Текст книги "Чему не бывать, тому не бывать"
Автор книги: Анне Хольт
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Мы наконец-то устроились, подумала Ингер Йоханне. Теперь мы дома.
– Самое ужасное, – сказала она, потряхивая улыбающейся головой льва с зубным кольцом и разноцветными лентами, – это немотивированность убийств.
Она глубоко вдохнула, отложила игрушку, сняла очки и уголком блузки попыталась оттереть с них брызги жира и следы детских пальцев. Она посмотрела на Зигмунда, близоруко сощурившись, и повторила:
– Убийство, раскрыть которое сложнее всего, – это убийство, совершаемое без мотива. Умный осторожный убийца, у которого нет ни единого основания желать жертве зла. Расследование начинают с того, что находят мотивы преступления. Даже душевнобольного серийного убийцу можно найти, потому что сам абсурд и очевидная случайность выбора жертв будет иметь ту или иную форму – форму скрытого узора, связи. Когда же нет никаких оснований, никаких связей, никакой логики – какой бы она ни была извращенной, – нам ставят мат. Убийца такого типа может оставлять нас в дураках... вечно.
Свеча на подоконнике вспыхнула сильнее и погасла. Ингер Йоханне надела очки и поплотнее закрыла окно.
– Но о таких чудовищах я вообще-то никогда не слышала, – легко сказала она. – Я ложусь спать. У вас есть еще какие-то вопросы, пока я не ушла?
– Никаких.
Рудольф Фьорд мыл ванную комнату.
Было три часа ночи со среды на четверг. Высокий худой мужчина, стоя на четвереньках, тер зубной щеткой с нашатырным спиртом швы плиточного пола. От вони жгло в носу. Он кашлял, ругался, драил пол и споласкивал его горячей водой, обжигавшей руки. Уборка была в самом разгаре. Плиты от раковины до унитаза были теперь обрамлены вычищенными светло-серыми швами, которые отчетливо выделялись на синей со стальным отливом керамике. Странно, что ванная может стать такой грязной меньше чем за полгода. Надо почистить и стены тоже, подумал он, вытирая нос рукой. Вынуть все из шкафов и вымыть ящики. Даже внутренней поверхности бачка не избежать уборки. Оставалось еще много часов, до того как нужно будет идти на работу.
Может, стоило бы снять все книги с книжных полок и пропылесосить их одну за другой. Это помогло бы убить время.
То облегчение, которое он почувствовал после смерти Вибекке – физическое ликующее облегчение субботнего утра, – длилось двенадцать минут. Понимание того, что живая Вибекке, как бы парадоксально это ни звучало, была лучшей страховкой, чем мертвая, буквально выбило его из колеи. Он пробовал подняться с дивана, но ноги его не слушались. Пот катился градом, но ему было холодно. Мысли неслись по кругу. В конце концов ему хватило энергии на то, чтобы сходить в ванную и найти в шкафу одежду для внеочередного заседания фракции.
Они смотрели на него.
Косо.
Рудольф Фьорд поднял зубную щетку.
Щетина превратилась в нечто серое и плоское. Не годится. Он неуверенно поднялся и без особого упорства поискал в мусорном ведре другую. Ничего не нашел. Комок в горле все рос. Он с силой выдвинул один из ящиков и порезался, пытаясь вытащить новую щетку из жесткой пластиковой упаковки. Вонь нашатыря стала невыносимой. Он не мог найти пластырь.
Они действительно смотрели косо.
– Мы хорошие товарищи по партии, – немного натянуто улыбалась Вибекке, когда журналисты слишком настырно пытались выяснить характер отношений между ними. – Мы с Рудольфом прекрасно работаем вместе.
Он пытался дышать глубже. Выпрямил спину. Расправил плечи, втянул живот, как на пляже в прошлом году, прекрасным летом, когда погода была великолепна и ничего еще не было решено. Когда он был уверен, что станет лидером партии, как только старый наконец решит, что пришло время перемен.
Он просто-напросто не мог дышать.
Перед глазами запрыгали красные звезды. Он почти потерял сознание и вышел из ванной, шатаясь и хватаясь руками за стену. В коридоре ему стало лучше, что-то перевернулось в желудке, и он, качаясь, пошел дальше в гостиную, к двери на террасу. Она не открывалась. Пытаясь сохранять спокойствие, он понял, что проблема в петлях, нужно просто немного приподнять дверь, вот так. Кровь рисовала на косяке смешные фигурки. Дверь поддалась.
Ледяной оживляющий воздух ударил ему в лицо. Он открыл рот и вдохнул.
Они смотрели на него странно.
Как это бросается в глаза, думали они наверняка. Как странно, что Рудольфа Фьорда, очевидно, больше всех потрясла жестокая смерть Вибекке Хайнербак.
Кари Мундаль была хуже всех.
Люди понятия не имели о том, какая она на самом деле. Милая маленькая строгая домохозяйка, думали все.
Строгая – это да.
В лучшем случае ничего не случится, подумал Рудольф Фьорд, втягивая в легкие чистый воздух. Он немного успокоился и слегка дрожащими руками застегнул рубашку. Кровь уже начала сворачиваться. Он осторожно пососал палец и подумал, что нашатырный спирт нужно разбавить.
В лучшем случае вообще ничего не случится.
6
Дом на краю леса был типичной постройкой пятидесятых годов прошлого века: небольшой, с эркером посередине фасада и двумя скамейками на маленькой веранде. Если не считать того, что одна из каменных ступенек, ведущих к крыльцу, нуждалась в ремонте, дом был в хорошем состоянии. Ингвар Стюбё, стоя на дороге у самой калитки, наблюдал за тем, как луна отражается в новой, выкрашенной в красный цвет крыше.
Фонарь у калитки не горел. Так как все следы давно были изучены, Ингвар подошел поближе, наклонился к нему и отвел в сторону чугунную калитку, чтобы лучше рассмотреть лампочку. Она была разбита, в патроне оставался только зубчатый краешек стекла. Он провел указательным пальцем по дну плафона, чувствуя, как крошечные осколки тонкого матового стекла прилипают к коже. Ингвар посветил ручным фонариком на нить накала и констатировал про себя, что она осталась целой. Потом выключил свой фонарик, надел перчатки и постоял молча пару секунд, давая глазам привыкнуть к темноте.
На веранде, над входной дверью, лампочка в светильнике тоже не горела. Стоял холодный ясный вечер. Растущий месяц – половинка луны, будто кто-то аккуратно разрезал ее на две равные части – висел над голыми ветвями деревьев в дальней части сада. Лунный свет все же позволял разглядеть очертания дома и тропинку из гравия – единственный исправный фонарь находился на дороге в пятидесяти метрах от них.
– Здесь довольно темно, – зачем-то сказал Тронд Арнесен.
– Да, – согласился Ингвар. – И было еще темнее неделю назад. Тогда было новолуние.
Тронд Арнесен всхлипнул. Ингвар положил руку ему на плечо.
– Послушай, – тихо сказал он; пар от дыхания бело-голубым облаком повис между ними. – Я хорошо понимаю, что все это ужасно тяжело. Я только хочу, чтобы ты знал вот что, Тронд... Ничего, если я буду называть тебя Тронд? – Тот кивнул и облизал губы. – Ты не являешься подозреваемым в этом деле. Понимаешь? – Снова кивок, Тронд прикусил губу. – Мы знаем, что ты был на мальчишнике весь вечер. И мы знаем, что вам с Вибекке было хорошо вместе. Я слышал, что вы должны были пожениться летом. Могу тебе даже сказать вот что... – Ингвар осмотрелся вокруг, как будто кто-то мог их подслушать, и перешел на шепот. – Обычно мы держим это в секрете, но тебе я скажу: вся семья Вибекке вне подозрений. И родители и брат. А ты первый, кого мы вычеркнули из списка. Раньше всех остальных. Ты слышишь?
– Да, – пробормотал Тронд Арнесен и потер глаза рукой в перчатке. – Но я же наследник... Я получаю этот дом и еще... У нас был... – Он заплакал.
Ингвар погладил Тронда, который был на голову ниже него, по спине, и тот уткнулся ему в грудь, пряча лицо в ладонях.
– То, что вы подписали добрачный контракт о совместной жизни, означает только одно: вы разумные молодые люди, – тихо сказал Ингвар. – Перестань, Тронд. У тебя нет оснований бояться полиции. Ни малейших, понимаешь?
Ингвару рассказали: жених Вибекке Хайнербак был так напуган во время допроса, что ведшему его лейтенанту стоило больших усилий не рассмеяться, несмотря на трагические обстоятельства. Аккуратный, коротко подстриженный, одетый в дорогую футболку молодой человек сидел, вцепившись пальцами в край стола, время от времени жадно глотал воду из стакана, как будто до сих пор, три дня спустя после мальчишника, страдал от похмелья. Он не мог даже толком ответить на вопросы о дате рождения и адресе.
– Расслабься, – посоветовал Ингвар. – Сейчас мы не спеша пойдем в спальню. Там уже убрано. Крови нет. Все более-менее в том виде, в котором было раньше... Ты слышишь, что я говорю?
Тронд Арнесен наконец-то взял себя в руки. Он откашлялся в кулак, сделал несколько глубоких вздохов, потом жалко улыбнулся и сказал:
– Я готов.
Гравий, смешанный со снегом и льдом, хрустел у них под ногами. Тронд остановился у ступенек, как будто ему нужно было разбежаться, и постоял какое-то время, раскачиваясь с пятки на носок. Он беспомощно провел рукой по волосам, поправил шарф, одернул пальто и только после этого шагнул на первую ступень. Полицейский, дежуривший в доме, провел его в спальню. Ингвар шел за ними. Все трое молчали.
В комнате было убрано. На кровати лежали две подушки. Над изголовьем висела гигантская репродукция «Истории» Мунка. На полке у одной из стен были аккуратно сложены три пододеяльника, несколько полотенец и пара разноцветных подушек.
Матрас был чистым, без следов крови. Пол недавно вымыли, в спальне до сих пор чувствовался запах хозяйственного мыла. Ингвар достал из коричневого конверта фотографии и молча изучал их несколько минут, задумчиво наморщив нос. Потом повернулся к Тронду Арнесену, который в резком свете люстры выглядел мертвенно-бледным, и вежливо спросил:
– Ты готов, Тронд?
Тот глубоко вздохнул, кивнул и сделал шаг вперед.
– Что я должен делать?
Вдовство Бернта Хелле продолжалось уже двадцать четыре дня. Он точно помнил это, потому что вел скрупулезный подсчет. Каждое утро он рисовал красный крест на вчерашнем дне в календаре, который Фиона повесила в кухне, чтобы Фиорелла лучше усвоила понятия «день», «неделя» и «месяц». Каждое число представлял один из героев, проживающих в Муми-доле. Сегодня утром он зачеркнул Сниффа, у которого на шейной цепочке висело число 12. Бернт Хелле сам не понимал, зачем он продолжает это делать. Каждое утро новый крестик. Каждый час был еще одним маленьким шагом прочь от дня, когда ему нанесли рану, которая, как обещали, должна затянуться со временем.
Каждый вечер пустая двуспальная кровать.
Сегодня пятница, тринадцатое, подумал он, гладя тещу по волосам.
Фиона была такой суеверной. Боялась черных котов. Обходила полукругом стремянки. Верила в счастливые числа и считала, что красный цвет делает ее беспокойной.
– Ты до сих пор здесь? – спросила Ивонне Кнутсен, моргая. – Тебе пора.
– Нет, нет. Фиорелла сегодня вечером у моей мамы. Вы же знаете, сегодня пятница.
– Нет, – растерянно сказала она.
– Да, сегодня пят...
– Я не знала. Когда лежишь без движения, дни ничем друг от друга не отличаются. Дай мне воды, пожалуйста.
Она жадно попила через соломинку.
– Вы когда-нибудь, – вдруг, не раздумывая, спросил Бернт, – замечали, что у Фионы было что-то... вам не казалось, что она...
Но Ивонне спала. Глаза снова закрылись, и дыхание стало ровным.
Бернт так до сих пор и не понял, верила ли Фиона в Бога, принадлежала ли к какой-нибудь церкви. Сам он был воспитан в духе норвежской протестантской церкви и считал, что с чистой совестью может участвовать в свадьбах, похоронах и рождественских службах. Но Фиона не посещала церковь и, слава богу, не принадлежала к какой-нибудь секте. Ее интересовала только она сама. Правда, иногда она впадала в какое-то странное состояние и ни разу не захотела с ним поделиться, рассказать, что с ней происходит. Когда они были совсем молоды, ему очень нравилось, что она так много читает. О религии, восточной философии, великих мыслителях. Некоторое время, кажется, в начале девяностых, а может, чуть раньше, она заигрывала с оккультизмом. К счастью, это продлилось недолго. Но позже, когда растянувшийся больше чем на десятилетие поиск твердой теологической опоры постепенно завершился, она, как ни удивительно, еще больше отдалилась от мужа. Это чувствовалось не всегда и распространялось не на все сферы жизни. Когда наконец-то родилась Фиорелла, их отношения были такими прочными, что они сыграли еще одну свадьбу, через пятнадцать лет после первой.
Фиона иронически называла эти приступы непонятной отстраненности «непоправимым душевным одиночеством» – в тех редких случаях, когда он спрашивал ее об этом. И больше – ни слова; она замыкалась в себе: улыбалась, но теплота не достигала глаз, и лицо становилось непроницаемым.
Он думал порой: а что если у нее есть какая-то тайна? Однако сам не мог себе поверить, ведь они знали друг друга всю жизнь, между их домами, когда они были детьми, было меньше двух сотен шагов.
Подростками, правда, они принадлежали к разным компаниям и виделись нечасто. Им обоим было чуть больше двадцати, когда они совершенно случайно встретились в баре в Осло. Он совсем недавно получил разряд и работал в отцовской сантехнической фирме. Как счастлив он был ее видеть! Фиона превратилась в длинноволосую красавицу блондинку, она училась в университете Осло, в кампусе Блиндерн. Он сидел у барной стойки и старательно подтягивал штаны, чтобы она не заметила, что он начал толстеть. Первое свидание было назначено на тот же вечер, и с тех пор у Бернта Хелле никогда не было другой женщины.
И все-таки, все-таки!.. Временами что-то беспокоило Фиону, и он скорее чувствовал, чем понимал, что она пытается найти опору в вечном и постоянном.
– Я не должна была этого делать, – внезапно произнесла Ивонне, открывая глаза. – Мы не должны были этого делать.
– Что? – спросил Бернт, наклоняясь к ней.
– Ох, – испугалась она. – Мне снился сон. Дай мне попить, пожалуйста.
Она начинает заговариваться, устало подумал он.
Ивонне снова заснула.
Теперь с ней уже не поговоришь, как раньше, думал он, но это и не важно. Они разделяют общее горе, а этого вполне достаточно.
Он поднялся и посмотрел на часы. Время приближалось к полуночи. Он осторожно надел пальто и поправил на Ивонне одеяло. Бернт понимал, что она хочет умереть. Они справлялись с потерей каждый по-своему: она всеми немногими силами, которые у нее еще оставались, боролась за то, чтобы уйти из жизни.
Он же, напротив, надеялся когда-нибудь к жизни вернуться.
Следственный эксперимент был закончен, и почти все его участники покинули место преступления. В спальне оставались только Ингвар Стюбё и Тронд Арнесен. Молодой человек никак не мог заставить себя уйти. Его взгляд метался по комнате, он ходил кругами и трогал вещи, как будто должен был убедиться в том, что они до сих пор существуют.
– Вам, наверное, кажется странным, что я хочу опять сюда переехать? – спросил он, не глядя на Ингвара.
– Вовсе нет. Я считаю, что это абсолютно нормально. Это был ваш дом. Это до сих пор твой дом, несмотря на то что Вибекке больше нет. Насколько я понял, ты помогал ей с ремонтом?
– Да. И в этой комнате тоже.
– Полиция не делала ничего, кроме... уборки. – Ингвар обвел руками комнату и немного помолчал, прежде чем продолжить: – Постельное белье и одеяла пришлось выбросить, конечно. Помимо этого все осталось, как было. Ты должен жить здесь, Тронд. Может быть, ты проживешь здесь много лет. А тот вечер ты должен постараться вытеснить из памяти. Я прекрасно понимаю, каково тебе. И я могу заверить тебя, что все получится. Я через это прошел, Тронд. Это возможно.
Тронд посмотрел ему прямо в лицо. Глаза были голубые, с чуть заметным зеленоватым оттенком. Ингвар только сейчас заметил, что у Тронда розовый пробор в густых светлых волосах и россыпь веснушек на бледной коже.
– Что вы имеете в виду? – пробормотал он.
– Я нашел мою жену и дочь мертвыми в саду, – медленно сказал Ингвар, глядя ему в глаза. – Несчастный случай. Я был уверен, что никогда не смогу даже приблизиться к этому месту. Хотел переехать, но у меня не было на это сил. Однажды, месяца через два, я открыл дверь на террасу и вышел в сад. Смотреть не мог, закрыл глаза. Потом начал прислушиваться.
Тронд сел на кровать. Тело было напряжено, спина прямая, как будто он не верил, что мебель может его выдержать. Он вцепился в матрас обеими руками.
– И что вы услышали? – дрогнувшим голосом спросил он.
Ингвар сунул руку в нагрудный карман и вытащил запечатанную сигару, покрутил футлярчик.
– Много всего, – негромко ответил он. – Там по-прежнему жили птицы. Они гнездились в саду с тех пор, как мы въехали в этот дом молодоженами много лет назад. Нам было по двадцать лет. Сначала мы его снимали, потом купили. Птицы пели. – У него внезапно перехватило дыхание. – Они пели, – повторил он громче. – Как всегда. И среди этого щебета я слышал... Я слышал Трине. Мою дочь. Я слышал, как она, трехлетняя, звала меня и плакала в три ручья, потому что упала с качелей. Я слышал, как кубики льда стучали о стакан, когда жена приносила мне чего-нибудь выпить. Смех Трине, когда она играла с соседской собакой, стал таким отчетливым, что я подумал, будто смогу услышать шипящий звук от гриля тем поздним вечером, и... внезапно я почувствовал их запах. Моей жены. И моей дочери. Я открыл глаза. Это был наш сад. Это был сад, полный лучших моих воспоминаний. Конечно, я не мог никуда переехать.
– Вы до сих пор там живете?
Тронд немного расслабился. Спина согнулась, локти лежали на коленях.
– Нет. Но это уже другая история. – Ингвар коротко рассмеялся и вернул сигару в карман. – Потом будут новые истории. Всегда бывают новые истории, Тронд. Такова жизнь. И в промежутке ты должен отвоевать эту комнату. Дом. Место. Это все твое. И все это наполнено хорошими воспоминаниями. Помни о них. Забудь тот ужасный вечер.
Тронд поднялся, выпрямился, все еще в сомнении покачивая головой из стороны в сторону. Потом слабо улыбнулся:
– Вы хороший человек.
– Большинство полицейских хорошие люди.
Молодой человек продолжал улыбаться. Осмотрелся в последний раз и направился к двери. Тронд Арнесен был наконец готов идти.
Он прошел половину расстояния до двери, остановился, сделал еще шаг вперед, потом повернулся и подошел к ночному столику с левой стороны кровати. Выдвинул маленький ящик, медленно и неуверенно, как будто ожидал найти там что-то пугающее.
– Вы сказали, что здесь ничего не меняли? – спросил Тронд. – Просто сделали уборку? Ничего не трогали?
– Нет. Здесь ничего. Мы забрали некоторые бумаги, компьютер, конечно, как и предупреждали, и...
– Но отсюда – ничего не брали?
– Ничего.
– Мои часы. Они лежали на ночном столике. И книга.
– Что?
– У меня есть часы для водолазов. Тяжеленные такие. Я не могу в них спать, поэтому всегда кладу их сюда по ночам. – Он постучал пальцами по ночному столику.
– Но ты не спал здесь! Ты был у брата на...
– Именно, – оборвал его Тронд. – Форма одежды – парадная, не мог же я явиться в смокинге и с этими огромными часами из черной пластмассы. Поэтому я оставил их...
– Ты уверен? – спросил Ингвар резко.
Тронд Арнесен повернулся к нему, и Ингвар услышал раздражение в его голосе, когда тот сказал:
– Книга и часы лежали здесь. На ночном столике. Вибекке... – Когда он назвал ее по имени, раздражение в голосе исчезло. – Вибекке этого не переносила, считала, что в спальне не должно быть книг. Разрешала мне брать только одну, которую я сейчас читаю. Последний роман Венке. Я прочитал половину. Книга лежала здесь.
– Да, понятно... Но мне придется спросить еще раз: ты абсолютно в этом уверен?
– Да! Часы мне очень нравятся. Это подарок Вибекке. В них тысяча всяких функций. Я бы никогда...
Он осекся и рассеянно затеребил мочку уха. По лбу разливалась еле заметная краснота.
– Я могу, конечно, ошибаться, – вяло сказал он. – Я не знаю точно, я...
– Но тебе кажется, что ты помнишь...
– Я помню... Книгу я ведь не мог положить куда-то в другое место? Я читаю только в постели, я... – Он смотрел на Ингвара в отчаянии.
Вряд ли он так расстроен из-за книги, думал Ингвар. Тронд Арнесен на мгновение позволил соблазнить себя мыслью о том, что все может быть, как раньше. Ингвар на короткое время убедил его, что картина распятой Вибекке в постели когда-то сотрется из памяти и исчезнет.
– Я же не мог? Книгу – нет. Часы – может быть, они могут лежать где-то в другом месте, но я...
– Пойдем. Я обещаю узнать, что случилось, – успокоил его Ингвар. – Их наверняка просто куда-то переложили. Пошли.
Тронд Арнесен еще раз выдвинул ящик. Он по-прежнему был пуст. Тронд перешел на другую сторону кровати – но и там не нашел того, что искал. Тогда он бросился в ванную, Ингвар остался в спальне. Он слышал, как открывались шкафы, выдвигались и задвигались ящики, хлопало что-то, наверное, крышка мусорного ведра, что-то щелкало и звенело.
Внезапно Тронд снова появился в дверях с пустыми руками ладонями кверху.
– Наверняка я просто что-то путаю, – произнес он осипшим голосом и пошел вслед за Ингваром из спальни, опустив голову. – Вибекке постоянно говорила, что я ужасно безалаберный.
Зло – это иллюзия, подумала она.
Она стояла у бронзового бюста Жана Кокто, который считала типичным образчиком плохого вкуса в искусстве – будто ребенок играл с размягченным воском, и кому-то в голову вдруг пришла идея увековечить его лишенные таланта упражнения. Скульптура стояла у набережной, в нескольких шагах от маленькой часовни, которую Кокто расписывал. Вход был платный, поэтому она только мельком видела фрески. В Рождество, в приступе праздничной ностальгии, ей захотелось пойти в храм. Церковь Святого Михаила, расположенная на вершине холма, была просто невыносима своим католическим китчем и монотонным бормотанием патера. Она быстро вышла оттуда.
Платить же за то, чтобы встретиться с Богом, в которого она никогда не верила, было еще хуже. Ей очень хотелось напомнить жирной тетке у дверей часовни об изгнании торгующих из храма. Хмурая баба сидела за столом с разложенными на нем жалкими сувенирами по сумасшедшим ценам и требовала два евро за вход. К сожалению, ее французского хватило только на то, чтобы тихо выругаться.
Был вечер пятницы, тринадцатое февраля. Наводнение нанесло побережью существенный ущерб.
Море разбило огромные окна в ресторанах вдоль набережной. Молодые люди в белых рубашках, замерзая, бегали взад-вперед, без особого умения вставляя в окна фанеру в качестве временной защиты от непогоды и ветра. Стулья разнесло в щепки. Один из столов плавал в нескольких метрах от берега. Большинство катеров в бухте стояли на якоре и пережили шторм, а вот лодки, привязанные у моста, не могли похвастаться тем же, от них остались только доски и снасти, болтавшиеся в неспокойном серо-черном море.
Она прислонилась к бюсту Жана Кокто и вновь вернулась к мысли, что зло – это иллюзия.
Человеческая изнанка была ее профессией. Она никогда не халтурила. Наоборот. Она знала об обмане, зле и душевной подлости больше, чем все остальные. И давно поняла, что именно поэтому может собой гордиться.
Девятнадцать лет назад, когда ей было далеко за двадцать, она поняла, каким удивительным талантом обладает, и почувствовала воодушевление. Энтузиазм. Даже радость. С тех пор она ни разу не пожалела о годах, потраченных на образование, которое ей никогда не пригодится, о той трате времени и энергии, которая в действительности имела целью убить время. Бесплодные усилия, думала она, но когда в двадцать шесть лет она наконец-то нашла свое место в жизни, все это перестало иметь значение.
Она улыбнулась выражению «нашла свое место в жизни».
Как-то мартовским вечером в 1985 году она сидела с кружкой пива над выпиской из банковского счета и пыталась представить себе свое место в жизни, «свою полку в жизни», как говорят норвежцы, уникальную обитель на воображаемой полке на стене жизни. Эта полка должна была действительно сделать ее человеком особенным и значимым, совершенно отличным от других. Она рассмеялась в голос над этой избитой метафорой, представляя себе людей, которые ищут себе место, рыщут вокруг в поиске свободных полок.
Море немного успокоилось. Температура была немного выше нуля, однако из-за морского тумана, который все время наползал с юга, казалось, что воздух гораздо холоднее. Парни в рубашках прикрыли самые большие дыры и больше, очевидно, не собирались ничего делать. Молодая пара, оба в темной одежде, шла ей навстречу. Они хихикали и невнятно перешептывались, проходя мимо. Она обернулась и смотрела им вслед, пока они неуверенно шли по скользким булыжникам и затем исчезли в темноте.
Они были похожи на норвежцев. У парня был рюкзак.
К счастью, в последний раз она фотографировалась двенадцать лет назад. Тогда она была намного стройнее и у нее были длинные волосы. Она заставляла себя думать, что на фотографии, которая время от времени случайно попадалась ей на глаза, запечатлен другой человек. Теперь она носила очки и давно уже сделала короткую стрижку. Глядя в зеркало, она замечала, как безжалостно жизнь расправилась с тем, что когда-то было обычным лицом. Нос, который и тогда был невелик, теперь стал похож на пуговицу. Глаза, которые никогда не отличались выразительностью, зато были карими и потому не такими, как у всех, сейчас почти исчезли за очками и слишком длинной челкой.
Представление о человеческой уникальности оказалось обманом.
Все люди настолько треклято одинаковы!
Когда до нее дошла эта неприятная правда? Осознание приходило, конечно, постепенно, подумала она. Фактор повторяемости в работе сделал ее в конце концов нетерпеливой, однако она не понимала, что именно хочет изменить. Ведь каждый ее план был талантливым, каждое преступление – уникальным. Обстоятельства менялись, но жертвы – жертвы всегда были одинаковыми! Она тратила душевные силы, она никогда не халтурила в работе. И все-таки работа превратилась в изматывающий ряд повторений.
Ей больше нечем заняться.
Время идет само по себе.
До сих пор, подумала она и глубоко вдохнула.
Все такие чертовски одинаковые!
Время, которое люди так стремятся «заполнить», всего лишь бессодержательное понятие, необходимое лишь для того, чтобы придавать фальшивое значение бессмысленному занятию: стремлению «найти себя в жизни».
Женщина натянула шапку на лоб и начала медленно подниматься по зажатым между старыми каменными домами ступеням. В узких переулках было темно. Не исключено, что шторм вызвал сбои в подаче электричества.
Изучая человеческое поведение, она в какой-то момент поняла, что доброта, проявление заботы, солидарность – это лишь пустые выражения для востребованного поведения, попытка найти объяснение и оправдание заповедям на скрижалях, проповедям воинствующего араба, воображению философов или сказкам из уст еврея-мученика.
Зло – это человеческое изобретение, думала она.
Зло – это не создание дьявола, не коленопреклонение перед грехом, не результат материальной нужды и несправедливости. Никто не называет львицу злой, когда она бросает больных детенышей, хотя, лишая их материнской заботы, она обрекает их на ужасную смерть. В учебниках по зоологии без упрека говорится о самцах аллигаторов, которые пожирают собственных детенышей, повинуясь инстинкту, который подсказывает им, что корма на всех не хватит.
Она остановилась в переулке у неприметной двери церкви Святого Михаила. Немного помедлила, пытаясь отдышаться после подъема по ступенькам. Осторожно положила руку на щеколду, но потом пожала плечами и пошла дальше. Пора возвращаться домой. Опять начал сеяться мелкий дождик, окутывая кожу легкой влажностью.
Нет никакого смысла клеймить позором естественное поведение, подумала она. Поэтому животные свободны. Люди тоже хотели бы уничтожать друг друга без запретов, угроз и наказаний, и, может, было бы даже целесообразно хлопать Каинову печать на лоб тем, кто нарушал нормы и следовал своей природе. Но все-таки это не зло, подумала она, судорожно хватая ртом воздух на Plas de la Paix – Площади Мира.
Женщина остановилась перед витриной агентства по продаже недвижимости.
Бедра слабо, приятно ныли, хотя она одолела не больше пары сотен ступенек. Она слизнула пот с верхней губы. Левую пятку огнем жег волдырь. Она так давно не испытывала удовольствия от физических усилий! Слабая боль словно подтверждала ее присутствие в мире. Она подняла лицо к небу и почувствовала, как дождь попадает за воротник, стекает по ключицам вниз, в вырез платья, как твердеют соски.
Все изменилось. Даже жизнь стала реальной, обрела ту напряженную интенсивность, которой она никогда раньше не знала.
Наконец-то она стала уникальной.