Текст книги "Мой муж - маньяк?"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Так далеко зашло дело? – сочувственно спросил следователь.

– Дальше, чем можно было предположить, потому что я сам никогда не выступал против них… Это они всегда ополчались против меня… Это горько, конечно, но я все понимаю… Я – белая ворона, всю мою жизнь. И ничего тут не исправишь. Да вы не поверите – я и исправлять бы ничего не стал! Я свободен – это главное… Впрочем, сейчас я даже не свободен… Что же у меня осталось? – Шахов умоляюще посмотрел на следователя, словно только сейчас осознал, что с ним случилось. – Я вас прошу, вы ведь интеллигентный человек! Выясните, кто на меня донес! Наркотики – это какой-то бред! Я никогда их не употреблял и даже не знаю, как они выглядят! Кто-то из преподавательского состава донес на меня! Это отвратительно! Нет, я совсем даже не удивлен, удивляться было бы глупо… Я не зря спросил вас про Руссо… Вы меня лучше поймете, если вспомните, что ему пришлось пережить!

– Вы считаете – кто-то из преподавательского состава имеет на вас зуб?

– Разумеется! И все из-за каких-то пустяков, уверяю вас! Но месть – особенно месть женщины, а особенно школьной учительницы – всегда страшна и несоразмерна… Это просто ужасно.

– Вы можете конкретно указать, кто на вас донес или мог бы донести? Угрозы были?

– Если на меня кто-то донес, вам лучше знать – кто именно, – выкрутился Шахов. – Ведь не стали бы вы делать обыск по анонимному доносу… Она должна была подписаться или прийти лично. Верно? Иначе уже ничего не имеет смысла, ведь это чистый произвол!

– Почему вы думаете, что это была «она» – женщина? Почему не мужчина?

– Из мужчин в нашей школе только физрук и военрук, а с ними я не контактирую – почти или совсем.

– Значит, женщина?

– Так вы на самом деле арестовали меня по анонимному доносу? – всполошился Шахов. – Послушайте, имеете ли вы на это право?

– К сожалению, имею. – И следователь изобразил на лице сожаление. Он надеялся, что ему удалось это сделать, – уж слишком его раздражал Шахов. Раздражал и забавлял, он не знал, что больше.

– В таком случае у вас ужасное право врываться в чужие судьбы и ломать их, – тихо ответил Шахов. – Я не хотел бы обладать таким правом.

– Поверьте, что я тоже. Но мне приходится им обладать – вы сами сказали, что каждый должен делать свое дело. Мне тоже хотелось бы быть исключительно справедливым и тактичным, но как раз такого права у меня и нет.

– Права быть справедливым?

– Я оговорился. Конечно, я обязан быть справедливым. Но в данном конкретном случае – вы ведь считаете, что вас арестовали несправедливо? Кстати, это не арест. Это задержание.

– Есть какая-то разница?

– И большая. Ну так что: вы можете нам назвать конкретное лицо? Я имею в виду женщину, которая могла на вас донести?

Шахов сцепил руки на коленях, потом разжал их, безвольно помахал ими в воздухе и снова сцепил. Тихо произнес:

– Не хочу оговаривать человека.

– И все же оговорите, пожалуйста! – попросил его следователь. – В ваших же интересах это сделать.

– Так всегда – чтобы спастись самому, надо подставить кого-то другого. У вас именно такие методы?

– Вы, я вижу, читали не только Руссо, но и «Архипелаг ГУЛАГ», – заметил следователь. – Но здесь не НКВД. Вам-то не надо писать ни на кого донос. Просто скажите – кто мог вас оговорить? Мы проверим этот факт, и все.

– Это могла быть Елена Дмитриевна. – Шахов едва шевелил губами, произнося это. – Учительница географии.

– Зачем бы ей это понадобилось?

– Это тяжелая история.

– Личные счеты?

– Да, очень личные… Простите, она – несчастный человек, и мне не хотелось бы…

– Я даю вам слово, что все сказанное вами не выйдет за пределы этой комнаты.

– Хорошо… Когда-то она питала какие-то надежды на мой счет… Я ей их не подавал – она сама вообразила себе, что в конце концов мы должны пожениться. Объявила это всем учительницам. Начались шепотки за спиной. Без всякого основания начала делать мне намеки, что я будто бы к чему-то ее склонял… Да ни к чему я ее не склонял и склонять не мог! Просто как-то на ее день рождения подарил ей букетик цветов… Очень давно, когда еще работал первые годы… Сразу после института. Такой обыкновенный знак внимания вызвал у нее дикую реакцию. Я даже подозреваю, что никто и никогда не дарил ей цветов. Бедная девушка! Бедняжка! Вы знаете, ученики дали ей очень злое прозвище…

– Какое?

– Девушка.

– Как?

– Девушка. Они намекали на то, что она останется старой девой. Только дети могут быть такими жестокими и прямолинейными… Я же никогда и ничем ее не оскорблял. Просто давал ей понять, что ее претензии беспочвенны и никакого результата иметь не будут… Что ж? Она меня возненавидела. Старается отравить мне жизнь, прозвала меня подлецом, всячески преследует и унижает меня… Даже выдумала, будто я неравнодушен к ученицам старших классов.

– С чего она это взяла?

– Да просто с того, что я всегда любезен с девочками, я отношусь к ним как к будущим прекрасным женщинам… Никогда не оскорбляю их, не унижаю их женственность, напротив, стараюсь, чтобы они привыкли к комплиментам, к любезности, к мужскому вниманию… Что тут такого? Она же переворачивает все это наизнанку, и получается дикий ужас. Вот и все.

– Все? Да, что уж тут сказать… – Следователь пожал плечами. – А вот скажите мне, Владимир Иванович, приходилось ли вам видеться с вашими ученицами вне школы?

– Значит, это она донесла… – как бы про себя отметил Шахов. – Сплетни, да? Но зачем же обыск?

– Ответьте на мой вопрос, прошу вас.

– Приходилось! Ну и что?! Иногда я приглашаю девочек к себе домой позаниматься языком… Это некоторым просто необходимо… Но ее выдумки – это просто грязная клевета… Представьте, однажды она даже дежурила у моего подъезда и видела, как от меня вышла одна ученица. Был скандал!

– Да, неприятно, – согласился следователь и неожиданно спросил: – У вас есть машина, Владимир Иванович?

– Машина? – растерялся тот. – Да, есть… То есть это машина моей матери, но она, с тех пор как стало шалить сердце, не водит… Я сдал на права и пользуюсь ею по доверенности… А что?

– Ничего. Скажите, пожалуйста, где вы были вечером пятого мая?

– Что? Не помню. А какое это имеет значение?

– Небольшое, но все же имеет. – Следователь заметил, как оживился его помощник – наконец-то, мол, дошло до дела. – Так вы вспомните?

– Пожалуй… А какой это был день недели?

– Вот календарь.

Шахов долго смотрел на маленький календарик, потом вдруг вскричал:

– Ах, помню, помню! Дома! Я смотрел телевизор! Шел чудесный фильм, «Гибель богов» Висконти! Вы смотрели?

– К сожалению, нет. Значит, вы были дома? Весь вечер?

– Да.

– Один?

– Я всегда один.

– Никто не звонил вам, не заходил в гости, вы никуда не выходили?

– Никто не звонил, не приходил, я никуда не выходил. Кажется, шел дождь.

– Верно. Ну а что вы скажете насчет вечера шестого мая? Тоже были дома?

– По-моему, да… Знаете, я вообще-то домосед… Люблю уют, тишину и, грешным делом, люблю смотреть телевизор. А что?

– Ничего. И вас тоже никто не беспокоил? Никто? Даже по телефону?

– Кажется, нет… Ах да! Позвонила мать, но очень поздно. Да, именно шестого мая, поздно вечером… Ей надо было узнать, не принесли ли счет за телефон… Она разговаривала с моего телефона с родственницей в Воронеже… Счет обычно приносят шестого или седьмого мая, вот она и поинтересовалась. Счет не принесли, так что мы разговаривали совсем недолго. К сожалению, мне совсем не о чем говорить с собственной матерью…

– Так. А во сколько она вам позвонила?

– Около одиннадцати часов. Да почему вы меня спрашиваете об этом?

– Я вам все объясню. А что вы скажете о середине дня восьмого мая?

– Господи… Да что случилось? Почему это вам важно? Я не помню! Не помню!

Шахов раскричался, и следователь был весьма этому рад. Он видел, что тот потерял над собой всякий контроль. Он кричал:

– Не помню, не помню и помнить не желаю! Объясните, почему вы меня спрашиваете, немедленно объясните!

«Душа не вынесла протокола… – сказал про себя следователь. – Как я и думал». А вслух произнес:

– Я обещал вам все объяснить и объясню немедленно, как только вы ответите мне на этот вопрос. Где вы были?

– Я же говорю вам – не помню! У меня плохая память! Невозможно помнить все! Я не помню, говорю вам!

– Успокойтесь. Так вы не помните? Вы были не в школе?

– Нет! Это был праздник, выходной день!

– Значит, вы были дома?

– Нет!

– Так где же?

– Не помню!

– Если вы вспомнили, что были не дома, значит, все же помните что-то, – заметил следователь. – Так скажите мне. Опять что-то личное?

– Боже мой, Боже мой… Да какое это имеет значение?! Хорошо! Пусть! Я встречался с одной девушкой. Не с Девушкой, которая меня травит, а с нормальной девушкой! Вам этого довольно?!

– Девушка – ваша ученица?

– Нет!

– Кто же?

– Вы не имеете права меня спрашивать! Это произвол! Это безобразно! Почему вы…

Шахов задохнулся. Следователь налил ему воды и протянул стакан, но тот грубо оттолкнул его руку. Вода плеснула на рукав следователю, и он снова поймал на себе взгляд помощника. «Все деликатничаешь с этой свиньей?» – спрашивал этот взгляд. «Сейчас перестану!» – пообещал себе следователь и поставил стакан на стол.

– Кто эта девушка?

– Так… Девушка… – прошептал Шахов. Его глаза погасли, голос упал. – Просто девушка.

– Во сколько вы с ней встречались?

– В три часа. Но я с ней не встретился.

– Почему?

– Она не пришла.

– Не пришла?

– Да. Я и об этом должен вам рассказать?! Да, она не пришла, поделом мне… Размечтался. – Он говорил хриплым и сдавленным голосом. – Все сорвалось. Она, конечно, не про меня… Можно я не буду называть ее имени? Мне это больно.

Следователь помолчал, потом выдвинул ящик стола и положил на стол целлофановый пакет, набитый каким-то тряпьем.

– Узнаете? – спросил он Шахова.

Тот посмотрел на пакет, потом на следователя, потом смертельно побледнел и закрыл глаза. Он молчал. Следователь взялся за краешки пакета, перевернул его и вытряхнул на стол груду женского белья – лифчики, трусики, колготки, носочки… Размеры совсем детские и более чем внушительные. Модели дорогие и дешевые, вещи старые и почти новенькие, но все – ношеные. Это сразу бросалось в глаза.

– Ваша коллекция?

Шахов по-прежнему молчал. Только кинул косой взгляд на вещи и тут же отвел глаза. Следователь терпеливо ждал. Среди вещей, валявшихся на столе, он видел три рваные тряпочки – белую кружевную с кокетливым красным бантиком, сиреневую, застиранную, и черную. Они оказались на самом верху, потому что лежали на дне пакета.

– Вы меня слышите, Шахов?

Тот поднял глаза. То, что его назвали не по имени-отчеству, а просто по фамилии, видно, поразило его сильнее, чем содержимое пакета. Он хрипло прокашлялся и заговорил:

– Я… Да, я узнаю… Это мое… Но вы не должны… Боже мой. Это издевательство!

– Вы признаете, что это ваш пакет и его содержимое – тоже ваше?

– Да.

– Откуда у вас эти вещи?

Он молчал. По его лицу было видно, что он вот-вот упадет со стула. Следователь повторил:

– Откуда у вас эти вещи?

– Я… Боже мой… Не надо! – Последние слова он почти выкрикнул. – Я вас прошу, не надо!

– Что это значит – вы меня просите? Откуда у вас эти вещи?

– Это… Боже мой! – Шахов закачался на стуле. – Ну да, это мои… Это на память…

– Что?!

– Да, на память… – Шахов визгливо рассмеялся, но тут же оборвал свой смех. – Боже мой, это ужасно… Вы меня выворачиваете просто наизнанку! Так же нельзя! Ну да! Я брал эти вещи из раздевалки… Спортивной… Около спортзала. Так просто…

– Зачем вам эти вещи?

– Боже мой… Боже мой… Я не буду вам отвечать… Я не могу…

– Из раздевалки, значит, брали… – отметил как будто про себя следователь. – Ну а что вы скажете о вот этих трусиках?

– О каких?

– Вот они, наверху. Белые, черные, сиреневые. Узнаете?

Шахов молчал.

– Я вас спрашиваю – вы их узнаете?

Молчание.

– Шахов! Откуда вы взяли эти вещи? Из раздевалки? Откуда вы взяли эти вещи? Я вас спрашиваю – откуда?

– Не помню, – вырвалось у него. Звук его голоса был ужасен – слова исказились почти до неузнаваемости. Губы тряслись, левую щеку сводила судорога.

– Шахов! Откуда…

– Я не помню!

Теперь он кричал, кричал отчаянно, надрывно, каким-то страшным голосом:

– Я не помню! Не помню! Не помню!

– Шахов!

Ответа не было. Шахов упал в обморок.

Глава 14

Дима купил Кате огромный букет малиновых роз – «в честь окончания дела», как выразился он. «И в оправдание своего плохого настроения в последние дни, – подумала Катя, глядя на эти розы. – Раз уж Дима чувствует себя плохо – жди извинений… Уже это в нем хорошо, даже очень хорошо… Когда Игорь чувствовал себя плохо, извинялась за это чаще всего я…»

После последнего разговора с мужем все для нее встало на свои места. Больше ей не надо было оглядываться назад, не надо было мучиться и просчитывать разные варианты своего поведения: уйти от мужа, остаться с мужем и уйти от Димы, оставить все как есть и жить на два дома. Теперь выбора не было, не было никаких вариантов. Она выбросила их из головы, как выбросила уродливое коричневое платье и ужасные очки, в которых следила за мужем. Парик она оставила – вдруг пригодится… «Если следить ни за кем не придется, то вдруг облысею?» – сказала себе Катя. Когда она вернулась с похорон Лены, то, причесываясь перед зеркалом в ванной у Димы, вдруг обнаружила несколько седых волосков на макушке. Они, проклятые, блестели что было сил, резко выделяясь в общей массе русо-золотых волос. «Вовремя все кончилось… – Катя осторожно, один за другим, вырвала волоски, морщась от боли. – Иначе я скоро превратилась бы в настоящую старуху…»

Ее вещи висели в шкафу у Димы, ее туфли выстроились у Димы в прихожей, ее духи и лосьоны украсили ванную комнату. Дима радовался и цвел не хуже своего букета.

– Наконец-то! – говорил он, влюбленно глядя на Катю. – Я боялся, что ты никогда не решишься уйти… Ты ведь не передумаешь?

– Да вот еще! – усмехнулась Катя. – Успокойся. Теперь все совершенно ясно. Некуда мне идти.

Дима, слава Богу, не почувствовал оттенка горечи в ее словах и совершенно развеселился. Предложил провести вечер в хорошем ресторане. Купить Кате новые духи – «новая жизнь, пусть все будет новым!». Заявил, что в Индонезию надо ехать как можно скорее – развеяться… И вообще едва ли не пел во весь голос. Он носился по квартире, отыскивая утюг – собирался гладить костюм для ресторана, а Катя вяло следовала за ним, пытаясь его отговорить.

– Мне не хочется в ресторан, – бубнила она. – Посидим дома… Мне не хочется в ресторан…

– Да ладно, мать! – Дима с возгласом радости обнаружил утюг в стенном шкафу. – Давай собирайся! Надо отметить это дело!

– Арест Шороха?

– А все! Наплевать мне на Шороха! Я счастлив, что это не Игорь убивал, потому что иначе ты погрузилась бы во мрак навсегда – жила с убийцей, как же! Я рад, что ты переехала. Я вообще радуюсь жизни, как могу, и тебя этому научу!

– Попробуй… – Катя стояла у него за спиной и смотрела, как он гладит брюки. Гладил он ловко, ничего не скажешь. – Это еще никому не удавалось.

– А кто пробовал? – Дима на миг обернулся и сильнее прижал утюг к дымящейся влажноватой ткани.

«Мой отец, – сказала про себя Катя. – Мой отец пробовал это сделать. Но ему не удалось… Или удалось? Когда-то он мне говорил почти всякий день: „Катя, радуйся всему, радуйся даже тому, что совершенно обычно, что не выходит из ряда вон… Счастье – везде. В тебе самой. Я вижу, ты ищешь каких-то поводов, чтобы быть счастливой… Не ищи их. Их на самом деле в жизни маловато, этих поводов… Будь счастливой просто так“. Удалось мне следовать его советам или нет? – спросила себя Катя. – Радоваться жизни и не искать в ней поводов для счастья? Слишком рано ты умер. Теперь мне не у кого спросить, какой я стала… А ты видел меня насквозь… Теперь я для всех – закрытая книга. И для себя самой тоже. И радости в этом маловато. А что сказал бы отец о таком человеке, как Дима? Ему понравилось бы его жизнелюбие? Он радовался бы, что я буду жить с человеком, который радуется вообще всему, просто тому, что солнышко в небе светит?» И ей вдруг вспомнился один разговор с отцом. Дима как-то проводил ее до дому из школы. Он довел ее до самой двери ее квартиры – той квартиры, где Катя жила с родителями. Отец тогда прихварывал, сидел дома, мать была на работе. Но Катя не пригласила Диму к себе вовсе не потому, что его пришлось бы знакомить с отцом. Ей просто не хотелось проводить с Димой лишние пять минут. «Как я была скупа на эти минуты! – вспомнила Катя. – Удивительно, что теперь я решилась провести с ним всю жизнь… Или не решилась? Игорь сказал – ты не для Димы. Конечно, тут можно усмотреть остатки ревности, остатки супружеского и просто мужского самолюбия… А может быть, он был объективен. Хотя Диму почти не знал. А отец тогда что-то сказал… Кажется, он смотрел в окно, когда мы подходили к подъезду, и видел нас… Что он мне сказал? Что?»

– Слушай, Дима… – обратилась она к его спине. – Ты всегда был таким весельчаком?

– Что? А ты не помнишь, каким я был?

– Смутно. Помню только, что ты был в меня влюблен.

– А, ну это состояние протяженное… – весело ответил Дима. – Влюблен я в тебя был всегда. То есть с тех пор, как стал чувствовать себя мужчиной. Ужасно, конечно, что ты так поздно меня оценила. Но это теперь не важно. Мне все равно. Главное – ты теперь со мной. А что ты вдруг ударилась в воспоминания?

– Так просто. В последние дни многое наводит на воспоминания, особенно о школьной жизни.

– А вот я ничего не вспоминаю, – ответил Дима. – Все, уступаю тебе доску. Гладь самое шикарное платье, и пошли! Я тебя поведу в японский ресторанчик. Прелесть что такое.

– Это палочками есть? – возмутилась Катя. – Не пойду! Вся измажусь!

Но ее возражение не было принято. Катя гладила свое выходное платье из серого бархата, доставала жемчужное ожерелье, красилась, и все время ее не покидало чувство, что она что-то забыла, забыла и теперь никак не может вспомнить. Только тогда, когда она села рядом с Димой в машине, она вспомнила. Отец тогда сказал: «Что это за мрачный молодой человек тебя провожал?» Тогда она рассмеялась, рассмеялась и теперь. Дима спросил ее, почему она смеется, но она ничего ему не ответила.

Вечер удался. Палочки ничему не помешали, рыбные и прочее блюда из морских продуктов были отменны, Катя спросила, не может ли Дима заказать ту самую знаменитую ядовитую рыбину, ужин с которой превращается в лотерею – сто человек съедят ее безнаказанно, сто первый отравится насмерть. Дима посоветовался с официанткой и с сожалением выяснил, что такую рыбину можно съесть только в самой Японии. И утешил Катю:

– Мы еще туда поедем и поедим! – Рассмеялся своему каламбуру. – А вообще-то в русскую рулетку мы можем сыграть и дома.

– Пистолета нет, – сказала Катя, цепляя палочками какие-то водоросли. – А когда мы поедем в Индонезию?

– Очень скоро. На днях. Сделаем визы, я вытащу деньги из одного места и поедем.

– Надолго?

– От многого будет зависеть… Вообще-то я думал сделать так: ты поедешь туда первая, я еще улажу кое-какие дела в Москве…

– Как?! – Катя выпустила палочки из рук. – Ты меня отправишь туда одну?!

– Ну не на Северный же полюс я тебя отправлю! – примирительно возразил Дима. – Всего-навсего в Индонезию, безопасную и прекрасную Индонезию. Ты сама прекрасно справишься со всеми делами. Я дам тебе нужные адреса и парочку ходов… Надо будет кое-кого уломать насчет острова…

– Послушай, ты это серьезно? – Катя все еще не могла прийти в себя.

– Да, совершенно серьезно. Знаешь, я решил – ты лучше моего сумеешь сэкономить наши деньги. Как-никак, ты теперь моя жена и скоро станешь ею официально… А муж да убоится жены своей! – Он перефразировал известное изречение. – Я тебя убоялся. И решил, что лучше, если ты сама все сделаешь, чтобы потом не упрекала меня в том, что я напрасно потратил деньги и время.

– Но… Ты хочешь свалить на меня всю ответственность? Я не смогу! Ты что?!

– Если я смог бы, то ты и подавно сможешь. У тебя два языка, у тебя обаяние…

– У тебя один язык – русский, но болтаешь ты им на всех языках мира! – возразила она. – А обаянием и тебя природа не обделила. Ты говоришь так, словно я там должна кому-то отдаться, чтобы нам сдали в аренду остров…

– Я тебя убью, если ты кому-то там отдашься, – предупредил он. – Ну Катя! Будь же человеком! Я не могу так надолго бросить фирму! Ей-богу, не могу! Ты поедешь сперва одна, а потом и я приеду туда… Кроме того, у меня Куба зависла.

– А, я предупреждала! – возликовала Катя, забыв на миг об Индонезии. – Что – нет желающих?!

– Желающих – пруд пруди… – грустно ответил Дима. – Так, организационные проблемы, пока никому об этом не говори.

– Боже мой, да я вообще ни с кем не говорю о делах, – вздохнула Катя. – И в Индонезию я одна не поеду! Не надейся!

– Глупая женщина… – сказал Дима, глядя в свою тарелку, – я тебе даю возможность выдвинуться… Не говори потом, что я развел тиранию в фирме и не предоставляю другим возможностей для профессионального роста… Практически ты явишься организатором этого тура в Индонезию, это честь, это деньги, это рост! И ты вдруг отказываешься. А мне больше попросить некого! Почему я один должен заниматься всем, буквально всем?! Не Зину же мне просить помочь, на самом-то деле?! Почему ты отказываешься? Это, учти, не просто просьба, а задание… Разве я не вижу, что ты напрасно гробишься на своем месте! «Ах, здравствуйте, купите у нас тур!» Это любая дура может сделать, даже та, которая до этого торговала газетами в киоске! Для этого большого ума не надо! А ты?! Что, присиделась на этом месте? Не желаешь ничего другого? Вообще не думаешь о своем будущем.

– Подожди-ка! – попробовала его остановить Катя, но это было бесполезно: Дима читал одну из своих блистательных лекций.

– Какие-то соплюхи, дебилки делают большие дела, а ты все сидишь в своей конурке, считаешь деньги, пишешь два-три слова, и вот все, все, на что ты считаешь себя способной?! Мне просто стало обидно за тебя… Не будь такой! Я надеялся, что ты справишься со всем сама, дал тебе задание, а ты устраиваешь мне тут сцену…

– А, ну ясно. Ты считаешь, значит, что я даром получаю деньги?

– Нет. Я считаю, что ты могла бы получать куда больше. И не потому, что мы поженимся. Не желаю, чтобы ты ловила на себе чьи-то взгляды… Хочу, чтобы тебя все уважали за твои деловые качества.

– Ладно. Тебе стоило только сказать, что это не просто просьба, а задание. – Кате наконец удалось вставить слово. – Я бы даже не стала этого обсуждать. Я поеду.

И они чокнулись.

И последний сюрприз ожидал ее совсем поздно вечером. Зазвонил телефон, трубку снял Дима, и она, глядя на него, поразилась, как изменилось его лицо.

– Да… – процедил он. – Да, даю трубку…

Он ткнул трубкой в Катю, та схватила ее и прижала к уху. Звонил следователь.

– Екатерина Сергеевна? – осведомился он. – Я не слишком поздно?

– Вы никогда не будете «слишком поздно», – любезно отозвалась Катя. «Несмотря на то что иногда он бывает хамоват, он все же поймал Шороха, – подумала она. – Надеюсь, никаких новостей…» И она спросила его: – Что-то случилось?

– Да, если вы еще не слышали…

– Учитель?

– Да. Можно пока не говорить об этом по телефону?

– Хорошо, прекрасно. – Катя перевела дух. – Может быть, только мне надо что-то опознать?

– Что именно? Нет, ничего не надо, все уже опознали, нашлось кому это сделать.

– Тимура больше не будете подозревать?

– Нет. Да мы его и не подозревали никогда. И… вашего первого супруга тоже.

– А моего второго? – пошутила Катя. – А меня саму?

– Ну, это лишнее… Екатерина Сергеевна, я хотел только извиниться перед вами за наш последний разговор. Я был излишне резок… Зато сейчас совершенно вымотан.

– Скажите, это точно он? – Катя не решилась назвать Шороха по имени. – Вы уже уверены?

– Позвольте пока не отвечать. Во всяком случае, все к тому идет. Да, я хотел выполнить одну вашу просьбу. Ну, как бы в компенсацию за мое поведение… Вы хотели получить координаты вашей школьной подруги Ольги Уфимцевой?

– Вы ее нашли?

– Да. Она сменила фамилию, так что это представило некоторые сложности. Кроме того, несколько лет она жила не в Москве. Но об этом вы сами с ней поговорите, если увидитесь. Так что же? Вас еще интересует ее адрес и телефон?

– Да, – спохватилась она. – Только вот… Вы считаете, что ей, то есть нам с ней, больше ничто не грозит?

– Думаю, да. Поэтому я и даю вам этот адрес. Если бы у меня были сомнения, я бы предпочел, чтобы вы пока не встречались. Записывайте.

Он продиктовал ей телефон и адрес – где-то в районе метро «Бибирево». Катя с благодарностью записала и сказала напоследок:

– Значит, все кончилось. Слава Богу, иначе меня ожидало бы сумасшествие. Я вам еще понадоблюсь? Хотя бы в качестве свидетеля?

– Пока я не знаю, свидетелем чему вы могли бы быть… Но может быть, мы запишем некоторые ваши воспоминания о школе. Если будет надобность в этом. Впрочем, я так не думаю. Фактов и так хватает.

– Спасибо вам, – сказала Катя. – Спасибо.

И повесила трубку. Обернувшись, она заметила, что Дима выходит из кухни.

– Постой! – окликнула она его. – Ты что же, так тут и стоял все время?

– Только не говори мне, что я ревную… – пробурчал он, не оборачиваясь.

– Так почему же ты тут стоял?

– Да просто потому, что возмущен! Сколько можно тебя допрашивать!

– Меня никто не допрашивал. Напротив – мне сообщили адрес Оли Уфимцевой. Ты ее помнишь?

– Нет. Только имя. Какая-то застенчивая девица, если не ошибаюсь.

– Эта застенчивая девица тоже могла быть убита. – Сообщила ему Катя. – По крайней мере, уже поэтому мне хотелось знать, где она и что с ней.

– Ты что же, поедешь к ней? – удивился Дима. Он расположился за своим письменным столом в кабинете. Катя подошла и обняла его за шею. Он усмехнулся, впрочем, немного хмуро. – Никак не расстанешься со школьными воспоминаниями?

– Это трудно сделать… – Катя поцеловала его в щеку. Щека была небритая, колючая. Она поцеловала его еще раз и задумчиво произнесла: – Ведь ты тоже мое школьное воспоминание, разве нет?

Он оттаял и обнял ее. Потом они лежали в большой комнате на широкой постели, среди смятых простыней. Дима что-то шептал ей на ухо – всякую нежную чепуху, от которой Кате становилось необыкновенно тепло и уютно. Его рука блуждала по ее обнаженной груди, гладила бок, спускалась к бедрам. Она сжимала бедра вместе, ловила его пальцы, смеялась, забавляясь этой игрой в легкое сопротивление. Дима все больше распалялся, все теснее прижимался к ней, его тело стало совсем горячим, словно у него внезапно повысилась температура. Катя откинулась на спину, разбросала руки в стороны. Теперь она чувствовала тяжесть его тела – эта горячая тяжесть попеременно менялась, делая упор то на ее грудь, то на живот, то на податливые бедра, то вся сосредоточивалась на ее полуоткрытых губах. Она больше не улыбалась, дышать ей становилось все труднее. В какой-то миг она ощутила себя охотницей – Дианой-охотницей, преследующей в тропическом душном лесу свою ускользающую дичь, свое блаженство. Надо было быть очень осторожной, очень вкрадчивой, чтобы его не упустить, не дать ему скрыться, и в то же время стремительно преследовать его, задыхаясь, падая то на живот, то на колени, то на спину, выжидать миг, ловить миг, слышать шорох и потрескивание ветвей, чье-то запаленное дыхание у себя на лице, на груди, в паху, опасность, огонь, последний рывок, невесомый полет, исчезновение…

Щелкнула зажигалка, над ней поплыл сигаретный дым. Она лежала, чуть приоткрыв слипшиеся ресницы, следя за движением руки, которая проводила на ее груди какие-то невидимые полосы и круги. Дима курил и продолжал поглаживать ее тело.

– У тебя мраморный живот, – наконец сказал он. – Очень красивый.

– Да? – Катя закрыла глаза. Ей было так хорошо, что хотелось немедленно уснуть, чтобы больше ничего не видеть и не слышать, чтобы уснуть в самый счастливый миг этого дня. – Ты не ляжешь?

– Я лягу, но позже… Хочу посидеть над своей Кубой.

– Скоро я тебя стану ревновать к твоей Кубе, – сонно ответила она ему. – Сколько можно… Когда-нибудь ты откажешься от этой затеи…

– Это вопрос?

– Нет, пророчество… – Катя сонно рассмеялась. – Это так, просто… Надеюсь, ты меня не заставишь ехать на Кубу? Хватит с меня Индонезии… Кстати, когда я поеду в Индонезию?

– Через неделю, наверное… Или даже скорее…

– Дату не можешь назвать?

– Завтра назову. Вообще-то мне тебя жаль. Там начинается сухой и жаркий сезон… Тебе бы зимой туда поехать… Нет, не открывай глаза! Ты такая красивая, когда так лежишь! Я тебе даю слово, что сам скоро приеду к тебе! Очень скоро… Очень скоро…

Катя хотела возразить ему, что это свинство – в последнюю минуту говорить о жарком сезоне, но ничего не сказала – не успела, уснула.

Когда Катя закрыла глаза и стала дышать ровно, спокойно и размеренно, Дима осторожно поднялся с постели, накинул потрепанный лиловый шелковый халат с драконом на спине – какой-то сувенир – и прошел к себе в кабинет. Там он снова уселся за стол и придвинул к себе карту. Долго смотрел на нее, теряясь взглядом в синеве океанов и желтых, песочных точках островов. Потом крепко потер ладонью щеку, словно у него вдруг заболел зуб, сморщился и погасил лампу.

Следующим днем была суббота – а в этот день работы всегда было предостаточно. Катя сбилась с ног – сперва ее чуть не свело с ума исчезновение проспектов путешествий на Ямайку, так что она помнила только цены, а услуги – забыла… Потом проспекты отыскались в комнате у Зины, зато пропали документы участников уже сформированного тура на Маврикий. Документы тоже обнаружились: Катя, как оказалось, сама сунула их под старые журналы в один из ящиков своего стола. Потом у нее вдруг отключился телефон – она долго билась с аппаратом, пока не обнаружила, что просто-напросто отсоединился провод от штепселя… И наконец, Зина заявилась к ней с большой кружкой растворимого кофе, посплетничать.

– Как дела? – лениво осведомилась она, присаживаясь напротив в кресло для посетителей.

– Как сажа бела… День какой-то безумный. А ты, похоже, все цветешь.

Этот вежливый комплимент, один из тех, на которые Катя никогда не была скупа, порадовал Зину, и язвительный тон ее несколько потеплел:

– Да нечего мне цвести… Димка куда-то опять умотал. Смотри следи за ним, а то он загуляет!

– Что сделает? – рассеянно отозвалась Катя, тупо глядя в бумаги. Она пока боялась себе в этом признаться, но ей сдавалось, что опять что-то пропало. Она только надеялась, что это не деньги. – Что он там сделает?

– Загуляет, – отчеканила Зина. – Он в последние дни какой-то сам не свой. Или наоборот – это от счастья? Ты, говорят, ушла от своего супруга?

– Кто это говорит? – вскинулась Катя, наконец оторвавшись от бумаг.

– Да кто… Все говорят.