Текст книги "Чему не бывать, тому не бывать"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Расизм, подумал Ингвар.

Вибекке Хайнербак не была расисткой. Вибекке Хайнербак занималась финансовой политикой. Во время расследования они почти не обратили внимания на эту проблему. Они искали мотивы в политике, в непопулярных сокращениях и грязной борьбе за власть. Расизм как возможный мотив они почти сразу отвергли, несмотря на Коран. Молодость не мешала Вибекке умело избегать этой темы или отвечать безопасно и общо каждый раз, когда журналисты, которым недостаточно было туманных разговоров о статистике миграций и распределении ресурсов, прижимали ее к стенке.

– Но у Вибекке Хайнербак было несколько товарищей по партии, – озвучил он свои мысли, – которые вели себя достаточно агрессивно по отношению к нашим новым соотечественникам. Почему именно она? – Он все еще не притрагивался к кофе и только сейчас нагнулся к столику у дивана. Рука дрожала. – Это два дела, – сказал он, не трогая чашку. – Ты сказала, что вам рассказывали о пяти.

– Убили журналиста, – продолжила Ингер Йоханне. – Он разузнал о каких-то экономических махинациях в фирме, расположенной на восточном побережье, я не помню подробностей. И эта история стоила ему жизни.

– Но его убили... не ручкой?

– Нет. – Она бледно улыбнулась. – Пишущей машинкой «Ремингтон», старой, тяжелой...

Ингвар не слушал дальше.

Пишущей машинкой по голове, думал он, ручкой в глаз. Два журналиста, тогда и сейчас, убиты своими рабочими инструментами. Два политика, тогда и сейчас, распяты и осквернены религиозными книгами. Два языка. Два якобы лжеца.

– Господи боже мой, – прошептал он.

Ингер Йоханне сняла тряпичную куклу с полки у телевизора. У куклы не было одной руки. Грязно-серое лицо, вылинявшие рыжие волосы и платье, ставшее из красного бледно-розовым после бесчисленных стирок.

– И об этом я услышала в начале лета тринадцать лет назад, – спокойно сказала она, гладя руками карикатурно длинные ноги куклы. – Каждое из этих дел само по себе не особенно интересно. Криминальная история Америки полна куда более захватывающих дел. – Она бросила куклу в ящик с игрушками. – Для нас интересно, что кто-то здесь, в Норвегии, ставит ремейк тех преступлений. И мы не должны зарываться в прошлом, нам нужно сосредоточиться на Фионе Хелле, Вибекке Хайнербак и Вегарде Кроге. На настоящем времени. На наших убийствах. Ты согласен?

Он хотел кивнуть. Ему очень хотелось улыбнуться и согласиться. Рассказ в ее изложении был сжатый, в общих чертах, без деталей. Они могли остановиться, оставить все как есть.

Но они оба знали, что это невозможно.

Она рассказала ему что-то важное, но в то же время вбила между ними клин. В течение следующих суток он сделает все возможное и невозможное, чтобы просмотреть каждую деталь в этих делах. Он засадит за работу международные организации. Они должны использовать выписки, рефераты судебных разбирательств, допросы обвиняемых. Им нужны имена и даты.

Им нужна помощь Уоррена.

– Думаю, – начал он и замолчал на мгновение, прежде чем продолжить, – на сегодня хватит. Завтра будет длинный день.

– Я знаю, – ответила она, усаживаясь на корточки. Джек прижался к ней и потерся о ноги. – Мы оба устали. Ложись спать.

– Ложись со мной.

– Не смешно, Ингвар. Ложись.

– Только с тобой.

– Я не хочу. Не могу.

– Ты голодная?

– Я понимаю, что ты собираешься поговорить с Уорреном. Я хорошо понимаю, что тебе придется это сделать.

– Хочешь, я сделаю тебе омлет?

– Ты как моя мама. Вы считаете, что еда решает любую проблему. – Она зарылась носом в теплую, резко пахнущую шерсть собаки и пробормотала: – Перестань вести себя со мной, как с идиоткой, Ингвар.

И ему снова не хватало слов.

– Конечно, я понимаю, что тебе придется сделать с той информацией, которую я тебе дала, – продолжила она. – Мне не нужно, чтобы ты благодарил меня за то, что мне пришлось вернуться в прошлое, которое я так старалась забыть, но наименьшее, на что я могу рассчитывать, это хоть какое-то уважение. Делать вид, что все в порядке и что я просто развлекала тебя сказочкой на ночь – мне кажется, что это... как-то странно.

Она подняла собаку и прижала ее к груди.

Ведь мы же счастливая семья, думал Ингвар, внимательно глядя на жену. Нам есть чему радоваться: родилась Рагнхилль, Кристиане делает успехи. Нам хорошо вместе, нам двоим, нам четверым. В то утро, месяц назад, вечность назад, когда Кристиане считала, что у нас родилась наследница трона, разве я не был доволен? Счастлив? Ребенок был здоров. Ты немного беспокоилась, но была ужасно рада. Я хочу вернуться назад, забыть чужое и тайное, что встало между нами. Твой взгляд был враждебным, и теперь ты исчезаешь, отгораживаешься от меня.

– И не вмешивай меня в это, – сказала Ингер Йоханне. – Делай то, что должен, но не вмешивай меня. Хорошо?

Он кивнул.

Джек барахтался и вырывался.

– Он не любит, когда его берут на руки, – заметил Ингвар.

– Матс Бохус исключается?

– Что?

– Ты абсолютно уверен в том, что Матс Бохус не мог совершить все убийства?

– Уверен.

Король Америки высвободился и упал на пол с громким стуком. Он заскулил и потащился в угол, поджав хвост.

– Что же это может быть? – спросила Ингер Йоханне, обращаясь к самой себе. Она села на другой диван.

– Ты, наверное, имеешь в виду «кто», – заметил Ингвар без всякого выражения.

– Ну... И что, и кто.

– Я не выношу этого, – сказал он.

– Чего?

– Того, что ты такая холодная.

– Я не холодная.

– Холодная.

– Ты безнадежен. Ты хочешь, чтобы я все время была нежной и внимательной. Это невозможно. Grow up. [12]12
  Повзрослей (англ.).


[Закрыть] Мы двое взрослых людей со взрослыми проблемами. И это не обязательно должно чем-то угрожать нашим отношениям.

Она сказала «не обязательно должно угрожать». Ингвар предпочел бы услышать «это не должно угрожать». Он сжал кулаки и посмотрел на побелевшие костяшки пальцев. Через четырнадцать месяцев ему исполнится пятьдесят. Возраст прорисовывался все яснее и яснее, кожа на руках была сухая и вся в морщинках.

– Может ли кто-то всем этим управлять? – с сомнением произнесла Ингер Йоханне.

– Перестань, – пробормотал он, разжимая правый кулак.

Она посмотрела на Джека, который вертелся на своем матрасике и никак не мог устроиться.

– Может быть, кто-то стоит за всеми этими убийствами? – думала вслух Ингер Йоханне. – Кто-то, кто слышал об этих старых делах и почему-то пытается воссоздать...

Собака наконец-то улеглась.

– Я схожу с ума, – пробормотала она.

– Мы ложимся спать, – твердо сказал Ингвар.

– Да, – согласилась она.

– Ты сказала пять, – вдруг опять вернулся он к разговору.

– Пять чего?

– Пять убийств. На лекции рассказывали о пяти убийствах. Все они были примерами того, что Уоррен называл... Proportional Revenge?

– Retribution. [13]13
  Эквивалентная месть. – Возмездие (англ.).


[Закрыть]

– Значит, было еще два? – спросил он, не поднимая взгляда от своей руки.

Ингер Йоханне сняла очки. Комната расплылась, и она протерла стекла, полузакрыв глаза.

– Кого убили? – спросил Ингвар.

– Спортсмена.

– Как?

– Копьем в сердце.

– Метательным копьем?

– Да.

– Почему?

– Убийца был его конкурентом. Он считал, что его обделили при награждении грантом для спортсменов в одном из университетов Лиги плюща. Не помню точно деталей. Я смертельно устала.

– Значит, все, что мы можем, это сидеть и ждать, пока с какой-нибудь звездой спорта не разберутся жесточайшим образом?

Она продолжала нерешительно тереть очки уголком рубашки.

– А последнее? – почти неслышно спросил Ингвар.

Ингер Йоханне проверила чистоту стекол в свете торшера, закрыв один глаз. Она осмотрела, прищурившись, оба стекла по нескольку раз. Потом медленно надела очки и пожала плечами.

– Послушай, я правда думаю, нам нужно попробовать уснуть...

– Ингер Йоханне, – перебил Ингвар, допивая остатки кофе одним глотком. Он со стуком поставил чашку на стол. Яркий конус света медленно прошел по кухне к двери на балкон у южной стены. Стекла задребезжали от шума мотора грузовика. – Мусорный фургон, наверное, – сказал Ингвар и еще раз переспросил: – Последнее?

Если б он не был таким уставшим, он, наверное, заметил бы, что Ингер Йоханне задержала дыхание. Если б он смотрел на нее вместо того, чтобы наблюдать за машиной, разъезжающей по ночам, он заметил бы, что ее рот приоткрыт и губы побледнели. Он бы увидел, что она сидит, застыв как каменная, то и дело поглядывая то в сторону входной двери, то в сторону детских.

Но Ингвар стоял у окна, повернувшись спиной к Ингер Йоханне.

– Машина выпускников, – сказал он разочарованно, когда шум мотора исчез в направлении улицы Хёугес. – В феврале! Они начинают все раньше и раньше.

Он помолчал, потом сел на диван напротив Ингер Йоханне.

– О чем было последнее дело? – в третий раз повторил он.

– Там убийство не удалось. Уоррен просто приводил его в пример, потому что...

– Кого пытались убить, Ингер Йоханне?

Она потянулась за пустыми чашками и встала. Он задержал ее, когда она проходила мимо.

– Какая разница? Преступление не совершилось.

Движение, которым она высвободилась из его рук, было слишком резким.

– Кого пытались убить, Ингер Йоханне? – настаивал Ингвар. – Он с удивлением услышал хлюпающий звук посудомоечной машины. Отогнул манжет и посмотрел на часы – скоро половина второго. Ингер Йоханне гремела ящиками и дверцами шкафов. – Ради всего святого, что ты делаешь? – спросил он, направляясь в кухню.

– Убираю, – отрывисто ответила она.

– Ага, – сказал он, указывая на настенные часы. – Ты, я смотрю, освоилась в частном доме.

– Это дом на две семьи, – проворчала она. – Не думаю, что его можно считать частным домом.

Ящик со столовыми приборами с грохотом упал на пол. Ингер Йоханне стала на четвереньки и принялась собирать вилки, ножи и ложки.

– Отца семейства, – сказала она, не поднимая головы, – обвинили в мошенничестве: страховая компания подала иск, считая, что он сам поджег свой дом, чтобы получить страховку. И он поджег... дом полицейского. Следователя. Когда вся семья спала.

– Иди сюда. – Он обнял ее уверенно и нежно и приподнял, как она ни вырывалась. – Никто не подожжет этот дом, – прошептал Ингвар ей на ухо. – Я никому никогда не позволю поджечь наш дом.

12

В течение нескольких веков люди ходили по узким улицам между низкими, покосившимися, цепляющимися друг за друга домами. Лестницы вились вдоль узких переулков. Ноги обивали каменные ступени – в одном и том же месте, год за годом – и оставили гладко отполированную тропинку, на которую она присаживалась несколько раз, чтобы передохнуть. Блестящие углубления холодили пальцы. Она прижала их ко рту и почувствовала соленый привкус на кончике языка.

Она прислонилась к южной стене. В серо-голубой дымке небо и море сливались. Горизонта не было, была только бесконечная перспектива, от которой у нее кружилась голова. Даже здесь, на вершине холма, не было ветра. Влажное марево окружало средневековый город Эз-сюр-Мер.

Она была одна. Летом, должно быть, здесь просто невозможно находиться. Даже сейчас, когда ставни и двери магазинов были по-зимнему неприветливо закрыты, было понятно, сколько же туристов бывает здесь летом. Сувенирные лавки стояли стена к стене, и на тех крошечных площадях, которые иногда встречались в центре, она замечала царапины от ножек стульев и бесчисленные окурки между камнями брусчатки. Прогуливаясь в одиночестве вдоль стены к морю, она представляла себе звуки, которые издают орды туристов, приезжающих сюда в летнюю половину года – курлыкающие японцы и шумные румяные немцы.

Она постепенно становилась настоящей странницей. Находила потайные тропы и училась избегать главных улиц с их отсутствием тротуаров и опасным для жизни, вечно грохочущим транспортом.

Новое полупальто с капюшоном – дафлкот от Барберри – было теплое и не слишком тесное. Она купила его в Ницце, вместе с тремя парами брюк, четырьмя джемперами, кучей рубашек и костюмом, который она вряд ли когда-нибудь решится надеть. Когда она приехала во Францию, перед самым Рождеством, у нее было с собой две пары туфель. Теперь они лежали в мусорном ящике на улице. Вчера вечером она решительно сунула их в целлофановый пакет и выбросила, хотя одна из пар была куплена всего полгода назад. Туфли были солидные, коричневые – практичная обувь, которая лучше всего подходит женщине средних лет.

Теперь на ней бежевый дафлкот и удобные ботинки «Кампер». Продавщица в магазине нисколько не удивилась, когда она решила их померить. Рядом с ней, на ярко-желтом пуфике, сидел молодой человек лет восемнадцати и мерил ботинки такой же модели. Он приветливо улыбнулся, поймав ее взгляд, и одобрительно кивнул. Она купила две пары. Они прекрасно сидели на ноге.

Она много ходила пешком. Так легче было думать. Именно в течение долгих, требовавших выносливости прогулок вдоль моря и в горах она по-настоящему почувствовала, что живет. Время от времени, обычно по вечерам, когда она возвращалась домой, она ощущала физическую усталость – как благословенное напоминание о собственных силах. Она могла снять одежду и ходить по дому голой, видя в оконных стеклах подтверждение тех изменений, которые с ней произошли. Она пила вино, но никогда не перебирала. Наслаждалась вкусом пищи – и когда готовила сама, и когда заходила в ресторан, где ее узнавали. Ее всегда теперь узнавали, вежливые официанты пододвигали ее стул и помнили, что она любит выпивать бокал шампанского перед едой.

В последние дни она чувствовала, что благодарна жизни.

Она вела машину без остановок от Копенгагена, где та стояла на парковке, пока она ездила на пароме в Осло и обратно. В списке пассажиров норвежского парома она фигурировала как Ива Хансен и ни разу не выходила из своей каюты. Провела ночь в гостинице, причем отлично выспалась – даже не устала потом, просидев тридцать пять часов за рулем. Когда она останавливалась ненадолго, чтобы заправиться или пообедать в трактире в немецкой деревне или в поселке у Рейна, она, конечно, чувствовала напряжение в мышцах и суставах. Но спать ей не хотелось.

Она отдала машину марокканскому официанту из «Кафе де ля Пэ». Он получил достойное вознаграждение за неудобства, связанные с тем, что арендовал машину на свое имя. Он, может быть, не совсем поверил ее объяснениям, будто она была ужасно простужена, когда ей нужна была машина, и хотела бы избежать поездки в Ниццу и обратно. Но так как он собирался обратно в Марокко, работать в новом ресторане, который открыл его отец, он взял деньги с улыбкой, не задавая лишних вопросов.

Потом она пошла домой. Заснула в ту же секунду, как только вытянулась на прохладных простынях, и спала без всяких сновидений одиннадцать часов.

Все эти годы, полные скрупулезного планирования, основательных и тщательных исследований, она все равно не находила в работе другой радости, кроме осознания того, что это ее работа. Она должна была делать то, за что ей платили. Она была умна и потому сумела избежать провалов. Никто не мог сказать, что она сделала ошибку, схалтурила, проявила безответственность или пошла по пути наименьшего сопротивления.

Несмотря ни на что, она была рада этим годам, когда она не жила.

Они дали ей знания и опыт.

Хотя картотека осталась в Норвегии, она помнила достаточно. Массивный стальной шкаф хранил наблюдения за людьми, которых она исследовала. Известными и неизвестными. Знаменитости и звезды бок о бок с почтальоном из Отта, который всегда совал в ее почтовый ящик кучу рекламных проспектов, хотя на двери была наклейка, сообщавшая, что реклама здесь крайней нежелательна. Она регистрировала слабости и привычки людей, изучала их желания и потребности, складывала их любовную жизнь, тайны и схему передвижений в папки и хранила все это в большом сером металлическом шкафу.

Она не халтурила. Секрет ее профессии был в знаниях. Память никогда ей не изменяла.

Мертвые годы не были потеряны даром, теперь она даже за них благодарна. Она может собрать винтовку AG3 с завязанными глазами и завести украденную машину за тридцать секунд. Ей потребовалось бы меньше недели, чтобы раздобыть фальшивый паспорт. Она располагает такими сведениями о скандинавском рынке героина, которые полиция одобрила бы уважительным кивком. Она знает таких людей, которых никто больше не хочет знать, и знает их хорошо, – но никто из них не знает ее.

Похолодало. Коварный ветер дул со стороны гор, разгоняя легкий туман. Дафлкот защищал от ветра не слишком хорошо, и она поспешила вниз по горной тропинке. Слишком холодно, чтобы идти пешком до дома. Если автобус придет по расписанию, она поедет на нем. Если же нет, она всегда может позволить себе такси.

В последнее время она стала более расточительна.

Она заметила в небе на севере какое-то пятно. Пригляделась: это был оранжевый параплан.

Еще один параплан, красный с желтым, с зеленой надписью, которую невозможно было разобрать, появился из-за вершины горы. Внезапный порыв ветра сбил параплан, и он скользил вниз пятьдесят-шестьдесят метров, прежде чем человеку удалось справиться с управлением и медленно спланировать в долину.

Она проводила его взглядом и тихо засмеялась.

Они считают, что бросают вызов судьбе.

Экстремальные виды спорта всегда ее немного раздражали, в первую очередь потому, что она считала людей, которые ими занимаются, нелепыми. Конечно, не всем суждено жить интересно, наоборот, абсолютное большинство из шести миллиардов людей, населяющих Землю, львиная доля европейцев и практически все норвежцы влачат бедное событиями существование. Не важно, заключается ли борьба за существование в том, чтобы найти достаточно еды для выживания, в поиске лучшей работы или в покупке самой дорогой машины в своем районе – существование все равно остается пустым и тривиальным. В стремлении отчаянной избалованной молодежи бросить вызов смерти, прыгая с вершин скал или разгоняясь на машинах до сумасшедшей скорости, она видела симптомы того западного декаданса, который всегда презирала.

Отвратительно!

Они страдают от скуки, потому что считают, что заслуживают чего-то другого, лучшего, чем жизнь, на которую обречено большинство, – этот незначительный промежуток времени между рождением и смертью.

Они уверены, что могут убежать от бессмысленности существования, думала она. Бросаясь с Троллвегген на параплане из ненадежного текстиля. Пересекая полюс. Покоряя вершины. И не замечают скуки, хотя она преследует их, одетая в серое, издевательски улыбаясь. Они ее не видят, пока не приземлятся, пока не вернутся домой. Потом они повторят успех, придумают что-то новое, все более и более опасное, более и более рискованное, пока наконец-то не поймут, что жизнь не отвечает на вызовы, или не найдут смерть в попытке доказать обратное.

Парапланеристы собирались садиться на склон, засаженный рядами срезанной под корень лозы. Ей казалось, что она слышит их смех. Воображение, конечно, – ветер дует не в ее сторону, и расстояние слишком велико. Но видимость отличная, и она рассмотрела двух мужчин, которые восторженно хлопали друг друга по спине. Две женщины выбежали с террасы на склоне, радостно размахивая руками.

Она испытывала решительное отвращение к этой случайной игре со смертью.

Спортсмены рискуют только жизнью.

Смерть – это всего лишь приятное окончание скуки. Смерть украшает человеческую репутацию, потому что язык некрологов – неумеренное восхваление, а не правда. Если умираешь молодым, жизнь не успевает надоесть, а человек не успевает состариться, стать некрасивым, жирным или отощавшим. Тому, кто не состарился, остается трагический памятник, приукрашенное, смиренное повествование, где грустное становится интересным, а уродливое красивым.

Вегард Крог, подумала она, прикусив язык.

Она не хотела больше о нем читать. Статьи были лживые. Журналисты и знакомые, друзья и члены семьи вносили свой вклад в создание портрета деятеля искусств Крога. Бескомпромиссного, прямолинейного борца за все настоящее и правдивое. Яркой личности, храброго солдата, несшего нелегкую службу на страже настоящей культуры.

Она громко выругалась и легко побежала по тропинке. Автобус, мигая, собирался отъехать от остановки, но остановился, поджидая ее. Она заплатила и устало опустилась на свободное место.

Скоро она вернется в Норвегию. Навсегда.

Из дома в Вильфранше ей придется выехать. Контракт продлен только до первого марта. Меньше чем через неделю она станет бездомной – если не вернется в Норвегию.

Она представила себе квартиру, со вкусом обставленную и слишком большую для одного человека. Только стальной шкаф в спальне нарушал тот мягкий стиль, который она скопировала из журнала по оформлению интерьеров. Большинство вещей было куплено в «ИКЕА», но попадались и эксклюзивные предметы обстановки.

Она – хозяйка – не подходит к своей норвежской квартире.

У нее редко бывают гости, и ей не нужно так много места. Почти все время дома она проводит в беспорядке рабочей комнаты, поэтому ей мало радости от того, насколько хороша остальная часть квартиры. Она никогда не чувствовала себя там дома, жила, как в безликом гостиничном номере. Она часто ездила по Европе, и ей приходилось жить в номерах, которые были теплее и уютнее, чем ее собственная гостиная.

Она – по большому счету – не подходит и Норвегии. Норвегия не для таких, как она: идея равенства ее душит. Она чувствовала свое отторжение от узколобой элиты. Норвегия не достаточно велика для такой фигуры, как она; никто не знает, какая она на самом деле, и поэтому она защищена анонимностью, невидимостью. Они не хотят ее увидеть. Она же, в свою очередь, не хочет им показываться.

Автобус ехал на запад. Подвеска у него была слишком мягкая, ее затошнило; пришлось прикрыть глаза.

В попытке рискнуть жизнью нет никакого подвига. Опасность, которой подвергаются альпинисты и воздушные акробаты, гребцы в утлых лодках, переплывающие Атлантику, и мотоциклисты, делающие головокружительные трюки перед публикой, восторженно ждущей, когда же произойдет катастрофа, – эта опасность ограничена временем, которое занимают подобные упражнения: три секунды или восемь недель, минута или, может быть, год.

Она рискует всегда – всей своей жизнью. Никогда не приземляться, никогда не достигать цели – вот что дает истинную остроту ощущений, а они-то и делают ее уникальной. С каждым днем риск возрастает – именно этого она и хочет. И еще опасность, опасность, которая никогда не исчезает, вечная и животворная: опасность быть пойманной и разоблаченной.

Она прислонилась лбом к стеклу. Вечерело. Вдоль набережной зажигались фонари. Легкий дождь делал асфальт темнее.

Ничто не указывает на то, что они приближаются. Несмотря на те следы, которые она оставила, на то открытое приглашение в систему, которую она выбрала, полиция бродит в потемках. Это ее раздражает и внушает уверенность в необходимости продолжения. Конечно, нехорошо, что у этой тетки как раз родился ребенок. Время было выбрано не совсем удачно, она знала это уже тогда, когда все начинала, но ведь и у ее способности управлять ситуацией есть все-таки какие-то границы.

Может, и хорошо вернуться домой. Быть ближе ко всему.

Пойти на больший риск.

Автобус остановился, она вышла. Дождь стал проливным, и она бежала всю дорогу до дома. Был вечер вторника, двадцать четвертое февраля.