Текст книги "Крушение"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Анри Труайя
КРУШЕНИЕ

I

Двадцать минут одиннадцатого. С каждым днем он встает все позже! Как, вообще, можно спать под стук ее пишущей машинки? Конечно, ему ужасно тесно в этой крохотной передней, где нет даже окна. «Подергать его за ноги, или пусть спит дальше?» – колеблется Франсуаза, глядя на дверь в прихожую. Желтая краска в самом центре стены вздулась и начала осыпаться. Франсуаза пожалела, что, делая ремонт, не выбрала другой цвет: к примеру, бледно-голубой или миндально-зеленый. Ее пальцы вновь прикасаются к клавиатуре. «В половине одиннадцатого я его растолкаю!» Текст, который Франсуаза перепечатывает для фирмы «Топ-Копи», оказался, как обычно, таким нудным, что она больше не пытается вникнуть в его смысл – какие-то юридические выкладки, перемежающиеся колонками цифр. Она обещала все сдать до двенадцати. Александр сейчас в кафе – корпит над своими переводами, сидя за столиком. Впрочем, ему всегда нравилось писать среди гула голосов и мелькающего взад-вперед люда. Он ненавидит условности и старается не создавать себе комфортных условий для работы.

А погода все-таки улучшается. Солнечный луч проскользнул в комнату. Резной орнамент на двери засиял, словно облитый медом. Дверная ручка из белого фаянса поворачивается вокруг своей оси. На пороге возникает Николя – лицо заспанное, волосы темным вихром вздыблены на макушке, взгляд отсутствующий. На нем старая, с обтрепанными обшлагами пижама Александра. Расстегнутая куртка свободно болтается вокруг тела, пижамные штаны почти сползли с бедер. При каждом шаге Николя рискует потерять их окончательно. Случись это на самом деле, Франсуаза смутилась бы гораздо сильнее, чем он. Она подозревала, что он абсолютно лишен чувства стыда. Как и его отец. Но если у Александра презрение к предрассудкам было, как ей казалось, результатом долгих размышлений, то у Николя всем руководил инстинкт. Зевая, он прошествовал в совмещенную с кухней ванную, чтобы умыться.

– Ты знаешь, который теперь час? – крикнула Франсуаза.

– Нет.

– Половина одиннадцатого.

– Угу.

– Как только будешь готов, убери постель.

Николя молчит.

– Убери постель! – повторяет она.

– Ладно, понял.

– И давай-ка поторопись!

– Поторопись-поторопись, ты еще хуже матери.

Франсуаза усмехнулась при мысли, что он мог сравнить ее со своей матерью, ведь она всего на три года старше его. Водопроводные трубы загрохотали: Николя включил душ. Сквозь шум падающей воды ей было слышно, как он что-то напевает. Наконец Николя вышел: пижама местами прилипла к плохо вытертому телу, в волосах поблескивают капельки воды. Бросив на него быстрый взгляд, Франсуаза продолжает печатать.

– Ты сделаешь мне кофе? – спрашивает он.

– Не могу, я очень тороплюсь.

– От тебя дождешься.

Николя разворачивается и идет на кухню. Слышно, как он пытается одну за другой зажечь спички. Одна, две… десять. Франсуаза с трудом заставляет себя не вмешиваться. Звякает посуда.

– Франсуаза, где сахар?

– Ищи!

Хлопает дверца шкафчика. Николя нервничает.

– Вот черт! Никогда его нет на месте! Скажи, куда ты его задевала на этот раз? Ой, молоко убегает!

Тут уж Франсуаза вскакивает и опрометью бежит на кухню. Там все в порядке, он ее обманул. Наблюдая за ней, Николя хохочет, Франсуаза тоже начинает смеяться. Дав ему пинка, она забирает у него из рук кастрюлю, а затем наливает кофе в большую кружку. Николя пьет стоя. Ей хочется сделать ему бутерброд, но она сдерживает себя.

– Поможешь мне убрать постель? – с полным ртом бормочет Николя. В его глазах цвета жженого сахара читается просьба. Франсуаза сдается.

– Нет, так я никогда не закончу к двенадцати! – восклицает она.

Вместе они входят в прихожую. Рядом с лежащим прямо на полу матрасом валяется детектив. Чуть в стороне стоит полная окурков пепельница. Франсуаза начинает срывать с постели одеяло и простыни. Николя озадачен ее энергичными действиями.

– Ты прямо как ураган.

– Зато ты что-то уж больно спокоен. Надеюсь, ты будешь более бодрым, когда пойдешь устраиваться в магазин кожаных изделий.

– Какой магазин кожаных изделий?

– Тот, из объявления в газете.

– Ох уж эти мне газетные объявления! Я в них больше не верю – придешь, а место уже занято.

– Потому что ты слишком поздно приходишь.

В течение двух месяцев Франсуаза выискивала для него в газетах предложения о найме на работу. Николя же таскался на эти собеседования со все возрастающим чувством отвращения. Видно, нанимаясь на работу, он выглядел таким унылым, что ни у кого не возникало желания его взять.

Чтобы освободить проход, они поставили матрас вдоль стены, водрузили на него сложенные простыни и все это прикрыли одеялом. Затем Франсуаза опять села за машинку, а Николя пошел одеваться в прихожую.

– Тебе какая из моих теннисок больше нравится, голубая или красная? – спрашивает он.

– Красная, – откликается Франсуаза и делает опечатку.

Двадцать минут двенадцатого. Она закончила. Фирма «Топ-Копи» располагается на бульваре Бертье, надо ехать через весь Париж.

– На завтрак у нас ничего нет, – предупреждает Франсуаза. – Купи фаршированные помидоры и ножки в сухарях.

Николя скривился.

– Ты что, больше не любишь ножки в сухарях? – удивляется она.

– Люблю, когда они стоят на столе. Но если надо за ними идти…

– Тебе и так нечего делать, а ты еще пререкаешься. Да, не забудь еще хлеб. И накрой на стол.

Николя встал перед ней как истукан. На нем была голубая тенниска. Наверно, потому что она сказала ему, что ей больше нравится красная.

– Зачем мне бегать в поисках работы, когда ты можешь прямо сейчас нанять меня в домработницы. У тебя есть деньги?

Она открыла сумочку, достала десятифранковую купюру и тут же спохватилась:

– Вчера я тебе давала пять франков на хлеб. Сдачу ты мне не вернул.

– Точно. Совершенно забыл, подожди секунду.

Николя роется в карманах с честным и деланно озабоченным видом.

– Куда же я мог их задевать?.. – бормочет он. – А, вспомнил! Я купил сигареты.

– Ничего себе!

– Как только я начну зарабатывать на жизнь, я все тебе возмещу, – с пафосом произносит он.

– Нельзя так много курить!

– Почему? Посмотри на моего отца.

Франсуазе казалось, что в последнее время Николя доставляет особое удовольствие употреблять в разговоре слово «отец». Видимо, это было для него своего рода компенсацией. Она протянула ему десять франков, мельком глянула на себя в зеркало, открыла дверь и стремглав понеслась вниз по лестнице.

Директор «Топ-Копи» был с ней крайне обходителен и в обмен на напечатанное вручил рукопись, состоявшую из двухсот страниц. Она покинула офис очень довольная – сдав одну работу, можно было сразу же приниматься за следующую. За две недели она получит четыреста пятьдесят франков. Своего рода рекорд! Когда Франсуаза выходила из метро на станции «Бак», солнце ослепило ее. Было уже начало октября, а лето все еще продолжалось. На улице царило веселое оживление. Она шла прямиком в кафе «Обриан», в котором обосновался Александр. Ей нередко приходилось вот так заходить за ним в это кафе, поскольку он совершенно забывал о времени. Александр, как обычно, сидел за своим столиком в глубине зала. Перед ним стояла чашка кофе со сливками. Его бумаги были разложены и на приставном столике, и на диванчике. Русско-французский и франко-русский словарь служил ему подставкой для пачки сигарет, пепельницы и большой коробки хозяйственных спичек. Александр писал. Пепел с его сигареты падал на лацкан пиджака.

– А, это ты, – пробормотал он, заметив, что Франсуаза садится рядом с ним.

К их столику подошел официант, чтобы принять заказ.

– Нет, спасибо, ничего не надо. Мы сейчас уходим.

Официант отошел. Александр прочел несколько строк в лежавшей слева от него русской книжке и, немного подумав, начал быстро писать. На губах у него появилась заговорщическая улыбка. Франсуаза смотрела на эту сильную, с выступавшими венами руку, которая скользила по бумаге. Усердие Александра ее забавляло. То, что он был ее мужем, порой все еще казалось ей невероятным.

– Тебе много осталось? – поинтересовалась она.

– Нет-нет…

– У Николя встреча в половине третьего на рю де Пирамид. Может, хоть с этим магазином кожаных изделий что-нибудь выгорит.

– Как же, надейся!

Она взглянула на Александра с удивлением. У него на лице было то же выражение довольного жизнью лодыря, что и у его сына.

– Один шанс из тысячи, – продолжал Александр. – Лучше бы он от моего имени зашел к Брекошону.

– К кому?

– К Брекошону. Я тебе сто раз о нем говорил. У него книжный магазин на бульваре Сен-Жермен. Я тут недавно его встретил, и он дал мне понять, что у него могла бы найтись работа для Николя.

– И ты только сейчас мне об этом говоришь?! – воскликнула Франсуаза. – Но ведь это же так важно, Александр!

– О да, важно! Учитывая, сколько он там сможет заработать…

Александр расправил плечи и, положив руки по обеим сторонам своей рукописи, откинулся на спинку диванчика. Растрепанная бледная девица, с черными кругами вокруг глаз, виляя бедрами, пробиралась к ним между столиками.

– Добрый день, месье. Здравствуй, Франсуаза. Что поделываешь?

Это была Колетт Люше, студентка Школы восточных языков. Не очень хорошенькая, но с чувственным взглядом и большим красивым ртом, она всегда пользовалась успехом у ребят.

– Да ничего особенного, – ответила Франсуаза.

– А почему ты больше не ходишь на занятия?

– Много дел дома.

– Ну, понятно. Ты не видела Альбера?

– Нет.

Франсуаза не знала, о каком Альбере идет речь. Колетт Люше отошла от их столика. В своем облегающем ядовито-зеленом трикотажном платье она прохаживалась среди посетителей, пробегая ищущим взглядом по их лицам. Было ясно, что она ждет приглашения выпить стаканчик. Колетт покинула кафе с видом оскорбленного достоинства. Александр подозвал официанта и, отдавая ему свои бумаги и книги, попросил:

– Положи это там у себя около кассы, я сегодня еще вернусь.

Дома они увидели накрытый стол и ожидавшего их Николя, который, развалясь в кресле, держал перед глазами газету. На кухонном столе стояли заливные яйца, запеченный в тесте паштет и мясной салат в салатнице.

– Это что еще такое! – возмутилась Франсуаза.

– Я подумал, что это будет лучше, чем твои ножки в сухарях, – ответил Николя, не меняя позы.

– Возможно, но и в три раза дороже.

– А вот и нет. За все про все я им остался должен всего одиннадцать франков.

Александр прыснул со смеху, и Франсуаза бросила на него гневный взгляд.

– Сразу видно, что не вы занимаетесь хозяйством. Вот когда в конце месяца…

– Когда в конце месяца мы останемся без гроша, то будем есть дешевую требуху, – заявил Александр. – А пока что да здравствуют деликатесы! Этот запеченный паштет выглядит потрясающе!

Его гастрономические пристрастия сводились обычно к сытной и острой пище. Уже в который раз Франсуаза отметила про себя эту мужскую солидарность, союз отца и сына, который они заключали, чтобы подразнить ее. С одной стороны, она не хотела служить мишенью для их шуточек, а с другой – ей было лестно оказаться единственной женщиной в компании этих двух мужчин. Когда они, шумные, жующие, с блеском в глазах, полные невинного веселья, смотрели на нее каким-то особенным взглядом, она таяла от удовольствия, как в те времена, когда братья, бывало, подтрунивали над ней.

– И что здорово, – радовался Николя, – не надо ничего разогревать. Ешь как есть!

Поглощая закуски, оба мужчины издавали возгласы восхищения. На самом деле яйца были переварены, а паштет оказался слишком жирным.

– Так вы отобьете у меня охоту вам готовить, – заметила Франсуаза.

Покончив с салатом, отец и сын закурили. У Николя была та же манера сидеть, положив ногу на ногу, и выпускать дым изо рта, что и у Александра. Франсуаза ждала, что Александр заведет разговор о своем приятеле из книжного магазина. Вместо этого он с жаром говорил о ближайших скачках. Неужели он забыл, что договорился о месте для Николя? Она дала Александру возможность еще немного поразглагольствовать, потом встала, принесла вазу с фруктами и шепнула ему через стол фамилию Брекошона. Александр хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно! У меня же для тебя есть кое-что интересное, – обратился он к сыну.

И Александр принялся описывать счастливый удел работника книжного магазина: чистое и достойное занятие; интеллектуальная среда; компетентный, корректный и снисходительный начальник.

– Там ты будешь чувствовать себя, как в кругу семьи. И кто знает, если ты понравишься Брекошону, то не исключено, что через несколько лет сможешь его заменить.

Николя слушал отца с недоверием. Ему было трудно представить, чтобы какая-то работа могла оказаться столь привлекательной.

– Во всяком случае, – подвел итог Александр, – уж если выбирать между кожгалантереей и книжным магазином, то тут нечего и думать. Сегодня же сходи к Брекошону. Я ему о тебе говорил.

– А сколько я буду там получать? – поинтересовался Николя.

– Откуда я могу знать, сам подумай. Наверно, поначалу не очень много…

– Хорошенькое дело!

– А что ты себе воображаешь, дружок?! – не выдержала Франсуаза. – С твоим-то образованием… у тебя нет даже свидетельства о профессиональной подготовке, ты не говоришь ни на одном иностранном языке. На что ты вообще рассчитываешь?

– Да ладно, Франсуаза, знаю я твои подходцы: сейчас начнешь рассказывать про хороших учеников и тех, кто не боится остаться на второй год. Но если стартовать с самого низа, то можно и увязнуть. Разве не так?

– Так, – отозвался Александр. – Но у Брекошона другое дело. Пройти у него практику, это все равно что напасть на золотую жилу. Во всяком случае, ты не можешь и дальше бить баклуши!

– Конечно, нет! – воскликнул Николя. – Я не хочу бездельничать. Поверь мне, все изменится. Ты увидишь…

У него на лице отразилось такое рвение, что волна радости охватила Франсуазу. Она мысленно присоединилась к его стремлению бороться и победить.

– А ты уверен, что Брекошон во второй половине дня будет на месте? – спросил Николя.

– Да, между тремя и пятью, – подтвердил Александр.

– Ну, хорошо, я схожу.

Его энтузиазм таял на глазах.

– Я могу остаться в этом? – спросил Николя, двумя пальцами оттягивая на груди тенниску.

– Почему бы и нет.

– Может, твой библиофил придерживается строгих правил в вопросах одежды.

– Надень лучше сорочку, – посоветовала Франсуаза.

– А она чистая?

– Я вчера ее постирала.

– Да пусть идет в тенниске, – воскликнул Александр. – Какая разница!

Николя встал из-за стола, придирчиво оглядел себя в висящем на стене зеркале и важно заметил:

– Пожалуй, пойду в тенниске.

Франсуаза принесла кофе. Мужчины, смакуя, выпили его маленькими глотками. Пора было идти.

На лестнице Николя спросил у Александра:

– Ты сходишь со мной к Брекошону?

– А ты что, маленький, сам не справишься?

– Справлюсь. Но что я ему скажу? Что меня прислал отец?

Александр окинул его быстрым оценивающим взглядом.

– Разумеется.

Александру вдруг показалось, что он как-то отяжелел. Как будто за то время, что они шли, он прибавил в весе. На мгновение ему стало грустно, но грусть тут же уступила место искрящемуся веселью. Он посмеялся над собой. Отец! Комедия продолжается. Однако маскарадный костюм трещит по всем швам, и дышать становится легче.

Они остановились у кафе «Обриан». Николя тоже хотелось войти.

– Я так ужасно хочу пить. Конечно, паштет был слишком соленый…

Александр всегда с интересом наблюдал за людьми, которые пытались прикрыть свою лень или малодушие целой лавиной оправданий. Он диву давался, с каким мальчишеским упорством Николя отстаивает свою праздность, и мог бы испытать к сыну чувство презрения, обладай тот хоть в малой мере теми блестящими способностями, которые все родители жаждут обнаружить в своем потомстве.

– Ладно, пойдем, – сказал он, хлопнув Николя по плечу.

Войдя, Александр испытал чувство мгновенного облегчения: его столик в глубине зала под зеркалом, приветливая и понимающая улыбка кассирши, уродливая бронзовая вешалка с гнутыми ножками и не слишком расторопный официант, протягивающий ему бумаги и книги.

– Вот, все в целости и сохранности. Что вам принести?

Они заказали по кофе и по коньяку. Александр взял рукопись, прочел последнюю переведенную фразу.

– А что, трудно делать переводы? – спросил Николя.

– Не слишком.

– Но за это мало платят?

– Мало – не то слово.

– Если бы платили больше, я бы тоже этим занялся.

– Тогда для начала выучи хоть какой-нибудь язык, – заметил Александр.

– Не велика наука!

– Ты прав, вот только времени на это нужно много.

– Точно. А я не люблю ни на чем зацикливаться. Мне надо, чтобы все крутилось-вертелось…

Прищелкнув несколько раз пальцами в быстром темпе, Николя склонился над лежавшей перед ним страницей рукописи, прочел вполголоса: «Ветер бушевал с такой силой, что ветки дерева, словно заблудившийся путник, громко стучали в окно».

– Неплохо, – сказал он, выпрямляясь. – Кто это написал?

– Некий Валериан Быков, молодой советский писатель. Его совершенно не знают во Франции.

– А название?

– «Таяние снегов». Роман.

– Слушай, а сам-то ты взялся бы за роман?

– Не думаю.

– Ты пробовал?

– Да, марал бумагу в двадцать лет, но дело не пошло.

– Что, лень заела?

Николя прыснул, и в его юном смеющемся лице с ненасытным ртом, полном крепких зубов, в прищуренных от смеха глазах Александр увидел свое отражение. Казалось, что это смеется он сам. Недалеко от их столика какой-то белокурый юнец упражнялся на электрическом бильярде. Каждый раз, когда шарик задевал контакт, механизм чихал. Николя взял рюмку и, наслаждаясь терпким вкусом напитка, погрузился в свои мысли. Потом спросил:

– А знаешь, как моя мать называла тебя?

– Нет.

– Она всегда начинала со слов: «Твой негодяй отец…»!

Александр кивнул:

– Она была права. Всегда кто-то считает тебя негодяем. Вообще, жить – это мучить других. Или же надо полностью отказаться от своего собственного «я».

Это был их первый серьезный разговор. Поставив локти на стол, Николя с жадностью слушал Александра. Казалось, что он не может утолить жажду после долгого пути.

– Как это верно, то, что ты говоришь, – наконец пробормотал он. – Но тогда я еще над этим не задумывался. Надо же, ведь я тебя ненавидел! Ребенком я мечтал разыскать тебя, чтобы свести счеты.

– Ты начитался дешевых романов.

– Мать их обожала.

– Ты любил ее?

– Само собой. Только она постоянно жаловалась. Уставала на работе, болела, вот и возненавидела всех и вся.

– Значит, после ее смерти ты приехал ко мне «сводить счеты»?

– Нет. Мне хотелось пожить в Париже. Я предполагал остановиться у тебя на недельку-другую. Теперь вроде пришло время возвращаться, а я все еще здесь. И мне не хочется уезжать!

Александр был раздосадован охватившей его нежностью – она его размягчала. Он тянулся к добру так же, как растение тянется к солнцу.

– Ясно, что не хочется, – ответил он, – но ты усложняешь мне жизнь.

– Ты говоришь так из-за квартиры?

– И из-за этого тоже.

– Да, действительно тесновато. И у Франсуазы прибавилось работы. Она у тебя высший класс. Как только я начну зарабатывать, буду вам помогать. Мы сможем переехать. У меня в комнате будет книжный шкаф, глобус, подсвеченный изнутри, а может, бар, замаскированный под книжную полку? Как тебе такая идея?

– Не в моем вкусе, – ответил Александр.

Юнец, стоявший у игрового автомата, закончил играть в бильярд, ударил кулаком по ящику для монет и, загребая ногами, поплелся к выходу.

– Я бы тоже хотел разок сыграть. Ты не дашь мне немного мелочи?

Александр протянул ему несколько монет.

– А ты? – начал Николя, переминаясь с ноги на ногу, – можно сыграть вдвоем.

Александр поднялся и подошел к автомату.

– А как же Брекошон?

– Да, верно, Брекошон, – прошептал Николя и сделал первый удар.

Автомат затренькал, замигал красными, желтыми и зелеными лампочками. На стеклянной панели была изображена картинка – девушка в мини-юбке вскидывала ногу перед огромной улиткой.

– Сто двадцать! – взвыл Николя.

И тут же добавил:

– Тебе не кажется, что сегодня уже поздновато идти к Брекошону? Схожу-ка я лучше завтра.

Александр был очень доволен.

– Хорошо, завтра, – согласился он, – но чтобы уж точно.

– Теперь твоя очередь.

Александр потянул ручку автомата на себя, потом отпустил ее. Шарик запрыгал по какому-то фантастическому пейзажу, испещренному нелепыми разноцветными грибами, металлическими колокольчиками и золотыми гвоздиками.

II

Филипп прохаживался из угла в угол по ярко освещенной гостиной. Каждый раз, поравнявшись с закрытой дверью, за которой переодевалась Кароль, он бросал на дверь быстрый взгляд. До последней минуты его не оставляли опасения, что Кароль совсем разболеется и не сможет выйти к обеду. Однако она не захотела переносить встречу с «детьми».

Раздался звонок у входной двери. Это они. Поразительно – даже раньше времени. Филипп, к своему удивлению, почувствовал, что рад их приходу. В зловещей пустоте существования после разрыва с Кароль дети могли стать связующим звеном. Сами того не желая, они вынуждали Филиппа разыгрывать перед ними картину полного взаимопонимания с Кароль, изображать то согласие, о котором он все еще хранил нежные воспоминания. По крайней мере, в их присутствии ему верилось, что у него есть жена.

Даниэль, Дани, Александр и Франсуаза с шумом ввалились в квартиру.

– Мы встретились внизу, – объяснил Александр.

Филипп никак не мог свыкнуться с мыслью, что этот человек с нервным лицом, более близкий по возрасту и жизненному опыту к нему, чем к его дочери, действительно его зять. Верно ли, что, женившись на молоденькой, можно помолодеть самому? В свое время, беря в жены Кароль, Филипп в это верил. Теперь-то он понял, что трюк не удался. Нельзя безнаказанно жульничать с возрастом. Рано или поздно прожитые годы обрушатся на тебя тяжелым грузом. Филипп поймал себя на том, что ненавидит Александра за то, что тот обманом проник в мир молодежи. Живот Даниэлы выпирал все сильнее. Она гордо выставляла его вперед, и это казалось Филиппу смешным. На каком она месяце? На шестом или на седьмом?.. Над свободным красновато-коричневым платьем высилась смешливая детская головка. «Младенец в младенце», – говорила Кароль. Даниэль с довольным и гордым видом по-хозяйски опекал жену. Филипп сухо приложился к щеке сияющей юной матери. Потом повернулся к Франсуазе. Отсутствие Жан-Марка нарушало семейную идиллию. Всякий раз, встречаясь с дочерью и младшим сыном, Филипп испытывал не дававшее ему покоя чувство потери. Но появись вдруг Жан-Марк перед отцом собственной персоной, он в гневе выставил бы его за дверь.

– Кароль ужасно простужена. Она с трудом может открыть глаза, – предупредил Филипп.

– Правда? Как жалко! Но мы хоть сможем ее повидать?

Кто это произнес? Впрочем, не имеет значения. Все расселись, Аньес принесла аперитив. Разговор перескакивал с одного на другое. И тут в гостиную вошла Кароль. Бледная, слабая, невесомая, в затемненных очках, она была одета в черное платье, которое делало ее еще более стройной. У покрасневших ноздрей она держала малюсенький платочек.

– Только не надо меня целовать, – сказала она, умело понизив голос. – Я стала прибежищем всех возможных микробов. Особенно вам, Дани, надо поберечься.

Филипп умилился, видя, что она, несмотря на недомогание, приветлива с детьми. Тем более с чужими. Временами, наблюдая, как Кароль изливает свое очарование на окружающих, Филипп сомневался в ее ненависти к нему. И не терял надежды снова ее завоевать. Когда-то Филипп так часто ей изменял! Из любопытства, из любви к приключениям. Сейчас он бы все отдал за то, чтобы Кароль опять принадлежала ему. Перед этой юной публикой Кароль улыбалась Филиппу, ласково говорила с ним. А он, подыгрывая ей, словно переносился на пять лет назад, к началу их супружества. У него появилось странное ощущение праздника. За столом Филипп сидел напротив Кароль. Ее хорошее настроение передалось и ему. Желая блеснуть перед ней, он принялся с юмором рассказывать о деловой встрече с прижимистыми американскими клиентами у себя в конторе, очень натурально передразнивал их акцент. Кароль сняла очки. По ее глазам Филипп догадался, что она довольна, и отнес это на свой счет. Аньес подала обед. Утка с оливками благоухала. Монтраше 1959 года оказалось восхитительным. Да, вечер удался на славу. Даже Даниэла с ее лучистой улыбкой и жизнеутверждающим животом, на которую Филипп избегал смотреть с тех пор, как ее фигуру обезобразила беременность, даже она не так раздражала его, как обычно, когда его взгляд случайно натыкался на нее. Пользуясь паузой в разговоре, Даниэль принялся расхваливать своего преподавателя философии, некоего Коллере-Дюбруссара. В первый же день учебного года этот неординарный человек покорил учеников оригинальностью своих воззрений и дружелюбием, с каким их излагал.

– Понимаешь, – продолжал Даниэль, обращаясь к отцу, – в прошлом году в выпускном классе у нас уже было немножко философии. Но что там мог преподать наш старикан Потье?! Просто смех! Здорово, что нам повторяют курс заново. По крайней мере, теперь-то я отлично подковался. Я считаю так: кто не проходил философии, тот будет вечно хромать в жизни.

– У меня не было философии, но что-то я не чувствую себя хромым, – рассмеялся Филипп.

– Ну конечно, папа! Но все-таки, когда знаешь философию, тебе по-другому видится опыт, накопленный человечеством. Ты переживаешь его более осознанно и глубоко.

Даниэль говорил с таким пылом, что Дани млела от восторга, забывая о еде.

– Одно плохо, – вмешался Александр, – у каждого философа существует своя концепция. Ты же не станешь разрываться между сотней теорий, когда придет время применить к себе, например, опыт отцовства?

– Я выберу ту, которая, по моему мнению, будет больше всего соответствовать реальной жизни.

– Или, в крайнем случае, создашь свою собственную.

– Может, и так.

Александр улыбнулся:

– Хотел бы я быть в твоем возрасте.

– Почему?

– Потому что это возраст слепой веры.

– А у тебя сейчас возраст постоянных сомнений?

– Скажем, умеренного скептицизма. А вы как считаете, Филипп?

Филипп вздрогнул от неожиданности – он был поглощен созерцанием Кароль. Она попросила принести ей горячего бульона с хрустящими хлебцами.

– Безусловно, – ответил Филипп несколько невпопад, – скептицизм является неотъемлемой частью правосудия. Быть непредвзятым – значит, в какой-то степени быть скептиком.

– Зря ты не ешь утку, Кароль, – сказал Даниэль, – она просто потрясающая!

При этих словах хлопотавшая вокруг стола Аньес надулась от гордости.

– Да-да, – подхватил Филипп, – тебе надо немного поесть.

– Ну, нет! Это свыше моих сил, я даже дышать не могу, – возразила Кароль и высморкалась.

– Вот увидишь, – продолжал Александр, обращаясь к Даниэлю, – стоит тебе стать отцом, и твои взгляды изменятся.

– Взгляды на что?

– Да на философию! Ребенок опустит вас с небес на грешную землю. Когда надо будет зарабатывать на кусок хлеба, все забудешь – и чудесные теории, и Спинозу.

– А вы откуда это знаете? – с лукавым кокетством поинтересовалась Кароль.

Окинув присутствующих веселым взглядом, Александр ответил:

– Мой сын доставляет мне много хлопот.

Возникла неловкая пауза. Лицо Франсуазы побагровело.

– У вас есть сын?! – воскликнула пораженная Кароль.

Она в упор смотрела на Александра, прижимая к носу смятый платок. Поверх белого комочка были видны ее серые, подведенные карандашом глаза, выражавшие крайнее изумление. Филиппу стало ясно, что из всех присутствующих это явилось новостью только для него и жены. Не было сомнения, что Франсуаза уже давно ввела в курс дела брата и Даниэлу.

– У вас есть сын? – повторила Кароль. – Сколько же ему лет?

– Шестнадцать с половиной, – ответил Александр.

– Так много? Значит, он родился, когда вам было…

– Семнадцать.

Переведя дыхание, Кароль изобразила на лице светскую улыбку и пробормотала:

– Прелестно! И как его зовут?

– Николя.

– Где же он живет?

– У нас, – ответила Франсуаза с вызовом.

Со смешанным ощущением сочувствия и гнева Филипп перевел взгляд с дочери на зятя. В какую переделку она попала! А ведь Александр обязан был предупредить ее еще до свадьбы. Вероятно, он так и сделал, но она предпочла хранить все в тайне. Как могла она, его дочь, оказаться в столь сомнительной ситуации, согласившись взвалить на себя это бремя? Похоже, Франсуаза каким-то непостижимым образом притягивает к себе всевозможные неудачи, и ее жизнь теперь неразрывно связана с моральной и материальной нищетой. Впрочем, если ей нравится возиться с незаконнорожденными детьми, которых ее муж, должно быть, наплодил немало, то это ее право. Главное – как отреагирует Кароль. Хотя она-то, кажется, в восторге от своего открытия.

– Надо непременно привести его к нам, – продолжала Кароль.

– Да-да, – неопределенно отозвался Александр.

– Он похож на вас?

– Немного.

– Как это немного?! – возмутилась Франсуаза. – Николя – просто вылитый ты!

– А где его мать? – слегка прищурив глаза, поинтересовалась Кароль.

Франсуаза с достоинством ответила:

– Она умерла.

– Вообще-то, он малый что надо! – вмешался в разговор Даниэль: – Я виделся с ним всего два раза, но сразу почувствовал, что мы с ним сойдемся. Ведь очень важно, когда между людьми с первой встречи возникает контакт. И Жан-Марку он тоже понравился. А Жан-Марк у нас, вы знаете, совсем не прост в общении.

Филипп напрягся. Чего это ради Даниэль на каждом шагу поминает Жан-Марка? Странная причуда. А может, он делает это с умыслом? Неужели семейство уже в курсе, и за это надо благодарить Мадлен? Посмотрев на Даниэля и Дани, Филипп еще раз все взвесил. Нет, конечно, они пока ничего не знают. Их оставили в стороне от событий, ведь они еще слишком молоды, бедняжки. Где уж им понять! Пусть пребывают в мечтах и покое. После сыра Аньес сменила тарелки и подала десерт – мороженое с ананасами. Среди всеобщего оживления Кароль жалобно вздохнула:

– Ну как, вкусно? У меня нёбо словно деревянное, я ничего не ощущаю.

Она поднялась и вышла. Через минуту она вернулась в столовую, разворачивая на ходу большой носовой платок Филиппа. Ее лицо полностью исчезло в этом куске материи. Все застолье покатилось со смеху. Кароль возмутилась:

– Хотела бы я посмотреть на вас в такой ситуации!

Нос у нее был заложен, горло опухло, поэтому «т» она произносила, как «д». Даниэль передразнил ее: «Ходела бы я позмодредь на вас в дакой сидуации!»

Кароль чихнула. Филиппу захотелось сжать жену в объятиях, причинить ей боль. Почему даже когда Кароль болеет, она не может вести себя, как все? Ее насморк был необычайным событием, представлением, очередным поводом для того, чтобы соблазнять и удивлять. Жар разрумянил ей щеки. Губы были приоткрыты, она тяжело дышала. Без сомнения, присутствие за столом и участие в разговоре стоили ей немалых сил. Когда все опять перешли в гостиную выпить кофе, Кароль, почувствовав внезапную слабость, опустилась на ручку кресла и простонала: