Текст книги "Крушение"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

XXVI

От директора «Топ-Копи» Франсуаза вышла в глубокой задумчивости. На что решиться – работать полный день в бюро, как предлагает ей этот человек, или же удовлетвориться меньшим, работая дома, но не подчиняясь жесткому распорядку дня? Второй вариант нравился ей намного больше, но трезвый голос рассудка подсказывал, что принять следует первый. Она должна была дать ответ до конца недели. Нужно обсудить проблему сегодня вечером, за ужином.

За тот месяц, что она прожила на рю Сен-Дидье, Франсуаза полюбила эти беседы. Каждый из них рассказывал остальным о своих делах и проблемах. Вначале Франсуазу смущало присутствие Алисии, которая переехала к Николя, когда еще он жил один. Теперь ее невозможно было выставить. Впрочем, она была милой, услужливой, сдержанной и вносила свой пай в общую казну. Даниэль, получивший временную работу на коммутаторе в крупном агентстве недвижимости, зарабатывал 550 франков в месяц. Николя за свои фотороманы получал деньги нерегулярно, зато помногу, и с нетерпением ждал возможности, когда наконец на телевидении запустят «большой проект» – настоящий сериал. А небольшая ежемесячная субсидия, которую Филипп пообещал своим детям, могла бы окончательно сформировать бюджет их сообщества. Франсуаза отвечала за финансы, Даниэла занималась покупками и готовила на всех. Время от времени супруги Совло навещали дочь и зятя и всегда приносили в подарок какие-нибудь продукты.

Филипп так ни разу и не появился на рю Сен-Дидье после их переезда, а Даниэль и Франсуаза не показывались на рю Бонапарт. Перед отъездом в Тук Мадлен пыталась внушить племянникам, что они должны видеться с отцом. Они пообещали – без всякого, впрочем, энтузиазма, но когда Франсуаза неделю назад позвонила на рю Бонапарт, Аньес сообщила, что месье и мадам уже пять дней как в Канне. Франсуаза почувствовала одновременно облегчение и печаль. Теперь, после возвращения мачехи, ей все меньше хотелось общаться с отцом. Ее семьей были Даниэль, Дани, Николя и даже в каком-то смысле Алисия!

Из-за шума метро закладывало уши. Перед глазами плясала световая реклама аперитива. Сидя в полупустом вагоне, Франсуаза думала о необъяснимом отношении к ним отца и, не находя ему никаких извинений, ощущала душевную боль. Горевал ли он о гибели сына? Ну да, конечно – в первые дни после несчастья. Но эгоизм очень быстро взял верх над остальными чувствами. Отец был слишком жесток с Жан-Марком при его жизни – и не изменил своего отношения к нему и после его смерти, причем страшнее всего было равнодушие. Остальные дети тоже мало интересовали Филиппа. Воссоединение с Кароль принесло ему вторую молодость, он желал избавиться от любых помех своему счастью, отказывался быть отцом. Да и был ли он им когда-нибудь?! С досадой и отвращением Франсуаза представляла себе триумф Кароль, вернувшейся к своему мужу и к своей мебели. Наверное, Филипп стал теперь еще покорнее, чем прежде. «А разве я сама вела себя с Александром по-другому? – внезапно подумала Франсуаза. – Наверное, у нас это семейная черта…» На ее счастье, она очнулась от злых чар, а вот отец, судя по всему, упивается своим унизительным положением.

Александр теперь стал для Франсуазы едва различимым прошлым. Где он сейчас? В Париже? Вернулся в СССР? Да какое ей дело! Александр больше не угрожал ей, он ничего для нее не значил, но ностальгические воспоминания об этом человеке были ей необходимы в скучной повседневной жизни. Они свидетельствовали о том, что и у нее, как у других, были и страсть, и разочарование, так что ей нечего больше требовать от жизни и не на что надеяться, а если удел каждого человеческого существа заключается в поисках счастья, то ей следует искать свое не в любви. Достаточно оглянуться вокруг, чтобы убедиться: у большинства женщин – та же судьба.

В этом шумном, блестящем, мчащемся сквозь ночь вагоне подземки на всех лицах лежала печать усталости. И это влюбленные женщины? Нет, конечно, они – домохозяйки, матери семейств. Если бы кто-нибудь вскрыл их черепные коробки, там обнаружились бы только стопки половых тряпок и продуктовые кошелки. Даже самые молодые выглядят упрямыми, расчетливыми, приземленными. Интересно, многие ли, желая утешиться, читают «Нежный взгляд»? Да, если Николя хочет добиться успеха, он должен прекратить позировать для фотороманов! Она ему сто раз об этом говорила! Это пустая трата времени и сил! Ну что за осел! Франсуаза отвернулась от соседки – женщина вязала, с пустым взглядом и приоткрытым ртом, – и увидела свое отражение в стекле. Она была уродливой. Она была черной. В ее жизни не было мужчины. По лицу в стекле пробежали отблески света. В нем отражались плакаты и афиши. Станция «Виктор Гюго». Франсуаза вышла из метро быстрым шагом, так контрастировавшим с тяжестью мучивших ее мыслей.

Даниэла купала малышку Кристину, Алисия присутствовала при этом, с умилением наблюдая за торжественной процедурой.

– Лично я, – заявила она, – завела бы ребенка от стоящего мужика, но при одном условии – чтобы не надо было выходить за него замуж!

Франсуаза бросила на нее встревоженный взгляд. Алисия прыснула.

– Не бери в голову! Я не о Николя!

– А о ком же?

– Да ни о ком… Это просто мысли вслух!.. А ты разве не хотела бы, чтобы у тебя был малыш, но не было мужа?

– О нет!

– А я уж тем более! – поддержала Франсуазу Даниэла.

– Какие же вы обе смешные! – воскликнула Алисия. – Ребенок без мужа – вот секрет семейного счастья!

– Для матери – возможно, – отвечала Франсуаза. – Но для ребенка?.. Не знаю… Ребенку нужен кто-то сильный рядом – для защиты, опоры… Разве не так?

Она снова вернулась мыслями к отчужденности отца, к разъединению семьи, и сердце ее сжалось от огорчения. Неужели Алисия права? «Если бы у меня был ребенок от Александра…»

– Послушай, я совсем забыла тебе сказать: послезавтра к ужину придут Лоран и Беатрис! – объявила Даниэла. – Они принесут все, кроме вина и фруктов.

– Прекрасно, – ответила Франсуаза.

Ей тут же пришла в голову мысль пригласить Дидье Коплена. Он выглядел таким потрясенным на похоронах! Если Дидье придет, то с ними незримо будет Жан-Марк.

– По-моему, Беатрис – бестолочь! – безапелляционно заявила Алисия.

Дани возразила с возмущением. Франсуаза промолчала. Ей не нравилась девушка, на которой Лоран женился две недели назад: беременность ее была еще практически незаметна, но она уже носила широкие платья и выпячивала живот. Рядом с ней Лоран казался еще моложе. Нелепая пара… А бывают ли удачные? Все, кого она знала – ее отец и Кароль, мать и Ив, Даниэль и Дани, она сама и Александр, – передвигались по жизни смешной хромающей походкой. Неужели единственное, что объединяет мужчину и женщину, – это постель?

Даниэла закончила купать Кристину, вытерла ее, припудрила тальком и принялась одевать быстро и ловко, привычными, отработанными движениями.

В этот момент с шумом вошли Николя и Даниэль. Их дружба радовала Франсуазу.

Они заявили, что хотят пить, и Алисия кинулась на кухню. Она позировала для рекламы кухонных приборов и получила в качестве приза электрический миксер со множеством насадок. Теперь она поила всю семью морковным соком пополам с водой, так что отказаться, не обидев ее, было невозможно.

Все они собрались в кухне; стояли кружком, со стаканами в руках.

– У меня новости на работе, – начал Даниэль. – Кажется, мне с октября предложат работу на приеме.

– То есть не на замене? – уточнила Франсуаза.

– Нет. В штате.

– А как же занятия?

– Я ходил к начальнику – он согласен составить мне такой график, чтобы я мог присутствовать на семинарах и успевал готовиться к экзаменам. Как только я получу диплом лиценциата, у меня сразу появится шанс продвинуться по службе.

– Но ты же не собираешься делать карьеру в своем агентстве недвижимости? – удивилась Франсуаза.

– Почему бы и нет?

– Тебе было бы гораздо интереснее работать с отцом.

– Неужели ты воображаешь, что он возьмет меня к себе после того, что случилось?

– Не знаю… Но думаю, что да.

Даниэль покачал головой.

– Брось, старушка. Пока Кароль с ним, он и пальцем для меня не пошевелит! Гибели Жан-Марка оказалось недостаточно, чтобы он прозрел! Так что наши маленькие проблемы вряд ли его заинтересуют!

– Я вот чего не понимаю, – вмешался в разговор Николя: – ты поменял философию на право только для того, чтобы угодить отцу. Теперь тебе нет никакого резона продолжать… Если только ты сам не понял, что юриспруденция…

– Вот именно что понял! – откликнулся Даниэль. – Философия хороша для мечтателей! А я должен жить и содержать семью!

Франсуаза сказала, что поддерживает брата и что сама со следующей недели будет работать в «Топ-Копи» полный день. Она бы и сама не сумела сказать, когда приняла такое решение.

– Значит, я почти все время буду дома одна! – вздохнула Даниэла. – Весело, ничего не скажешь!

Она посадила Кристину на колени, дала ей бутылочку. Николя потребовал еще соку – неразбавленного на сей раз! – и Алисия одарила его томным взглядом.

– От морковки бывает чудный цвет лица! – заявил он. – Мне нужно, чтобы кожа была светлой: на следующей неделе начинаю сниматься для нового фоторомана! Костюмная штучка – «Герцог нас не разлучит!».

– Опять! – вскричала Франсуаза.

Николя с насмешливым вызовом выпятил подбородок.

– Да. Я подписал договор сегодня после обеда.

– Мог бы, между прочим, спросить совета!

– Я достаточно взрослый, сам знаю, что надо делать!

– Не похоже!

– Ты ворчишь, а ведь ничего не знаешь! Это будет работа на три месяца. И заплатят мне…

Франсуаза перебила его:

– Плевать я хотела на твой гонорар!

– А между тем это существенно!

– Для тебя – возможно! Именно за это я тебя и упрекаю! Ты – мелкий карьерист. Рискуешь испортить будущую кинокарьеру, лишь бы заработать несколько сотен франков. Ни один режиссер тебя не пригласит – твои фотографии целый год мозолят всем глаза в этих дешевках! Ты дискредитируешь себя…

Николя взорвался.

– Ты ничего не понимаешь! Рассуждаешь, как маленькая мещаночка! Как буржуазка!

– Я не более буржуазна, чем ты сам! Думаешь, ты так уж хорош, когда изображаешь хлыща, позируя для этих дешевых фотографий?

– А ты – когда печатаешь для «Топ-Копи»?

Николя втянул голову в плечи, скорчил идиотскую рожу, постучал в воздухе пальцами по воображаемой клавиатуре. Ярость ослепила Франсуазу.

– Жалкий кретин! – прошипела она сквозь зубы.

– Эй! Эй, вы, там! – вмешался в их спор Даниэль. – Уймитесь! Хватит!

– Да, ты прав, старик! – проворчал Николя. – Я ухожу!

И вышел, хлопнув дверью.

– Разве я не права? – взвинченным голосом спросила Франсуаза, поворачиваясь к остальным.

– По-моему – нет! – высказалась Алисия, сидевшая, развалясь, на табуретке. – Эта работа не так уж и плоха для Николя. Он зарабатывает известность. Если бы мне предложили…

– Во всяком случае, – перебил ее Даниэль, – ты его только разозлила!

– Я никогда не миндальничала с Николя! – огрызнулась Франсуаза. – И не понимаю, почему что-то должно измениться!

– Он наговорил тебе гадостей, – заметила Дани.

Франсуаза только пожала плечами.

– На это мне наплевать!

– Куда он пошел? – встревожилась Алисия, высунула язык и вылизала дочиста свой стакан.

Все еще во власти гнева и досады, Франсуаза ушла к себе в комнату, мысленно продолжая спор с Николя и находя все новые аргументы в свою пользу. «Маленькая мещаночка», «буржуазка» – она! Да если бы это было так, она не вышла бы за Александра, не приняла бы в их дом Николя, не жила бы сейчас вместе с Даниэлем, Дани, Алисией и им самим в этой квартире, напоминавшей цыганский табор! Что же, по его мнению, нужно сделать, чтобы перестать быть маленькой буржуазкой? Николя и сам этого наверняка не знал. Он вздорен и неуживчив.

Франсуаза бросила документы «Топ-Копи» рядом с машинкой. Успокоившись, причесалась перед зеркалом. На мраморной каминной полке между двумя небольшими флаконами из резного хрусталя – подарок Маду – стояла матрешка, привезенная Александром из России… Внезапно Франсуазе пришло в голову, что она сама похожа на эту деревянную куклу. Размышляя о своей жизни в последнее время, она видела перед собой пятерых или даже шестерых разных Франсуаз. Одна была доверчива и наивна, другая – влюблена в Патрика, третья – мечтательница – сгорала от страсти к Александру, четвертая впала в отчаяние и попыталась покончить с собой, пятая – замужняя – позабыла и веру, и гордость, раболепно потакая желаниям мужа, шестая чувствовала себя покинутой и униженной. Еще одна, сегодняшняя – возрождающаяся к жизни, стойкая, спокойная – нравилась Франсуазе меньше всего. Она погладила куклу по круглому личику, обрисованному красным платочком. Несмотря на пережитые метаморфозы, Франсуаза не чувствовала утраты своей цельности. Может быть, верность себе в разных ипостасях и есть доказательство Божественного присутствия в каждом из нас? Она так давно отвернулась от Бога, перестала ходить в церковь… Но Всевышний не покинул ее. Время от времени она осознавала Его присутствие – в озарении, пришедшем на ум, в блеске солнечного луча. Словно какая-то могучая волна поднимала и несла ее. А потом жизнь брала свое, и она начинала думать о чем-то другом.

В дверь постучали.

– Кто там?

Вошел, смущенно ухмыляясь, Николя, приблизился, подставил щеку. Франсуаза не шелохнулась, пристально глядя на него.

– Не поцелуешь меня? – спросил он.

– Нет.

– Дуешься?

Франсуаза не отвечала, охваченная радостью реванша и примирения.

– Да ладно, брось… – продолжал Николя. – Мы оба правы – каждый по-своему… Есть-то нам надо… Вот я и подумал: этот фотороман будет последним, обещаю тебе… Но если после этого не запущу сериал на телевидении, что со мной будет?

– Запустишь! – уверенно заявила Франсуаза. – Или найдешь что-нибудь еще… – И она звонко чмокнула его в щеку.

Они вернулись в кухню, где их с тревогой ждало все «племя». Поняв, что мир заключен, никто не стал задавать вопросов.

– Что сегодня на ужин? – поинтересовался Даниэль.

– Спагетти, – ответила Дани.

– А потом?

– Ну, как обычно… Сливочные сырки…

– И все? – поразился Николя.

– Ну вы и нахалы! – возмутилась Даниэла. – Я должна кормить всю ораву на мизерные деньги! Только и делаю, что ломаю голову по поводу меню! А вы еще недовольны!..

– Стойте! – воскликнул Николя. – Сегодня я приготовлю спагетти по-болонски в моей редакции. Мне нужен сосисочный фарш, тертый грюйер и томатная паста…

– Да у меня ничего этого нет! – простонала Дани.

– Схожу куплю! – объявил Николя, похлопав себя по карману в знак того, что деньги на пир у него есть.

Даниэль вышел вместе с ним.

Они очень скоро вернулись и выгрузили пакетики на кухонный стол. Заинтригованные девушки с недоверчивым видом ходили вокруг них. Кристина, лежавшая в своей кроватке в соседней комнате, тихо гулила. Закатав рукава и подвязавшись полотенцем, Николя священнодействовал.

– Передай мне перец, Дани.

– Ты и так уже много насыпал! – запротестовала Франсуаза.

– Никакой критики до снятия пробы! Или я всех попрошу отсюда!

И Николя решительным шагом крутанул мельничку над судком, в котором готовил соус.

– На твоем месте я бы добавил лаврового листа! – посоветовал Даниэль.

– Чудная идея! А еще чеснока!

– Нет, никакого чеснока! – взмолилась Дани.

Николя обмакнул в соус палец, облизал его, подмигнул и сказал:

– Класс! Но остро!

– Вот видишь, слишком много пряностей! – упрекнула его Даниэла.

– Да нет, все в порядке!

– Предупреждаю, у нас всего полбутылки вина! – напомнила всем Франсуаза, накрывавшая на стол.

– Вино – мужчинам! – закричал Даниэль.

– Не перевари макароны, Николя, умоляю! – заклинала Алисия.

Восклицания кружили вокруг Франсуазы. Вот кто-то рассмеялся. Аромат еды. Пять тарелок блестят под светом выщербленного плафона. Пар из кастрюли струйкой убегает в открытое окно. Алисия прислонилась к плечу Николя, ласкает ему ухо пальчиком. Он обернулся, поцеловал ее в губы. Заплакала Кристина. Дани побежала к дочери. Даниэль плюхнулся на стул, закурил и сказал:

– Как же я хочу есть!

Вернулась Дани.

– Все в порядке! Просто капризы!

– А что, если я добавлю в соус сырки? – На Николя снизошло кулинарное озарение.

– Ты рехнулся! – воскликнула Франсуаза. – Тогда уже будет не болонский соус!

– Ну да. Но, может, получится даже вкуснее!

Она засмеялась:

– Ладно… В конце концов – кто не рискует…

– За стол! – позвала Алисия.

Все расселись. Когда вошел Николя, неся огромное блюдо с грудой спагетти, раздались аплодисменты.

Филипп открыл дверь квартиры, вошел в темную гостиную, зажег лампу и налил себе виски. Встреча в кабинете во второй половине дня прошла до смешного просто. Компромисс, выработанный Блондо, был так точен и выверен в деталях, что Филипп и сам не сумел бы предложить что-то лучшее. В любом случае, он мог не дергаться… И все-таки Филипп решил задержаться в Париже еще на пару дней. Это позволит ему просмотреть несколько старых дел, о которых он совсем забыл…

В доме было неуютно. Ставни закрыты, ковры скатаны, мебель сдвинута и укрыта чехлами… Комната выглядела заброшенной, враждебной. По примеру Кароль, Аньес, прежде чем уехать в отпуск, закрыла квартиру. Накануне она отправилась к одной из своих сестер в Бретань. Впрочем, Филипп был даже рад, что ему не придется оставаться с ней наедине. С некоторых пор она выводила его из равновесия своим пристальным молчаливым взглядом. Ему никто не нужен, он и сам себя обслужит.

Виски было теплым. Не забыть включить холодильник… Сегодня вечером он поужинает в ресторане. Где? Он пока не решил. В любом случае, он будет один. Филипп сейчас не мог вынести ничье присутствие. Блондо бесконечно раздражал его своей молодостью, высокомерием и снобизмом. Он напоминал острый грифель, только что побывавший в точилке. А эта его бледная кожа, эти очки… Большинство парижан, которых Филипп встречал на улицах, казались ему больными в сравнении с теми, другими, что расслаблялись на пляжах. Он представил себе Кароль, как она возвращается в гостиницу, опьяненная солнцем и свежим воздухом… Вот она принимает душ, одевается к ужину с друзьями… С Ашезонами, конечно. Или с Лапаружами. Позвонить ей? Зачем? Ее так же мало заботило, что он делает в Париже, как его – ее времяпрепровождение в Канне. Внезапно Филипп почувствовал, что в квартире пахнет затхлостью.

Он допил виски, закурил, сделав три затяжки, оставивших на языке вкус горечи, перешел в кабинет, взглянул на ряды книг на стеллажах и внезапно ощутил тоску – слишком много томов, слишком безукоризненный порядок… Все это знание бессмысленно. Существует ли хоть одно произведение, способное устоять перед ликом смерти? Борясь с ощущением удушья, Филипп открыл окно, потом распахнул ставни – ржавые петли с трудом поддались. Теплый голубой сумрак дохнул ему в лицо. Город звал, распахивал ему навстречу объятия.

Филипп вышел на улицу и зашагал в глубь квартала. Площадь Сен-Жермен-де-Пре напоминала театральную декорацию, внутри которой, на границе света и тьмы, бурлила толпа – движения людей были похожи на колыхание звездчатых кораллов. На подходах к кафе лица подступали, отворачивались, снова находили друг друга, понимающе улыбались или застывали от скуки за чтением газеты… В этом безликом рыскании было что-то от охоты и сельской ярмарки одновременно. Много туристов, они разглядывают достопримечательности – одни с любопытством, другие – с недоверием. Медленно проезжают машины с откинутым верхом. На рю Сен-Бенуа рестораны переполнены, на тротуар выставлены дополнительные столики.

Эта сутолока, прежде развлекавшая Филиппа, сегодня оставляла его равнодушным. И все-таки он вздрогнул, проводив глазами силуэт удалявшегося вверх по улице парня. Смотрит прямо перед собой, идет, развернув плечи… Как похож на его сына! Нигде в другом месте присутствие Жан-Марка не чудилось ему так сильно. Он часто бывал здесь в тот час, когда на город опускаются сумерки и глаз не различает больше ни белого, ни черного цвета. Филиппу казалось, что Жан-Марк может вдруг материализоваться здесь из тысяч и тысяч мельчайших частиц, рассеявшихся в атмосфере. Эта мысль неприятно поразила Филиппа. Он ненавидел темную игру воображения, балансирующую на краю пропасти. Он никогда не попадался на всякие потусторонние штучки. У мучившей его жажды была вполне земная причина и более чем земной способ ее утолить. Главное – решить, где и когда он напьется. Какая звенящая пустота внутри, какое трагичное желание глотнуть свежего воздуха, а вокруг – пустота и тишина! В Париже слишком много людей, но этот город – пустыня. Полно народу – и никого.

Филипп шел наугад, его толкали, он толкался в ответ. Решение пришло внезапно: на стоянке он взял такси и назвал адрес Франсуазы. Именно рядом с детьми он найдет то успокоение, в котором отказывает ему остальной мир. Сидя в машине, то и дело застревавшей в пробках, Филипп похвалил себя за то, что сумел победить гордыню. Что за абсурдные правила придумала Кароль? «Родители не должны делать первый шаг!» В семье часто бывает намного приятней уступить, следуя велению нежности, чем победить, потакая собственной гордыне. Вот только нежность ли это? Нет, его подталкивает в спину нечто тайное и неистовое, похожее на инстинкт самосохранения. Что ж, пусть так… Он всегда презирал благородные слабости отцовства, но сейчас воображал, как представит дело Даниэлю и Франсуазе: «Что это такое? Почему я должен самолично заявляться к вам, чтобы узнать, как ваши дела?! Вам не кажется смешным и странным, что мы не общаемся? Ты могла бы позвонить мне, Франсуаза!» В остальном можно положиться на вдохновение. Как они оба будут счастливы, увидев его! Их, как и его самого, наверняка мучат мысли о Жан-Марке. Мысль о том, что он нужен детям так же сильно, как они ему, наполняла душу Филиппа смутной благодарностью к существующему порядку мироздания. Как было глупо с его стороны ждать целый месяц, прежде чем попытаться собрать воедино обломки разрушенной семьи! Решено – он поведет их ужинать в ресторан сегодня вечером.

Наконец-то рю Сен-Дидье. Филипп взглянул на счетчик, заранее приготовил деньги, чтобы не терять зря времени. Машина остановилась перед домом, во втором ряду. Он расплатился, взбежал вверх по лестнице, окрыляемый надеждой, остановился перед дверью и уже собирался позвонить, как услышал шум и взрывы смеха в квартире. Филипп решил, что ошибся этажом. Но нет, это у Даниэля с Франсуазой так веселятся. Решительно, молодость быстро забывает о смерти. Хорош бы он был со своим смятением на этом празднике, где его никто не ждет! А за дверью снова раздался смех. Потом аплодисменты. Крутанувшись на каблуках, Филипп скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу, чтобы скрыться от тех, кто так беззаботно пировал и праздновал, будто ничего не случилось.

Такси. Филипп остановил машину, велел ехать на рю Бонапарт. Квартира подействовала на него еще более угнетающе, чем утром. Он прошел в кабинет, вернулся в спальню, сел в кресло, безвольно опустив плечи, поставив локти на колени, – потерянный, удрученный. Неужели вот эта огромная глупая кровать в алькове так долго была центром его существования? Прошлой ночью он спал на ней один, так же будет и сегодня. А что потом? Вернуться в Канн? К пляжу, к солнцу, к ужинам, к Кароль – с маслом для загара на теле, бронзовой от солнца, элегантной, улыбающейся, торжествующей Кароль с ее худыми ляжками?.. У него не хватало на это мужества. Прозрев и осознав абсолютное одиночество, стоит ли упорствовать и продолжать игру? Каждый человек имеет право отодвинуть тарелку, почувствовав, что еда ему не нравится. На грани сытости начинается небытие. Филипп разделся, лег на смятые простыни, начал было читать детектив, но вспомнил вдруг, что так и не поужинал, и взглянул на часы: пять минут одиннадцатого. Не слишком рано, не слишком поздно: самый глупый момент вечера. Он не был голоден. Если бы только заснуть!

Филипп встал, вернулся в ванную, достал из несессера флакон со снотворным. Две таблетки гарантируют крепкий сон. А еще несколько?.. Когда-то Франсуаза попыталась покончить с собой именно так. Но ей не хватило смелости пойти до конца. Девушки осторожны в своем безумии. Странно, она хотела убить себя от отчаяния, а он если и сделает это, то по трезвом размышлении. Филипп сейчас мыслил как никогда ясно. Если вдуматься, у него не было никакой причины продолжать… Бог, есть он или нет? Ладно, у него будет время подумать об этом после… В любом случае, чтобы узнать, следует толкнуть дверь. Он запил водой две таблетки. Вода отдавала хлоркой. Он поморщился. Его лицо в зеркале над раковиной было одиноким, сосредоточенным и оплывшим. Крылья носа покраснели от солнца.

Он наклонил флакон и вытряхнул в ладонь все таблетки.