Текст книги "Земля Нод (СИ)"

Автор книги: Анна Тао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

– Нравится? – она выскользнула из объятий Антония в тот же момент, когда это слово соскользнуло с ее искусанных губ.

То была их первая ночь в Варшаве. Едва стихли взрывы, он скинул провонявшую гарью, порохом и грязью Бзуры одежду, чтобы привлечь к себе Аду. Их ласки были быстрыми и жесткими, но не успел он и перевести дух, как она поспешно отстранилась.

Ада встала с постели и подошла к окну в их теперь новом доме, будто желая еще раз окинуть взглядом город, легший под ноги Германии. И Ордену Неугасимого пламени. Антонию же был виден лишь светлый, будто мраморный, силуэт Ады и чернильно-синее небо. Вопреки всем суевериям людей, он почти не видел в полной темноте.

– Это только начало, Антуан.

Она потеребила край шторы.

– Я докажу, что Свен ошибся, оттолкнув меня. Я помогу ему покорить Россию, а следом – и всю Европу, – в ее голосе зазвучали возбужденные нотки. – И тогда он поймет…

И от этого своего плана она не отступала. Вернее было бы сказать, что она не отступала от него с самого первого дня обращения. Все, кто становились у нее на пути, были растоптаны, сметены безудержной, ослепляющей силой обиды отвергнутой однажды женщины. Это не было преувеличением, Антоний знал об этом, как никто другой. Ведь и он тоже ей нужен был ровно до того момента, пока она не добьется расположение Свена.

Антоний спрятал эту здравую мысль поглубже, подальше… куда-то туда же, куда он спрятал сожаление и стыд, что от зависти погубил своих братьев. Но в отличие от стыда эта мысль последний месяц рвалась наружу. Просто потому, что он был осторожным и никогда полностью не доверял Аде.

И чем дальше, тем он доверял все меньше.

Глядя на ее белую спину с выступавшими бугорками позвонков, пока она, выкуривая очередную сигарету, чертила какие-то схемы и цепляла на стену в их комнате фотографии или фотороботы каких-то мужчин и женщин, Антоний думал только об одном.

Эта мысль становилась все более и более навязчивой. Зудела в ушах комариным писком и доводила до нервной почесухи.

Антоний перевернулся на другой бок, чтобы не видеть свою благоверную и уставился на стену, не занятую непонятными чертежами Ады.

– Тебе не надоело? – вяло спросил он. – Ты только встала и опять чертишь свои чертовы схемки. И так начинается каждый мой вечер. Ты и какие-то схемки, ты и какие-то папки, ты и изображения каких-то молохов... И хорошо, если только это, – он вспомнил зачастившего в последнее время независимого посланника. Если поначалу первый попавшийся Антонию молох-перевертыш заинтересовал его, то уже очень скоро начал раздражать. Как манерой поведения, так и слишком частыми визитами.

– Ты просто так ноешь или ты недоволен, что я тебя не посвящаю в то, что делаю?

Вздрогнув, Антоний подумал, не читает ли она его мысли.

– И то, и другое, – проворчал он, с удовольствием зарываясь носом в подушки. Постель Марьяна и Катаржины Борх мало напоминала их продавленную кровать в Мюнхене. Или лежанку в избе папаши Шастеля. Он сам смеялся над своим детским восторгом от мягких перин, огромных, невесомых подушек и тонких пуховых одеял. В первый раз казалось, что он спит в пушистом лавандовом облаке. Он даже отмылся дочиста, потому что боялся испачкать это воздушное великолепие…

– Иди сюда.

Не сразу поняв, что Ада хочет, он, ворча, вылез из нежных объятий одеяла. Пол был устлан мягким толстым ковром, в котором ноги тонули едва ли не по щиколотку. Куда приятнее холодного, деревянного пола и постоянных заноз. Жаль, что жизнь в Ордене не предусматривает такой роскоши постоянно.

Еще одна крамольная мыслишка. Антоний тут же согнал ее на задворки сознания, зная, что она ведет его к бунтовским идеям, которые его так или иначе скоро погубят.

На столе беглых варшавских лордов, а нынче – Ады, аккуратной стопкой лежало несколько папок. Прямо перед ней были разложены несколько схем и сшитых листочков, похожих на досье, которые Орден заводил практически на каждого более-менее значимого молоха Европы. Шпионская сеть, еще больше расширившаяся, благодаря сотрудничеству с независимым посланником и человеческими шпионами, работала хорошо. Антоний не сомневался, что и его подноготную Ада знает до последней запятой. А на стене…

А на стене красовалась гигантская карта-схема, состоявшая из цветных шнурков, соединявших собой имена и города, цветных флажков и очерченных уверенной рукой Ады границ влияния.

– К.. когда ты успела?

– Днем, – ответила она, постукивая химическим карандашом по столу. Ее пальцы были в пятнах. Под глазами залегли темные круги и морщины. Ада сделала пару пометок на одном из досье, пожевала карандаш. По губам тут же растеклись новые пятна. Антоний хотел сесть прямо на стол, как он часто делал, чтобы отвлечь ее от раздумий (и немного позлить, конечно же – ему нравилось, когда она злилась), но передумал.

Наконец, когда ему уже надоело стоять, она сказала:

– Как ты думаешь, зачем это все?

С напускным равнодушием он пожал плечами.

– Я не хочу ждать, – объявила она, ножами вонзив в него яркие бирюзовые глаза. И понизив голос до едва слышного шелеста, продолжила:

– Я не буду ждать. Я хочу, скажем так, немного ускорить все события. Безликий хочет развязать войну, хочет, чтобы Совет напал на нас. Но выжиданием у границ он этого не добьется. Это бессмыслица. Напрасная трата времени и ресурсов. Да, мы стягиваем силы, да, это нервирует московских лордов и Совет в целом… И что?

Она нервно постучала по столу карандашом.

– Что говорит о том, что они первыми нападут на нас? Только то, что мы заняли этот город?

– Нельзя быть такой нетерпеливой, – поразился Антоний. – Еще и месяца не прошло…

Но он знал причины ее нетерпения. Каждый день ожидания отдалял ее от триумфа. Распалял, заставлял терять голову.

Ада подняла светлые брови.

– Что изменится через месяц? В их возрасте выжидать годами, десятилетиями – это не предел…

– Адхен, детка, – он неожиданно для себя повысил голос, ощущая все нарастающее раздражение, – да я знавал людей терпеливее тебя!

Между светлыми бровями залегла морщинка. Ада снова постучала карандашиком по столу. Должно быть, и сама понимала, что порет горячку. Антоний позволил себе немного расслабиться.

– Они терпеливее всего Ордена вместе взятого. Они никогда не нападут на нас просто потому, что мы заняли Польшу… Плевали они на Польшу, – кажется, она говорила сама с собой. Замолкнув, она подняла на него глаза и подтолкнула пальцем одно из досье. Антоний покорно взял его в руки.

– Это на младшего, на Медведя.

– Кого?

– Антуан, ты хоть для приличия иногда интересуйся тем, что мы делаем… Дети Медведя, – она снова постучала карандашом по столу и нахмурилась. – Лорды Москвы зовут себя так. Брат с сестрой.

К папке с досье крепился листок с простым гербом – медведем, стоявшим на задних лапах. Другие лорды выбирали более замысловатые и сложные символы. Может, кто-то из них медведь-перевертыш?

– Они захватили единоличную власть в стране, которая в девятнадцатом веке была одной из самых населенных молохами. Медведь в середине девятнадцатого века сумел собрать целую оппозицию извергам, а потом уничтожить их…

Антоний едва не уронил досье.

– Так это они?! Это мы с ними драться будем? Да ты с ума сошла!

Он знал, что какие-то отчаянные ребята сумели уничтожить извергов, стоявших поперек горла всей Европе. Даже старших братьев изверги настроили против себя. Не сказать, чтобы он знал много. Даже имен не знал. Хватало того, что они были достаточно могущественными, чтобы не переходить им дорогу… да Ада с ума сошла!

– Успокойся, – она даже бровью не повела. – Чего ты так разволновался? Да, они уничтожили извергов. Но их тогда было с полсотни. Самые могущественные молохи России – тогда она еще была империей, если помнишь… Сейчас советская коалиция составляет около десятка молохов. Не такая уж и могущественная сила, как можно подумать.

– Да ты… ты… – Антоний подавился словами. Потом выдохнул, отложил папку и помассировал веки. Осмотревшись, он нашел взглядом стул, подтащил его к столу и проникновенно начал:

– Адхен, золото мое, ты понимаешь, к кому сейчас хочешь полезть? Нам был дан четкий приказ – сидеть и не дергаться. Иногда содействовать немецкому командованию, если это не будет мешать целям Ордена. Все. Нам не давали приказ лезть прямо в глотку молохам, которые, черт тебя дери, самоуверенная ты стерва, когда-то уничтожили извергов!

Безразличное выражение на лице Ады его едва не доконало. Она продолжила с таким видом, будто ничего не случилось:

– Их сейчас не больше десятка, Антуан…

– И куда делись остальные сорок? – неожиданно кротко спросил Антоний, сцепив пальцы. От бессилия ему хотелось опрокинуть что-нибудь тяжелое. Эта женщина его не слушает совсем?!

– Это назвали Вторым Великим Пожаром. Совет несколько лет пытался докопаться, что же случилось… официально говорят, что это все старая проводка. Злейшая шутка природы: столько могущественных молохов погибли от такой мелочи, – Ада тоненько рассмеялась. – Я придерживаюсь версии, что это было хорошо спланированное убийство. Уж не знаю, как Медведю удалось собрать всех неугодных ему молохов империи в одном месте и устроить пожар днем, но следующей ночью он проснулся единоличным владельцем этих земель… А по случайности оставшиеся в живых молохи только поддержали его власть. Ты веришь в такие случайности? – ее глаза горели веселым огнем. Она закурила и снова засмеялась.

– Так же, как и в случайную смерть Жойи Брновича.

Ада закивала. А потом расхохоталась, скаля острые белые зубы.

– Он сам вырыл себе могилу! Было бы их столько же, сколько раньше, Орден бы даже носа сюда не сунул. А так, представь себе – только он, его сестра и десяток прихлебателей. На весь Советский союз. Слабовата империя, не находишь?

– Но как-то же он власть удерживает. И Совет к нему не лезет, – попытался урезонить ее Антоний. – Значит, не все так просто, как кажется.

– Да нас уже больше, чем их...

– Зато они уже гниют заживо, как ты сказала. Ты этому Медведю на один зуб.

– Ошибаешься…

– Не хочу даже слушать весь этот бред.

Антоний сдернул с досье фотокарточку: молодые парень и девушка на каком-то приеме. Абсолютно ничем не примечательные. Внутренне Антоний содрогнулся. «Гниют заживо». Карточка упала на стол перед Адой.

– Мы будем делать так, как приказал твой драгоценный Свен. Сидеть тут и ждать, сколько понадобится. Прости, золотко мое, но мне пока не расхотелось жить на этом свете.

Отвернувшись от нее, он отошел к шкафу, чтобы одеться. В огромном дубовом гардеробе висели только несколько комплектов новой формы, похожей на униформу немецких офицеров, для него и Ады, одно платье и пара сорочек. Он раздраженно сдернул с вешалки чистый плащ. Потуже затянул ремень штанов на впалом животе. Хвост попал в плен правой штанины и противно щекотал ногу. Надо будет сделать прорезь, подумал Антоний, и уже развернулся к выходу из спальни, как Ада окликнула его.

Он круто развернулся на пятках. Хвост дергался в штанине, отчего чесалась нога. Ада сидела вполоборота на стуле. Такая же соблазнительная и прекрасная, как и всегда. Бледно-розовый шелк сорочки струился по всем изгибам и выпуклостям, практически не скрывая обнаженного тела. Антоний сглотнул, глядя на темные бугорки сосков под полупрозрачной тканью. Чертова сука, как нарочно, повела плечами. Полушария грудей от этого незначительного движения дрогнули.

– Нас много, – сказала она. Тон оставался сухим, что, тем не менее, заводило Антония сильнее всего. – Нас больше, чем российских молохов. А горло у медведей такое же мягкое, как у людей. Мне хватит солдат, чтобы выиграть время… Мы победим их. Представь себе наш триумф, когда мы положим под ноги Безликому головы Детей Медведя...

– Под ноги Безликому или под ноги Свену? – так же сухо спросил Антоний. Что-то царапнуло его в ее монологе куда сильнее этого, но он не мог пока понять, что.

Не дожидаясь ее ответа, он вышел и хлопнул дверью спальни.

– Как тебя зовут?

– Анна-Роза, – ответила девушка, хихикнув, когда рука Антония по-хозяйски стиснула ее ляжку. – Но ты можешь звать меня просто Роза.

Девицы, светловолосые и сероглазые, были похожи на сестер. Но Роза была выше и тоньше, а потому сразу заняла место на коленях Антония. Ее собственные округлые коленки призывно белели под задранным подолом юбки.

– Откуда ты знаешь немецкий, Роза?

Она выдернула у него из пальцев сигарету и с удовольствием затянулась.

– Наш папаша – немец. Учил нас с Элизой немецкому, слушал берлинскую волну, носил в бумажнике фотографию фюрера и надеялся сбежать обратно на родину… Добежал до ближайшего фонарного столба после начала бомбежки – там и вздернули…

– И ты, ясное дело, все глаза выплакала… Соседи тебя пожалели и взяли к себе вместе с малышкой Элизой… – предположение Антония утонуло во взрыве хохота.

– Это коровища Элька-то малышка?..

Вторая девица, смущенно розовея, выслушивала какие-то нежности, которые шептал ей на ушко Юрген Вайс в его вечном потрепанном бушлате, который он так и не сменил на форму. Ханс Эрман, сидевший слева, то и дело подливал Элизе в стакан пива, пока она совсем не захмелела.

После приятной беседы с Адой Антоний ушел из штаб-квартиры Ордена с одним единственным желанием – надраться, как он еще никогда не надирался. Даже при жизни, когда ему приходилось не раз просыпаться где-то в лесу в луже своей блевотины. Или в объятьях Мадлен – настолько старой и уродливой потаскухи, что она уже и денег-то не брала, лишь бы на нее кто-то позарился.

Долгожданный бар для немецких солдат встретил Антония и увязавшегося за ним Юргена шумом и толкотней. Заведение было так себе: открыли на скорую руку, стянули двадцать ящиков с выпивкой, нашли певичку и пару хорошеньких официанток. Антоний ждал открытия, обещанного еще в сентябре офицерского ресторана, но за неимением лучшего отправился сюда. Если бы Вайс не высмотрел в толпе столик в углу, за которым уже сидели Ханс и Шип вместе с девицами, кто знает, как сложился бы этот вечер.

– …Эй, Шип, а как тебя по-настоящему зовут-то? – перекрикивая гул голосов, спросил Ханс. Зря это он.

Шип угрюмо промолчал. Он все это время сидел с такой кислой миной, что, казалось, пиво от одного его взгляда скиснет. Впрочем, когда это он, вообще, был веселым? Сколько они уже знакомы, Антоний его таким и помнил: нервным, неразговорчивым и мрачным.

– У него дурацкое имя, поэтому он стесняется. Флоренс или как-то так, да?

Если бы взглядом можно было убивать, Антоний уже был бы мертв. Целиком и полностью. Ему всегда было интересно, что будет с трупом молоха, если его не сжечь или не выкинуть на солнце. Он так и останется лежать и смердеть? Хотя они и так все смердели, да еще как. Странно только, что люди не ощущали этого. Вот и Роза эта жмется к нему, ластится, будто он благоухает цветочным садом.

– Ладно, ладно, – добавил Антоний, отогнав образ себя в венке из роз. – Не приставайте к Шипу по поводу имени. Он не любит вспоминать о своей жизни до начала муштры.

– Есть ли жизнь после муштры… – начал напевать Ханс Эрман, но Антоний пнул его под столом. Популярная среди молодняка дразнилка была сейчас некстати. Не то, чтобы он переживал за Шипа, но эти… разговоры его самого раздражали. Самую малость. Он пришел сюда отвлечься, а не вспоминать Псоглавого и Лилию.

От одной только мысли об этой парочке Антония тут же передернуло. И все бы ничего, но тут влез Юрген, отлипнувший от своей девицы.

– А что такое муштра?.. Вы о чем сейчас?

– Потом! – рявкнул Антоний. Сержант удивленно захлопал глазами.

Но Ханс будто его не слышал. Он в ответ тут же заржал, схватившись за объемистое брюхо:

– А ты не знаешь, что ли? Хорош сочинять! Муштра, тренировка, подготовительный период… Как же это еще называют? Обучение? Пред-инициация? Да, что б тебя, Вайс, у нас это называли просто муштрой и все. Ты как, это… человек с Луны.

– Ааа, я, кажется, понял, о чем вы…

– А у тебя были еще варианты?! – хохот Ханса стал еще громче. Роза тоже захихикала. От нее ощутимо пахло хмелем.

Юрген заерзал и попытался объясниться:

– Да я это… Азур как-то …

– Азур просто не хотела, чтобы ее щеночку подпортили шкурку, – подмигнул Ханс Элизе. Смех стал еще громче. Эти девицы нравились Антонию все больше. Так услужливо смеялись, даже над непонятными шутками. Он на секунду представил лицо Ады, если бы он обратил Розу и привел в штаб… А что, она достаточно высокая, может статься так, что молох из нее и получится. Впрочем, если он облажается и притащит «мясо», будет еще забавнее. Может быть, Ада немного поревнует? Самую малость... Антоний кисло ухмыльнулся.

– Что случилось? – прошептала Роза, ероша его волосы. Ее мягкие горячие губки мазнули по щеке. Пальцы будто невзначай задели дужку очков с темными стеклами, но Антоний мягко оттолкнул ее руку.

– …Вообще, Вайс, куда это годится? Даже поговорить с тобой, оказывается, не о чем.

– Это еще почему? Только потому, что я этого вашего Псоглавого в глаза не видел?

Мимо их стола со свистом пролетела бутылка. Пронзительно завизжала официантка. Двое солдат, пьяно ругаясь, толкали друг друга. Антоний отвлекся, чтобы посмотреть на драку, но парней быстро вытолкали на улицу.

– Кто такой псоглавый? – смущенно шепнула Роза. Антоний только отмахнулся от нее и крикнул:

– Кончай, Ханс! Надоело уже про это дерьмо слушать.

– А про что ты хочешь послушать? – захихикал тот. Его зрачки заметно расширились, а глаза блестели. Он облизнул красный палец. – Может, про Лилию?

Антоний хватил по столу кружкой пива. Кажется, это была кружка Розы. Ответом ему было лишь пьяное хихиканье Ханса. Шип сидел с каменным лицом и молчал. Юрген спросил:

– А кто такая Лилия?

– Ой, меня что-то укусило, – запоздало заныла Элиза, вытирая за ухом кровь. Ее запах, перемешанный с запахом выпитого девицей пива, уже плыл над столом.

– Лилия – это первая принцесса Ордена. Куда там Азур и Скарлет, – Ханс снова захихикал и обратился к Элизе. – Это был комарик, душечка. Еще пива?

– Лилия – гребанный педераст, и хватит уже о нем, – прорычал Антоний.

Что было потом, Антоний помнил очень смутно. Сначала, кажется, Ханс перешел к делу и деловито предложил Элизе «покормить еще комариков». Антоний не был поклонником «кормления комариков» и выволок Розу на улицу. После этого он не помнил уже ничего.

Сознание вернулось к нему, когда он брел по улице… какой? Антоний подумал, что крайне важно узнать, по какой улице он… На доме висела табличка. Пытаясь прочитать надпись, Антоний оторвал табличку и уронил ее себе на ногу. К горлу подкатывала непонятная тошнота.

Из окна выглянула какая-то женщина и, испуганно охнув, задернула штору. Антоний запоздало спросил:

– Какая… это… улица?

Земля приятно покачивалась под ногами, дома плыли. Антоний уверенно пошел вперед. Он был уверен, что сейчас встретит кого-то и узнает, на какой он улице. Еще одно окно в следующем доме было приоткрыто. Антоний приподнялся на цыпочки и хотел уже позвать хозяев, но тут увидел вазу… и полузавядшие тигровые лилии.

– Гребанный педераст! – заорал он, потрясая кулаком.

Тут же ему выплеснули в лицо воду. Пока он изумленно отряхивался, хлопнула рама.

– Это все… Это все Лилия… – пробубнил он и, отряхнувшись, побрел дальше. Его тошнило все сильнее. Несомненно потому, что он вспомнил эту скотину. – Орден… Сукины дети… Нет, ну тут конечно хорошо… Но, черт тебя дери… кому нужно это обучение… муштра… как оно правильно называется? – Антоний уже забыл, куда шел, и просто сел на лавку. Кажется, это был какой-то полузаброшенный сквер.

Он уставился в небо. Рядом с серпиком луны чернел остов полуразрушенного во время бомбежки здания.

– Нет… ну, обещали, что будет лучше, – рассуждал он вслух. – Обещали… Ну, с деньгами хорошо, конечно. Но я… я не бродяга. Не нужно мне… Это Шип бродяга… Он и сам не рад… деньги ему дали, а взамен… Ада… – как его мысли снова вернулись к Аде, он так и не понял, но уж лучше бы он думал о Лилии. Внутри все противно сжалось, завязалось, будто узлом.

Борясь с желанием ударить кулаком ближайшее дерево, только чтобы новая боль отвлекла его от этого ощущения в груди, Антоний встал с лавочки и пошатнулся. Нужно было возвращаться. Не мог же он всю ночь тут бродить. Дурнота снова подкатилась к горлу. Ну, что за дрянь?! Подумав, он добрел до какого-то переулка и вспомнил, что нужно делать, когда тошнит. Ну да, верно. Он же пьян. Пьян вусмерть. И наутро голова ой как будет болеть… Черт, вот ведь дерьмо. Завтра воскресенье. Если он придет на мессу, воняя перегаром, папаша-Шастель переломит через его спину очередной стул. Антоний мог не просыхать всю неделю, но в субботу вечером он должен был, как богобоязненный христианин, быть трезв и молиться. Интересно, если он помолится сейчас, ему станет лучше?

Первый рвотный позыв Антоний кое-как сдержал. Он оперся на стену дома.

– Аве… – начал он. И тут его скрутило.

Он с трудом сфокусировал взгляд на кровавой лужице у носков его сапог. Какого черта он сапоги-то надел? Антоний стянул один сапог, не сводя взгляда с кровавой лужи, пошатнулся, и брусчатка рванула ему навстречу.

В последний момент он подставил руки и упал на четвереньки. В нос ударил запах чего-то того, чем свежая кровь не должна пахнуть…

– Чертова сука… – прохрипел Антоний. Он ощутил, как по его внутренностям идет волна судорог. Чертова сука… Сифилитичка. Где Ханс только откопал ее?!

Этот спазм был более долгим. Его рвало с такой силой, что, казалось, желудок должно было разорвать на куски. В красном озере на брусчатке плавали темные сгустки старой крови. Сначала его рвало жидким, вперемешку с комками тромбов, потом одним уже сплошным черным студнем. Боль когтями раздирала его изнутри. Кажется, его вывернуло наизнанку, до самых дальних уголков тела.

В какой-то момент все закончилось. Антоний пришел в себя, лежа щекой в собственной полупереваренной крови. Она уже начала подергиваться пленкой. Запах был таким, что резало глаза. Запах разложения и тот особый душок, который примешивался к крови сифилитиков от использования ртутной мази. На языке еще перекатывались остатки полусгнивших комочков. К горлу подкатил еще один спазм, но рвать уже было нечем.

Разум постепенно прояснялся. Неужели из-за перегара этой суки он не почувствовал запаха болезни? А ртутная мазь? От нее же несет за версту! Его начала бить дрожь – от злости или же это были последние затихающие спазмы. Ладно, девка мертва, но Хансу он рожу набьет. Только пусть попадется!

– Ты как? – раздался над головой чей-то голос.

С трудом повернув голову, Антоний увидел стоящего над ним Шипа. Как обычно, он выбрал место против света луны и фонарей. Черный силуэт в шляпе да красные глазища, сверкавшие в темноте, совсем как у его самого.

– Давай помогу, – сказал он и протянул руку, но Антоний только отмахнулся и, кряхтя, встал сам. Накопившуюся злость очень уж хотелось выплеснуть хотя бы на Шипа. Просто потому, что он увидел его в таком виде.

– Зачем пошел за мной? Следил, что ли?

– Где твой сапог?

– Да какой, к черту, сапог? Чего ты тут шляешься?!

Антоний стащил с ноги второй сапог и швырнул его в сторону мусорного бака. С неожиданно ироничной ухмылкой Шип проследил за его полетом и сказал:

– Не помню, чтобы тебя назначали лордом Варшавы. Я волен гулять, где хочу. А вот тебе стоит вернуться в штаб, капитан.

– Это еще почему? – огрызнулся Антоний. Почему бы этому уроду просто не свалить самому?

– Да ты будто свинью задрал, – кротко сказал Шип.

Чуть пошатываясь, Антоний наклонил голову и обнаружил, что вся его грудь выпачкана кровью. Кровь была на ладонях. Небось, и рожа вся была в ней. Вздохнув, он кое-как обтер лицо рукавом плаща.

Немного погодя они вернулись в сквер. Не торчать же в переулке под окнами, тем более, что там теперь так смердело гнилью. Шип присел на лавку, зажав ладони между коленями, и задумчиво прищурился в пустоту.

– Сигаретку дай, – хрипло сказал Антоний.

– Шел бы ты в штаб, Бет, – он протянул ему пачку папирос. Не «Кэмел», но курить можно.

Услышав набившее оскомину «Бет», Антоний весь ощетинился. Перекушенная сжатыми зубами папироса упала на землю. Впрочем, вряд ли Шип знал о том, что его уже давно тошнит и от старого прозвища, и от всей этой истории с Жеводаном.

– Ты сильно изменился, – сказал Шип. – Любовь к Адхен не идет тебе на пользу.

Антоний внутренне сжался. Поднял папироску внезапно задрожавшими пальцами и постарался сказать как можно увереннее:

– Какая любовь? Ты о чем?

– Да брось… Себя обманывай, если хочешь, а меня даже не пытайся. Я тебя насквозь вижу, не хуже Псоглавого. И когда вижу, думаю: как же хорошо, что Ада снизошла к тебе, а не ко мне.

Непривычная многословность Шипа раздражала. Антоний демонстративно отвернулся, но тот не унимался.

– В тебе что-то надломилось за то время, пока мы не виделись. Нельзя сказать, что мне это не нравится. Ты был таким самоуверенным ублюдком тогда, в лагере, что даже мне, порой, хотелось тебя убить. Но то, какой ты сейчас… Это выглядит жалко.

Шип с шумом выдохнул дым папиросы и запрокинул голову к небу. Слабый ветерок уносил запах табака куда-то в сторону. Шип стянул шляпу и парик и положил себе на колени, странно улыбаясь. Мелкие шипы, покрывавшие его голову от макушки до лба причудливым бугристым ковром, за последние сто лет заметно подросли. Кажется, они были уже с пол-пальца длиной. Интересно, у Азур и Скарлет рога тоже растут?

– Я ведь только из-за этого в Орден пошел, – задумчиво сказал Шип, проводя рукой по голове.

– Да кому это интересно! – зло сказал Антоний. Он наконец-то тоже закурил и подумал, почему просто не встанет и не уйдет. Кровь подсыхала на лице противной пленкой, стягивая щеку.

– Мой тебе совет – брось ты это все. Ты не нужен Аде. И никогда не был нужен. Ей подошел бы любой, чтобы посмотреть, будет ли ревновать Свен. Просто ты оказался достаточно настойчив или… удобен, чтобы тебя не прогонять, когда эта затея потерпела фиаско. Фиаско… – добавил он, будто смакуя это слово. – На тебя в последнее время тошно смотреть, честное слово. Крутишься возле нее, как собачонка. А еще над Вайсом смеешься…

Тошно было это слушать. Но, по сути, Шип был прав, хотя Антонию этого ни хотелось признавать. Но как тут не признать, если он сам это понимал. Где-то глубоко-глубоко. Гораздо глубже, чем лица убитых братьев и потускневшие от горя глаза отца. Если бы не холодная стена гордости, мешавшая ему смотреть глубже, внутрь себя, он бы давно перестал отрицать, что для Ады всегда существовал только один мужчина… одно единственное существо, которое имело хоть какую-то значимость для этой сумасшедшей.

Гордость – вот он бич всех старших братьев. Кто только додумался с рождения вбивать им, что они едва ли не небожители? Эти существа из плоти и крови, которые едят, болеют и гадят, как и люди? И как он смог только поддаться этой фамильной черте? Он никогда не был волком, как братья и отец. И никогда он не был мужчиной, который что-то значил для Ады.

Не волк, а собачонка.

Папироса превратилась в столбик пепла, осыпавшийся на землю. Шип все это время молчал. Хоть что-то хорошее было в этом моралисте, который черт знает, что забыл в Ордене.

– Уходи, – сказал Антоний коротко.

Шип молча поднялся с лавки.

– Ты не понял, отсюда уходи. Из Варшавы, – Антоний еще не был готов предать Аду, но предупредить Шипа он мог. – Затевается большая игра. И если Ада решит в нее играть, то все мы будем просто пешками. Поэтому… по-дружески предупреждаю. Собирай манатки и беги отсюда подальше.

– Куда же я убегу? – Шип криво усмехнулся. В бледном свете блеснули длинные, как у кота, клыки. – Из Ордена пути назад нет. Да ты и сам знаешь.

– Мое дело предупредить.

Антоний поднялся и сбросил на лавку плащ и штаны. Происходящее сегодня неизменно его раздражало. И он знал еще один способ хорошенько забыться.

Охота.

То единственное, что было в нем от волка – желание охотиться. Инстинкт, который отравил его, еще когда он был в яйцах папаши Шастеля. Он не был зверем по природе, но был им по праву крови. И Жан Шастель знал это. К нему он был ничуть не менее внимателен, чем к сыновьям-волкам. «Ты тоже зверь, – сказал он Антонию однажды. – Ничуть не меньший, чем твои братья. Но ты навсегда останешься в шкуре человека. Это страшное проклятье, когда твое тело – это клетка. Следи за собой, и не дай зверю взять верх. Потому что успокоить ты его не сможешь».

И не смог. В детстве он швырялся камнями в кошек, пинал собак, колотил палками жалобно блеющих коз и овец. Став старше, постоянно ввязывался в драки, весь ходил в синяках и шрамах, частенько доставалось и девушкам, которые уходили от него в слезах, когда он был не в духе… А потом… потом был зверь из Жеводана. Но ничто не погасило костра врожденной злобы, горевшего во всех детях волков. Лишь спустя полтораста лет он начал постепенно слабеть сам собой.

Антоний потянулся и опустился на колени. Превращение заняло меньше секунды. Абсолютно скучное, в отличие от эффектных появлений независимого посланника. Чертов метис превращал каждый свой визит в небольшое представление: неизменно изящные позы, пелена разлетающихся перьев – Антоний так не смог бы, даже если бы захотел. Он превращался быстро и скучно.

Он всего лишь становился тем, кем должен был быть с самого начала.

Братья рассказывали ему, что когда становишься волком, мир становится тусклее, но звуки и запахи – ярче. Как будто начинаешь видеть носом и ушами. Ему было трудно это представить, пока с ним самим незаметно не произошла подобная метаморфоза. Постепенно, в первые несколько лет после обращения в молоха. Он сразу и не заметил, что цвета потускнели, а сам он стал куда больше полагаться на слух и обоняние. Поначалу он думал, что так происходит со всеми или что это сказывается жизнь в постоянном полумраке, но потом понял, что это так проявляет себя его волчья половина. Не только внешне, но и внутренне проявилась сила, которую он унаследовал от семьи Шастелей. Меняясь, он менялся только снаружи. Первое время его забавляло то, что его ощущения оставались прежними – лишь говорить он не мог, да смотрел на всех снизу вверх. Часто даже забывал, волк он сейчас или же человек…

Погрузившись в воспоминания, Антоний не особо следил за дорогой. Он лишь старался держаться неосвещенных переулков, двориков, скверов, теней зданий. Во время охоты Антоний полностью полагался на интуицию. Под лапами изредка похрустывал гравий или щебенка (от этого звука по его спине пробегали приятные мурашки, и шерсть вставала дыбом).

Пока что Антонию не попадались подходящие жертвы. Трое мальчишек – двое из них характерной жидовской наружности – кравшихся под окнами. Молодой немецкий офицер, задумчиво сидевший с бутылкой под фонарем. Полноватая женщина, испуганно глядевшая по сторонам – явно шла от подруги домой… Уже интереснее, но больно уж непривлекательным казалась ему это рыхлое тело в старом пальто и взбитые обесцвеченные кудряшки. Неужели не будет ничего лучше?..