Текст книги "Мой муж - маньяк?"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Катя, когда вспомнила все это, только улыбнулась – как все смешно и глупо… Разве стала бы она обижаться сейчас на свою несчастную, немного нахальную, а в сущности – доброй души подругу? Да ни за что. «Тем более что Игорь меня не волнует, – подумала она. – А тогда я немножко приревновала. Впрочем, сейчас-то он меня и волнует, ох как волнует! И трудно поверить, что он имел какие-то дела с Ирой. С виду все было совершенно невинно – виделись они раз, ну два раза в месяц… Может быть, когда он стригся у нее… И еще когда, по случаю…»

Все это она рассказала Диме, но тот только покачал головой:

– Ты могла ничего не знать. Я думаю, что все три ключа от квартиры Ирины. Я потом снова поехал туда, поднялся и осмотрел замки. Три замка. И насколько я помню внешний вид ключей – они подходят к ним.

– Ты поехал туда после того, как он выбросил ключи в реку?

– Да. Я проследил, куда он едет. Он снова отправился крутить свой маршрут.

Катя поморщилась:

– Маньяк. Самый настоящий. И я никак не могу смириться с этим. Трудно поверить.

– А ты не переживай. Сейчас найдутся проблемы похуже, чем его поездки в автобусах. Прежде всего – как нам себя вести?

– В смысле?

– Ну, сдавать его милиции или подождать?

– Я думаю, – решилась она, – сдавать. Ждать дольше страшно, да и нечего ждать. Ключи от Ириной квартиры – это уже интересно. Автобусы – тоже. Может быть, это и не он, а может быть – я живу с убийцей в одной квартире. И мне это вовсе не доставляет удовольствия.

– Постой. – Лицо Димы сделалось мягким и сочувственным. – В конце концов, мы не можем сдать человека просто так… Как бы мы оба к нему ни относились… Тут есть один фактор…

Он замолчал, И Катя, подождав продолжения, не вытерпела:

– Какой же фактор?! Тот, что тебе неудобно сдать моего мужа?

– Да, если хочешь. Следователь ведь осведомлен о наших отношениях. И можешь мне поверить – держит их на заметке. Если мы наведем его на Игоря, он сразу решит, что мы хотим избавиться от надоевшего мужа.

– Демагогия! – отчеканила Катя. – Почему он так решит?

– Улик мало.

– А, ты хочешь дождаться, когда их станет еще больше? Может быть, следующей уликой буду я?! Прекрасная будет улика, без обмана, но только мне от этого уже никакой радости не будет… Я понимаю, что не надо вытаскивать на свет наше грязное белье; то, что следователь узнал о наших отношениях, уже неприятно… И все же разве он не проверит наших данных? Можно просто дать ему ключи – ведь у нас есть копии. Так, мол, и так… Нашла у мужа в кармане.

– А я тебе говорю – этого недостаточно. Разве станут его шмонать из-за ключей? Нужны твердые основания, чтобы утверждать, что это он. А у нас их нет. Это наши догадки, и еще его маньячество.

– Я так не думаю… – Катя нахмурилась и отвела взгляд. – Во всяком случае, я хочу скорее кому-то сообщить обо всем этом. Страшно держать такие сведения при себе.

– Не только при тебе, но и при мне, – напомнил Дима. – Ты что, всерьез его боишься?

– Да.

– Но я тебя в обиду не дам, – пообещал он. – Раз уж дело так повернулось, надо тебе перебираться ко мне на полный пансион. Кто знает, может, ты и права… Жить в той квартире для тебя тяжело, я сам понимаю… Но все же хотелось, чтобы вся эта история кончилась, и тогда мы бы зажили спокойно, без чужих глаз… А так… Неприятно.

– Неприятно! – фыркнула Катя. – Не то слово! Ну ладно, это тебя, как я вижу, волнует только теоретически.

– Что волнует теоретически?! – всполошился Дима.

– Мои переживания, – пояснила та. – Лучше скажи мне, какие реальные планы? Что нам делать? Кому говорить, а если говорить про все это, то что? Какую часть правды?

– Если правду – то всю, – бескомпромиссно заявил Дима. – Хуже нет, если мы скажем половину. Тебе не хочется говорить про его страсть к автобусам?

– Разумеется. Но если это надо следствию…

– А может быть, следствие само все уже знает! – ввернул Дима. – Ты что же думаешь, что эти три убийства прошли так себе, по дурочке?! Их расследуют, и не позавидую я тому маньяку, который сделал это. Даже если это твой муж.

– Почему «даже»? – обиделась Катя. – Ты что, думаешь, ему сделают скидку только потому, что он мой муж? Или ты еще что-то имел в виду?

– Я имел в виду только то, что хорошо бы знать, насколько следствие заинтересовано им. А для этого надо поговорить либо с Игорем, либо со следователем. Кстати, у следователя ты давно была?

– У, давно. – Катя махнула рукой. – По-моему, он мной не интересуется.

– Этого еще не хватало… – Дима призадумался. – Вот я думаю: может, тебе сходить к нему и ненавязчиво так поинтересоваться, допрашивали ли твоего мужа, потому что муж, дескать, ходит как в воду опущенный и ведет себя подозрительно.

– Ты сдурел?! Это называется – ненавязчиво поинтересоваться?! Да он сразу начнет расспрашивать меня про мужа и ничего не скажет о том, как он вел себя на допросе.

– Ну, хотя бы узнаем – давал он показания или нет?

– Господи… – задумалась Катя. – Раньше я ответила бы тебе просто – давай я спрошу у него самого. Но теперь… Я даже не решаюсь спрашивать, куда он пойдет и когда придет. Вчера спрашивала и чувствовала удавку на своей шее… А мало ли что?! Вдруг ему очень не понравится такой интерес к его делам?!

– Как с тобой трудно… Ну, спросила бы его, в конце концов. Разве он что-то заподозрит? Наоборот, будет куда подозрительней, что ты совсем не интересуешься его делами. Это ненормально, особенно когда вокруг тебя происходят подобные вещи… Спроси!

– А вот не буду! – отпарировала Катя. – Пусть со мной будет трудно, зато не случится ничего более худшего. Я лучше предпочту следователя…

– Симпатичный мужик, верно?

– Не в моем вкусе… – Катя допила то, что оставалось в ее бокале. – Ладно. Новостей у нас много, а вот до чего-то путного мы так и не договорились… Ты можешь мне все же сказать – что делать дальше? Где мне жить, и как мне жить? И к кому идти? К Игорю или к следователю?

– Ко мне, – внезапно ответил он. – Знаешь, я веду себя как последний трус. Какое мне дело, что про нас подумает следователь?! Да пусть хоть полицию нравов зовет. Мне совершенно наплевать, поедем, и ты спокойно отдохнешь.

«Он просто соскучился по мне, – поняла Катя. – Шутка ли сказать – несколько дней у нас ничего не было… И ему еще есть дело до секса!»

Он как будто угадал ее мысли:

– Не бойся, ради Бога… Я уже вижу, как ты напряглась. Ты на самом деле отдохнешь. Думаешь, я ничего не понимаю, такой дурак… Да не качай головой, я часто думаю, что ты обо мне такого мнения. Еще со школы… Хотя там были и дурнее меня…

– Например, Шорох.

Дима распахнул глаза. Потом полез в карман за сигаретами и закурил.

– Объясни… – попросил он, не сводя с нее глаз. – Кто это такой?

– Да ты что?! – Она постучала пальцем себе по лбу. – Я понимаю, что ты совсем заработался, кроме бизнеса, уже ничего не помнишь, но нельзя же до такой степени! Шороха забыл?! Наш «француз»!

– О Господи, это такой болван со сладкими глазками… – вспомнил Дима. – Слушай, я в первый миг не понял, о ком ты говоришь. Какая-то уголовная кликуха…

– Ну, брось, так его звали все…

– Наверное, кроме меня… Что-то я не помню, чтобы мне приходилось слышать что-то подобное.

– Ну, ты и на французский редко ходил, – успокоила его Катя. – Так что не бойся, это еще не склероз. Мог и не знать. А вообще-то тип этот был незабываемый. Надо было видеть, как он гладил Ликину задницу… Не про покойницу будь сказано.

– Что ты? – оживился Дима. – Она и его успела припахать? Кажется, у нее тогда был другой парень…

– У нее всегда был кто-то про запас, а то и еще кто-то для понта, – пояснила Катя. – Ну, понимаешь, такой человек, с которым она не спала, но с которым лестно было показаться на людях…

– Это с учителем-то?!

– Не делай таких ужасных глаз, – посоветовала ему Катя. – Во-первых, Шорох был совсем не старик. Тогда он был нашего возраста, по-моему. Только что закончил иняз. Во-вторых, он сам наводил учениц на подобные мысли. То посмотрит так маслено, то за ручку потрогает, а то и за что похуже… Знаешь, один раз мы вернулись с физкультуры, прошли в свою раздевалку и увидели там его! Он щупал наши вещи.

– Кошмар… – протянул Дима, не сводя с нее глаз. – На хрен они ему сдались? Может, он хотел что-то украсть?

– Да ты что… Он просто эстетически наслаждался, хотя чем там было наслаждаться, не понимаю… Рваными колготками? Дешевым бельем? Нашими школьными платьями?

– Ну вот… Опять же ты не понимаешь нас, мужчин. Думаешь, он не мог наслаждаться даже самой затрепанной тряпкой? Ему нравились девочки, так ведь?

– Ну конечно. Невооруженным глазом было видно. На учительниц, даже на самых молоденьких, он никак не реагировал, хотя они-то к нему так и липли… У Лики, я помню, был даже конфликт с географичкой на этой почве. Она обожала Шороха, в смысле географичка, и когда застукала его с Ликой, то чуть не сошла с ума… Лике вывела двойку в конце четверти, она вся изревелась.

– Как – застукала?! Они что же…

– Да ничего там не было! Просто Лика пришла к Шороху в кабинет французского, якобы она чего-то там не понимает и хочет объяснений… Она в самом деле ничего не понимала, так что, может быть, и пришла-то по делу… Ну а Шорох, не будь дурак, воспользовался моментом и, пока объяснял, стал поглаживать ей одно место… – Катя жестом показала какое, и Дима присвистнул:

– Хам… Ну а дальше?!

– Дальше – вошла Девушка…

– Кто?!

– Ну, ты совсем одичал! Забыл даже географичку?! Плоская, как доска, вечно румяная, как от чахотки, и ужасно нервная… Мы ее звали Девушкой, потому что она никак не могла выйти замуж… Ей было уже под тридцать – возраст критический… Ну а на Шороха она почему-то возлагала большие и серьезные надежды… Хотя, мне кажется, он их не поощрял. Девушка была вовсе не героиня его мечты. Да, пожалуй, и ничьей другой мечты тоже… Ну, эта несчастная жертва дистрофии увидала его руку на Ликином заду, что-то пискнула и вывалилась обратно в коридор. Так рассказывала Лика. Ее это ничуть не смущало – напротив, она хвасталась всем, как обломила Девушку… Ну а продолжение разыгралось на глазах у всего класса. Девушка вызвала Лику, велела ей рассказывать что-то про африканские реки, та бекнула, мекнула и замолчала… На этом все и кончилось.

– Странно, что я ничего этого не помню, – загрустил Дима. – Получается, что лучшие моменты школьной жизни прошли мимо меня… Человек, лишенный детства, – вот кто перед тобой…

– Ну, Девушка и Шорох – вовсе не лучшие моменты, – возразила Катя. – Да ладно уж. Теперь поздно злословить. Девушка, наверное, вышла замуж, Шорох окончательно свихнулся от своей страсти к девочкам, а Лика уже мертва.

– Может быть и по-другому… Девушка не вышла замуж, Шорох стал образцовым педагогом…

– Но Лику уже не оживить, – закончила Катя. – Ах, если бы хоть кто-то из них мог рассказать, кто был их убийца! Они ведь видели его…

– А может быть, и нет. Ну что, поедем ко мне?

– А что я мужу скажу?

– Ничего, – хладнокровно отреагировал Дима. Не в первый раз.

Он не обманул Катю – этот вечер они провели по-братски. Дима сварил крепкий грог, и они долго его пили, закусывая холодным вареным мясом, смотрели телевизор и о деле больше не говорили. Катя отдыхала душой. «Никогда бы не подумала, что отдыхать мне будет суждено только в обществе Димы… – говорила она про себя. – Раньше все было наоборот – я в его обществе напрягалась, а дома, в своей комнате – отдыхала… Впрочем, что это был за отдых? Постоянно думала о своей глупой семейной жизни… А глупой она стала давно… Давно мы перестали говорить по-человечески и на человеческие темы… Если и обменивались парой фраз – то это касалось его работы или самого больного…» Ей вспомнился один чудовищный вечер приблизительно полгода назад. Игорь пришел откуда-то (теперь она не стала бы утверждать, что с работы) – невероятно взвинченный, злой и раздраженный. Она некстати напомнила ему о том, что надо хоть изредка прибираться в своей комнате. В ответ последовал настоящий взрыв – он наговорил ей кучу гадостей про-нее саму и про жизнь с нею вообще… Она слушала его, онемев, не понимая, чем вызван такой тайфун. В конце концов она услышала…

– Постой! – Катя вдруг подняла голову со спинки дивана, на котором она уютно свернулась калачиком. – Я, кажется, кое-что вспомнила…

– О Боже мой… – пробормотал Дима. Он в этот миг уже начинал дремать. – Это касается твоего мужа?

– Ну да. Где-то полгода назад…

– Катенька, мне так плохо… – протянул он. – Может, завалимся спать? Я уже совсем отключился…

– Да постой ты, а то я потом забуду! – Катя резко села. – Полгода назад он ни с того ни с сего заявил мне, что сама я… особа легкого поведения, и все мои подруги – такие же! Причем когда я уточнила, что особой легкого поведения можно назвать одну Лику, он взорвался и заявил, что все мы одним миром мазаны и что Ира ее вполне стоит… Лики то есть.

– Нервы лечить надо, – раздраженно отозвался Дима. – Нашел, кого сравнивать! Не говоря уже о том, что ты вовсе не легкого поведения дамочка, Ира тоже не подходит под эту категорию.

– Представь, я тоже заступилась за свою честь и за честь Иры. Но тут он заявил мне, что все мы покрываем друг друга, одна шайка-лейка, и чтобы ни Иры, ни Лики, никого вообще в нашем доме он больше не видел! Надоели они ему – вот что!

– Вот как? – Дима несколько оживился. – А что, Ира часто к вам захаживала?

Катя прикусила губу, и вдруг для нее что-то прояснилось. Она вспомнила еще кое-что.

– Знаешь, после той сцены как отрубило. Хотя Ира у нас иногда бывала до этого. Но я же не говорила с ней на эту тему! Ни слова… Ну разве я стала бы описывать ей такие сцены? Это была наша личная грязь, и мне не хотелось никого в ней купать… Но ходить к нам она перестала… Я ее даже приглашала несколько раз, но она – ни в какую. Как будто что-то почувствовала…

– А может быть, он сам намекнул Ирине, чтобы она не смущала его семейный покой? – промурлыкал Дима. – Ты так не думаешь?

– А, вот оно что… Значит, ты записал Иру к нему в любовницы?.

– Почему бы нет?

– Но она…

– Твоя подруга? – съязвил он. – Полно, Катенька! Насколько я ее знал, таких ценностей, как чужое семейное счастье, для нее не было. Потому что не было своего семейного счастья.

– Ну, ты прав, быть может… И все же слишком много откровений для меня… Муж – маньяк, подруга – предательница… – Катя снова подобрала под себя ноги и сгорбилась, обдумывая услышанное. – Значит, ты не исключаешь такой возможности? Она сама дала ему ключи от своей квартиры?

– Мне сдается, что это был самый реальный выход. Иначе приходится предположить, что твой муж – квалифицированный слесарь. Раз он сам сделал ключи.

– У него руки из одного места растут… – пробормотала Катя как бы про себя. – Значит, все так просто… Да, это было бы слишком просто! Зачем же ему тогда убивать ее? Мотивы? Мотивы?

– А мотивы я тебе предоставлю немедленно… – Дима тяжело вздохнул и отвел от Кати глаза. – Шантаж.

Глава 10

Кате снился сон. Ей шестнадцать лет, хотя во сне она – та Катя, что сейчас, с той же стрижкой, в одном из своих костюмов. И все же ей шестнадцать. Она находится в кабинете французского – в своей школе. Это маленький кабинет, всего на шесть парт – три ряда по две парты в каждом. На выбеленных стенах – портреты французских писателей: Бальзак, Гюго, Мольер, Вольтер, Мопассан, Барбюс, а также Арагон – автор романа «Коммунисты», как говаривал Шорох. Катя сидит за первой партой среднего ряда. Рядом – Лена. На ней тот самый голубой пиджак, который Катя видела на свидании в кафе. Очки Лена сняла, положила перед собой. Она сидит чуть ссутулившись, не глядя на Катю. Катя хочет заговорить с ней, но вдруг вспоминает – она же умерла… Во сне ее волнует только один вопрос – как теперь вести себя с Леной, чтобы не обидеть ее, не дать понять, что Лена мертвая, а она, Катя, – живая? Она оглядывается. Возле окна сидит Лика. Она тоже взрослая, как Лена и сама Катя. На ней тот плащ ядовито-зеленого цвета, который Лика носила в последнее время. Сидит она, почти отвернувшись от них, смотрит в окно. Ее лицо совершенно закрыто прядью рыжих, просвеченных солнцем волос. За ее спиной Катя замечает Иру. Ира одета в голубой халат, вроде того, в каком она работала в парикмахерской. Катя наконец решается и окликает ее: «Ира?» Та глядит на нее, и Катя отводит глаза – Ира смотрит так холодно и зло, словно Катя сделала ей какую-то гадость. «Она ненавидит меня, потому что я жива…» – думает Катя. Вдруг все они встают. В класс входит Шорох. Он остался в том возрасте, в каком был, когда Катя заканчивала школу. Он – их ровесник, ровесник тех, кто сидит в классе. Его черные волосы слегка растрепаны, длинный «французский» нос лоснится, маленькие глаза смотрят, как всегда, маслено. Его подошвы слегка пришаркивают по линолеуму – из-за этой походочки его и прозвали Шорохом.

Шорох проходит к своему столу, окидывает взглядом учениц и бормочет: «Бон матэн, мез анфан!» Девочки встают и хором отвечают: «Бон матэн, Владимир Иванович!» Шорох удовлетворенно кивает, садится и вперяется взглядом в окно. За окном колышется тополь. Шорох долго смотрит на него, и со стороны кажется, будто он забыл, что ему предстоит вести урок. Но впечатление обманчиво – Шорох ничего не забывает. Обычно он смотрит так долго-долго, потом вдруг шумно вздыхает и начинает быстро листать журнал. Увидев список учеников, он делает большие глаза, как будто этот список – полная неожиданность для него, и тут же нараспев начинает выкликать фамилии. В этом нет нужды – во французской группе всего шесть человек, и всех он, естественно, знает в лицо. Но этот церемониал повторяется каждый раз. «Ардашева!» Ира встает. Шорох выжидательно смотрит на нее, и та цедит сквозь зубы обычное «Же сюи ля» – «Я здесь»! Она Шороха не выносит, но он, словно не замечая ее нелюбезности, улыбается, отчего его нос становится еще длиннее, и говорит: «Ком тужур, шарман!» – «Как всегда, красива!» Все остальные вежливо улыбаются. Ира садится. «Вальковская!» – выкликает он. Лика вскакивает и делает глазки. Шорох начинает сиять, долго ставит крестик в журнале и протяжно говорит, поедая Лику глазами: «Асье туа, ма пти шевр!» Лика вспыхивает и садится. Катя переглядывается с Леной. «Садись, моя козочка!» – еще не самое фривольное, что можно услышать от Шороха, особенно по отношению к Лике. «Мищенко! – продолжает Шорох. – Мищенко!» Катя оглядывается и видит на последней парте в третьем ряду Диму. Он в своем лучшем костюме – бежевом, том самом, что был на нем в день, когда погибла Лика. Дима не встает, а только вскидывает руку и рапортует: «Же сюи ля». Шорох кивает и ничего ему не говорит. «Напалкова!» Лена медленно поднимается. Шорох ставит крестик и замечает: «Асье туа, ма шер фий!» Его «дорогая девочка» садится и тут же начинает краснеть. Очередь дошла до Кати, и она готовится уже выслушать какую-нибудь любезность от Шороха, но тот почему-то медлит, смотрит в журнал, потом неуверенно произносит: «Уфимцева?» Все вдруг поворачиваются к задней парте среднего ряда, и Катя тоже оборачивается. У нее за спиной сидит девушка в школьной форме – одна из всех них в форме, и одна – по-настоящему шестнадцатилетняя. Катя удивляется, что не заметила ее. Она уверена, что девушка появилась в классе только что – появилась из ниоткуда, по законам сна. Оля Уфимцева действительно появилась в классе поздно и как бы ниоткуда – перешла из другой школы уже в десятом классе. С ней никто не подружился, ее никто не замечал. А между тем она симпатичная, как отмечает сейчас Катя, шатенка с длинными гладкими волосами до пояса, карие глаза с загнутыми ресницами. Все бы хорошо, если бы не замкнутое, отчужденное выражение, которое всегда у нее на лице. «Же сюи ля…» – тихо отвечает она, привстав со своего места. Ей Шорох тоже ничего не говорит. Ей вообще редко что-то говорят. Ее почти не спрашивают, ее просто не замечают… Оля садится, и теперь действительно очередь Кати. Она слышит: «Фомина!» Катя встает. «Нотр Катрин Денев!» – улыбается Шорох. «Наша Катрин Денев!» Выслушав эту дежурную любезность, Катя садится. Шорох откладывает журнал и снова делает большие глаза. «Э ментнан!» – «А теперь!»

Но что теперь – Катя не успевает узнать. Внезапно все меняется – куда-то исчезает Шорох. В классе становится холодно и быстро темнеет… Она смотрит на тополь за окном – его ветки мечутся как сумасшедшие. «Начнется дождь…» – думает Катя. И действительно, первые капли уже ударили в подоконник. Ира Ардашева встает со своего места и, ни слова не говоря, уходит из класса. За ней медленно, как будто загипнотизированная, выходит Лика. Катя смотрит на Лену. Та, очень бледная, тоже поднимается с места. Кате становится страшно. «Лена, постой!» – пытается крикнуть она и хватает подругу за рукав пиджака. Ей нельзя дать уйти, мелькает у Кати в голове, если она уйдет, то все пропало… Но пиджак Лены как будто тает у нее – в пальцах, и Лена тоже исчезает в дверях. В классе становится совсем темно, шум дождя усиливается. Катя уже ничего не видит, ей хочется обернуться, чтобы увидеть Диму и Олю, убедиться, что она не осталась в этой темноте совсем одна. Но обернуться она не может… Она снова пытается крикнуть, и теперь звук все же вырывается у нее из горла, она кричит, кричит…

– Катя!

Теплая рука трясла ее за плечо. Катя распахнула глаза и услышала наяву отзвук своего крика. Ей было холодно, шел дождь – она слышала резкий стук капель по стеклам окна. В первый момент она подумала, что все еще продолжается ее сон, и сжалась от страха. Но лицо Димы, – встревоженное, близко придвинувшееся к ней, – вернуло ее к реальности. Она тяжело перевела дыхание и прижалась головой к его плечу.

– Кошмар!

– Сон приснился?

– Отвратительный… Спасибо, что разбудил… Мне так дурно…

– Ты кричала… – Дима провел пальцами по ее лицу. Теплые, живые, дружеские прикосновения… Катя прижалась еще теснее и снова вздохнула:

– Я расскажу тебе… Спать совсем не хочется… Который час?

– Четвертый… Я тоже не усну… Бедная, как ты крикнула! Что тебе снилось? Может, зажечь свет?

Его рука потянулась к светильнику над кроватью, но Катя перехватила ее:

– Нет, не надо… Мне так легче прийти в себя… Ты рядом, и все нормально… Кошмар кончился…

– Спасибо. Я, значит, тебе вместо света… Ну, что там было такое?

– Знаешь… – Катя шептала, обдавая горячим дыханием его шею. – Мне снился наш класс, где мы занимались французским… Шорох и все мы… Ты там тоже был…

– Ну, это разве что во сне… – пробормотал Дима. – В реальной жизни я редко ходил на французский… Хотя Шорох и говорил иногда, что у меня недурные способности к языку… Ну и что было дальше?

– Шорох сделал перекличку, и только хотел вызвать кого-нибудь отвечать, как вдруг исчез… И вслед за ним исчезли Ира, Лика и Лена. В классе стало темно и жутко. Знаешь, мне показалось, что вокруг меня – сама смерть… Это была обычная темнота, но в ней… Словно пахло смертью.

– Это как? – поинтересовался Дима, не слишком впечатлившись рассказом Кати. – Какой-то особый запах? Мертвечины?

– Нет… Никакого запаха, я же говорю – словно пахло… Но у меня было такое чувство, словно она – вокруг и уже почти во мне…

– Да, неприятно, – согласился Дима. – И все же это не повод, чтобы провести остаток ночи без сна…

– Спи на здоровье, если хочешь… – Катя отстранилась от него и села на край постели. – Я, пожалуй, посижу на кухне…

– Кать, не надо так впечатляться каким-то сном, – попробовал успокоить ее Дима. – Ляг и увидишь – скоро уснешь! Ты и без того вымоталась за эти дни. Ведь сейчас снова станешь думать про своего несчастного мужа-маньяка, я ведь знаю!

– Не ревнуешь, надеюсь? – Катя встала и нашарила на полу «гостевые» тапочки, которые выдал ей Дима. – Ты спи, – я посижу… Не бойся, ничего крамольного думать не буду…

– Подумай лучше про нашу свадьбу! – попросил ее Дима и перевернулся на живот. – А я буду смотреть ее во сне. Надеюсь, я не закричу.

Катя ушла на кухню. Там окно было открыто, и на подоконнике уже собралась вода – дождь припустил не на шутку. «Надеюсь, к утру он кончится, – подумала она. – Иначе я промокну, зонтика у меня нет… Правда, теперь на работу меня отвезет Дима…» Она вспомнила о пакете с маскировочной одеждой, который лежал дома, в ее комнате, в шкафу… «Может быть, Игорю придет в голову порыться в моих вещах? – подумалось ей. – Тогда все пропало… Впрочем, что теперь может пропасть? Все пропало и так. Дима сказал – шантаж. Но чем Ира могла его шантажировать? Тем, что я узнаю про их связь? А была ли связь? Были ключи от Ириной квартиры, был Игорь на балконе… Значит, что-то было… А Ирино отношение ко мне в последнее время? Что-то переменилось, что-то явно переменилось… Куда-то делось ее спокойствие, и она стала жесткой, замкнутой больше, чем обычно… Она стала не похожа на себя… А может, только тогда и стала похожа на себя? Может быть, все остальное время она притворялась моей подругой? Кто знает…»

Ей пришло в голову, что Иру должны хоронить на днях. «А я ничего пока не знаю… Сама обещала помочь и не позвонила до сих пор ее матери… Надо будет позвонить, возможно, я проворонила… Впрочем, она сама откликнулась бы, позвала меня… А может, и не откликнулась бы… Тимур меня на похороны Лики вряд ли позовет – не того характера человек… Да и подруг у нее было много, из тех, что живут поближе и работали вместе с ней… А потом будет Лена. Вот ее родне и надо было позвонить! Наташу я помню. Хорошая девушка… А ее муж?! А дочка… Похороны – одни за другими… Ира, Лика, Лена…» У нее в голове снова прозвучала перекличка из сна: «Ардашева! Вальковская! Напалкова!» Катя вдруг замерла, глядя в окно, как глядел во сне Шорох. «Ардашева, Вальковская, Напалкова… „А“, „В“, „Н“… Ира, Лика, Лена… Они умерли по алфавиту, так, как были записаны в школьном журнале… „А“, „В“, „Н“… Умерли и вышли из класса… Одна за другой – подряд… Как будто их фамилии назвал не Шорох, а кто-то другой… И они послушно встали и вышли в смерть…»

Кате снова стало холодно. Она машинально поднялась и закрыла окно. Включила две конфорки на электроплите, выпила стакан воды… В голове у нее наступило какое-то странное прояснение – все мысли как будто залило ровным ярким светом. Она снова повторила про себя фамилии подруг: «Ардашева, Вальковская, Напалкова… Случайность? Или строгая закономерность? Что может быть случайным в таком деле, где их ничто не связывало, кроме того, что они учились в одном классе? Следователь сам сказал мне, что существует только эта связь… Только эта… А что их связывало помимо класса? Ничего. А в классе? Что, кроме дружбы?» И она сама себе ответила: «Наши совместные занятия во французской группе… Как я раньше не понимала?! Мы все учились в одной группе, и еще поэтому так тесно дружили – чаще бывали вместе…»

Катя остановилась посреди кухни и прикусила губу. Огляделась по сторонам, словно кухонная обстановка могла дать ей ответ. Но на какой вопрос? Она и сама этого пока не знала. Но чувствовала, что вопрос повис в воздухе. Катя зашагала по кухне, пришаркивая тапочками, которые были ей велики. Шарканье навело ее на мысль о Шорохе.

«Бедный Владимир Иванович… Он знал, как мы его зовем, – как-то случайно услышал наш разговор с Леной… Мы думали – будут какие-то репрессии, какая-то месть… Шорох похож на тех, кто мстит. Но ничего подобного не было. Те же улыбки, те же комплиментики перед занятием – это обязательно… В сущности, человек он был беззлобный… Зимой я его видела на вечере встречи. В феврале. Десять лет спустя… Из нашего класса пришли немногие – кто забыл, кто не хотел, а кто просто не смог… Но мы все были – Лика, Лена, Ира и я… Димы не было. И кажется, не было этой странной девочки – Оли Уфимцевой… Если бы не сон, я ни за что не подумала бы о ней… А ведь она тоже входила в нашу французскую группу… Отвечала, правда, очень редко и всегда как-то вяло… Хотя всегда знала урок. Кажется, она училась неплохо… Что я еще помню о ней? Лика ее травила… Правда, слабо. Оля никому ничего не отвечала – проходила мимо… Да, всегда проходила мимо – и прошла мимо меня… Я совсем забыла о ней…»

Вдруг Катя остановилась. «А почему я говорю, что забыла о ней? – поймала она себя на мысли. – Почему у меня такое чувство, словно о ней забывать нельзя? Да потому, что она – У-фим-це-ва! На „У“! Она будет следующей! Он начал с Ардашевой, потом Вальковская, да, Вальковская, а не Салахова, потом Напалкова… Лена не меняла фамилию, чисто журналистская черта… Потом следовал Мищенко, то есть Дима… Но он не в счет, он мужчина… Потом – Оля Уфимцева. Потом… потом – я. Катя Фомина. „Ф“. Последняя фамилия в нашем коротком списке. Больше убивать некого…»

Она снова стояла неподвижно и смотрела на окно. Дождь кончился, а мысли шли сплошным потоком, стучали в виски не хуже любого ливня: «Я уверена, что он убивает по списку… По списку в журнале французского языка. Именно французского языка, а не общего журнала. Потому что в общем журнале после Иры следовали фамилии на „Б“. Я помню Юльку Богуславскую, Быченко Динку… А после Лики до Лены – от „В“ до „Н“! Так было по крайней мере восемь фамилий! И вспоминать не надо… Нет, это именно французский журнал. Именно французский… Именно…»

Она вдруг бросилась в комнату, где спал Дима. Схватила его руку и сжала ее в своей. Дима ойкнул и подскочил:

– Кто?!

– Да я! Я! – Катя быстро зажгла светильник, и Дима сморщился, заморгал ресницами. Вид у него был заспанный и ошалелый.

– Господи, что еще?! Опять кошмар приснился?!

– Послушай, не сердись… Но эту ночь тебе суждено провести без сна! Потому что, если я тебе сейчас расскажу, до чего додумалась, ты и вправду больше не уснешь! – Катя присела рядом с ним. – Ты помнишь, как мы были записаны в журнале по французскому языку?! Ты же помнишь, какой у нас был странный порядок фамилий?

Дима посмотрел на нее совсем уже дико и моргнул в последний раз. Потом его черные глаза навыкате посерьезнели и перестали быть сонными.

– Представь себе – не помню… – ответил он, помолчав. – А что?

– А я думала – ты догадался, – разочарованно протянула она. – Вид у тебя был такой… А жаль. Потому что, если не одна я поняла это, значит, это действительно что-то значит…

– Да что поняла?

– Послушай… – Она пригнулась к нему и взволнованно зашептала, словно кто-то мог их подслушать: – Ардашева, Вальковская, Напалкова… Вот как шли фамилии! Одна за другой! И между ними ничего не было!

– То есть?

– Никаких других фамилий! Понимаешь, в общем журнале между ними были фамилии, и сколько хочешь, но именно в журнале по французскому – ничего… И убиты были они именно в такой последовательности!

– Боже мой… – Дима наконец встрепенулся. Он сел, нашарил на столике рядом с кроватью сигареты, закурил и снова уставился на Катю. – Ты это серьезно?