Текст книги "Прекрасная и неистовая Элизабет"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА VI

Элизабет была уже в постели, а восторженный Патрис все еще ходил по дому, притрагивался к мебели, открывал и закрывал двери и окна, проводил ладонью по стенам.

– Ты не представляешь, как мне все здесь нравится! – воскликнул он. – Я действительно у тебя дома!

– У нас, Патрис! У нас.

– Нет, именно у тебя! Этот интерьер так похож на тебя. Подумать только! Используя старую мебель, четыре полоски ткани и кое-как починенные светильники тебе удалось создать такую приятную атмосферу!

– Значит, ты счастлив?

– Безумно счастлив, Элизабет!

– Так ты не жалеешь о моем решении?

– А почему я буду жалеть о нем? Даже мама считает, что ты была права!

Это была их первая ночь в домике сторожа.

Они переехали сюда после полудня, под ледяным взглядом Мази, которая стояла у окна в своей комнате и наблюдала, как они переносили необходимые им вещи. После ужина молодые пошли в свое новое жилище. По крыше барабанил дождь, и этот шум обострял их удовольствие, испытываемое оттого, что они были одни. Фрикетта обнюхивала углы и чихала от запаха свежей краски; канарейки громко чирикали, а затем уснули, уткнувшись клювами под крыло. Кругом все было спокойно.

– Надо закрыть ставни, – сказал Патрис.

Он распахнул окно. Серебристые капли скрывали густую темную массу деревьев в саду. В комнату ворвался прохладный свежий воздух. Патрис неподвижно постоял у окна, задумчиво вглядываясь в ночь.

– Посмотри, Элизабет, – сказал он через некоторое время. Она встала, подошла к нему и прислонилась к его крепкому теплому телу. Прижавшись друг к другу щеками, они вдыхали ночную влагу. Большой, торжественный и мрачный дом, стоящий в другом конце сада, с неприязнью взирал на своего счастливого соперника. На втором его этаже горел свет: Мази еще не легла. Элизабет представила себе, как она ходит в халате между кресел и столиков, тихо ворча себе под нос, а может быть, закипая от гнева. «Завтра утром она, без сомнения, успокоится», – сказала себе Элизабет. Патрис, видимо, считал так же. Но они оба избегали разговора на эту тему. Под порывом ветра шелестели листья деревьев. Большой дом дулся, и плевать он хотел на «места общего пользования». Патрис закрыл ставни. Наступила тишина, прерываемая тихим стуком дождя по крыше. Элизабет дала отнести себя на кровать, высокую, широкую, из темного красного дерева, с мягкой периной.

Утром следующего дня Элизабет, Патрис и мадам Монастье встретились за завтраком в столовой большого дома. По мере того как ожидание затягивалось, на их лицах стало появляться беспокойство. Время от времени мадам Монастье поглядывала на потолок и глубоко вздыхала. Чай, кофе, какао и молоко остывали. Наконец вошла взволнованная молодая Евлалия и сообщила, что мадам отказалась спуститься в столовую.

– Она попросила меня принести ей завтрак в спальню, – добавила служанка.

Потрясенные, они молчали.

Когда Евлалия ушла, Патрис взорвался:

– Я так и знал! Теперь она будет есть только в своей комнате. Это, наконец, смешно!

Элизабет медленно встала.

– Ты куда? – спросил с тревогой Патрис.

– Поговорить с ней, – ответила Элизабет.

– Я сам с ней поговорю, – сказал решительно Патрис, оттолкнув стул.

– Ах, мой мальчик! – простонала мадам Монастье. – Ты думаешь, это что-нибудь даст?

– Это необходимо, мама. Так больше не может продолжаться!

– Только умоляю тебя, будь с ней помягче, ведь она такая старенькая!

Он вышел, а мадам Монастье сжала виски руками.

– Успокойтесь, мама, – ободряющим топом сказала Элизабет, снова сев на стул. – Если кто и способен переубедить ее, так это ее внук!

– Сомневаюсь, – прошептала в ответ мадам Монастье. – Она ведь всегда была такой. В свое время мой муж очень страдал из-за ее характера. И я тоже… Всеми делами занималась только она, руководила всем только она… Может быть, мне следовало в свое время взбунтоваться, но у меня не такой характер, как у вас. Я ни разу не осмелилась перечить ей. Она привыкла, что все ей подчиняются. И при этом она такая добрая, такая отзывчивая, такая любящая.

Вскоре вернулся Патрис. Плечи его были уныло опущены.

– Ну что? – с надеждой посмотрела на него мадам Монастье.

– Я сделал все возможное, чтобы убедить ее. Но она даже не желает слушать.

– Она хотя бы встала?

– Нет, она все еще в постели, в своем ночном чепчике, с подносом на коленях, такая свирепая, такая надутая!.. Мне кажется, что теперь она и сама не знает, как ей изменить свое мнение.

– Если она кому-нибудь уступит, то это будет впервые в ее жизни, – сказала мадам Монастье. – Нельзя требовать от нее невозможного. Что же нам делать?

– Оставить ее в покое, – ответил Патрис.

– И продолжать завтракать, обедать и ужинать без нее? Но это же ужасно!

– Надеюсь, что до нее это в конце концов дойдет!

Итак, началось испытание на выдержку. Патрис налил чая заплаканной матери, кофе с молоком жене, чашку какао себе, но никому не хотелось ни пить, ни есть. Элизабет думала о Мази со все возрастающим возмущением. Доведенная до такой степени властность уже превращалась в тиранию. Эта старая дама, как наук в своем углу отлавливала и парализовала беззащитных существ. До каких же пор ей будет позволено превышать свою власть? Завтрак закончился в траурном молчании. Окончательно пав духом, мадам Монастье удалилась к себе, а Патрис пошел работать в салон. Оставшись одна, Элизабет поразмыслила немного о том, как ей поступать дальше. Она еще не закончила натирку мебели, но сейчас эта работа показалась ей ненужной. До тех пор пока Мази будет упорствовать и дуться, ее измученные близкие потеряют вкус ко всему. «Она одна всем нам отравляет жизнь. Я просто презираю ее. Если бы я могла сказать ей в лицо все, что я о ней думаю!» Разгоряченная этой мыслью, Элизабет бросилась к лестнице с гневной речью наготове. «Пусть рухнет мир, но она узнает о себе правду!»

Подойдя к двери Мази, она повернула ручку и, не постучав, быстро вошла в комнату. Старуха сидела в пеньюаре жемчужного цвета перед туалетным столиком. Старая Евлалия почтительно склонилась над ее плечом. Услышав шаги, обе женщины вздрогнули и обернулись. У Элизабет пропал голос. Мази повернула к ней бледное морщинистое лицо с посиневшими отвисшими губами. Ее маленький до смешного череп был покрыт белым пушком, сквозь который проглядывала розовая кожа. Без своего величественного парика бабушка Патриса превратилась в дряхлую, несчастную и больную старуху с затравленным взглядом. Евлалия держала в руках парик, который она, видимо, только что расчесала. Придя в себя через секунду, Мази обеими руками прикрыла свою голову. Ее глаза расширились. В них было столько боли и стыда, что волна жалости нахлынула на Элизабет.

– Уйдите! – тихо приказала Мази, все еще не опуская рук.

Но Элизабет не двигалась с места. Слова ненависти, которые крутились в ее голове, разом покинули ее. Она только пробормотала:

– Мази, дорогая! Я не хочу, чтобы вы страдали. Если бы вы были на моем месте, вы бы повели себя точно так же, как я! Тогда простите меня, простите нас… Но не мешайте нам быть счастливыми!

– Уходите, – повторила Мази.

– Кыш отсюда! – пробормотала ей в тон старая Евлалия, подняв правый кулак с зажатым в ней париком.

– Если бы вы пришли к нам, в наш домик, я уверена, что вы изменили бы свое мнение! – пробормотала Элизабет.

– Уходите!

Мази раскачивала головой и стучала ногами в домашних тапочках по полу. Верная служанка подошла, прихрамывая, к своей хозяйке, чтобы прикрыть ее от взгляда непрошенной гостьи. С фотографий, стоящих на круглых столиках, на Элизабет укоризненно взирали члены семьи Монастье.

– Кыш, кыш, – шипела старая ведьма.

Элизабет, словно очнувшись от дурного сна, вышла из комнаты.

Укладывая белье в свой шкаф, Элизабет думала об отвратительном одиночестве старых людей, когда услышала скрип гравия на аллее. В голове у нее мелькнула безумная мысль: «Мази!» Она бросилась к окну. Да, это шла Мази, опираясь на трость, затянутая в корсет, напудренная, со всеми своими цепочками на шее и парике. Она так плохо выглядела, что ее с трудом можно было узнать. Не раздумывая, Элизабет распахнула настежь дверь и кинулась навстречу старушке:

– Ах, Мази! Наконец-то! Я была уверена, что вы придете.

– Вы ждали меня? – спросила Мази со строгим взглядом и побелевшим лицом.

– Да! – ответила Элизабет и бросилась ей на шею.

Пошатнувшись от двух бурных поцелуев в щеки, Мази вяло высвободилась и, подняв брови, сказала:

– Будьте сдержаннее, дитя мое!

– Просто я так счастлива! Пойдемте, Мази, я вам все сейчас покажу!

Элизабет увлекла ее за собой в дом. Проходя из комнаты в комнату, Мази окидывала недоверчивым взглядом мебель, стены, занавески. Элизабет не отставала от нее ни на шаг, пытаясь угадать ее мысли и усыпить ее скептицизм, она трещала без умолку.

– У этого столика была сломана ножка, я ее склеила, а сверху натерла ореховой кожурой. Вы узнаете это кресло? Оно было на чердаке. А кровать? Правда, она стала красивой, после того как я ее натерла воском?!

Мази молчала, надувшись. После осмотра туалета она вернулась в комнату, села в кресло, закрыла глаза, потом открыла их и проворчала:

– Надо сменить умывальник. Он весь потрескался, а краны просто ужасны.

– Хорошо, Мази, – радостно ответила Элизабет.

Канарейки в клетке клевали зернышки. Вдруг одна из них запела.

– Мази, скажите, вам нравится этот дом теперь, когда я здесь все устроила?

Губы старухи сложились в подобие улыбки. Взгляд стал мягче.

– Он мне, конечно, понравился бы больше, если бы мне было двадцать лет, – ответила она.

Мир был восстановлен. Опершись одной рукой о трость, а другой о подлокотник кресла, Мази медленно выпрямилась во весь свой величественный рост и направилась к двери.

– Как? Вы уже уходите? – огорченно воскликнула Элизабет.

– Я еще приду, – ответила старая дама.

Когда она ушла, Элизабет спросила себя, что могло подвигнуть Мази на этот шаг? Логику людей ее возраста понять было просто невозможно. «Может оттого, что сегодня утром я и Патрис разговаривали с ней с большим уважением или потому, что я увидела ее без парика, она вдруг почувствовала себя обезоруженной? Что произошло в ее голове? Узнаю ли я это когда-нибудь? Знает ли это она сама?» Элизабет с нежностью проводила взглядом тяжелую черную фигуру, удаляющуюся по аллее, и вновь взялась раскладывать белье по полкам шкафа, словно укладывала свое счастье стопками.

Ко второму завтраку Мази торжественно вошла в столовую, где ее с нетерпением ожидали невестка, внук и Элизабет.

Они больше никогда не вспоминали о ссоре, внесшей разлад в их семью. Неохотное прощение постепенно превратилось в открытое одобрение. Мази стала часто навещать молодых в их новом доме, а однажды она даже решила, что каждое второе воскресенье все будут там завтракать. Таким образом Элизабет в конце концов одержала победу над Мази. Вскоре старая дама подарила ей старинный чайный сервиз из саксонского фарфора. Когда взволнованная Элизабет принялась благодарить ее за такой дорогой подарок, та возразила ей ворчливым тоном, пряча свое собственное волнение:

– Не стоит благодарности. Когда-то я получила его от своей свекрови. Поэтому он по праву принадлежит вам. Разве вы не замените меня однажды в этом доме?

Теперь, когда она достаточно хорошо изучила характер Элизабет, Мази не пропускала случая принять ее сторону в их разногласиях с Патрисом. В начале октября молодая чета получила приглашение на обед от Глории, которая вышла замуж в провинции и недавно обосновалась в Париже, в маленькой квартирке на левом берегу Сены. Мысль об этой поездке наводила на Патриса скуку, потому что радости семейной жизни отдаляли его от общества и делали все менее общительным с посторонними.

– Что нам у них делать? – ворчал он. – Паскаль Жапи такой унылый, он только утомляет! Тебе не кажется, что мы можем вежливо отказаться под каким-нибудь достаточно серьезным предлогом.

Но Мази твердо поддержала Элизабет, и Патрису ничего другого не оставалось, как сдать свои позиции под напором союзников.

Впрочем, обед у семейства Жапи был очень приятным и оживленным. В роли хозяйки дома Глория удивила Элизабет своей непринужденностью. Раскованная и приветливо улыбающаяся, она внимательно наблюдала за столом и успевала следить за разговором. Сесиль, присутствовавшая на этом семейном празднике, была такой же красивой и общительной, как и раньше. Она больше не встречалась с Жаком Греви и ходила на курсы декораторов, а в сентябре должна была поехать в Швейцарию. По любому случаю она мило подшучивала над своим зятем Паскалем, важным и худым, который употреблял научные термины в разговоре о самых обыденных вещах. Недавно он открыл свой врачебный кабинет и был доволен своими первыми клиентами. Телефон, который находился у него под рукой на маленьком столике, говорил гостям о том, что хозяина дома могут вызвать в любой момент для серьезной консультации в любой конец Парижа. В комнате стоял легкий запах эфира, потому что обычно она служила приемной для больных. Вся квартира была свежеотремонтированной. В современной полированной мебели отражался свет ламп. В спальне стоял гарнитур из белого сикомора, а в кабинете – из дуба. На нескольких картинах, украшавших стены, можно было видеть геометрические рисунки пастельных тонов. Никакой бронзы, никаких столиков и старинных гравюр здесь не существовало.

Уходя от четы Жапи, Патрис спросил у Элизабет:

– Ну как тебе их квартира?

– Мне больше нравится наш старый дом, – ответила она, усаживаясь за руль.

Патрис с признательностью взглянул на жену. Живя рядом с ней, он иногда забывал, чем хорош был их союз, но потом вдруг какое-нибудь слово, сказанное Элизабет, или ее неожиданный жест возвращали ему ощущение оглушительного счастья. Да, не все в его жизни было размеренным и благоразумным. Теперь самые незначительные вещи волновали его. Благодаря Элизабет пение птицы, вкус какого-нибудь блюда, цвет платья, запах цветка, тысячи мелочей, которые раньше он просто не замечал, становились всплесками его ежедневных радостей.

Машина выехала за город и теперь набирала скорость. За ее окнами проплывали темные деревья. Свет фар разгонял ночь перед автомобилем.

– Ты знаешь, Элизабет, – тихо сказал он, – мы действительно созданы друг для друга!

Она услышала голос Кристиана, произносящего те же самые слова. Но прав был Патрис, а не Кристиан.

– Да, – ответила она тихо. – Я тоже так думаю, Патрис. Я люблю тебя…

Она сбавила скорость, и он поцеловал ее.

ГЛАВА VII

Элизабет положила телефонную трубку, выбежала из библиотеки, открыла дверь салона и крикнула:

– Патрис! Они приехали!

Патрис, работающий за маленьким столом возле рояля, резко встал, на лице его была радость:

– Уже? Они должны были быть здесь только завтра.

– Да, но они решили выехать днем раньше. Мама звонила из Парижа. Они ехали в автомобиле. И папа совсем не устал за рулем. Сейчас они у дяди Дени. Ждут нас. Собирайся побыстрее.

– Я мигом! – с готовностью сказал Патрис. – Это тебе надо поторопиться. Ты наверняка захочешь переодеть платье.

– Конечно. Но мне хватит для этого и пяти минут. Если мы поспешим, то сможем добраться до улицы Лепик к четырем часам. О, Патрис, как я рада! Мази! Мама!

Привлеченные громкими голосами, Мази и мадам Монастье появились в салоне. Элизабет выпалила им в лицо эту новость, как если бы взорвала праздничную хлопушку:

– Мои родители приехали!

Увидев, как расцвели лица обеих женщин, она взяла Патриса за руку и увела его в маленький домик. Стоя перед открытым шкафом, она заколебалась:

– Какое мне надеть платье?

– Серое с белым воротничком! – ответил Патрис.

– В нем я похожа на девочку!

– Тогда зачем ты спрашиваешь мое мнение?

– Надену-ка я синий костюм, – решила Элизабет.

Портниха из Сен-Жермена сказала ей на примерке, что этот костюм строгого покроя делает ее очень женственной. Одеваясь перед зеркалом, Элизабет наблюдала за тем, как одевается ее муж. Ей хотелось, чтобы они выглядели красивой парой. В самый последний момент она заставила его сменить коричневый галстук на бордовый с белыми полосками. Обернувшись к ней, Патрис воскликнул с восторгом:

– Бог мой! Как же ты хороша!

Она повернула голову в одну, потом в другую сторону и согласилась, что синий костюм придавал ей солидность. За руль автомобиля села уже элегантная дама лет двадцати пяти. По дороге ей удалось компенсировать свое нетерпение быстрой ездой. Патрис сидел застывший от беспокойства, искоса поглядывая на жену и не говоря ни слова. Но в Париже пробки заставили Элизабет сбавить скорость. Она нервничала, перестраивалась из одного ряда в другой, обгоняла поток машин на третьей скорости, чертыхаясь, сигналила, словно была за рулем пожарной машины, которую все другие обязаны пропускать. Несмотря на разного рода ухищрения, было уже более четырех часов, когда она наконец остановила автомобиль у кафе.

Услышав стук хлопнувшей дверцы машины, Пьер и Амелия выбежали на тротуар. Они, правда, не изменились, но у Элизабет было такое впечатление, что она уже очень давно их не видела. Она бросилась к ним в объятия, покрывала их лица поцелуями, осаждала своими вопросами, забывая ответить на их собственные. Патрис, молча наблюдая эту сцену, стоял рядом и застенчиво улыбался с видом счастливого зятя. Элизабет была очень тронута, когда услышала, как Патрис сказал:

– Здравствуйте, мама, здравствуйте, папа.

Все вместе они вошли в зал, и там семейные узы окрепли еще больше, потому что Дени и Клементина, обращаясь к Патрису, называли его кузеном. К счастью, в этот час дня в кафе был только один клиент, стоявший у стойки. Дени сдвинул два столика и налил белого вина. Три супружеские пары дружно подняли бокалы. Хотя они уже и рассказали друг другу о главном в письмах, они стали все это повторять при встрече с новым удовольствием. Разговор переходил от одной теме к другой. Говорили о музыке к фильму, о домике в Сен-Жермене, о водительских правах Элизабет, о зимнем сезоне в Межеве, о здоровье дедушки, о Мази, о мадам Монастье, о канатной дороге на горе Арбуа. Не выпуская руки Элизабет, Амелия не сводила с нее глаз, находя свою дочь еще более похорошевшей:

– Синий костюм тебе очень к лицу, доченька!

– Правда, мама? Он нравится тебе? – воскликнула Элизабет. – Мне сшили его в прошлом месяце.

И она провела пальцами по отвороту пиджака. Сидя между родителями, она с удивлением ощущала себя одновременно юной девушкой и замужней женщиной. Ей хотелось понравиться отцу и матери, и все-таки она теперь принадлежала мужу. Конечно, Патрис чувствовал себя немного не в своей тарелке в этом парижском бистро. Но и в этой обстановке он не утратил своего очарования. Глядя на него, сидящего перед бокалом белого вина, можно было подумать, что он всегда жил среди простых людей. Элизабет была признательна ему за его естественное поведение в новой для него среде. Клементина разглядывала его с каким-то недоверчивым восхищением. Ее ногти были покрыты красным лаком, под глазом появилась родинка, а темно-каштановые волосы были перекрашены в соломенный цвет.

– Еще вина, кузен? – предложил Дени.

Элизабет опасалась, что Патрис откажется, но он охотно согласился. Дени наполнил бокалы. Клементина подняла свой, оттопырив мизинец и прикрыв подведенные веки. В это время клиент за стойкой крикнул:

– Патрон, повторите!

– Сию минуту! – ответил Дени.

Эти простые слова всплыли в памяти Элизабет и вернули ее на десять лет назад, в запах аперитивов и деревянных опилок, звон посуды и гул голосов. Волосы, завязанные узлом, голые колени под черным фартуком, мать в кассе, отец, открывающий края пивного насоса…

– Расскажи же нам Элизабет, как вы все-таки обставили дом сторожа? А у твоих канареек еще нет птенцов? А как поживает Фрикетта?

Элизабет вспоминала, как она возвращалась из школы, как взрослые расспрашивали ее об успехах…

– Это винишко я покупаю не в Берси, а прямо у изготовителя, – сказал возвратившийся Дени.

– Это чувствуется! – одобрительно кивнул Пьер, прищелкнув языком.

Он с минуту подумал и затем добавил:

– На обратном пути в Межев мы поедем по шестой национальной дороге. Мне хочется заскочить в Бургундию. Водить этот старый «Рено» – сплошное удовольствие! Ни одной поломки от Шапель-о-Буа до Парижа, вы представляете?

Дочь и зять изобразили вежливую заинтересованность на лицах, и Пьер ударился в подробный рассказ о своей поездке. Воспоминание об этом подвиге подстегивало его. Он перечислял названия всех населенных пунктов, через которые они с Амелией проезжали. Когда он говорил, жена подбадривала его улыбкой, в которой ощущалась материнская гордость. – Твой отец водит превосходно! Я ни разу не испугалась. А ведь мы ехали очень быстро!

– Да, я ехал со средней скоростью, – сказал Пьер, – по крайней мере до Шатору. Потом пошла разбитая дорога. А в стороне от Вьерзона она стала еще хуже после дождя. Буксовали как на масле!

– Но отец крепко держал руль, – быстро вставила Амелия. – И нас ни разу не занесло в сторону.

– Твоя машина здесь? – спросила Элизабет.

– Нет, – ответил Пьер. – Я оставил ее в гараже у Орлеанских ворот. Я не люблю ездить по Парижу.

– А я уже привыкла, – сказала Элизабет, – теперь уже совсем не боюсь.

Амелия с недоверием взглянула на дочь, словно засомневалась относительно пола своего ребенка, и тихо проронила:

– Странно, что тебе нравится водить машину!

– Я хотел бы взглянуть на вашу тачку, – сказал Дени. – Я не успел разглядеть ее. Это «форд»?

– Да, – ответил Патрис.

Трое мужчин вышли из кафе и направились к автомобилю. Клементина склонилась к Элизабет и, закатив глаза, прошептала:

– Как он хорош, твой Патрис!

– Правда? – спросила Элизабет, покраснев от удовольствия.

– О да! – продолжила Клементина. – Такой представительный, воспитанный, артистичный! Я все время боюсь ляпнуть перед ним какую-нибудь глупость. Как он сочиняет музыку? Он придумывает ее в голове или прямо на рояле?

Тронутая наивностью этого вопроса, Элизабет ответила ей со снисходительностью знающего человека. Описывая работу Патриса, она чувствовала, что говорит о каком-то существе высшего разряда, который как бы и не был ее мужем, и чей мозг производил огромное количество мелодий так же естественно, как источник, извергающий воды. Портрет Патриса, нарисованный ею, был столь лестным благодаря качествам, которые она ему при всех приписывала, что она почувствовала себя взволнованной, когда он вернулся в зал. Он сел на свое место как небожитель, запросто общавшийся со смертными.

На следующий день Элизабет встала очень рано, чтобы натереть все до блеска и расставить цветы в домике сторожа. Ее родители должны были приехать без четверти час. Мази хотелось бы принять их у себя, но все убедили ее в том, что гостям будет приятнее пообедать в маленьком домике. Элизабет составила меню и решила приготовить блюда по-своему, в своей кухне, не прибегая ни к чьей помощи. До самой последней минуты они переносили из главного здания в «место общего пользования» кастрюли, посуду, стулья, скатерти, салфетки, полотенца. Пока Патрис наблюдал за расстановкой обеденных приборов в салоне-столовой, его жена, надев фартук, хлопотала перед газовой плитой. Она готовила кур и грушевый торт. Больше всего времени ушло на приготовление закусок: торталетки с анчоусами, артишоки, помидоры, фаршированные овощами с майонезом, причем верхняя часть каждого помидора срезалась и из нее делалась ручка, как на корзинке. Элизабет загубила три помидора, пока у нее получилось. Руки нетерпеливо дрожали. Иногда она с тревогой поглядывала на будильник, тикающий как адская машина. Без четверти час все было готово, включая хозяйку дома, надевшую серое платье с белым воротничком, кожаным лакированным поясом и туфли на высоком каблуке.

Как только Мазалеги приехали, их провели в большой дом, где все сели выпить аперитив. Однако Элизабет не стала долго задерживаться и быстро ушла в свой домик: ей надо было проследить за курами и тортом. Через десять минут она выглянула в окно на кухне и увидела шедшую по аллее группу экзаменаторов. Впереди шли Амелия и мадам Монастье, за ними следовали Пьер и Мази. Шествие замыкали Патрис и Фрикетта. Молодая Евлалия, которую прислала Мази для обслуживания, стояла уже наготове в столовой.

– Идут! – торжественно сказала она.

Элизабет распахнула дверь. Гости вошли в жилище молодой супружеской пары. Пока Пьер и Амелия восхищались красиво сервированным столом, светлыми шторами, полировкой деревенской мебели, Элизабет наслаждалась удовольствием принимать у себя дома родителей и показать им, привыкшим видеть ее ребенком, на что она способна как замужняя женщина. Удовлетворение, которое она читала в глазах своей матери, дало ей понять, что все ей удалось. Когда Евлалия принесла закуски, все гости ахнули от восхищения.

– Это вы сами сделали и нафаршировали эти изумительные корзиночки? – спросила Мази.

– Да, Мази, – скромно ответила Элизабет.

– Я в восторге! Их просто жалко разрезать.

Сидя с краю стола, Патрис весь сиял. Куры были немного пересолены, но этого никто не заметил. Пьер пил вино с серьезным видом дегустатора. Мадам Монастье расспрашивала Амелию о Межеве. Мази ела медленно, говорила мало, но выглядела вполне счастливой. Фрикетта иногда высовывалась из-под скатерти, чтобы схватить кусочек, протянутый ей чьей-то доброй рукой. Элизабет огорчилась по поводу торта: по краям тесто немного подгорело, а фрукты не допеклись. Это привело ее в настоящее отчаяние. Чтобы утешить ее, каждый попросил еще по кусочку.

– Лучше бы я испекла торт с кремом! – проговорила она со вздохом.

– Это было бы слишком! – сказала Амелия.

Мази кивнула головой в знак согласия: в своем доме она никогда не ела таких вкусных блюд. Кофе решили выпить в хозяйском доме. Разговор медленно тянулся под огромной люстрой с подвесками. Мази боролась со сном. В половине шестого Пьер и Амелия поднялись: им было пора. Они хотели ехать поездом. Но Элизабет воспротивилась этому: она вместе с Патрисом довезет их в машине.

Они доехали быстро и весело. Сидевшая с Элизабет Амелия была горда дочерью, таланты которой были столь разнообразны: от умения приготовить курицу до вождения автомобиля. Мужчины, сидевшие на заднем сиденье, изредка перебрасывались фразами, в то время как их жены болтали без умолку, глядя на убегающий горизонт.

Когда они доехали до кафе, Дени сообщил им ошеломляющую новость, которую только что передали по радио: король Югославии Александр был убит террористом в Марселе вместе с Барту, французским министром иностранных дел, который встречал короля у трапа парохода. Все клиенты бистро с возмущением обсуждали это событие. По общему мнению, Франция была слишком терпимой к иностранцам, прожинающим на ее земле: президент Думерг был убит Горгуловым, русским, а Луи Барту и король Югославии – хорватом! А разве Ставицкий не был иностранцем? Никто точно не знал русский он или поляк?..

– Чего же мы ждем, чтобы избавиться от этой швали, – хмуро сказал Пьер. – И вы еще хотите, чтобы Гитлер уважал нас, видя, что у нас творится?

Дени подавал вино разгневанным патриотам.

Это уже вошло в привычку: каждый день Элизабет уезжала на машине в Париж, чтобы провести с родителями вторую половину дня. Иногда Патрис сопровождал ее, но чаще всего он предпочитал оставаться дома и работать над своей симфонией. Если дочь приезжала одна, то Амелия неизменно устраивала походы по большим магазинам. До возвращения в Межев ей надо было так много разного купить! Список лежал у нее в сумочке, но всякий раз она добавляла к нему какие-нибудь новые необходимые покупки. Элизабет очень правилось ходить с матерью. Они переходили от отдела к отделу, копались в платьях и белье, обменивались мнением о моде, не находя нужных им товаров, соблазнялись другими, которые были совсем им не нужны, и выходили на улицу, нагруженные пакетами, и с чувством того, что они сэкономили. Так Амелия купила Элизабет платье на дешевой распродаже, а себе костюм баклажанового цвета, на котором вполне могла бы висеть наклейка какой-нибудь известной фирмы. Но главным для нее было – отыскать подходящую шляпку.

– Зачем тебе шляпка в Межеве? – спрашивала Элизабет.

– Я хочу ее купить не для Межева, а для Парижа.

– Та, которая на тебе, очень мила.

– Ну и что! Но меня в ней слишком часто видели.

– Кто?

– Папа… все…

– Но вы же через две недели уезжаете.

– Но я имею право хотя бы две недели пощеголять в шляпке, которая мне нравится!

Чем дольше Элизабет ее урезонивала, тем упорнее Амелия настаивала на своем. Они ходили от одной модистки к другой, чтобы найти шляпку, о которой она мечтала. Наконец, в небольшом магазинчике в предместье Сент-Оноре, среди груды некрасивых и нелепых головных уборов, она увидела что-то похожее на большой берет из черного бархата, прихваченный сбоку бантом из атласа гранатового цвета. Амелия и шляпа сразу признали, что они созданы друг для друга. Даже Элизабет пришлось с этим согласиться:

– Мы обязательно должны ее купить, мамочка. Только надвинь ее пониже на ухо. Вот так! Не трогай больше. Ну, ты просто шикарна!

Амелия вышла из магазина в новой шляпе с видом победительницы, запихнув старую в бумажный пакет. Элизабет привела мать в ресторан со стенами под мрамор и с зеркальными колоннами, где однажды вечером она обедала с Патрисом. Там они заказали себе чаю с пирожными. Вокруг раздавались приглушенные голоса элегантной публики. Оркестра на эстраде еще не было. Время от времени Амелия поглядывала в зеркало, висевшее напротив. Шляпка сидела на ее голове как влитая. «Неужели это моя мама? – спрашивала себя Элизабет. – Какая же она молодая и красивая!» Может быть, их принимали за сестер? Как и всегда, когда оказывались вдвоем, они принимались говорить о своих мужьях: о характере, таланте, планах на будущее Патриса, здоровье Пьера и о его трудолюбии. За чашкой чая у женщин возникало трогательное взаимопонимание. Брак дочери удовлетворял Амелию вполне, тогда как брак ее брата очень огорчал ее. По ее мнению, Клементина была не той женой, которой он был достоин. У Клементины были манеры простолюдинки, и она тратила слишком много денег на свои туалеты. Вместо того чтобы помочь мужу и перейти на более высокий уровень, выйти из своего круга, она тянула его вниз. Стоит им сэкономить немного денег, как она тут же покупает на них себе платья. Впрочем, она и за кассу-то села, чтобы кокетничать с клиентами.

– Твой отец и я, мы оба огорчены той атмосферой, которая царит у них в доме, – заключила Амелия.

Элизабет пыталась защитить Клементину, но в действительности она разделяла недовольство матери. Появился женский оркестр и занял свое место на эстраде. Потекла сентиментальная до слез музыка, и все разговоры разом смолкли. Тогда Амелия и Элизабет проплывали с мелодией на гондоле под мостом Вздохов. Когда музыка смолкла, они заметили, что за большими окнами ресторана потемнело, и поспешили вернуться в кафе на улице Лепик, где их ждал Пьер, играя с посетителями в белот.