Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Было еще несколько запомнившихся прогулок: Элизабет водила мужа и родителей в кино, где они менее чем за неделю пережили приключения человека-невидимки, скачущих и стреляющих ковбоев и Тарзана – властелина девственных лесов; затем в театр, где они аплодировали исполнителям оперетты Дювернуа и Саши Гитри.

Но дата отъезда неумолимо приближалась, и Элизабет немного завидовала родителям, которые снова увидят снег. Она очень надеялась съездить в Межев с Патрисом после новогодних праздников. Провести зиму в Сен-Жермене ей казалось просто невыносимым. Несколько ночей подряд она видела во сне, что летит на лыжах в ослепительно белом пространстве.

В свой последний вечер в Париже Пьер и Амелия пригласили дочь, зятя, мадам Монастье и Мази пообедать в большом ресторане. Элизабет боялась, что Мази откажется от приглашения, но та приняла его весело и с удовольствием. Старой Евлалии понадобилось два часа на то, чтобы одеть хозяйку. Наконец Мази появилась на крыльце в фетровой шляпе бутылочного цвета с черными перьями, на ее плечах был шиншилловый палантин. Это видение из другого века медленно, опираясь на палку, продвигалось к машине, дверцу которой предупредительно открыл Патрис. Мази плюхнулась всем своим весом рядом с Элизабет; Патрис с матерью расположились на заднем сиденье. Салон заполнился запахом женских духов.

Часть пути Мази молчала, по, подъезжая к Парижу, заметно оживилась:

– Сколько огней! Сколько машин! – воскликнула она. – Настоящая карусель.

– Вы давно не были в Париже? – спросила Элизабет.

– Вот уже три года, – ответила Мази, – но мне кажется, что это было в другой жизни и не со мной!

Пьер и Амелия ждали гостей в ресторане. Появление Мази вызвало оживленное любопытство среди сидевших за столиками посетителей. Все они казались какими-то мелкими перед этой величественной дамой. Официанты засуетились, помогая ей сесть. Метрдотелю, угодливо протянувшему ей меню, она сказала:

– Спасибо, мой друг, – и покровительственно покачала головой так, что перья заколыхались на ее шляпе.

Пьер, уже изучивший меню, решил взять на себя выбор блюд, так как его гости не могли решиться. Но каждый хотел заказать свое блюдо. Обед был очень вкусный и прошел весело. При каждом наклоне Мази ее цепочки со звоном стукались о тарелку. Она рассказывала о Париже своего детства:

– Я, кажется, уже говорила вам, что помню, как совсем близко к городу подошли пруссаки в марте 1871 года, расстрел коммунаров!..

– Как вы все это помните, Мази! – сказала Элизабет.

– Я была уже не младенцем, моя девочка! Мне было семь или восемь лет… Мой отец был капитаном конных разведчиков. Художник Мессонье приходил к нам в форме национальной гвардии. Он выглядел таким смешным со своей квадратной бородой и маленьким брюшком!

Перед Элизабет сидел прошлый век Франции. До одиннадцати часов Мази без усилий владела разговором и была душой общества. Потом вдруг взгляд ее потух, губы стали безвольными, напудренные щеки приняли сероватый оттенок. Она совсем обессилела. Пора было возвращаться. Элизабет хотела отвезти родителей, но те отказались. Они, конечно, боялись, что Мази и мадам Монастье будут разочарованы, увидев бедное бистро на улице Лепик, еще открытое в это время. Холодная и вязкая влага спускалась на Париж. Патрис остановил такси. Со сжавшимся сердцем Элизабет поцеловала мать и отца, которые послезавтра уезжали в страну каникул. Они расставались под моросящим дождем:

– До свидания!.. Спасибо!.. Счастливого пути!..

Садясь в такси, Амелия повторила:

– Ждем вас в Межеве!

Дверца захлопнулась. Элизабет осиротела. Патрис нежно взял ее за руку и подвел к машине. Он прошептал ей на ухо:

– Ты с ними скоро увидишься.

Она оперлась о его плечо. Мази и мадам Монастье шли за ними. Глотнув свежего ночного воздуха, Мази воспряла духом.

– Эта поездка была очень милой. Надо будет ее повторить.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I

Первые покровы снега встретились на дороге в трех километрах от Комблу. От одного поворота горного серпантина к другому его толщина увеличивалась. Вскоре послышался стук цепей, надетых на колеса машины, ехавшей между кучами снега, счищенного на обе стороны дороги.

Пьер вел машину осторожно, устремив взгляд на асфальт и держа руль обеими руками.

Холодный ветер проникал через полуопущенное боковое стекло. Элизабет вдыхала полной грудью запах снега и сосновой коры, сердце ее радостно билось. Она повернулась к Патрису, сидевшему с Фрикеттой на заднем сиденье, и сказала:

– Какая разница по сравнению с парижским воздухом и даже воздухом в Сен-Жермене! Здесь так легко дышится, просто крылья вырастают!..

От резкого толчка чемоданы на верхнем багажнике старого «Рено» сдвинулись.

– Здесь плохой переезд, – проворчал Пьер.

– А в гостинице много народа, папа? – спросил Патрис.

Пьер с гордостью ответил:

– Все номера заняты.

Разговаривая, Пьер замедлял ход. Элизабет начинала терять терпение. Отец встретил их на вокзале Салланша, но если он и дальше будет ехать так медленно, маршрутный автобус скоро догонит машину. Двигатель стучал, чихал и грозил вот-вот заглохнуть.

Вдоль дороги возвышались величественные пихты. Элизабет залюбовалась ими.

– Правда красиво, дорогой? – спросила она мужа.

– Очень, – ответил Патрис, больше глядя на Элизабет, чем на пейзаж.

На его лице играла счастливая улыбка. Эта поездка пришлась как раз на тот период, когда он мог лучше оценить всю ее прелесть. Две недели назад в Париже состоялся первый публичный показ документального фильма о савойских храмах. Фильм и музыкальное сопровождение к нему были очень хорошо приняты прессой. Один режиссер, друг Шарля Бретилло, сразу же договорился с Патрисом о музыке к художественному фильму, который будет сниматься в мае будущего года по повести Флобера «Иродиада». Патрис уже приступил к поиску музыкальных тем для тех сцен, на которые режиссер указал ему. Этот проект так сильно увлек его, что он больше не думал о своей симфонии.

– Ты знаешь, – сказал он Элизабет, – в поезде мне пришла одна идея относительно танца Саломеи.

– Надеюсь, ты не будешь работать в Межеве?! – воскликнула она.

– Нет-нет! – ответил он с виноватым видом. – Просто я хотел бы записать кое-какие мелочи, которые мне пришли в голову…

Она рассмеялась:

– Ты совсем не умеешь лгать, Патрис!

Фрикетта, узнавая знакомые места, повизгивала, прижавшись носом к стеклу. Она уже чувствовала приближение своего родного края. Вскоре дорога стала менее наклонной; Пьер увеличил скорость и сказал:

– Кое-кто уже проявляет нетерпение, стоя на крыльце!

– Мама уже поднялась?! – спросила Элизабет.

– Конечно! В такой-то день! Ночью она просыпалась два раза и все смотрела на часы!

А вот и первые дома деревни. Онемевшая от волнения Элизабет увидела каток, магазин Лидии, церковную площадь, кладбище, старую круглую башню со снегом на крыше…

На улицах в этот час еще было мало народа. Прошла группа отдыхающих с лыжами на плечах и палками в руках. Элизабет подумала о Кристиане. Жил ли он еще в Межеве? Если да, то она могла бы встретиться с ним на лыжных дорожках. Но такая возможность не беспокоила ее. Счастливая в браке, она с трудом могла поверить в то, что когда-то другой мужчина что-то значил в ее жизни. Кристиан был забыт, это был пройденный этап. Она его даже уже и не презирала. Она игнорировала его существование.

В конце дороги сразу вдруг возникла гостиница «Две Серны» со своими квадратными окнами, деревянными коричневыми балконами и большой пихтой с поникшими ветвями. Солнце ярко освещало фасад здания. Входная дверь открылась, и стекла ее засверкали. Амелия бросилась к приехавшим, а Антуан – к их чемоданам. Расцеловавшись, все весело вошли в холл. Несколько незнакомых пансионеров в лыжных костюмах собирались уходить кататься. Их лица так загорели, что они были похожи на австралийских аборигенов. Рядом с ними Элизабет почувствовала себя несколько неловко. Она уже не принадлежала к постоянным обитателям этого дома, а была клиенткой, приехавшей из города отдохнуть.

– Антуан, отнесите побыстрее чемоданы наверх, – сказала Амелия.

– В третий номер, мадам? – спросил он.

– Разумеется!

– Почему в третий, мама – воскликнула Элизабет.

– А почему бы и нет?

– Это самый красивый номер в гостинице!

– Поэтому будет вполне естественно, что в нем поселитесь вы, – возразила с улыбкой Амелия.

– О мамочка, спасибо! Но нам было бы хорошо и в моей маленькой комнатке наверху…

– Она занята.

– Правда? – воскликнула Элизабет, немного разочарованная.

Ей так хотелось жить с Патрисом в своей девичьей комнате.

– Увидите, что в третьем номере вам будет очень хорошо, – продолжила Амелия. – Но что же мы стоим на самом проходе? Пьер, возьми ключ на доске.

Она на секунду прервалась, чтобы поздороваться с клиенткой, спускавшейся по лестнице, со свежим сияющим лицом и в тяжелых ботинках.

– Здравствуйте, мадам Костаре. Какой прекрасный день, не правда ли? Позвольте представить вам мою дочь и зятя…

Мадам Костаре, сделав дежурный комплимент, удалилась.

– Это жена крупного судовладельца из Гавра, – тихо сказала Амелия. – В этом году у нас много новых клиентов.

– А из старых? – спросила Элизабет. – Жак здесь?

– Нет.

– Жаль.

– Зато у нас снова мадам Лористон со своими семейными несчастьями, вздохами и телефонными звонками!

– Тихо, Пьер! – сказала Амелия. – Тебя могут услышать.

Элизабет звонко рассмеялась и побежала на кухню, крикнув на ходу:

– Патрис, ты идешь?

Дверь открылась, и блеск кастрюль резанул по глазам. Патрис нагнал жену в тот самый момент, когда русский шеф-повар щелкнул перед ней каблуками:

– Счастливого прибытия, мадам! Счастливого прибытия, мсье! Осмелюсь сказать, что вы стали еще красивее, чем прежде! Поздравляю вас с тем, что вы прекрасно выглядите!

Рене стояла рядом с мужем, горя от нетерпения вставить хоть словечко. Он закончил свою приветственную речь словами:

– Моя жена такого же мнения.

И ей пришлось смириться. Стоявшая у раковины Камилла Бушелотт расширила глаза, словно при виде ангелов, спустившихся на ее кухню:

– О, мадемуазель Элизабет! – проговорила она, сложив руки в молитвенном экстазе и заливаясь слезами.

– Она уже не мадемуазель, а мадам, – поправил сурово шеф-повар.

Элизабет схватила посудомойку за руки и закружила вокруг себя:

– Здравствуй, Камилла! Как твои дела, Камилла?

– О! Все хорошо! Все хорошо! – ответила та. – Мы все очень довольны, что маде… что мадам Элизабет приехала… и ее супруг тоже…

Оставив фею мытья посуды, Элизабет повернулась к подбежавшей Леонтине. Затем наступила очередь Берты и Эмильены. Немного смущенный, Патрис стоял около двери и улыбался всем этим людям в белых фартуках. Тут вмешалась Амелия:

– Идемте быстрее, дети мои. Вам необходимо отдохнуть после ночи, проведенной в поезде. Берта, вас ждут в шестом номере! Эмильена, приготовьте ванну.

Персонал разошелся по делам, Амелия отвела Элизабет и Патриса в их комнату. На круглом столике стоял букет розовых гвоздик. Элизабет поблагодарила мать за этот знак внимания и взглянула на кровать со свежими простынями и двумя мягкими подушками. Окно выходило на гору Жоли.

– Я вас оставлю, – тихо сказала Амелия.

Элизабет и Патрис распаковали чемоданы, приняли ванну и спустились в холл незадолго до второго завтрака. Несколько старых клиентов окружили их, высказывая им свои поздравления. Забыв о своих проблемах одинокой супруги, мадам Лористон заявила, что ничто так не красит женщину, как замужество.

– Взгляните на нее, вы только взгляните на нее! – воскликнула она визгливым голосом. – Куколка превратилась в бабочку! У нее не глаза, а темно-красные рубины!

Патрис, виновник этой метаморфозы, скромно стоял в стороне, опустив голову. Порозовевшая от удовольствия Амелия продолжала знакомить:

– Доктор Туке. Моя дочь мадам Патрис Монастье.

Старый и лысый доктор поцеловал руку молодой женщине. Амелия как-то вскользь сказала дочери, что он был гинекологом. Элизабет покраснела.

Несколько человек прошли в столовую. Амелия решила, что на этот раз они всей семьей позавтракают вместе, после пансионеров. Пока отдыхающие завтракали Пьер и Патрис разговаривали в холле. Элизабет подошла к матери, сидевшей у раздаточного окошка. Привыкнувшая к тишине в Сен-Жермене, она была просто оглушена звоном посуды, кастрюль, криками повара, а также гулом голосов за столами. Затем на нее внезапно нахлынули воспоминания. Она взяла салфетку и помогла Амелии стирать пятна соуса с краев тарелок, на которых лежали блюда, уже готовые к подаче. Иногда она даже осмеливалась давать советы на кухню:

– Шеф, побольше картофеля для второго, пожалуйста.

– Слушаюсь, мадам!

Когда последний клиент ушел, Амелия, Пьер, Патрис и Элизабет сели за стол в зале, где еще витал запах пищи. Шеф-повар приготовил для них специальный завтрак, «чисто русский». Им так много надо было сказать друг другу, что они засиделись за кофе до четырех часов. После этого Элизабет увела Патриса в деревню.

Запах чистого снега опьянял ее. Она шла под руку с Патрисом и ей хотелось кричать, бежать, смеяться по каждому пустяку. Он спросил:

– Ты не хотела бы покататься на лыжах?

– О да! Я просто сгораю от нетерпения! Но сегодня уже поздно. Мы завтра наверстаем!

– Мы?

– Конечно! Я же не могу кататься совсем одна!

– Но Элизабет, ты же знаешь, что я не смогу кататься как ты!

– Я научу тебя!

Они прошлись по магазинам, купили солнцезащитные очки, газеты, смягчающий крем, зашли к Лидии, осыпавшей их комплиментами, раскладывавшей при этом перед ними новые товары, и закончили в «Мовэ Па», где беззаботные пары топтались под музыку. Элизабет уверенно вовлекала мужа в эту толчею. Танцевал он плохо. Но ей было приятно быть в его объятиях. Она сама вела его. Он двигался с покорным лицом и чувствовал, что познает жизнь только благодаря жене.

Утром следующего дня они возобновили уроки катания на лыжах в том самом месте, где они были прерваны признанием Патриса в любви. Женившись на спортивной девушке, он, однако, сам не стал спортивнее и не мог научиться даже элементарным движениям. Но как муж он больше не стеснялся показаться неловким перед ней. Когда он падал, они оба смеялись. С небольшой возвышенности, где она встала, чтобы руководить своим учеником, Элизабет вновь открывала для себя лыжную дорожку горы Рошебрюн, испещренную следами множества лыж. Вдали виднелся черный квадрат: это была ферма Кристиана. Одно окно было открыто. Стекло сверкало на солнце. «Он там», – думала Элизабет.

Патрис отчаянно ругался: вот уже в который раз он терял равновесие на одном и том же месте. Элизабет помогла ему подняться.

– С меня хватит! – сказал он.

– Ты не прав. Ведь ты уже начал кататься более уверенно.

– Я устал и хочу пить. Пойдем выпьем чего-нибудь в баре около канатной дороги.

Возле бара, на воздухе, стояло несколько столиков напротив лыжной дорожки. Подняв к солнцу лица, в темных очках посетители наслаждались покоем и солнечными лучами. Элизабет и Патрис сели за столик в первом ряду, среди солнцепоклонников. Они наблюдали, как подъезжали на головокружительной скорости лыжники, с раздувающимися на ветру брюками и куртками. Другие спускались медленно, боязливо, на широко расставленных лыжах. Дети катались на санках. Инструктор вел стадо учеников к долине. Кабины фуникулера поднимались и спускались с гипнотизирующей размеренностью.

– Взгляни на этого типа! – воскликнул Патрис.

Какой-то дьявол летел прямо на них, подпрыгивая с одной ноги на другую. Волнистый горный склон уносил его все дальше, как отливная морская волна уносит брошенную на берегу лодку. Казалось, он разобьется о стену станции, но в последний момент лыжник сделал резкий поворот и остановился перед ней.

– Это Эмиль Аллэ, – сказала Элизабет. – Пекарь из Межева. У него потрясающая техника!

– А второй! Да это просто сумасшедший! Он точно собьет кого-нибудь!

– Это Ролан Аллар!

Щеки Элизабет горели от возбуждения.

– Патрис, дорогой, можно я тебя покину и пойду покатаюсь?

– Нужно! – ответил он. – Иди быстрее, а я тебя здесь подожду.

Она побежала к станции канатной дороги.

На Рошебрюне было полно народа. Пушистый снег блестел на солнце и резал глаза. Дрожа от предвкушаемой радости, Элизабет надела лыжи. Гора ждала ее. Она бросилась вниз с вершины своего нетерпения. Несмотря на то, что давно не каталась, Элизабет осталась такой же гибкой. Но она рисковала меньше, чем раньше. Теперь у нее был муж, и она не имела права подвергаться опасности.

Спустившись вниз, Элизабет увидела его стоящим перед столиком и не сводящим с нее глаз. Она затормозила перед ним.

– Ну ты даешь! – тихо сказал он. – Мне казалось, что ты свернешь себе шею!

– Да что ты! Я была очень осторожна!

Тяжело дыша, с разгоряченным лицом, она улыбалась, видя его беспокойство.

– Я хочу еще раз спуститься. Ну в последний разочек! – попросила она.

– Ладно, – сказал он. – Мне здесь хорошо. Но только умоляю тебя, не лети так быстро.

Он сел, с нежностью и тревогой провожая взглядом удаляющуюся бесстрашную женщину – свою жену.

В этот день они снова обедали все вместе. А потом, чтобы молодые почувствовали себя более свободно, Амелия попросила их перейти в столовую, к клиентам. Элизабет наслаждалась тем, что могла побыть наедине с мужем. Мази и мадам Монастье не могли больше вмешиваться в их жизнь. Родители были заняты. Она сидела одна за столом со своим мужем, и ей не надо было ни перед кем отчитываться. Она была в свадебном путешествии. Взгляды, которые она на себе ловила, доказывали, что они являлись отличной парой. Элизабет была счастлива и сожалела лишь о том, что Патрис пока еще не мог разделить ее страсть к лыжам. Однако она была уверена, что через неделю он научиться делать хотя бы элементарные движения.

Они спускались с Рошебрюна медленно, с большим трудом. Следуя ее советам и все-таки падая, несчастный Патрис наконец скатился вниз, побледневший от усталости, с дрожащими коленями и нервным тиком. Но едва он пришел в себя после сна, как Элизабет решила отвезти его на гору Арбуа, где уже работала новая канатная дорога. Второе испытание оказалось для него еще более трудным, чем первое. Когда она заговорила о Рошебрюне, он категорически отказался:

– Дай мне передохнуть немного. Мне хотелось бы подумать о чем-нибудь другом, а не о твоих чертовых лыжах! Ты знаешь, чего мне хочется?

– Нет.

– Покататься на санях.

Она рассмеялась:

– Ты с ума сошел!

– Почему?

– Патрис, ты хоть раз на них катался?

– Да, в прошлом году с мамой.

– И тебе понравилось?

– Очень!

– Ну и шикарно же будем мы выглядеть, сидя в санях, которые везет ломовая лошадь!

Но он настаивал, и она согласилась исполнить эту его прихоть.

На другой день они отправились на Церковную площадь и выбрали голубые сани, в которые была запряжена старая рыжая лошадь, мосластая, с торчащими ребрами и волосатыми бабками. Кучер усадил клиентов на жесткое сиденье, накинул на их колени покрывала, от которых несло конюшней, а сам влез на козлы, причмокнул, и лошадь со скрипом повезла сани по снегу. Сани не были поставлены на рессоры, и Элизабет с Патрисом подпрыгивали на каждом ухабе. Прохожие оглядывались на них.

– Ты и впрямь считаешь, что это приятно? – недоверчиво спросила Элизабет.

– Во всяком случае, приятнее, чем на лыжах! Вот увидишь, когда мы выедем за деревню…

Лошадь с трудом поднималась по склону горы Арбуа. Доски саней скрипели, звенели колокольчики, морозный воздух бил в лицо. Элизабет прижалась к Патрису и сказала:

– Мне кажется, что мне семьдесят лет! Что мы старички, страдающие ревматизмом, и наши внуки катаются на санках возле гостиницы…

Голос ее, подпрыгивающий вместе с ней на ухабах, был прерывистым. Патрис же смеялся, довольный прогулкой, восхищаясь пейзажем, вдыхая чистый морозный воздух. Она вдруг вытянула шею: кто-то ехал им навстречу на лыжах. Даже не успев узнать его, Элизабет почувствовала, что ей стало дурно. Человек быстро проехал мимо нее. Но взгляды их успели встретиться. Она повернулась к Патрису, который, видимо, ничего не заметил.

– За гостиницей «Гора Арбуа» есть небольшая деревенька. Хорошо бы заехать туда.

– Ладно, – ответила она слабым голосом.

Элизабет была в бешенстве, что Кристиан увидел ее в этих нелепых санях, завернутую вместе с мужем, как хилые горожане, в покрывало. Уж если и суждено ей было встретиться с ним, так при более выгодных для нее обстоятельствах. Кучер покачивался на козлах. Лошадь, вздрагивая крупом, задирала хвост, роняя на снег кучи навоза.

– Какое счастье! – воскликнул Патрис. – Этот снег, эта тишина, этот звон колокольчиков! Но только в следующий раз оденемся потеплее!

– В следующий раз? – пробормотала она.

– Да. Мне хочется еще покататься на санях. А тебе?

Она вздохнула, прислонилась к нему и сказала со смехом:

– Да, дедуля.