Текст книги "Чему не бывать, тому не бывать"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Извините за беспорядок, – сказала Эльсбет Давидсен. – В последнее время у меня не было сил убираться.

Ее голос ей не шел. Он был глубокий, с хрипотцой, и простенькие косы казались вовсе смешными. Она не пользовалась косметикой, и у нее были самые голубые глаза, которые Ингвар когда-либо видел. Он понимающе улыбнулся.

– По-моему, у вас уютно, – сказал он не кривя душой. – Кто это? – Он кивнул на литографию над диваном.

– Ингер Ситтер, – пробормотала она. – Хотите чего-нибудь? У меня, правда, все кончилось, но... Кофе? Чай?

– Кофе, пожалуйста, – ответил он. – Если вас не затруднит.

– Ну что вы. Я как раз сварила. – Она вышла за чашками.

– Молоко, сахар? – услышал он с кухни.

– Вообще-то и то и то, – засмеялся он, – но жена мне не разрешает, поэтому черный, пожалуйста.

Когда она вернулась, он заметил, что под мешковатой и сильно поношенной одеждой скрывается прекрасная фигура. Комбинезон не мешало бы постирать, а тапочки наверняка носил Вегард. Но у нее была узкая талия, прямые плечи и красивая длинная шея. Она поставила чашки на столик и разлила кофе, двигаясь плавно и грациозно, как кошка.

– Я, честно говоря, думала, что вы уже признали свое бессилие, – сообщила она инспектору, и это не прозвучало невежливо. – Поэтому я даже не догадываюсь, чего вы от меня хотите. Мой знакомый, он юрист, был удивлен, что вы хотите прийти ко мне домой. – Она загадочно улыбнулась, медленно провела тонким пальцем по левой брови. Взгляд, встретившийся с его взглядом, был почти дразнящим. – Он сказал, что полиция специально вытаскивает людей в участок, чтобы лишить их уверенности. В участке вы на своей территории. Здесь же уверенной себя чувствую я.

– Так очень хорошо, – произнес Ингвар, делая глоток. – Но ваш друг прав. Вы можете сделать вывод: я не собираюсь причинять вам волнений или неудобств. Я, скорее, надеюсь на...

– ...разговор, – подхватила она. – Расследование топчется на месте, а вы из тех полицейских, которые сделают все возможное, чтобы составить как можно более точное представление о происшедшем. Может быть, выслушать чужие мнения, найти новые зацепки, обнаружить факты, которых не заметили раньше.

– Хм, – удивленно сказал он. – Вы недалеки от истины.

– Не я, мой знакомый. Он вас знает. Вы, судя по всему, знаменитость.

Она засмеялась. Ингвар Стюбё поборол искушение спросить, кто ее знакомый.

– Я не могу понять, что за человек был ваш муж, – приступил он к цели своего визита.

– Не называйте его моим мужем, пожалуйста. Мы поженились по одной-единственной причине: из-за ребенка. Называйте его Вегард.

– Хорошо. Я не могу разобраться в том, что за человек был Вегард.

Снова смешок, глубокий и отрывистый.

– Никто не мог.

– Даже вы?

– Даже я. У Вегарда было несколько масок. Это, конечно, можно сказать о большинстве людей, но он был... хуже большинства. Или лучше. Смотря как к этому относиться.

Ирония была очевидной. Ингвара еще раз поразил ее голос. У Эльсбет Давидсен был широкий диапазон, и она с легкостью выражала оттенки чувств изменениями тембра голоса.

– Расскажите о нем, – попросил Ингвар.

– Рассказать о Вегарде... – Она с отсутствующим видом поковыряла дыру на брюках повыше колена.

– Вегард хотел много всего, – начала она, – и сразу. Он хотел быть понятным только элите и узнаваемым толпой, провоцирующим и уникальным. В то же время ему необходимо было признание, которое трудно дается людям, которые пишут эссе и заумные романы.

Теперь настала очередь Ингвара смеяться. Когда он отставил от себя чашку с кофе и снова осмотрел гостиную, он понял, что ему нравится эта женщина.

– У Вегарда был большой талант, – задумчиво продолжала она. – Когда-то. Я бы не сказала, что он его... растратил. Но он... Он слишком долго был «сердитым молодым человеком». Раньше он был полон обаяния, сил. Меня очаровала его бескомпромиссность и сила во всем, за что он брался. Но потом... Время шло, а он все боролся. Он так никогда и не вырос. Он считал, что борется со всеми остальными, и не хотел понять, что со временем стал бороться только с самим собой. Он пинал ногами во все стороны, не понимая, что те, в кого он целится, давно уже ушли дальше. Это стало...

Ингвар обратил внимание на то, что женщина казалась нимало не тронутой жестокой смертью мужа две недели назад. Целесообразная стратегия защиты, подумал он, тем более что она разговаривала с незнакомым полицейским. Теперь он все-таки заметил, что ее нижняя губа дрожит.

– Это было довольно смешно, – сказала она и сглотнула. – Но быть свидетелем этого было немного страшно.

– С кем же он боролся?

Ее рука расслабленно похлопала по выцветшей красной подушке.

– С теми, кто достиг того успеха, которого, по его мнению, он сам заслуживал, – ответила она. – Который, как он считал, у него... украли – в каком-то смысле. У Вегарда была такая классическая поза непризнанного гения: его недооценили, обошли... В то же время... он пытался стать одним из них. Больше всего на свете он хотел быть одним из них.

Она наклонилась вперед, подняла упавший на пол лист бумаги и протянула его Ингвару.

– Это пришло за день или два до его смерти, – сказала она и откинула на спину одну косу. – Я никогда не видела его таким счастливым.

Кремово-желтая открытка была украшена королевской монограммой. Ингвар постарался сдержать улыбку и положил открытку на стеклянный столик.

– Можете смеяться, – грустно сказала она, – но мы ужасно ругались из-за этого приглашения. Я не могла понять, почему для него так важно попасть в эту свору. Если честно, я беспокоилась. Он был заворожен тем, что наконец-то «станет кем-то», как он это называл.

– Вы часто ссорились?

– Да. По крайней мере в последние годы. После того как Вегард откровенно забуксовал и никак не мог больше считаться молодым и обещающим. Нам до развода оставалось... – Она чуть развела большой и указательный пальцы. – Во-о-от столько.

– И вы все-таки хотели ребенка?

– Разве не все хотят?

Он не ответил. Из подъезда донесся шум: что-то тяжелое упало на пол, заспорили два голоса. Ингвару показалось, что говорят на урду.

– В Грёнланде красиво, – сухо заметила она. – Но порой понимаешь, что слишком уж много представителей незнакомых культур. У них, как назло, никогда нет денег, чтобы купить квартиру в новом доме.

Голоса постепенно затихли. Только монотонный шум города проникал сквозь ветхие рамы и заполнял возникшую тишину.

– Если бы вам было нужно, – сказал Ингвар наконец, – выбрать одного врага Вегарда... у которого действительно были причины желать ему зла, кто бы это был?

– Это невозможно, – ответила она не задумываясь. – Вегард ранил стольких и разбросал вокруг себя столько дерьма, что нет никакого смысла искать кого-то одного. К тому же... – Она снова покрутила пальцем в дырке над коленом. Кожа блестела зимней бледностью в окружении синей ткани. – Я не уверена, что он мог кого-то сильно оскорбить. Раньше его критика бывала очень меткой, но в последнее время это было скорее... дерьмо.

– Ну, может, не человек, – не сдавался Ингвар, – может быть, группа людей, у которых было больше, чем у остальных, оснований чувствовать себя обиженными? Журналисты желтой прессы? Звезды телевидения? Политики?

– Авторы детективных романов! – Наконец-то она широко и искренне улыбнулась, показав маленькие белоснежные зубы с щербинкой между передними. На одной щеке появилась ямочка – овальная тень забытого смеха.

– Что?

– Несколько лет назад, когда его выдумки еще удостаивались внимания, он написал пародию на три бестселлера того года. Дурацкую, но ужасно смешную. Он вошел во вкус, это было что-то вроде его товарного знака в течение нескольких лет – ругаться с авторами детективов. Даже в тех ситуациях, когда это было ни к чему. Такой персональный вариант выражения «Вообще-то я считаю, что Карфаген должен быть разрушен».

Выхлопная труба грохотала под окном гостиной. Ингвар слышал, как во внутреннем дворе лает собака. У него болела спина и ломило плечи. Глаза были сухими, и он потер их кулаками, как сонный ребенок.

Что мы делаем, подумал он. Что я делаю? Гоняюсь за тенями и призраками. Ничего не нахожу. Никаких совпадений, никакого сходства, никакой дороги, по которой можно идти. Ни одной невидимой заросшей тропинки. Мы блуждаем в потемках, не находим ничего, кроме новых непролазных чащ. Фиона Хелле была популярной. У Вибекке Хайнербак были политические противники – но никаких врагов. Вегард Крог был смешным донкихотом, который во времена фанатизма, терроризма и настоящих катастроф вел войну с авторами развлекательных книг. Вы подумайте, какой человечище!..

– Мне нужно идти, – сказал он. – Уже поздно.

– Уже? – Она казалась удивленной. – Ну то есть... Конечно.

Она сходила за его пальто и вернулась прежде, чем он выбрался из мягких подушек.

– Мне очень жаль, – извинился Ингвар, надевая пальто, – что так все получилось.

Эльсбет Давидсен не отвечала. Она молча шла перед ним к выходу.

– Спасибо, что разрешили мне прийти, – еще раз поблагодарил Ингвар.

– Вам спасибо, – серьезно сказала Эльсбет Давидсен и протянула ему руку. – Было приятно познакомиться.

Ингвар почувствовал теплоту ее мягкой сухой ладони и отпустил ее на секунду позже, чем следовало бы. Потом он отвернулся и вышел. Собака во внутреннем дворе нашла себе компанию, дворняги громко лаяли, и их тявканье сопровождало его до самой машины, которая была припаркована на соседней улице. Оба зеркала были сломаны, и на дверце с правой стороны кто-то нацарапал прощальное напутствие восточной окраины Осло: «Fuck you, you fucker. [15]15
  Твою мать, говнюк (англ.).


[Закрыть]

Ингвар вздохнул: по крайней мере написано без ошибок.

14

– Ты сегодня прекрасно выглядишь, Ингер Йоханне. Правда. За тебя. – Зигмунд Берли поднял бокал с коньяком.

Его, казалось, совершенно не смущало, что никто больше не пьет. Красные пятна расползались по щекам, он широко улыбался.

– Просто удивительно, что может сделать хороший ночной сон, – заметил Ингвар.

– Ну, скорее сон в течение почти суток, – пробормотала Ингер Йоханне. – Я думаю, в последний раз я столько спала после выпускного.

Она остановилась за спиной Зигмунда и без слов, жестами, спросила, зачем Ингвар притащил коллегу домой в будний день.

– Зигмунд сейчас соломенный вдовец, – громко сообщил Ингвар. – И он такой балбес, что не позаботится о том, чтобы подзаправиться, если только еду не поставят на стол перед его носом.

– Если бы меня так кормили каждый день! – мечтательно сказал Зигмунд и подавил отрыжку. – Это самая вкусная пицца, которую я когда-либо пробовал. Мы обычно покупаем в «Грандиоза». Ее сложно готовить? Запишете рецепт для моей жены? – Он успел схватить последний кусок с противня, прежде чем Ингвар его убрал.

– Может, лучше пива? – без особой надежды спросила Ингер Йоханне, глядя на бутылку коньяка на подоконнике. – Если ты еще будешь есть. Разве оно не... лучше подходит?

– Коньяк прекрасно подходит ко всему, – весело ответил Зигмунд, заталкивая в рот остатки пиццы. – Как же у вас хорошо! Спасибо за приглашение.

– Пожалуйста, – сухо ответила Ингер Йоханне. – Ты наелся?

– Я по жизни голоден, – хихикнул гость и запил остатки пиццы остатками коньяка.

– Господи боже мой, – вздохнула Ингер Йоханне и пошла в ванную.

Зигмунд был прав, сон пошел ей на пользу. Синяки под глазами почти исчезли, хотя все равно оставались заметнее, чем ей хотелось бы. С утра она нашла время, чтобы полежать в ванне, сделать питательную маску для волос, подстричь и накрасить ногти, наложить косметику. Когда она наконец-то почувствовала, что готова забрать Рагнхилль, она легла и проспала еще полтора часа. Мама требовала, чтобы ей снова отдали внучку на выходные. Ингер Йоханне отрицательно покачала головой, но мамина улыбка ясно давала понять, что она не собирается сдаваться.

Что же такого есть в материнстве? – думала Ингер Йоханне. Я тоже стану такой? Такой же нудной приставалой, но легко угадывающей все проблемы своих детей? Она единственная, кому я могу доверить детей без страха и стыда. И она снова делает меня ребенком. А мне нужно хотя бы иногда побыть ребенком, без обязанностей, без забот. Я не хочу становиться такой, как она, но она мне нужна. Что же такого есть в материнстве?

Она, задумавшись, очень долго держала ладони под холодной водой.

Больше всего ей хотелось лечь спать. Казалось, что за прошлые сутки тело вспомнило, какое удовольствие – спать, и требовало этого удовольствия. Но было всего девять. Она насухо вытерла руки, надела очки и нехотя пошла обратно в кухню.

– ...или... что скажешь, Ингер Йоханне?

На круглом, как луна, лице Зигмунда сияла обращенная к ней ожидающая улыбка.

– О чем? – спросила она, пытаясь улыбнуться в ответ.

– Ну, я утверждаю, что теперь сделать профиль убийцы проще. Если мы принимаем все твои теории всерьез.

– Все? У меня не так много теорий.

– Перестань цепляться к словам, – попросил Ингвар. – Зигмунд прав, тебе не кажется?

Ингер Йоханне сделала глоток из бутылки с минеральной водой. Потом закрыла ее крышкой, немного подумала, легко улыбнулась и сказала:

– Ну да, у нас теперь гораздо больше исходного материала, чем раньше. Тут я с вами согласна.

– Так давай же! – Зигмунд подтолкнул к ней бумагу и карандаш. Глаза блестели, он был нетерпелив, как ребенок.

Ингер Йоханне раздраженно посмотрела на чистый лист.

– Проблема в Фионе Хелле, – медленно сказала она.

– Почему? – спросил Ингвар. – Разве она не единственная, кто не представляет для нас проблемы? В ее деле есть убийца и очевидный мотив, подкрепленный признанием убийцы.

– Именно, – подтвердила Ингер Йоханне, усаживаясь на свободный стул. – Поэтому она и не подходит.

Она разложила на столе три листа бумаги. Написала ручкой на первом из них «ФХ» большими буквами и отложила его в сторону. Взяла второй, написала «ВХ» и тоже отложила. Она посидела немного, кусая ручку, потом вывела на последнем листе «ВК» и положила его рядом с остальными.

– Три убийства. Два из них не раскрыты. – Она говорила сама с собой. Покусывала ручку. Думала. Мужчины молчали. Внезапно она написала под инициалами: «Вторник, двадцатое января», «Пятница, шестое февраля» и «Четверг, девятнадцатое февраля». – Разные дни недели, – пробормотала она. – Никакой логики в интервалах.

Губы Ингвара шевелились, пока он подсчитывал про себя.

– Семнадцать дней между первым и вторым убийством, – сказал он. – Тринадцать между вторым и третьим. Тридцать между первым и последним.

– По крайней мере, круглое число, – предположил Зигмунд.

Ингер Йоханне отложила лист «ФХ» в сторону, потом придвинула его к себе снова:

– Что-то не так. Здесь что-то совсем не так.

– Давай исходить из того, что за всем этим кто-то стоит, – нетерпеливо предложил Ингвар. – Давай представим, что Матсом Бохусом кто-то управлял. Кто-то, кто стоял и за убийствами Вибекке Хайнербак и Вегарда Крога. Давай...

Ингер Йоханне поморщила нос:

– Это кажется какой-то фантастикой. Я не понимаю...

– Ну давай просто попробуем, – настаивал Ингвар. – Кого ты представляешь?

– Это должен быть человек, до тонкостей разбирающийся в человеческой психике, – задумчиво сказала она, будто разговаривая сама с собой. – Психиатр или психолог. Может быть, опытный полицейский. Сумасшедший священник? Нет...

Пальцы барабанили по листу с инициалами Фионы Хелле. Она прикусила губу. Поморгала и поправила очки:

– Я просто не вижу тут никаких соответствий. Только если не... Что, если...

Она резко поднялась. На полке у телевизора лежала папка с записями. Она нетерпеливо пролистала их все на ходу и достала фотографию Фионы Хелле. Она снова села и положила фотографию в центр листа с инициалами Фионы.

– С этим делом все ясно, – сказала она. – Фиона бросила своего сына. Ее едва ли можно упрекнуть в том, что произошло в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда родился Матс и мать Фионы приняла решение, ставшее роковым для трех поколений. Нетрудно предположить реакцию Матса Бохуса, узнавшего правду о своем рождении. Можно думать все что угодно об этой странной потребности некоторых людей найти своих биологических родителей, но... – Ингер Йоханне сняла очки, подняла фотографию и внимательно ее изучила. – Это все мечты и большие надежды, – тихо продолжила она. – Когда все идет вкривь и вкось и существование становится слишком сложным, мысль о том, что где-то там есть твое настоящее «я», твоя настоящая жизнь, может быть очень соблазнительной. Это становится утешением, мечтой, иногда одержимостью. Жизнь Матса Бохуса была сложнее жизни большинства других людей. Окончательный и абсолютный материнский отказ мог быть... сокрушительным для него. Она могла предложить ему все, но не дала ничего. У Матса были основания ее убить. Он убил ее.

Она погрузилась в собственные мысли и положила фотографию на лист с инициалами. Скрепила их вместе. Она сидела молча, как будто осталась в комнате одна, и рассматривала фотографию красивой телезвезды с очаровательными глазами, прямым носом и чувственным ртом.

Зигмунд украдкой покосился на бутылку на подоконнике. Ингвар кивнул.

– А что, если... – снова начала Ингер Йоханне, и теперь в ее голосе слышался энтузиазм. – Что, если здесь нет серии?

– Что? – переспросил Ингвар.

– Что-что? – Зигмунд даже перестал наливать коньяк.

– Мы же должны... – начал Ингвар.

– Подожди, – оборвала его Ингер Йоханне.

Она сложила листки стопкой и накрыла ладонью лицо Фионы Хелле.

– Это дело раскрыто. Одно убийство. Одно расследование. Один подозреваемый. У подозреваемого есть мотив. Он признается. Признание подтверждается дополнительными фактами дела. Дело закрыто.

– Я не совсем понимаю, куда ты клонишь, – сказал Ингвар. – Мы снова вернулись к началу? Ты хочешь сказать, что это случайные совпадения, и мы имеем дело с тремя не связанными...

– А как же символика? – перебил Зигмунд. – Как же эта лекция, которую ты слушала тринадцать лет назад...

– Подождите. Подождите! – Ингер Йоханне встала и заходила по кухне кругами. Время от времени она останавливалась у окна. Рассеянно смотрела на улицу, как будто следила за кем-то. – Дело в языке, – сказала она. – Все началось с отрезанного языка. Ключ в нем.

Она повернулась к мужчинам. На щеках горел лихорадочный румянец, подбираясь к оправе запотевших очков. Ингвар и Зигмунд сидели тихо, в напряжении, как будто они были зрителями, которым сейчас покажут смертельный трюк.

– Отрезанный и красиво упакованный язык Фионы Хелле – слишком очевидный символ, – сосредоточенно сказала Ингер Йоханне. – Банальная символика из романа про индейцев. Ты сам сказал на днях, Ингвар, что наверняка в мировой истории совершены тысячи преступлений, в которых фигурирует труп с отрезанным языком. Ты был прав. Ты был совершенно прав. Убийство Фионы Хелле не имеет никакого отношения к той лекции, которую я слушала как-то жарким летним днем в аудитории в Куантико. – Она закрыла лицо руками и раскачивалась из стороны в сторону. – Это так банально, очевидно. Боже мой!

Ингвар в замешательстве уставился на нее.

– Подожди, – сказала Ингер Йоханне. – Дай мне договорить.

Зигмунд перестал пить. Он сидел, вытаращив глаза, и переводил взгляд с Ингвара на Ингер Йоханне и обратно. Джек, Король Америки, пришел в гостиную, и даже он стоял без движения, с закрытой пастью и раздувающимися ноздрями.

– У трех этих дел, – сказала Ингер Йоханне, опуская руки, – был ряд общих черт. Но вместо того чтобы их искать, нам стоит спросить себя: есть ли что-то, что их отличает? Что делает убийство Фионы Хелле таким непохожим на два других?

Ингвар не сводил с нее глаз, с тех пор как она начала ходить по гостиной. Только сейчас он позволил себе потянуться к бутылке с водой. Руки немного дрожали, когда он открывал бутылку.

– Оно раскрыто, – коротко сказал он.

– Именно!

Ингер Йоханне протянула к нему обе руки:

– Именно! Оно могло быть раскрыто!

Джек завилял хвостом и протиснулся между ее ногами. Она нечаянно наступила ему на лапу, когда двинулась обратно к столу. Пес заскулил.

– В деле Фионы Хелле вы нашли ответ, – сказала она, не обращая внимания на Джека, и снова подняла фотографию. – Вам было немного трудно, вы спотыкались и сбивались с правильного пути. Но вы нашли ответ – в отчете о вскрытии обнаружились детали, которые привели к давней грустной истории, которая, в свою очередь, вывела на Матса Бохуса. На убийцу. Мотив и возможность. Все, Ингвар! Как почти всегда и бывает. Это дело было раскрыто так, как всегда раскрываются дела об убийстве в Норвегии.

Зигмунд схватил свой бокал и сделал глоток коньяка.

– Алло, – сказал он. – Я вообще-то тоже здесь.

– Но посмотри на остальные дела, – сказала Ингер Йоханне, швыряя фотографию на стол и поднимая листы с инициалами ВХ и ВК. – Ты когда-нибудь раньше, за всю свою карьеру, видел такие случаи? Ни одного подозреваемого, зато множество ложных следов и тупиков? Тронд Арнесен... – Казалось, она выплюнула это имя на стол. – Большой мальчик. У него есть свои скелеты в шкафу, как и у всех остальных. Но он, конечно, ее не убивал. Его алиби остается железным, несмотря на часовое любовное свидание.

– Ну, Рудольф Фьорд по-прежнему представляет для нас интерес, – возразил Зигмунд.

– Рудольф Фьорд, – вздохнула она. – Боже мой! Конечно, он совсем не ангел. Ангелов не бывает. В общем...

Ингвар накрыл ее ладонь своей – она стояла, наклонившись над столом, упираясь руками в листы бумаги – и погладил.

– В этих двух делах, – сказала она, отнимая у него руку, – вы никогда ничего не добьетесь, только наследите грязными башмаками в человеческих жизнях. Так как полиция никогда не сдается, вы будете переворачивать вверх дном человеческие жизни на все большем и большем расстоянии от убитых. К тому моменту, когда вы наконец-то сдадитесь, когда вы поймете, что вам никогда не удастся найти убийцу, вы разрушите так много, поставите мат стольким существованиям, так много...

– Успокойся, Ингер Йоханне. Сядь. Мне кажется, тебе хотелось бы, чтобы мы всё поняли. Но тогда помедленнее и более внятно, пожалуйста, – обратился к ней Ингвар.

Она нехотя села, тщетно пытаясь заправить волосы за уши, но они постоянно падали на лицо: челка слишком сильно отросла.

– Тебе нужно выпить, – громко сказал Зигмунд. – Правда.

– Нет, спасибо.

– Вино – то, что надо, – сказал Ингвар. – Вы – как хотите, а я выпью бокал.

Было слышно, как по улице проехала машина. Джек поднял голову и зарычал. Ингвар достал из шкафа бутылку, рассмотрел ее, держа в вытянутой руке, и удовлетворенно кивнул. Спокойно, не ожидая пожеланий, он поставил на стол три бокала и открыл бутылку. Налил себе и Ингер Йоханне.

– Я согласен с тобой, – сказал он, кивая. – Дело Фионы Хелле более... нормальное, так можно сказать, чем два других.

– Ничего себе нормальное! – воскликнул Зигмунд, щедрой рукой наполняя свой бокал до краев. – Очень много нормального в том, чтобы вырезать у людей язык!

Ингвар пропустил это замечание мимо ушей, сделал глоток, отставил бокал и скрестил руки на груди:

– Я только не понимаю, какие общие черты ты видишь в двух остальных делах? – Он приветливо улыбнулся ей, как будто боялся спровоцировать ее раздражение. Но улыбка не помогла.

– Неужели не ясно?! – дрожащим голосом почти крикнула она. – Первое дело вызвало два других. Вот единственное объяснение, при котором эта история имеет смысл.

– Вызвало, – повторил Ингвар.

– Вызвало? – переспросил Зигмунд.

– Иначе никакого смысла нет, – сказала Ингер Йоханне. – Первое убийство произошло именно так, как мы себе его представляем. Фиона Хелле растоптала мечту Матса Бохуса. Он убил ее, отрезал язык и разрезал кончик в качестве символа того, что он чувствовал: она врала о самых важных вещах в жизни. Она казалась помощником нуждающихся, тех, кто находится в трудном положении. Когда же в ней нуждался ее собственный сын, оказалось, что все это было только фасадом. Настоящей ложью, как ему, наверное, казалось.

Джек тявкнул. В то же мгновение, как будто это было причиной, приоткрылось кухонное окно. Сквозняк задул свечу. Ингвар выругался.

– Мы должны поменять окна, – сказал он, с грохотом закрывая окно, и зажег спичкой свечу.

– И тогда должен быть кто-то, – сказала Ингер Йоханне, как будто ничего не случилось, взгляд был направлен на какую-то точку на стене. – Кто-то, кто слышал лекцию Уоррена про Proportional retribution. И потом решил скопировать ее. И делает это.

В комнате стало совсем тихо.

Пламя свечи по-прежнему легко подрагивало на сквозняке. Джек наконец-то успокоился. Приятный запах вина окутывал собеседников.

Это единственное объяснение, думала Ингер Йоханне. Кого-то вдохновило это убийство. Первый кирпич был заложен. Матс Бохус случайно, сам того не ведая, нажал на спусковой крючок.

Все продолжали молчать.

Я никогда не слышал ни о чем подобном, думал Ингвар. За все годы, учитывая весь мой опыт, все, что я прочитал и чему научился, я никогда, никогда не слышал о таком деле. Это не может быть правдой. Этого просто не может быть.

Тишина.

Она хорошая, думал Зигмунд, но, кажется, она все-таки окончательно чокнулась.

– Ладно, – сказал наконец Ингвар. – И какой ты можешь предположить мотив?

– Я не знаю, – ответила Ингер Йоханне.

– Попробуй, – предложил Зигмунд.

– Я не представляю мотива.

– Но какой тип...

– Не просто заурядно умный человек. – Она придвинулась чуть ближе к столу, поближе к остальным. – Но тот, кто невероятно хорошо разбирается в работе полицейских. В мельчайших деталях расследования. В исследованиях и рутинной бумажной работе. Вы до сих пор не нашли ни единого биологического следа, который имел бы какое-то значение. Ни одного. И я не удивлюсь, если вы никогда их не найдете. Вы в тупике. Это, очевидно, человек, – сказала она и рассеянно сняла очки, – лишенный малейшего сочувствия к людям. С искалеченной психикой, расстройством личности. Но, по-видимому, клинически здоровый. У него не обязательно есть медицинская карта. И я не могу избавиться от мысли... – Взгляд, который она послала Ингвару, затуманенный и пытливый, был полон отчаяния. —...Что он, должно быть, полицейский... Ну, или хотя бы кто-то, кто... Как он может знать так много? Он ведь слышал лекцию Уоррена. Не может ведь быть случайностью то, что он выбирает ту же символику?

Она задержала дыхание, потом медленно выдохнула сквозь сжатые зубы и сказала, ровно и без выражения:

– Мы ищем кого-то, для кого преступление – это профессия. «Мозговой центр» с извращенной психикой.

– То есть он все-таки не заставляет других убивать? – вопросительно сказал Зигмунд. – Мы отказались от этой теории?

– Он сделал это сам. Определенно, – ответила Зигмунду Ингер Йоханне, не сводя глаз с Ингваpa. – Он никому не доверяет, – продолжила она. – Он презирает других людей. Он, вероятно, живет жизнью, которую многие назвали бы уединенной, но не полностью изолирован от людей. Убитые его совершенно не интересовали. Его преступления сами по себе настолько чудовищные, и копирование символики настолько больное... – Она медленно погладила ладонью крышку стола. – Ему совсем не обязательно было иметь что-то против Вибекке Хайнербак или Вегарда Крога, – сказала она.

– Что касается последнего, – пробормотал Ингвар, – то убийца в таком случае, должно быть, единственный такой человек на земле. Который не имел ничего против Вегарда Крога. Но если это действительно так, в чем тогда может быть мотив? Какие, черт побери, основания мог иметь...

– Подожди! – Ингер Йоханне схватила и сжала руку Ингвара.

– Мотив не обязательно должен касаться Вибекке или Вегарда, – проговорила она быстро, как будто пыталась удержать ускользающую мысль. – Они могли быть выбраны просто потому, что были известными. Убийца хотел, чтобы его преступления привлекали к себе внимание, точно так же, как первое убийство, убийство Фионы Хелле. У этого дела есть...

– Вегард Крог никакая не знаменитость, – перебил Зигмунд. – Я, например, понятия не имел, кто он такой, пока его не убили.

Ингер Йоханне отпустила руку Ингвара, надела очки и сделала глоток из своего бокала.

– Тут ты прав, – сказала она. – В самом деле... Я не совсем понимаю, как...

– Ну, он был довольно известен в определенных кругах, – объяснил Ингвар. – Он часто мелькал по телевизору...

– Зигмунд прав. – Ингер Йоханне задумалась. – Здесь в моей теории нестыковка: Вегард Крог был не очень известен. С другой стороны... – Она замолкла, будто пытаясь поймать что-то, что было слишком смутным и туманным, чтобы сообщать о нем остальным.

– Но мотив, – повторил Ингвар. – Если его целью не являлось навредить ни Вибекке, ни Вегарду, в чем тогда была его цель? Играть с нами?

– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш!

Ингер Йоханне будто очнулась и снова была настороже:

– Вы слышали?

– Это Кристиане, – сказал Ингвар, поднимаясь. – Я схожу к ней.

– Нет, я сама.

Ингер Йоханне пыталась идти по коридору как можно тише: Рагнхилль должна была проснуться для кормления только через час. Из комнаты Кристиане доносились звуки, которые Ингер Йоханне никак не могла узнать.

– Что ты делаешь, солнышко? – прошептала она, открывая дверь.

Кристиане сидела в кровати. На ней были колготки, лыжный свитер и фетровая шляпа на голове – зеленая тирольская шляпа с пером, которую Исак привез когда-то из Мюнхена. Вокруг нее на кровати лежало четыре куклы Барби. У девочки в руке был нож, и она улыбнулась матери.

– Что... Кристиане... Господи, что ты...

Ингер Йоханне села на кровать и осторожно вынула нож из руки дочери.

– Нельзя... Это опасно.

Только сейчас она обратила внимание на кукол. Барби были обезглавлены, волосы отрезаны и лежали ярко-желтой кучкой на одеяле.

– Что же ты... – начала Ингер Йоханне, заикаясь от волнения. – Зачем ты режешь кукол?

В голосе было слишком много чувства. Кристиане расплакалась:

– Ни за чем, мама. Мне просто было скучно.

Ингер Йоханне положила нож на пол. Прижала к себе дочку, усадила ее на колени, сняла с нее дурацкую шляпу. Покачала ее, целуя девочку в растрепанные волосы.

– Нельзя так делать, моя хорошая. Нельзя так делать.

– Мне просто было так скучно, мама.

В комнате было холодно. Ингер Йоханне покрылась гусиной кожей. Она отшвырнула то, что осталось от кукол, в угол, затолкала нож поглубже под кровать и подняла одеяло. Потом легла рядом с плачущей девочкой, прижалась к ее спине, и лежала так, шепча девочке на ухо ласковые слова, пока сон не догнал плачущего ребенка.

Кари Мундаль не очень хорошо разбиралась в счетах. Зато она обладала здравым смыслом и светлой головой, к тому же она примерно знала, где искать.

Не потому, что кто-то ей рассказал, а потому, что неделями после смерти Вибекке Хайнербак размышляла об этом во время своих утренних прогулок, с десяти минут седьмого до семи, когда наступала пора возвращаться к мужу и свежесваренному кофе.