал, слегка ошарашенный:

– Ты полагаешь, что это не точно?.. Но если этот молодой человек объяснится, ты думаешь, что нам надо дать согласие?

– Без всяких колебаний. Я убеждена, что он сделает нашу дочь очень счастливой.

– И тогда она уедет и оставит нас, – сказал Пьер с грустью.

– Мы будем вдвоем, Пьер, – сказала Амелия. – Не забывай, что когда я последовала за тобой, папа остался один!

– Да! Такова жизнь, – сказал он, вздохнув.

– Во всяком случае, – продолжила Амелия, – этот разговор должен остаться между нами. Прошу тебя не делать даже намеков в присутствии Элизабет. Иначе ты можешь все испортить.

Внезапно Пьеру захотелось поцеловать жену. Он находил ее молодой, красивой, желанной. Он обнял ее за талию и поцеловал в шею. Амелия уже давно привыкла считать Пьера инвалидом. Вздрогнув от удивления, она положила голову на плечо мужа и прошептала:

– Скажи мне, Пьер, что ты будешь доволен этим браком.

– Конечно. Но не так, как нашим, – ответил он, поцеловав ее еще раз.

В дверь постучала Леонтина:

– Стол накрыт, мадам.

Они вошли в столовую. Сидя напротив мужа, Амелия кинула на него быстрый взгляд и, увидев себя молодой девушкой в его глазах, весело сказала, разворачивая салфетку:

– Не знаю, что со мной, но я такая голодная!

Медленно поднимая то левую, то правую лыжу, Патрис лесенкой поднимался по склону. Добравшись до вершины, он оперся о палки, чтобы отдышаться. Он не солгал, сказав, что у него нет никаких способностей к этому виду спорта. Как и всякий начинающий, он держался слишком напряженно, а его движения были удручающе неловкими. Элизабет выбрала для него самый пологий склон, в стороне от основной лыжной дорожки, за станцией канатной дороги. Стоя на несколько метров ниже его, она приложила ладонь ко лбу, чтобы защитить глаза от яркого солнца. Но глядя на Патриса, она все еще продолжала думать о Кристиане. Она смотрела на юношу, не видя его, и вновь переживала крах своей любви.

– Что мне делать теперь? – крикнул Патрис.

Очнувшись, она машинально ответила:

– Поставьте лыжи параллельно! Готово? Теперь слегка согните колени! Корпус немного вперед…

Он пытался скатится вниз уже пять раз и каждый раз падал в самом начале спуска.

– Вперед! – скомандовала Элизабет.

Стоило ему немного развить скорость, как его ноги начинали разъезжаться. Беспомощно размахивая в воздухе палками, он и на этот раз покачнулся и рухнул на левый бок.

– Ничего, пустяки, – засмеялась Элизабет. – Вставайте! Не так. Лыжи должны быть направлены перпендикулярно склону.

Он подчинился, не протестуя, весь в снегу, ссутулившийся и рассерженный. Когда он поднимался, какой-то лыжник промчался стрелой мимо Элизабет и остановился, сделав резкий поворот. Акробатический стиль езды незнакомца напомнил ей Кристиана. Элизабет почувствовала в груди укол от этого воспоминания.

– Все в порядке, Патрис?

– Да! Мне даже больше нравится карабкаться вверх, чем спускаться.

Он заканчивал спуск, покачиваясь из стороны в сторону, как утенок. Она невольно сравнила его с Кристианом, который с такой легкостью катался на лыжах. Почему красота, сила, ловкость, элегантность были даны от природы этому презренному человеку, в то время как Патрис, обладающий, без сомнения, высокими нравственными качествами, был так неуклюж? В этом была какая-то несправедливость, которую Элизабет не могла себе объяснить. Это так рассердило ее, как будто она сама была в этом виновата.

– Ну, готовы? Вперед! – снова скомандовала она.

Юноша храбро бросился вниз, втянув голову в плечи и размахивая палками.

– Уже лучше! Браво! – воскликнула Элизабет.

В тот самый момент Патрис наскочил на бугорок, покачнулся и упал лицом прямо в снег. Ноги его задрались вверх, лыжи скрестились, напоминая некий инструмент для пыток.

Элизабет сразу же подъехала к нему, чтобы оказать помощь, потому что, лежа в таком положении, он не мог подняться самостоятельно. Когда она расстегивала крепления, чтобы освободить Патрису ноги, он повернул голову и посмотрел на нее. В его глазах была какая-то смесь стыда и злости. Встав на ноги, он взял лыжи, воткнул их перед собой в снег и гневно изрек: