Текст книги "Крушение"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Сидя за столом, Жан-Марк ощущал за своей спиной интеллектуальную мощь книжных томов, которые неподвижно покоились на стеллажах. Гениальные мысли всех этих знаменитых писателей, казалось, в любой момент были готовы выскочить из своего бумажного плена, словно чертик из коробочки. Книги придавали комнате сходство со святилищем, в котором собрана вся премудрость человечества. Такая библиотека у семнадцатилетнего юнца! Разве это справедливо? Жан-Марк старался побороть в себе глухое раздражение, вызванное богатством, буквально лезшим в глаза повсюду, от вестибюля до спален. Кстати, раньше он не обращал особого внимания на дорогую обстановку, окружавшую его в доме отца. И только поселившись отдельно и начав вести крайне скромный образ жизни, он стал замечать возмутительное всевластие денег. Жан-Марк был вынужден ограничивать себя во всем, порой даже в самом необходимом. Ему было неприятно видеть, как другие купаются в роскоши. Однако Жан-Марк не испытывал к ним чувства зависти, изо всех сил стараясь подавить в душе зарождающуюся классовую ненависть. Осуждать богатых – это слишком просто. Одной только едкой критикой нельзя изменить мир к лучшему. Разве Жильбер виноват в том, что его дед – удачливый финансист и член правления многих крупных корпораций? И почему бы господину Крювелье, заработавшему огромное состояние, не тратить его на приобретение произведений искусства? Хотя он наверняка плевать хотел на искусство, для него это просто удачное вложение средств! Но Жильбер не похож на своего деда. Вполне вероятно, что он прочел лишь одну четвертую или пятую часть томов, стоящих на полках его библиотеки, но даже те книги, в которые он ни разу не заглянул, смогли каким-то мистическим образом передать ему свое содержание. Проводя почти все свое время в лесу печатных страниц, среди несуществующих персонажей, этот юноша и сам приобрел какую-то искрящуюся эфемерность эльфа.

Задаче по алгебре не было видно конца, но Жан-Марк не хотел признаваться в своем невежестве. Двигаясь от уравнения к уравнению, он, обессилев, все-таки решил ее. Жильбер вздохнул:

– Вот уж не думал, что у нас что-нибудь получится, – признался он.

Было поздно, Жан-Марк встал, собираясь уходить.

– Я бы хотел дать вам «Озарения», – предложил Жильбер. – Прочтите, вы увидите…

– А вы прочтите «Поэтическое искусство» вашего друга Буало, – язвительно улыбнувшись, сказал Жан-Марк и тут же об этом пожалел.

Он ничего не мог с собой поделать: юноша одновременно и раздражал, и занимал его. Взяв протянутую ему книжку в зеленой кожаной обложке, Жан-Марк опустил ее в карман пиджака. В обратном порядке последовали коридор, картины, вестибюль, колонны из порфира с резными алебастровыми капителями и гобелены с блекло-розовыми мифологическими персонажами среди орнамента из синеватых листьев.

Стоя поздним вечером на тротуаре бульвара Мориса Барреса [7]7
  Баррес Морис (1862–1923) – французский писатель.


[Закрыть], Жан-Марк испытывал странное ощущение, словно он только что вынырнул на поверхность после длительного погружения в прошлое. Последние слова его ученика еще звучали у него в ушах. Жильбер говорил и думал совсем не так, как его ровесники. Он казался выходцем из довоенного времени. Кто знает, может, это влияние родителей его отца? Обращение на «вы», любовь к чтению, потрясающий комфорт, отсутствие друзей… Жильбер был несколько старомоден и в своем наивном энтузиазме, и в своей вежливости.

Брошюрка оттягивала Жан-Марку карман пиджака. При каждом шаге она острым углом больно впивалась ему в ногу. Подняв воротник пальто, Жан-Марк углубился в холодный сырой сумрак, в котором слабым светом мерцали точки уличных фонарей. Слева возвышались отвесные утесы богатых домов, справа простирался темный хаос Булонского леса, пахнущего прелой листвой. Вся эта часть Нёйи [8]8
  Нёйи-сюр-Сен – престижный пригород, примыкающий к Парижу с северо-запада.


[Закрыть]надежно покоилась на солидных банковских счетах. Но имел ли Жан-Марк право возмущаться подобным положением вещей? Он, чей отец… «Да нет у меня отца!» – вдруг с горечью подумал он. В глубине души Жан-Марк признавался себе, что пытается оправдать свою нынешнюю убогую жизнь высокими идеалами, прекрасно понимая, что его бедственное положение – не что иное, как случайность. Если бы у него появилась возможность вернуться в семью, с какой радостью он бы это сделал! Ведь материальное благополучие – тот же наркотик. Человек, хоть раз испытавший на себе его действие, уже не может от него отказаться. А если и сможет, то лишь путем мучительной ломки. В свое время Жан-Марк решил, что сумеет переломить себя, и вот теперь он медленно изнемогает.

От затхлого запаха, стоявшего в вагоне метро, Жан-Марка замутило. Его окружали усталые люди в поношенной одежде. Как можно любить нищету? Пока он мучается, зажатый среди этих неимущих работяг, Жильбер небрежно листает книги по искусству, скользит взглядом по рисунку Матисса и акварели Дюфи. Время от времени поезд останавливался в недрах пещер, кафельные стены которых пестрели рекламными щитами, и толпы пассажиров штурмовали двери вагонов. Нет, на земле все-таки слишком много людей!

Вернувшись к себе, Жан-Марк сразу ощутил царящий в помещении холод. Как обычно, трубы отопления, идущие из нижней квартиры вдоль внутренней стены, мгновенно остужали его комнату. Жан-Марк приложил ладонь к перегородке и почувствовал, что она ледяная. Без сомнения, соседи, уходя из дома, перекрыли отопление. Жан-Марк включил электрический обогреватель. При существующих ценах на электричество он мог позволить себе не больше пятнадцати минут счастья. Закутавшись в домашний халат, повязав шейный платок и укрыв колени одеялом, Жан-Марк сел за стол. Его ужин состоял из сардины и остатков грюйера. Он мог бы ходить в университетскую столовую, но все еще предпочитал скудную домашнюю пищу казенному меню общепита. Проглотив последний кусочек сыра, Жан-Марк придвинул к себе конспекты и учебники по гражданскому праву. Надо было подготовиться к практическим занятиям, назначенным на следующее утро. Каждая оценка, выставленная на четвертом курсе, может быть принята во внимание, когда комиссия будет обсуждать балл на выпускном экзамене. От серого, плохо отпечатанного текста лекций у Жан-Марка быстро устали глаза. Он вынул из кармана пиджака зеленую кожаную книжицу и машинально раскрыл ее.

Короткие, пронзительные фразы. Повсюду на полях страницы были разбросаны карандашные пометки. «Я соединил колокола всех колоколен, протянул гирлянды от окна к окну, связал золотыми цепочками звезды и стал танцевать». Почему Жильбер подчеркнул именно эту фразу Рембо? Может, он и сам испытал в этот момент то же ощущение радости, удивительной воздушной легкости? Размышляя о нем, Жан-Марк почему-то вспоминал то дрессированную цирковую собачку, то бенгальский огонь с его непредсказуемыми вспышками, пожирающий свою же проволочку. Честно признаться, он был доволен проведенным днем. Ему хотелось верить, что сегодня он совершил нечто более значительное, чем просто дал урок. Он помог другому. Есть люди, которые, озаряя вашу жизнь своим внутренним светом, позволяют вам поверить в себя.

Жан-Марк вновь вернулся к правам наследования. Открыв главу «Продажа унаследованного имущества», он продолжал думать о библиотеке, где провел часть сегодняшнего дня в компании с Буало, Расином, алгеброй и старомодно вежливым, скрытным, тщеславным подростком, насквозь пропитанным комфортом и литературой. Поэзия и юриспруденция слились в голове Жан-Марка в некую адскую смесь. Вот еще одна подчеркнутая Жильбером фраза: «Все – на продажу. Анархию – народным массам, безудержное наслаждение – высшим ценителям, мучительную смерть – верующим и влюбленным!» В свою очередь Жан-Марк подчеркнул у себя в тексте лекции: «В случае если какое-либо лицо, не упомянутое в завещании, имеет равные права с законными наследниками – что может иметь место, когда один из супругов пережил другого, – то это лицо, располагая правом на пожизненное пользование имуществом, должно послать запрос о выделении данной части из общей суммы наследства». И дальше у Рембо: «Продаются корыстные соображения, поразительные по красоте прыжки в пустоту…»

Жан-Марк отодвинул лекции и полностью погрузился в «Озарения». Лишь прочитав книжку до конца, он опять взялся за гражданское право. На душе у него было спокойно, он больше не мерз. Прозанимавшись до двух часов ночи, усталый, довольный и голодный, Жан-Марк лег спать.

V

Даниэль выскочил из дверей клиники, увернулся в последний момент от въезжавшей в ворота больничного сада санитарной машины и, прижимая локти к телу, как спринтер рванул к авеню дю Руль. Там ему удалось с ходу поймать такси. Залезая в машину, он прохрипел:

– Бульвар Сен-Мишель, 44.

– Это, случайно, не лицей Людовика Святого? – спросил шофер.

– Точно, – все еще тяжело дыша, подтвердил Даниэль.

Он посмотрел на часы. Маловероятно, но, если повезет, можно будет успеть к началу контрольной по философии. Еще утром Даниэлю казалось, что он будет вынужден пропустить ее. Вот была бы досада, ведь на этот раз он выучил все от корки до корки. Если темой станет «Намерение и поступок» или «Человек и пространство», у него даже есть надежда обогнать Панонсо, который в ноябре был первым. И все-таки Даниэль ни за что на свете не оставил бы Дани одну, пока все не завершится благополучно.

Какая была ужасная ночь! Неожиданный подъем в два часа, поспешные сборы в клинику, куча пакетов и одеял, стонущая Дани, Марианна Совло со спокойным и одухотворенным лицом полководца накануне сражения, комната ожидания в стиле Людовика XV, фотографии младенцев… Лоран с отцом остались дома. Доктор Болепье говорил прямо, без обиняков, и был полон оптимизма. И все-таки роды продолжались дольше, чем ожидалось. Без боли? Как же, жди! Бедняжка Дани, конечно, очень мучилась. Чтобы хоть как-то убить время ожидания в этой тихой и плохо освещенной комнате, Даниэль просматривал свои конспекты. Пока он листал тетрадь, его теща, сидевшая рядом, периодически бросала на него то печальные, то нежные взгляды. Было ясно, что она не понимала, как можно чем-то заниматься в такой момент. Если бы она знала Коллере-Дюбруссара! Сама Марианна не глядя перелистывала какой-то женский журнал.

Шаги, приглушенные мягким линолеумом, тиканье настенных часов. Время еле ползет. В голове тяжесть. В четверть седьмого утра на пороге комнаты показалась сияющая акушерка: «У вас девочка!» Марианна Совло обняла Даниэля. Он был очень растроган, хотя хотел мальчика. Пережив первый порыв радости, он подумал: «Раз так, я еще успеваю на контрольную». На лице у Марианны царило ликование, она встала, расправила смявшееся платье и обратилась к Даниэлю: «Пойдем!» Дани была бледная, слабая и счастливая. Рядом с ней, в детской кроватке, лежал сверток с красным сморщенным комочком внутри. Отец! Дани устала, надо дать ей отдохнуть. Все складывается как нельзя более удачно. Если его присутствие не так уж необходимо Дани, он может сейчас поехать в лицей. Понятно, что во второй половине дня он туда не вернется. Физика, химия, английский – второстепенные предметы. Но для начала ему надо принять слова извинения от доктора Болепье. Пусть хоть на что-то сгодится! Они звонили ему ночью несколько раз, и в итоге он приехал только тогда, когда все давным-давно началось. «Смехотворно! Архисмехотворно!» – как любит выражаться Лоран. Такси медленно вползало на авеню де ля Гранд Арме.

– Не могли бы вы ехать немножко быстрее, – попросил Даниэль.

Шофер проворчал в ответ нечто неразборчивое и нажал на газ. «Славный малый!» – решил Даниэль. Впрочем, сегодня утром у Даниэля все были «славными». Отец! Какое странное ощущение. Однако он еще не настолько отошел от происшедшего, чтобы анализировать свои чувства с философских позиций. Для него в слове «отец» соединились и торжественная гордость, и подспудные опасения, и непонятное уважение. Даниэлю хотелось смеяться, доказывать всем окружающим свою значимость. Если бы только ему удалось стать первым по философии! Да, сегодня речь идет не о рутинной контрольной. Это должен был быть письменный опрос с целью приучить учащихся к подобным заданиям при сдаче экзамена на степень бакалавра. И все-таки отличиться в подобном конкурсе – очень почетно. Даниэль мечтал преподнести свой успех Дани в качестве подарка. При мысли о ней его переполняли жалость, любовь, нетерпение. Как могут Елисейские поля быть так забиты в этот час?! После занятий он поедет прямо в клинику. Оттуда он позвонит отцу, матери, Маду, Франсуазе и Жан-Марку. Он представлял себе радость родных, когда они узнают эту новость. А что, если на контрольной будет тема, которую Коллере-Дюбруссар читал в первой четверти? Тогда Даниэль попадет в западню, ведь он этого не предусмотрел. Выхватив из портфеля тетрадь и положив на колени, Даниэль опять принялся перелистывать ее. Машина дергалась, и это мешало ему читать. Он мысленно повторял названия некоторых тем: «Учение Платона, идеи Декарта, направление философских взглядов Канта». А в каком направлении движется его такси? Почему он поехал по набережным, идиот?! Ну вот, попали в пробку. «Философия – это не любовь к мудрости, а мудрость любви» – писал Хайдеггер [9]9
  Хайдеггер Мартин (1889–1976) – немецкий философ, один из основоположников экзистенциализма.


[Закрыть]. Даниэль закрыл тетрадь и, вытянув шею, стал нервно следить за тем, как его такси, зажатое в потоке других машин, еле-еле ползет к бульвару Сен-Мишель. В окошке счетчика выскакивали цифры. Хватит ли у него денег? Слава Богу, тютелька в тютельку, но уж без чаевых. Такси остановилось перед лицеем Святого Людовика. Даниэль заплатил шоферу, выскочил из машины и захлопнул дверцу.

Он добрался до класса в момент, когда Коллере-Дюбруссар, расположившись за кафедрой, широким жестом раскрывал свою коричневую кожаную папку. Лоран, сидевший двумя рядами дальше, вполголоса окликнул его. Даниэль обернулся.

– Ну, как там? – прошептал он.

– Девочка, – ответил Даниэль, зардевшись от счастья. Весь класс смотрел на него.

«Человек и рука». О такой теме можно было только мечтать. За неясной формулировкой скрывалось широкое поле для творчества. Как только Даниэль осознал, что речь идет о «человеческом опыте», его перо мгновенно вошло в соприкосновение с белизной чистого листа. Казалось, воспоминания о лекциях по философии, всплывая вначале в голове Даниэля, плавно перетекают в его руку.

Даниэль писал не останавливаясь, почти без помарок. «Пространство, окружающее человека, бывает ориентированным в какую-либо сторону. Чаще всего оно соприкасается с его правой, наиболее умелой рукой. Таким образом, можно утверждать, что мир находится у человека справа». Эту фразу в свое время произнес на лекции Коллере-Дюбруссар, однако у Даниэля возникло пьянящее чувство, будто он сам только что придумал ее. Не отрывая глаз от стола, Даниэль, тем не менее, знал, что рядом с ним трудятся, склонив головы, его одноклассники. Словно галерные рабы, упорно налегая на свои весла-ручки, они медленно двигали корабль вперед… «Нельзя терять ни минуты. Надо опередить Панонсо», – подумал Даниэль и приступил к основным различиям между «человеком действующим» и «человеком мыслящим». «Наши доисторические предки изготавливали каменные орудия еще до того, как научились разумно мыслить. По Бергсону, homo faber, то есть человек, пользующийся орудиями, предшествовал homo sapiens, то есть человеку разумному». Теперь разовьем тему: «Рука как прообраз орудия труда». Коллере-Дюбруссар будет на седьмом небе от счастья. «Проведем аналогию между кулаком и камнем, между пальцем и палкой…» Восторгаясь собственными познаниями, Даниэль одновременно испытывал какое-то другое радостное чувство, никак не связанное с его авторскими успехами. Лучи непонятного счастья просвечивали сквозь красиво выстроенные фразы, озаряя его мысли необычным сиянием. «Кажется, в моей жизни произошло что-то очень-очень хорошее. Ах да, ведь я теперь отец! Я, Даниэль! Это невероятно!» Один за другим товарищи Даниэля сдавали свои работы. Он же никак не мог решиться перейти к заключению. Коллере-Дюбруссар был вынужден вынуть у него листы прямо из-под пера. Выходя из класса, Даниэль в отчаянии ударил себя по лбу: он забыл упомянуть об «экспрессивном значении руки»!

– Что можно успеть за два часа? Это очень мало! – сетовал он. Одноклассники Даниэля не разделяли его мнения. Расспрашивая о том, что им удалось сделать, Даниэль пришел к выводу, что его работа наиболее полно раскрывает тему. К тому же Панонсо как-то подозрительно быстро смотался, не приняв обычного участия в «тротуарных» дискуссиях. А это был верный признак того, что на сей раз он оказался не на высоте.

– Ну, что, теперь едем в клинику? – спросил Лоран, отводя Даниэля в сторону.

– Да, едем, но сначала мне надо купить цветы для Дани. Ты не мог бы одолжить мне десятку?

– У меня самого только на метро.

– Вот черт, – вздохнул Даниэль, – не могу же я в такой день явиться без цветов.

К счастью, их одноклассники еще не разошлись. Вернувшись к товарищам, Даниэль напрямик высказал им свою просьбу. Среди молодых людей возникло замешательство. Тогда он объяснил, что только сегодня утром стал отцом и поэтому в спешке забыл деньги дома. Даниэль обещал завтра отдать все сполна. На самом деле он был не очень уверен в этом последнем пункте, но, тем не менее, говорил с таким жаром, что сумел завоевать доверие. Богатенький Дюбонде, не знавший, на что бы еще потратить свои деньги, протянул Даниэлю купюру в пятьдесят франков.

– Мелких у меня нет.

– Это слишком много! – воскликнул Даниэль. – Мне столько не вернуть.

Тогда Дюбонде, вывернув карманы, наскреб ему необходимые десять франков монетами по двадцать су. Даниэль поблагодарил и быстрым шагом направился в цветочный магазин. Лоран, ворча, следовал за ним.

– Надеюсь, ты не собираешься все потратить на цветы?

– Раз надо, значит, надо, – строго сказал Даниэль, открывая дверь цветочного магазина.

Лоран, все еще переживавший за судьбу десяти франков, вошел следом за ним. Взгляд Даниэля упал на охапки роз и сирени. Сегодня Дани была достойна самых прекрасных цветов на свете, но, справившись о цене, Даниэль вспыхнул и чуть не вышел из магазина. Продавщица насмешливо посмотрела на него. Под ее пристальным взглядом ему пришлось спуститься на несколько ступенек по лестнице цветочной иерархии. Немного поколебавшись, он наконец решился на покупку небольшого букетика полевых цветов. Букет был упакован в прозрачную пластиковую коробку и стоил всего семь франков. Лоран пожал плечами: он считал, что и это дорого. В метро Даниэлю пришло в голову, что цветы лучше было бы купить прямо в Нёйи, а не тащиться с ними из Латинского квартала. Какой же он все-таки непрактичный! В вагоне, среди ужасного грохота, Лоран расспрашивал Даниэля, как прошли роды. Тот снисходительно отвечал:

– Ясно, что она страдала, все роженицы страдают. Таков уж закон природы.

– А младенец симпатичный?

– Ты хоть раз видел симпатичного младенца?

– Он похож на тебя?

– Во-первых, не «он», а «она». Во-вторых, она ни на кого не похожа.

– Это просто смехотворно, что вы решили назвать ее Кристиной!

– Кристина, Мадлен, Ядвига. Какая разница? Что тебя смущает?

– Да нет, ничего, но я бы предпочел Натали.

– Ну уж нет! Только не это! Помнишь мадам Натали, нашу бывшую учительницу по математике? Каждый раз, называя дочь по имени, я ждал бы появления математички с ее перекошенной пастью!

В коридоре клиники они встретили Шарля и Марианну Совло, которые жались около двери в палату. Что-нибудь случилось? Нет, нет, просто санитарный час. Вскоре появилась медсестра и объявила, что можно войти. Даниэль с бьющимся сердцем переступил порог и увидел полусидевшую в кровати жену, слабую, но розовую и улыбающуюся. Рядом с ней в колыбельке, прикрытой прозрачной тканью, лежала крошечная девочка – лобик нахмурен, кулачки крепко сжаты, веки плотно закрыты, а на вытянутой головке редкие черные волосики. Только бы она со временем выровнялась!

– Ой, цветы, спасибо! – радостно воскликнула Дани, приподнявшись со своих подушек.

Даниэль обнял ее так осторожно, словно прижимал к груди воздушную гимнастку с переломанными конечностями. Ему казалось, что после всех тех мук, которые из-за него перенесла Дани, он уже никогда не сможет избавиться от чувства вины перед ней. Ответственность за жену и ребенка делала его в этой палате еще более неуклюжим, чем обычно.

– Ну, рассказывай скорее. Все в порядке? – с нетерпением в голосе спросила Даниэла.

Даниэль был потрясен этим простым вопросом. Как все-таки она его любит! Как умеет понять его интересы!

– Надеюсь, что да, – важно ответил Даниэль.

– Почему «надеюсь»? Что до меня, то я в этом абсолютно уверена! В такой день тебе не могло не повезти. А как твои дела, Лоран?

– Я с трудом выжал из себя две страницы. И тема была какая-то дурацкая, – ответил Лоран.

– Нет уж, извини, – запротестовал Даниэль, – задание было сформулировано очень грамотно – «Человек и рука».

– Ну и что? Уж если на то пошло, это скорее из курса психологии. Всякие там представления, образы…

– Ничего ты не понял! Не надо было тебе писать об образах!

– Нет, надо.

– Нет, не надо.

– Знаешь, что, старик…

Даниэль решил, что продолжать спор бессмысленно. Ему не хотелось из-за своего нерадивого шурина выходить из роли молодого отца и нарушать торжественность момента. Лоран вынул сигарету и протянул пачку Даниэлю. Тот уже собрался было закурить, но вмешалась Даниэл:

– Нет-нет! Не надо курить в комнате Кристины!

Шарль Совло поднялся. Он не мог дольше оставаться, его ждали на работе. После его ухода Марианна прибралась в палате, сложила вещи в шкафу и вновь села рядом с дочерью. Дани взяла ее лежавшую поверх одеяла руку и, сжав кончиками пальцев, посмотрела матери в глаза. Даниэлю она напомнила маленькую беспомощную девочку. Конечно, сейчас Дани больше нуждается в своей матери, чем в нем. Вполне естественно, что после первых родов женщина прежде всего обращается к той, что сама когда-то подарила ей жизнь. Тесная внутренняя взаимосвязь, переходящая из поколения в поколение. Но Даниэль ничуть не чувствовал себя забытым. Если честно, то он немного скучал в этом ограниченном, пахнущем лекарствами, бесшумном мирке, предназначенном только для женщин. Чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие, Даниэль склонился над колыбелькой. Он пытался выдавить из себя немного нежности, но испытывал только тревожное любопытство и удивление. С философской точки зрения, факт рождения человека крайне интересен. Там, где только что ничего не было, внезапно появляется живое существо. Причем, существо безупречное, цельное и законченное. У него есть уши, волосы, ногти. Оно возникло в результате чудовищного катаклизма, к которому можно приравнять роды, и теперь живет со своими кровеносными сосудиками, печенью в миниатюре, крохотным комочком бьющегося сердца. И возможно, где-то глубоко внутри, в генах, зашифрована вся его будущая жизнь. Оно родилось на свет, хотя и не просило об этом. С каждым вздохом его легкие расправляются под натиском воздуха этого нового, пока что чужого для него мира. Отныне это существо живет в ожидании радостей и печалей для себя и своих близких. Внезапно Даниэлю пришла в голову безумная мысль: а ведь Дани права, сегодня ему все должно удаваться. Прежде всего, надо восстановить мир в своей семье. Как давно он об этом мечтал! Рождение его ребенка – прекрасный предлог для воссоединения отца и брата. Естественно, он не станет говорить заранее о встрече, которую подготовит. У этой колыбели они забудут все свои раздоры и упадут друг другу в объятия. Его губы растянулись в улыбке.

– О чем ты думаешь? – спросила Даниэла.

– Мне надо позвонить своим и сообщить новость.

– Как?! – удивилась Марианна Совло. – Вы еще не звонили?

Телефонный аппарат стоял у Дани рядом с изголовьем. Даниэль снял трубку и задумался: с кого начать? Если время визита отца и брата он хотел совместить, то свидания отца с матерью следовало избежать во что бы то ни стало. Удивительно – но любое важное событие в семье Эглетьеров омрачено этой междоусобной войной. Голос девушки с коммутатора прервал его размышления. Застигнутый врасплох, Даниэль назвал номер отца.

Франсуазе медсестра принесла стул, а Жан-Марк и Лоран уселись на подоконник. Даниэлу немного лихорадило: щеки у нее раскраснелись, глаза блестели. Вокруг кровати в вазах разных размеров и форм были расставлены букеты, от которых исходил приторно-сладкий аромат. «Вся в цветах, словно кинозвезда!» – восхищенно воскликнула медсестра. Должно быть, в каждой палате она говорит одно и то же, подумал Даниэль. И все-таки ему верилось, что даже этой женщине, с утра до вечера занимавшейся роженицами, ухаживать за Дани было особенно приятно. Франсуазу малышка просто очаровала. Она и Марианна Совло поминутно склонялись над детской кроваткой. Любая женщина бывает глубоко тронута рождением новой жизни. Отцовская любовь – это анализ, материнская – инстинкт. Интересно, будет ли в дальнейшем в лекциях по философии затронута тема страсти и ее зависимости от половой принадлежности индивидуума? Даниэль читал, что морские коньки помогают своим подругам откладывать икринки, которые потом в виде ленты обвиваются вокруг тела самки. Самцы лосося выкапывают на поверхности дна ямки, чтобы самки могли метать туда икру. А вот у черепах и крокодилов отцы не принимают никакого участия ни в появлении потомства на свет, ни в его воспитании. Как было бы увлекательно провести сравнительный анализ отцовского поведения и психики человека и животных!

Находясь невероятно далеко от столь жизненно важных проблем, Жан-Марк и Лоран преспокойно обсуждали гоночные автомобили. Беспечность обоих поражала Даниэля. Очевидно, необходимо жениться и стать отцом семейства, чтобы познать жизнь во всех ее тонкостях. Лоран поднял руку и посмотрел на часы. Неужели этот тип даст сейчас сигнал к отправлению? Уж Жан-Марк-то не преминет этим воспользоваться. А ведь всего четверть пятого. Даниэль назначил отцу встречу на четыре, а матери на шесть часов вечера. Если отец еще хоть чуть-чуть задержится в конторе, то их встреча с Жан-Марком не состоится. Больше такого удачного случая не представится! Обстановка, атмосфера, торжественное событие, симпатичные свидетели их примирения… Все как на заказ! Единственная досадная деталь – отсутствие Маду. Услышав новость по телефону, она невероятно обрадовалась. Но из Тука не так просто приехать, она доберется до Парижа только поздно вечером. В ближайшей перспективе еще одна сцена восторгов и умиления. Жан-Марк вдруг соскочил с подоконника. Испугавшись, что он собирается улизнуть, Даниэль спросил:

– Ты что, уже уходишь?

– Нет, – ответил Жан-Марк, – просто здесь можно задохнуться.

Все это время он просидел, не снимая пальто, и теперь снял его. Даниэль облегченно вздохнул. Действительно, невероятно жарко. Палата Дани была очень симпатичной: в бело-голубых тонах, с видом на сад, с собственным туалетом. Каждый раз, оглядывая эту комнату, Даниэль думал о предстоящих расходах. Понятно, что оплачивать эту роскошь придется его тестю. А он и без того находится в затруднительном положении. «Честно говоря, с моей стороны было порядочнее бросить учебу и искать себе работу, все равно какую!» – с горечью думал Даниэль. Но у него не хватало духу отказаться от философии. Он не хотел оставить свой ум неразвитым и не хотел жертвовать будущим ради настоящего. Сегодня он находился в самом трагичном положении, в какое только может попасть мужчина. Никакая пытка не сравнится с муками студента, ставшего отцом семейства и вынужденного содержать семью на деньги другого человека. Даниэль окинул Дани влюбленным взглядом. Она вся светилась в ореоле обретенного материнства. Конечно, как всякая женщина, она считала нормальным, что ее содержат. Неважно кто, родители или муж. Даниэль завидовал ее беззаботности. Похоже, в этой палате только его одолевают тревожные мысли.

– Смотрите, как она сжимает мой палец, – радовалась Франсуаза. – Вот это сила! А какие у нее ямочки на ручках… Мне кажется, она вылитая Дани: форма глаз, рта…

В дверь постучали. У Даниэля сильно забилось сердце. Он открыл и впустил в палату отца, улыбающегося и очень импозантного. Не готовый к подобному повороту событий, Жан-Марк незаметно для всех выпрямился и замер. Филипп поздоровался с Марианной и Шарлем Совло, поцеловал Франсуазу, пожал руки Даниэлю и Лорану, подошел к постели Дани и, поцеловав ее в лоб, сказал, что она чудесно выглядит. Только после этого он бросил холодный взгляд в сторону старшего сына и сухо произнес:

– Здравствуй, Жан-Марк.

– Здравствуй, папа, – ответил тот и взглянул на брата.

Даниэль уловил в его глазах беспокойство и ненависть. «А ведь ты сделал это нарочно! – говорил, казалось, его взгляд. – Ты знал, что он придет». Даниэль стоически выдержал этот немой укор. Почему Жан-Марк никак не поймет, что пора наконец покончить с этой глупой историей? Пора начать вести себя, как мужчина, а не как нервный впечатлительный мальчишка.

Филипп подошел к детской кроватке.

– Правда, она прелесть? – спросила его Франсуаза.

– Очаровательная малышка, – ответил Филипп.

Восхищение его было искусственным, приклеенная к лицу улыбка – фальшивой.

– Странно, что Кароль еще не пришла, – сказал он, выпрямляясь.

– Наверно, где-то застряла в пробке, – предположила Марианна. – В Париже такой ужас творится на дорогах!

Жан-Марк взялся за пальто.

– Как, ты уже уходишь? – с досадой в голосе воскликнул Даниэль.

– Да, мне пора, – ответил Жан-Марк.

– Но ведь ты только что пришел, еще и пяти минут не прошло!

Жан-Марк отрицательно покачал головой. Он говорил неправду, и все это видели. Один взгляд, любое слово отца могли остановить его, но Филипп молчал с каменным лицом. Жан-Марк поспешил уйти, дверь за ним едва закрылась, а Даниэль уже почувствовал горечь и разочарование. Он не знал, кого – отца или брата – больше винить в том, что его миротворческая миссия провалилась. В палате вновь зазвучали голоса: теперь говорили о нем. Разговор был таким скучным и банальным, что Даниэль быстро потерял к нему интерес и стал смотреть в окно. Вскоре он увидел, что через сад идет Кароль. На ней был серо-бежевый плащ с воротником из выдры. Интересно, встретились ли они с Жан-Марком у ворот клиники?

– А к нам новый посетитель, – объявил Даниэль.

Филипп сделал стойку.

– Кто? – поинтересовалась Дани.

– Кароль, – ответил ей Даниэль.

– Наконец-то, – проворчал Филипп.

Последовало долгое молчание. Филипп чувствовал на себе взгляды сына и дочери, но ему было плевать, какого они о нем мнения. Внутренне сжавшись, он ждал появления Кароль. «У входа она должна была столкнуться с Жан-Марком, – думал он. – Что она почувствовала, увидев его? Какой же я наивный глупец, ведь они и так могут встречаться! А как же тогда Ксавье Болье? Хотя одно другому не мешает. Она такая мерзавка, что может держать при себе обоих, и меня в придачу!» Филипп настолько привык к этим проявлениям ревности, что, как хронический больной, мог не только предвидеть приближение приступа, но и распознавать все его этапы, от момента, когда боль начинается, и до того, как она отпускает. В сотый раз он упрекнул себя в том, что не разузнал хорошенько, с кем встречается его жена. Надо было проследить за ней. В конце концов, нанять частного детектива. Нет, невозможно, чтобы он опустился до такой степени. Да и стало ли бы ему легче, узнай он все?!