Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Конечно-конечно, – поспешила сказать мадам Монастье. – Однако я надеюсь, что это столь неожиданное решение не рассердит Патриса.

– Чем больше он будет сердиться сегодня, тем лучше он это оценит завтра, – сказала Мази.

Она смолкла и подняла кверху палец. Из салона доносились громкие аккорды.

– Божественно! – сказала Мази.

– Божественно! – вторила ей мадам Монастье.

И подумав одновременно об этом уже взрослом мальчике, делавшем их обеих такими счастливыми, они с благодарностью посмотрели друг на друга.

Элизабет дождалась второго завтрака, чтобы сообщить Патрису о том, что приобрела птичку и поступила в автошколу.

Ни одна из этих новостей не взволновала его. Он был так доволен своей работой, что, казалось, ничто не могло отвлечь его от размышлений. По-прежнему погруженный в свою музыку, он с рассеянным видом поздравил Элизабет с ее начинаниями в области вождения автомобиля и разведения пернатых и даже посоветовал ей купить красивую клетку и, вернувшись к своим серьезным делам, заявил, что он наконец-то нашел стиль оркестровки. Убрав все переходы, всякое ненужное слияние музыкальных звуков, он сделает так, что каждый инструмент будет звучать как соло. Это позволит добиться особой эмоциональной окраски. Впрочем, соединение инструментальных партий может поставить интересные проблемы контрапункта! Он разглагольствовал, а бабушка и мать буквально упивались его словами, хотя ни та, ни другая не понимали и половины того, что он говорил. Молодая Евлалия с опаской прислуживала этому ставшему вдруг непонятным человеку, которого она знала еще ребенком. Даже Элизабет оробела перед столь глубокими познаниями своего собственного мужа.

Выпив кофе, он снова удалился в салон, куда его влекло мучительное вдохновение. Мадам Монастье ушла к себе переодеться: к пяти часам она ждала на чай важных гостей. Мази уселась в своем плетеном кресле в саду, поставила на стол корзину и принялась разглядывать птичку. В распорядок дня Элизабет входило после полудня два увлекательных занятия: покупка клетки и первый урок по вождению.

Она вернулась в шесть часов вечера, сияющая от радости, с пакетами в руках. Тут была клетка с серебристыми перегородками, птичий корм, усовершенствованная кормушка, поилка последней модели, пакет песка и книжка о разведении птиц. Распаковывая свои покупки перед Мази, она делилась своими впечатлениями о первом уроке в автошколе.

– Это так здорово! Я уже делала повороты, тормозила, выжимала сцепление, увеличивала скорость. В нашей школе точно такой же «Форд», как у нас. Значит, у меня потом не будет никаких трудностей при вождении. Инструктор сказал, что у меня очень хорошая реакция. Он считает, что дней через десять я буду готова к сдаче экзаменов на права.

Она засунула руку в корзину, вытащила бенгальскую птичку и, поцеловав в круглую головку, посадила ее, помятую и недовольную, в новое жилище.

К ночи клетку торжественно перенесли в спальню и установили на комоде. Фрикетта не проявила никакой ревности по поводу новой привязанности хозяйки. Перед тем как заснуть на плече Патриса, Элизабет послушала, как птичка клевала семечки своим острым клювом.

Однако на следующий день Элизабет заметила, что пленница скучает. Оперенье ее поблекло, глаза были полуприкрыты и она больше не слетала с насеста. Было очевидно, что ей не хватало партнера. Элизабет дождалась следующего базарного дня и принесла вторую бенгальскую птичку и два килограмма мастики. Молодая Евлалия воздела руки к потолку:

– Что я с этим буду делать, мадам Патрис? Мастики хватит на натирку полов во всех домах Сен-Жермена!

Вместо того чтобы развлекать друг друга, обе бенгальские птички снова заскучали. Однажды вечером, вернувшись из автошколы, Элизабет обнаружила бездыханное тельце с выпрямленными лапками, лежавшее на боку около кормушки. Она с грустью закопала его в саду и с еще большей любовью стала относиться к оставшейся птичке, которая, впрочем, пережила свою подругу на сорок восемь часов. Элизабет смотрела на пустую клетку. Такая красивая, а в ней никто не живет! Магазин, в котором она ее купила, продавал и канареек. Обведенный женой вокруг пальца, Патрис согласился на приобретение пары золотисто-желтых канареек, веселых и жизнерадостных. В клетке снова забилась жизнь. Новые обитатели клетки с жадностью клевали корм, купались, целовались клювиками, иногда ссорились, а когда Патрис играл на фортепиано, самец распевал что есть мочи. Теперь у Элизабет было две настольные книги: «Любителю канареек» и «Правила дорожного движения».

Музыка к фильму писалась медленно, а срок экзаменов на водительские права приближался. Трижды Шарль Бретилло звонил в Сен-Жермен, чтобы узнать как продвигается работа, заказанная Патрису. После нескольких таких разговоров Патрис пообещал ему сдать готовую партитуру самое позднее седьмого сентября. Экзамены в школе были назначены на второе сентября. Патрис поехал с женой в Версаль.

У него было по-отечески озабоченное лицо. Элизабет, наоборот, светилась от возбуждения. Она приоделась, чтобы произвести на экзаменатора благоприятное впечатление. Но, сев в машину рядом с ним, она потеряла уверенность в себе. Патрис стоял на тротуаре, когда она слишком резко тронулась с места и довольно быстро исчезла за углом. В горле у нее пересохло, она сжала руки на руле, ощущая на своей правой щеке взгляд своего судьи. Необходимость быть грациозной и в то же время правильно переводить рычаг переключения скоростей показалась ей изнуряющей. Пот струился по ее груди, нога на педали стартера дрожала, Элизабет ангельски улыбалась. Человек, от которого зависела ее судьба, был, естественно, вежлив. Он направил ее подальше от центра на безлюдную улицу, вежливо попросил ее сделать разворот, остановиться, поехать дальше, дать задний ход, припарковаться к тротуара и не моргнул глазом, когда на обратном пути она слишком резко затормозила, чтобы не раздавить старую собаку, пересекавшую дорогу. Ни разу у нее не получалось так плохо, но в глазах ее соседа была снисходительность. Вопросы по правилам дорожного движения, которые он ей задал, были так просты, что она боялась ошибиться, отвечая на них. Наконец экзаменатор успокоил ее: она выдержала экзамен.

Разбитая от пережитого волнения, Элизабет, встретившись с Патрисом, бросилась ему на шею. Он поздравил ее, но голос его звучал неестественно. Конечно, ему было досадно, что она уже научилась водить, тогда как он сам признался, что не способен на это.

Дома все с нетерпением ожидали результатов экзамена. Мази встретила Элизабет как триумфатора и велела подать к обеду бутылку шампанского. Этим она хотела пробудить честолюбие своего внука. Он выпил бокал за успех новоявленного автомобилиста-любителя и воспользовался этим, чтобы сказать, что он никогда не будет оспаривать право на вождение автомобиля.

– Терпение! Мы убедим его, – прошептала Мази Элизабет, выходя из-за стола.

Автомеханик пришел осмотреть «Форд». Подвинтив несколько гаек, налив в бак бензина и накачав шины, он завел двигатель. Мази, мадам Монастье, молодая и старая Евлалии прибежали, чтобы полюбоваться Элизабет, садящейся в автомобиль. Патрис решил сопровождать свою жену в этой первой автомобильной прогулке. Она улыбкой поблагодарила его, когда он усаживался рядом, с напряженным и бледным, но храбрым лицом. Не осознавая опасности, Фрикетта прыгнула на заднее сиденье. Ворота сада были распахнуты. Стоя посередине тротуара, механик жестикулировал рукой, предупреждая прохожих. Элизабет подняла подбородок и робко нажала на педаль стартера. Колеса забуксовали в гравии. «Форд» зарычал, выпустил клуб сизого дыма и медленно поехал к воротам.

– Ах Боже мой! – простонала старая Евлалия. – Лишь бы с ними ничего не случилось!

Элизабет объехала квартал, перевела рычаг на третью передачу и набрала скорость.

– Куда ты едешь? – спросил Патрис.

– К лесу.

– Тебе придется ехать по улице Республики.

– Ну и что?

– Там оживленное движение!

– Увидим, – сказала она, притормозив перед большим грузовиком.

Патрис инстинктивно уперся ногой в пол, как бы тормозя одновременно с ней. Грузовик исчез за поворотом.

– Он даже не дал сигнала поворота, – проворчала Элизабет. – Вот уж действительно, сколько же этих идиотов-водителей на дорогах!

– Да, надо быть очень осторожной, – подтвердил Патрис.

Она заглушила мотор, потом снова включила, и машина рывком сдвинулась с места. Патриса на этот раз отбросило назад.

– Извини, – сказала Элизабет. – Сиденье установлено на слишком большом для меня расстоянии. Я иногда не попадаю на педали.

– Осторожно! – вскрикнул он, втянув голову в плечи.

Машина краешком задела велосипедиста и как ни в чем не бывало, рванула к перекрестку.

– Ты не заметила его? – спросил Патрис.

– Кого?

– Велосипедиста!

– Конечно, заметила.

– Ах, так!

Подъезжая к улице Республики, она замедлила ход с похвальным благоразумием и даже выставила руку в окошко, как ее учили. Водители скоростных машин, обгонявших ее, извергали ругательства.

– Мы никогда не проскочим перекресток, – вздохнул обессиленный Патрис. – Не хочешь ли ты развернуться и поехать домой?

– Нет, – ответила Элизабет. – Я хочу в лес!

– Но на этом перекрестке нет даже регулировщика!

– А он и не нужен.

Напряженно глядя вперед, стиснув зубы, она продолжала медленно приближаться к опасному участку.

«Форд» уже оказался на улице Республики, какая-то черная машина, ехавшая слева, резко вильнула в сторону, чтобы с ним не столкнуться.

– Нахал! – сказала возмущенно Элизабет. – Еще чуть-чуть и он бы задел меня. Он же был не прав! По-моему, приоритет был у меня.

– Может быть, – выдохнул Патрис. – Но, мне казалось, что та дорога главная.

– Ну и что же? Я должна сто часов ждать пока все проедут?

Возмутившись, она еще немного проехала вперед. Перед ней остановился «Бьюик» с открытым верхом. Из него выглянул водитель с побагровевшим от возмущения лицом. Блондинка, сидевшая рядом с ним, насмешливо сказала:

– Ну конечно. Ведь за рулем женщина!

В скоплении остановившихся машин раздались гудки.

– Давай вперед! – сказал Патрис. – Ты же всем загородила дорогу!

Чтобы перейти на первую скорость, Элизабет с такой силой дернула за рычаг, что раздался отчаянный скрип. «Форд» не сдвинулся ни на сантиметр, и тогда лай клаксонов усилился. Элизабет была одна против ненавидящих ее водителей. На ее лбу выступили блестящие капельки пота. Она повторила свой маневр, и на этот раз ее машина все-таки тронулась. Не обращая внимания на множество автомашин, летящих в обратном направлении, она выехала на тихую улицу. Патрис вытер пот с лица.

– Главное – это не терять голову, – сказала Элизабет. – Только очень нервные люди создают аварийные ситуации. Ты испугался?

– Нет, – ответил он, что, впрочем, получилось у него довольно искренне.

Они немного поездили по тихим лесным дорожкам.

Время от времени на песчаной аллее появлялись наездники. Фрикетта уткнулась носом в стекло дверцы.

Элизабет и Патрис вышли из машины, чтобы прогулять собачку. Та резво побежала между деревьями, обнюхала два-три куста, и, не обнаружив для себя ничего интересного, сама прыгнула назад в машину. Элизабет снова села за руль с абсолютно довольным видом. Прищурив глаза и таинственно улыбаясь, она упивалась лесным воздухом.

– Ты не хочешь сам попробовать? – предложила она.

Патрис отказался. Потом посмотрел на часы:

– Уже поздно… На первый раз достаточно…

На обратном пути они без проблем пересекли тот злополучный перекресток на улице Республики. Успокоившийся Патрис постукивал пальцами по приборному щитку. Когда они подъезжали к дому, он даже закурил сигарету. Наконец появились ворота. Они так и оставались открытыми. Стоя на тротуаре словно на конце мола, четыре обеспокоенные женщины ожидали прибытия «парохода в порт».

Выйдя из машины, Патрис сказал:

– Элизабет отлично водит машину!

На следующий день Элизабет решила закрепить достигнутое и вместе с Патрисом выехала на самые людные улицы города. Ей решительно все удавалось. Довольная своими успехами, она написала родителям, сообщив им, что теперь стала опытным автомобилистом. Они сразу же ответили, заклиная ее быть осторожной. Письмо было написано Амелией. Она сообщала новости о жизни в Межеве: в «Двух Сернах» еще было много клиентов. Русский повар по-прежнему оставался на высоте своего кулинарного искусства. Строительство канатной подвесной дороги на горе Арбуа быстро продвигалось, и в декабре она должна быть пущена в эксплуатацию. Мать спрашивала в письме виделась ли Элизабет с Дени и Клементиной в последнее время? Дочь должна была обязательно нанести им визит вместе с мужем. «Что же касается нас, – писала Амелия, – то мы думаем закрыть гостиницу тринадцатого сентября, съездить в Шапель-о-Буа к дедушке и отдохнуть в Париже до начала зимнего сезона. Какая радость увидеть тебя счастливой, деточка моя! Я считаю дни, оставшиеся до нашей встречи. Твой папа и я нежно целуем тебя и Патриса. Закончил ли он наконец свой большой труд, о котором ты нам писала?»

«Большой труд», который должен быть закопчен к седьмому сентября, был закончен только десятого.

Вечером этого памятного дня Патрис пригласил бабушку, мать и Элизабет в салон, чтобы сыграть им свое сочинение. Эти музыкальные фрагменты, написанные для того, чтобы звучать в промежутках между комментариями диктора, читающего текст, обеспокоили Элизабет своим диссонансом. Даже Мази напряглась под натиском оглушительных звуков. Когда Патрис сделал заключительный аккорд, она сказала:

– Это красиво! Очень красиво!.. Но надо иметь крепкую голову, чтобы слушать это!

Патрис всех успокоил, объяснив, что исполнение на фортепиано показывало его произведение только в общих чертах и что оно станет объемным, глубоким и необычайно поэтичным, обретет все краски и нюансы, когда будет исполнено оркестром. Они попросили его еще раз сыграть некоторые пассажи. Музыка была действительно великолепна. Элизабет укорила себя за то, что не оценила ее при первом прослушивании. Она смотрела на своего мужа, на его склонившийся над клавишами бледный и тонкий профиль, на его черные трагические глаза, на плотно сжатые губы. Его пальцы бегали по клавишам с умопомрачительной быстротой. Время от времени он поднимал плечи, раскачиваясь всем корпусом. Был ли он красив или уродлив? Она не могла себе ответить. Она любила его. Она была горда тем, что стала его женой.

Так как встреча с Шарлем Бретилло была назначена на завтра в три часа, Элизабет предложила Патрису отвезти его в Париж на машине. Он согласился.

ГЛАВА IV

Шарль Бретилло не скрывал своего скептицизма, прослушивая музыку к фильму «Церкви Савойи», исполненную на фортепиано. Но с первой же репетиции оркестра он изменил свое мнение и заявил, что музыкальное сопровождение к его фильму оказалось большой удачей.

Закрывшись с Патрисом в кабине звукооператора, Элизабет дрожала от нетерпения и восхищения. По другую сторону окна играл инструментальный ансамбль из двенадцати музыкантов. Патрис виртуозно владел громом, ветром, дождем и журчащими ручьями. Ей хотелось, чтобы все услышали произведение мужа как можно скорее. Но фильм должен был выйти на экран только в конце года, к рождественским праздникам.

Освободившись от этой срочной работы, Патрис вернулся к своим привычкам: к мечтательности и лени. Он говорил, что хотел взять свой еще незавершенный концерт за основу и сделать из него симфонию. Никто в доме поначалу не понял важности его решения. Элизабет свозила его в Париж для закупки нотной бумаги, которая теперь ему была нужна в большом количестве. После этой поездки Мази доверила машину механику для проверки двигателя, смены колес и чистки кузова. Через три дня перед крыльцом остановился «Форд» темно-синего цвета, как новенький. Семенящими шажками Мази обошла автомобиль, тщательно осмотрела его в лорнет и сказала Элизабет:

– По-моему, все хорошо. Послезавтра вы отвезете нас всех на мессу. Потом мы съездим в лес подышать свежим воздухом.

С тех пор как Элизабет вышла замуж, она каждое воскресенье ходила на мессу со всеми членами семьи, но никогда еще этот выход не имел для нее такого важного значения. Впервые она должна была везти в машине свою свекровь и Мази, поэтому, проникшись чувством глубокой ответственности, она боялась разочаровать их своим вождением. Во время короткой поездки обе дамы, сидя сзади нее, не прекращали хвалить ее. Из-за большого количества машин она не смогла, как этого хотелось Мази, поставить автомобиль перед церковью. Пришлось удовлетвориться маленькой боковой улочкой. К счастью, в этот момент по ней как раз шли их друзья: господин Розенкампф – полковник в отставке с супругой и дочерью, господин и госпожа Роше с тремя детьми, одетыми в матроски. Они видели, как Монастье выходили из «Форда». Все обменялись приветствиями.

В храме, где было полно народа, Элизабет вновь пережила приятное волнение от воспоминания о своем свадебном обряде. В Межеве ей и в голову не приходило ходить в церковь хотя бы раз в неделю. Здесь же ей было очень приятно. Впрочем, вера ее была спокойной и разумной. Она чувствовала себя чистой, элегантной, как в своей одежде, так и в мыслях. Светлая душа в воскресной одежде. Муж стоял рядом. Они были примерной парой. Чего не хватало им для счастья? Может быть, ребенка? Ей хотелось его тогда, когда она любила другого мужчину. Теперь она не думала об этом. У них еще было время. Верующие преклонили колена. Зазвонил маленький колокол. Элизабет вспомнила, что когда была еще девочкой, учившейся в пансионе, она до дурноты сдерживала дыхание, чтобы стать поближе к Богу. Сейчас она сделала то же самое. Сердце ее сильно стучало. Взгляд заблудился в позолоте иконостаса. От лика Христа исходили лучи. Но ей было не о чем попросить Его.

После мессы дамы в шляпах с цветами останавливались перед церковью, чтобы поболтать. Девушки щебетали, как птички. Хорошо одетые молодые люди продавали газету «Аксьон франсез». Несколько семей уже направлялись к кондитерской, стоявшей по соседству с церковью, знаменитой своими пирожными с кремом. Прямо на улице Мази давала аудиенцию старым дамам, смотревшим на нее с почтением. Элизабет вызывала всеобщее любопытство. Ей делали комплименты, спрашивали, нравится ли ей в Сен-Жермене. Она отвечала, демонстрируя свою грацию, опершись о руку мужа, как на свадебной фотографии. Небо было затянуто облаками. Мази подняла голову, забеспокоилась и распрощалась со всеми, кто ее окружал, сказав:

– Прошу извинить меня! Мои внуки хотели покатать меня по лесу, но кажется, скоро пойдет дождь!

И действительно, прогулку пришлось сократить из-за проливного дождя. В потоках дождя, обрушившихся на лобовое стекло, Элизабет вела машину почти вслепую. Патрис, мадам Монастье и Мази молчали, находясь под впечатлением от этого медленного «плавания» по туманным каналам улиц. Когда наконец машина въехала в сад, им навстречу бросилась молодая Евлалия, держа в руке большой зонтик.

Как и каждое воскресенье, на обед подали бледную и унылую курицу, затем им нанесла короткий визит племянница викария, затем три подруги мадам Монастье, явившиеся на чай. А после их ухода в восемь часов на ужин подали ветчину и спагетти.

Выйдя из-за стола, Патрис хотел увлечь Элизабет в их спальню. Стоя с неловким видом, с напряженным лицом и блестящими глазами, он не мог скрыть своего желания. Но она пока не испытывала того же и из кокетства оттягивала момент, когда они останутся наедине.

– Подожди немного! – шепнула она. – Мази рассердится, если мы не проведем вечер с ней и мамой.

– А ты скажи им, что очень устала. Они поймут.

– Нет, Патрис, будь разумным.

– Ты думаешь, что это смешно!

Их разговор был прерван Мази, которая предложила внуку сыграть партию в шашки. Он согласился безо всякого энтузиазма. Мадам Монастье уселась в кресло, чтобы понаблюдать за игрой. Элизабет села рядом с ней и раскрыла на коленях иллюстрированный журнал. Время от времени она отрывалась от красочных картинок, поглядывая на мужа, который переставлял пальцем маленькие черные диски с одной клетки на другую. Сидя за этими шашками, он думал, конечно, о более интимных и приятных прикосновениях.

– Как плохо ты сегодня играешь, мой бедный мальчик, – сказала Мази с видимым удовольствием.

Чтобы сократить партию, Патрис делал недопустимые промахи, попадая в ловушки, которые ему расставляла Мази. Наконец бабушка с видом сурового генерала «съела» его последние шашки, после чего Патрис заявил, что хочет спать.

– Спокойной ночи, дети мои. Пусть вам приснятся хорошие сны, – напутствовала молодоженов Мази.

Они удалились в ореоле святой невинности, который виделся вокруг них этим двум женщинам с чистыми сердцами.

Как только они вошли в свою комнату, Патрис обнял Элизабет и поцеловал ее в губы. Как всегда он был очень нетерпелив. Его страсть и неловкость были трогательны. Элизабет пришлось умерить его пыл, чтобы продлить удовольствие. После страстных объятий наступил покой, и Элизабет почувствовала страшный голод. Отбросив одеяло, она подбежала к комоду в стиле Людовика XV, открыла его и вытащила начатую копченую колбасу.

– Еще осталось? – спросил Патрис.

– Да. Хочешь немного? – спросила она, откусив добрый кусок салями.

Он с достоинством отказался.

– И напрасно: очень вкусно, – сказала она.

– Странно, что ночью тебя охватил такой голод! Ты не наелась за ужином?

– Конечно, нет! А ты?

– Я наелся.

– Потому что ты привык к этой кухне.

– Что, она настолько плоха?

– Она больше чем плоха, Патрис, ее просто не существует! Посмотрел бы ты, какие блюда я бы готовила для тебя, если бы мы жили отдельно! А вообще-то я могла бы иногда заменять Евлалию у плиты.

– Если ты ей скажешь об этом, она обидится. А Мази от этого просто заболеет.

– Тогда остановимся на колбасе, – ответила Элизабет с полным ртом.

Она была такой смешной в своей ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, с куском салями в руке, что Патрис рассмеялся. Элизабет приложила палец к его губам:

– Тише! Ты их разбудишь!

– Кого?

– Канареек.

Она приподняла ткань, которой была накрыта клетка. Два желтых комочка, прижавшись друг к другу, сидели на насесте. Канарейки мирно спали, засунув головы под крыло.

– Посмотри, какие они милые! – продолжила Элизабет. – Подумать только, что в этот момент все птицы на свете спят, как они, засунув голову под крыло, на ветках, в гнездах, под крышами домов…

– Не все, – возразил Патрис. – Есть ночные птицы, которые сейчас охотятся, и еще есть птицы, живущие там, где сейчас день…

Эта мужская логика обескуражила Элизабет.

– Ты все портишь, – сказала она и снова прикрыла клетку тканью.

Фрикетта спрыгнула с кресла и подошла к хозяйке, чтобы попросить свою порцию колбасы. Элизабет отрезала ей кружочек перочинным ножом:

– На, держи! Тебе, наверное, тоже хочется есть. Ну ничего, завтра я куплю два куска копченой ветчины.

– Ты представляешь, что будет с Мази, если она обнаружит твой тайник? – спросил Патрис.

– Может, это возбудит ее аппетит и она будет перекусывать вместе с нами! – предположила Элизабет, завертывая колбасу в бумагу.

Фрикетта облизнула нос, обнюхала ящик комода, затем поняв, что раздача закончилась, прыгнула на свое кресло и закрыла глаза, вспоминая об этом куске колбасы, так нечаянно свалившейся ей с неба.

Утром, после первого завтрака, Элизабет стала настаивать на том, чтобы Патрис опять принялся за работу.

– У меня достаточно времени, – ответил он. – Во всяком случае, эту симфонию никогда не будут играть. Я пишу ее для себя…

Он напоминал ленивого ребенка, который ищет предлог, чтобы не пойти в школу.

«Неужели возможно быть таким ленивым и одновременно таким талантливым?» – спрашивала себя Элизабет. Чтобы убедить его, она заявила, что если его музыка для «Церквей Савойи» была замечена, то ему будет легче добиться прослушивания его симфонии.

– Ты обязательно должен иметь наготове несколько серьезных произведений на случай, если вдруг какой-нибудь великий дирижер или великий солист обратятся к тебе!

Патрис ответил ей, что не рассчитывает на столь блестящее будущее и, взглянув через окно в сад, пожаловался на то, что у него сегодня тяжелая голова, но в конце концов ушел в салон со своими нотами, тронутый тем, что Элизабет проявляет к его карьере такой интерес.

Подняв бодрый дух мужа, она занялась менее возвышенными задачами, но которые все-таки надо было выполнять. Она уже два дня не чистила как следует птичью клетку. Элизабет перенесла клетку в ванную комнату, закрыла дверь и окна, выпустила канареек и вымыла перегородки и металлический поддон этой тюрьмы, пока они порхали по комнате. Она спустила в унитаз недоеденный корм, помет и желтые перышки. Обрадовавшись большому пространству, птички обменивались радостными криками, перелетая навстречу друг другу от вешалки для полотенца до табуретки, от края ванны до шкафа для белья. Их веселье передалось Элизабет. Глядя на них, она отдыхала. Ей хотелось приобрести десять, двадцать канареек. Пусть они летают и играют в большом доме с заколоченными дверями и ставнями! Устав летать зигзагами, птички уселись на полочку над умывальником, между стаканом для полоскания зубов и помазком, и стали наблюдать, как работает их хозяйка. Под ними головокружительный водопад исчезал в фарфоровой пропасти. Огромные человеческие руки переворачивали их мебель в бурлящем потоке воды. Но птицы уже привыкли к этой процедуре и не пугались брызг, которые иногда долетали до них. Когда клетка наконец стала чистой, Элизабет уменьшила напор воды в кране. Канарейки прыгнули в умывальник и стали плескаться под тонкой струйкой воды. Они пили воду, полоскали горлышки, раскачивались на тонких ножках, трепеща крылышками, пьяные от радости свободы. А когда их оперенье отяжелело от воды, они с трудом взлетели и сели на голову Элизабет. Она не двинулась с места, пока птички копошились в ее волосах. Две пары малюсеньких лапок щекотно прогуливались по ее голове. Элизабет видела себя в зеркале в красивой маленькой желтой шляпке. «Как жаль, что Патрис не видит меня сейчас!» – подумала она. Решив, что игра слишком затянулась, она посыпала песку на металлический поддон. Канарейки сразу же слетели с ее головы, чтобы пройтись по этому пляжу. Когда птички уселись на жердочки, Элизабет закрыла задвижку и унесла клетку в спальню.

С нижнего этажа доносились приглушенные звуки рояля. Но эту музыку сочинил не Патрис. Элизабет узнала «Сценки из детства» Шумана, которые он играл ей и раньше. «Ну вот! Он опять развлекается, вместо того чтобы работать!» – возмутилась она. И она пообещала себе, что отругает его за безделье. Клетка, поставленная на подоконник, возвышалась над деревьями. Свободные птицы, порхавшие в саду, отвечали на щебет канареек, живущих в неволе. Если бы Элизабет отошла от окна, то один самый нахальный воробей подлетел бы и украл зерна из клетки. На прошлой неделе она видела, как он нагло это проделывает. Улыбаясь этому воспоминанию, она нагнулась над балюстрадой, взглянула на аллею, потом оглядела лужайки и тут ее взгляд остановился на домике сторожа. Чем дольше она смотрела на это строение из белого камня, с серой черепичной крышей, тем привлекательней он ей казался в своей простоте. Услышав звон кастрюль, Фрикетта выбежала из кустов и устремилась в сторону кухни. «Чем бы мне заняться?» – подумала Элизабет. Рояль смолк. «Вот теперь он размышляет, сочиняет», – с удовлетворением подумала она. Выйдя из комнаты, она спустилась в буфетную и сняла с гвоздя связку ключей.

– Вы идете туда? – спросила ее старая Евлалия.

– Да, мне хочется взглянуть на это еще раз, – ответила Элизабет.

– Чего там смотреть-то?..

– Там есть кое-что интересное.

– Тогда я тоже пойду!

– Нет-нет, оставайтесь, я скоро вернусь.

И вот она снова в доме сторожа. Элизабет измерила шагами комнаты, кухню, проверила запоры на окнах и отнесла ключи служанке, недоверчиво поджидавшей ее, стоя у плиты.

– Они вам больше не нужны, мадам Патрис? – спросила та, покачивая головой над старым вытертым корсажем.

– Нет, но скоро я снова попрошу их у вас, – ответила Элизабет. – Вы не знаете, где бабушка Патриса?

– Она была тут минут десять назад, а потом, видимо, поднялась к себе.

Элизабет взлетела по лестнице, прошла по галерее, постучала в дверь Мази и, услышав голос, сказавший «войдите!», толкнула дверь и оказалась в ушедшей эпохе. Вдоль стен, обитых тканью бордового цвета, стояли широкая кровать с балдахином, дорогие кресла, круглые столики на тонких ножках, на каждом из которых – по фотографии кого-нибудь из близких сердцу людей. В воздухе витал запах валерьяновых капель и рисовой пудры. Сидя перед секретером в стиле ампир, Мази писала письмо. Подняв глаза на Элизабет, она улыбнулась ей и нежным голосом проговорила:

– Как это мило, что вы пришли ко мне.

– Я вам не помешала, Мази?

– Вовсе нет, дитя мое!

Она открыла бонбоньерку с мятными конфетами, одну предложила Элизабет, а другую положила себе в рот.

– У вас взволнованный вид, – продолжила старая дама. – Садитесь же.

Но Элизабет продолжала стоять. Сердце ее колотилось от возбуждения.

– Мази! – воскликнула она. – Мне в голову пришла отличная идея!

– Это меня не удивляет. Какая?

– Я решила привести в порядок дом сторожа.

– Вот это да! – ответила Мази, рассмеявшись. – А для чего?

– Чтобы жить в нем с Патрисом.

Наступило молчание. Смех Мази оборвался. Ее брови поползли вверх. Некоторое время она поглаживала кончиками пальцев бронзовую черепаху, служившую ей пресс-папье.

– Вам неудобно в вашей комнате? – спросила осторожно она.

– Да нет, удобно! – ответила Элизабет с воодушевлением. – Но видите ли, Мази, там мы будем совсем у себя дома.

– Я понимаю, понимаю.

– Я все устрою по своему вкусу. Оклею комнаты обоями, покрашу кухню, туалет…

Говоря это, она энергично жестикулировала.

– Вы сможете все это сделать сами? – спросила Мази, недоверчиво улыбаясь.

– Ну конечно, Мази! В гостинице я часто помогала папе переклеивать обои между сезонами.

Занятие родителей Элизабет никогда не нравилось Мази. Рассказывая о них посторонним людям, она никогда не говорила, что они «содержали гостиницу», а с важным тоном заявляла, что они занимаются туристическим бизнесом. Что касается дяди Дени и Клементины, владельцев кафе на улице Лепик, то она просто не замечала их существования. По ее мнению, это было просто чудо, что Патрис нашел в такой далекой от их среды девушку, у которой были все нужные качества, чтобы войти в семью Монастье.

– Я уже вижу, что из этого получится, – вдохновенно продолжила Элизабет. – Понадобятся обои с цветочками, кретон для занавесок…

Лицо Мази все больше и больше напрягалось, выражая высокомерное неодобрение. Вдруг ее щеки задрожали: