Текст книги "Земля Нод (СИ)"

Автор книги: Анна Тао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

Глава 4

Острые колени Марсиль впивались Антуану под ребра. Девушка брыкалась и извивалась под ним необъезженной кобылой. Пока он не дал ей по лицу и не заткнул рот платком, она то грозилась ему всеми карами небесными, то бранилась, называя его песьим сыном и жидовским отродьем.

Когда он слез с нее, в последний раз содрогнувшись и излив в нее семя, Марсиль попыталась пнуть его ногой. На белоснежных бедрах цвели пятна первой крови. Антуан отошел в сторону, молча завязывая тесемки штанов. Девушка вытерла разбитый нос краем задравшейся юбки и злобно прошипела:

– Если ты думаешь, что теперь я пойду за тебя, то ты сильно ошибаешься. Я твоего ублюдка в тазу утоплю и под порог тебе брошу, песий сын...

– Никогда бы не подумал, что крошка Марсиль знает такие слова.

Из-за деревьев вышел Пьер. Спутанные черные волосы закрывали лицо – такое же смуглое, как у Антуана, но на том сходство между братьями и заканчивалось. Пьер напоминал не волка – медведя. Двухметровый гигант с мускулистыми руками, которыми он однажды переломил шею годовалому бычку. Антуан, будучи тощим и нескладным, завидовал не одному лишь его дару.

– Ты знаешь, что если женщина много сквернословит, то ее лоно начинает изрыгать жаб? – весело спросил Пьер, почесывая заросшую черными волосами грудь.

– А ты что здесь забыл, женоубийца? – Марсиль побледнела и опустила юбки пониже.

– Твои слова разбивают мне сердце! Разве есть моя вина в том, что Жанна, Жюстин и Мари не смогли разродиться? – улыбка Пьера увяла. Он подошел ближе и присел рядом с Марсиль. Темные пальцы Пьера стерли кровь, все еще сочившуюся из носа девушки. – Пресвятая Дева, вы же крестьянки! Через ваши бедра пройдет телега с тремя лошадьми, не то что младенец.

Марсиль старалась незаметно отползти, но Пьер впился второй рукой ей в бедро. Девушка вскрикнула.

– Я ведь тоже хотел тебя в жены взять, еще когда тебе четырнадцать стукнуло. Но папенька решил, что мне больше подойдет эта жирная корова Мари. Думал, что толстуха легче родит... Клянусь, если бы не роды, я бы сам ее прикончил! А потом и братишка на тебя положил глаз. Пришлось уступить. Я-то, видно, так сам и помру, а ему пора остепениться, чай, недавно четвертый десяток разменял. Чего же это ты ему отказала, а? Не захотела родниться с Шастелями?.. Эй, Антуан, я-то даже не верил, что она еще невинна. Помнишь, она постоянно бегала в лес с тем рыжим пастухом?

– Как ты смеешь! – Марсиль пошла пятнами. – Вы... вы... Шастели! Гнусные подонки. Ваши души чернее угля, чернее ваших поганых рож!

Пьер ударил ее, и девушка упала на спину. Пепельные кудряшки закрыли ее лицо, но Антуан понял по дрожащим плечам, что она плачет. Он глядел на ее тело и разорванную юбку в пятнах крови и чувствовал, как в паху снова поднимается жаркая волна, а рот наполняется слюной.

– Надо бы подождать Жана-младшего, – хрипло сказал он. – Где ты его потерял?

– Малыш Жан решил порезвиться в одиночку. Помнишь Жанну Буле из Юбак? Ту смугленькую милашку? Он так хочет ее повидать, – Пьер облизнулся. Антуан видел, как напряглось все его тело. – Эй, Антуан, ты все?.. Я уже могу?

Он мотнул головой.

– Уйди.

Пьер покорно отошел в сторону. Старший брат беспрекословно его слушался с тех пор, как Антуан (тогда им было 8 и 10 лет) научил его, как не попадаться на горячем. Пьеру постоянно влетало от отца за изуродованных кошек или побитых детей. Братья были не разлей вода, разделяли все жестокие забавы до тех пор, пока через несколько лет не оказалось, что у одного из них есть особый дар, которого лишен второй. Еще хуже стало, когда спустя еще несколько лет сила проснулась и в Жане-младшем. Папаша Шастель чуть не разбил себе лоб, благодаря Всевышнего за двух сыновей-оборотней. Жан-младший и Пьер сблизились, создав с отцом свою маленькую стаю, а Антуану пришлось отступить в сторону. До восемнадцати лет он надеялся, что его дар тоже проснется, но этого не случилось. Он остался один вместе со своей злобностью и изворотливым умом, чужой своей семье. Угрюмый и нелюдимый, справив четверть века, он перебрался в хижину на отшибе, где тихо напивался сутки напролет и думал о мести. Не только Марсиль, которая отказалась пойти за него, но и братьям, которые отобрали у него все.

Он наклонился к Марсиль, убирая с ее лица волосы. Она приподнялась на локтях.

– Давай пойдем домой, Антуан, – прошептала девушка. Ее взгляд то и дело падал на Пьера, стоявшего в стороне. – Пожалуйста. Я стану твоей женой, только пойдем домой.

Он покачал головой. Чертовка вдруг впилась ему ногтями в глаза и толкнула на землю. Тонко взвыл Пьер, с восторгом бросаясь в погоню за Марсиль. Глаза Антуана болезненно слезились и горели. Где-то вдалеке раздался страшный в своей невразумительности, долгий крик.

Антуан почти бегом бросился к ним – Марсиль успела пробежать порядка сорока метров, прежде чем Пьер догнал ее. На изумрудно зеленой траве лежала бело-красная куча мяса, над которым бесновался огромный серо-рыжий зверь с пятнистой шкурой и длинным хвостом, похожий не то на волка, не то на гигантского вепря, не то, вообще, незнамо на что. Пьер клацал челюстям, кромсая когда-то прекрасное юное тело, тряс головой и захлебывался восторженным воем. Не столько ел, сколько упивался убийством. Антуан не стал подходить ближе. Он остался за деревом, наблюдая, как, угомонившись, Пьер начал жадно пожирать останки Марсиль, перегрызая и глодая даже кости.

, – думал он. —

Пьер вдруг остановился и смачно не то рыкнул, не то рыгнул. Пошатываясь, он отошел от растерзанного тела, от которого остались лишь голова и несколько костей, и упал на траву. По его телу прошла легкая дрожь. Кажется, он пытался обратиться в человека, но ему не позволяло набитое брюхо.

– Ты слишком поторопился, – сказал Антуан, присаживаясь рядом. – Я ничего не увидел.

Пьер, будто извиняясь, заскулил и ткнулся в его ладонь влажной мордой, покрытой кровью и ошметками плоти.

– На что похожа человечина на вкус?

Через три часа Пьер ему ответит:

Через три года его пристрелит собственными руками их отец, Жан Шастель. Жан-младший погибнет задолго до того от пуль королевского охотника де Ботерна.

***

– Вот так и заканчивается мой путь, милашка Марсиль, – зашелся нервным смехом Антоний.

Он ударил кулаками по земле и злобно заорал. В ответ на его крик зашелестели тополя.

Уже несколько часов прошло с тех пор, как Медведица бросила его на дороге с простреленными ногами. Да что там, лучше уж было бы на дороге – он-то лежал под насыпью. Его не видели редкие машины или повозки. Или просто предпочитали делать вид.

Понемногу гасли звезды. Антонию некстати вспомнилась Марсиль. Первая красавица в Жеводане. Светловолосая, невысокая, с крепкими маленькими грудками и горячим, тесным лоном, в котором он побывал первым и единственным из мужчин. Как если бы она и впрямь стала его женой. Она пыталась отбиться от него, затем – пыталась отползти…

Как пытался ползти он. С простреленными коленями, впрочем, далеко он не уполз.

Ноги вновь, как два бесполезных куска мяса, болтались ниже спины. Он не мог идти – падал спустя пару шагов. Страшная боль пронзала его ноги при каждом шаге, каждой попытке согнуть или разогнуть их. Ползти на четвереньках было ничуть не менее тяжело. Антоний, сжав зубы, то полз, то пытался идти… Падал и вставал снова. Между делом клял последними словами чертову суку. Марию. Предчувствие не обманывало его, а он не послушал.

Антоний не знал, где найти укрытие. Он надеялся добраться хоть до какого следа цивилизации: колодца, канализации, брошенного дома или сарая. Но ползком и не зная куда ему двигаться… Как он мог спрятаться от солнца? Пару раз он порывался вырыть яму – без толку.

В какой-то момент сдался. Он лег на живот и закрыл глаза. И снова подумал не об Аде и не о Медведице. О Марсиль. Почему о ней?

Думать мешала какая-то твердая дрянь за подкладкой, впивавшаяся в бедро. Но да какая разница?

Марсиль… Антоний вспомнил лесную опушку на закате. Сизо-синие Альпы и розовое небо, расчерченное серыми полосами облаков. Белесый туман, ползший по склонам, цеплявшийся за темные лапы елей – будто облака спускались на грешную землю.

Ярко-красная кровь на шелковистом травяном ковре. Темная туша Пьера – будто огромный ком земли. Грязный клок светлых волос, замызганных бурыми потеками. Лоскут голубого платья из тонкой шерсти.

Это воспоминание было окрашено такими яркими красками, таким богатством оттенков, что Антоний диву дался. Давно уже он привык к тусклому и серому миру. Он пытался вспомнить что-то еще. Что-то еще столь же яркое. И не мог.

– Жаль, что я не увижу больше розового неба, Марсиль, – хохотнул Антоний, сжимая и разжимая кулаки. Он перевернулся на спину и уставился в тускло-синюю массу над головой.

Он никогда не скучал по солнцу, по его полуденному жару, по бледной, полусказочной красоте рассветов и багряным зловещим закатам. Но свой последний час он встретит, любуясь восходящим солнцем. Он все еще смутно помнил, как оно. Небо из черного становится синим, затем – сизым, а затем – белым. Золото подсвечивает облака, но они становятся отчего-то пунцовыми, как девичий румянец.

Как нежные щеки Марсиль.

Глупо было признавать, что вся катавасия на самом деле произошла из-за девицы. Антоний завидовал Пьеру и считал Жана-младшего недостойным дара… Но стоит признать, если бы Марсиль пошла за него, если бы родила чернявых детишек, в которых бы обязательно проснулся дар, он бы не чувствовал себя обделенным жизнью. Он бы не пошел на то, чтобы обречь братьев на поглощавшее их безумие и на смерть от руки собственного отца.

Антоний ощутил жгучее желание попросить прощения у папаши-Шастеля. Никогда не задумывался он о том, как отец справился со всем этим. Как пережил то, что застрелил одного из сыновей.

В сущности, зачем вообще он так жестоко с ними всеми обошелся? Мог бы просто трахнуть эту корчившую из себя невинность сучку и задушить ее где-то в лесу. Пьер и так был несчастен, потому что у него умирали в родах жены. А Жан-младший имел скудный, куцый ум, что уже само по себе горе. За что он их так наказал?

Запоздалое раскаянье вдруг начало смешить Антония. Будто и впрямь собрался помирать.

Плюнув куда-то в сторону, он опять перевернулся на живот, с трудом встал на четвереньки и прополз несколько метров вперед, пока боль от простреленных коленей не просверлила все его тело вплоть до мозга.

Он упал на живот и снова ощутил боль над правым бедром. Что-то мешалось под подкладкой, еще больше усугубляя его мучения.

Перевернувшись, он нащупал потайной карман…

– Эй, Марсиль! – заорал он. – Пьер! Малыш Жан!..

Он взял паузу и крикнул еще громче:

– Папуля!!! Вы еще не скоро со мной свидитесь!

В подкладке он нащупал пробирку с кровью оборотня. Одну из находок в доме Твардовского.

Выдернув пробку и боясь уронить хоть каплю жидкости, опалившей его горло, будто кислота, он подумал: «Еврей ведь жизнь мне спас. Когда найду его, скажу «спасибо».

Огонь растекся по его телу, обжег раны каленым железом. Антоний чувствовал, как невиданная сила и энергия пробуждаются в каждой его мышце, дергая каждую из них в болезненных судорогах. Он весь сжался и обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь. Больше всего это напоминало страшную лихорадку. Голова кружилась, картинка перед глазами вдруг зашлась в пляске. И в то же время Антоний чувствовал какую-то сладостную волну, прокатившуюся по нему будто катком, выжимавшую из мозга все мысли, вспыхивавшую под закрытыми веками мириадами радужных звезд. Это напоминало пик наслаждения с женщиной, но во сто крат ярче и дольше. Казалось, если это продлится еще немного, он просто сойдет с ума...

В какой-то момент все прекратилось.

Антоний сел и ощупал колени. Только две пропаленные дырки на штанах и пороховой запах напоминали о ранах. Сладкое, томное ощущение в теле постепенно спадало. Неудивительно, что оборотни так яростно оберегали свою неприкосновенность. Их кровь могла стать для молохов настоящим опиумом.

– А что же дальше?

Найдя в тот день убежище неподалеку от Отвоцка в какой-то брошенной сторожке, Антоний на следующую ночь бросился в погоню. Кровь оборотня придала ему сил. След нашелся быстро. Вернувшись на место, где Мария выбросила его из машины, Антоний отыскал на дороге след из относительно свежих капелек горючего. Интуиция подсказывала следовать за ним. Но даже так, Антоний не забывал высматривать на насыпи следы колес или девичьих ножек.

Следующей находкой был обгоревший остов машины, который уже успели частично растащить местные. Один из них до сих пор копался где-то там, где когда-то был багажник, чем Антоний не преминул воспользоваться. От крови мужика несло самогоном, даже голова чуток помутилась, но Антония это здорово взбодрило и развеселило. Трупу он проломил голову железкой и спихнул подальше от дороги. Пусть думают, что пьянчужка не поделил с кем-то добычу.

А после... после он понял, что потерял след. В образе волка Антоний обнюхал каждый дюйм влажной дороги, но не нашел и следа беглянки. Прошедший ранее дождь смыл следы. Возможно, стоило пробежать чуть вперед – вдруг след снова появится, но... куда? Может быть, Мария сошла с дороги и побежала через лес? И в какую сторону?

Растерявшись, он потратил остаток ночи на поиск ее следов по окрестностям, добежал до самого Демблина, но учуял лишь слабый след, который быстро потерялся. Антоний сам себя проклял за то, что постарался замаскировать запах Марии перед бегством. Метод Юргена и впрямь сработал. Стоило чертовке хорошенько выкупаться и надеть ношенную человеком одежду, как ее теперь было не учуять даже королевской ищейке.

Днем в убежище, которым ему служил чердак многоквартирного дома, Антоний лихорадочно размышлял о том, что делать дальше. И чем больше размышлял, тем большая паника его охватывала. Он помог сбежать пленнице, которая для Ады была важнее золота. Он мог дать хвост на отсечение, что безжалостная сука отдаст его под трибунал. Быть может, стоило сбежать? Но... Антоний сознавал сколько "но" здесь на самом деле было.

Первым и самым важным "но" было то, что сбежать от Ордена было невозможно. Татуировки на руке – символ Ордена, похожий на нацистскую свастику – были неунечтожимым клеймом. Беглецов и предателей искали специальные карательные отряды. И устраивали показательные казни, настоящую забаву для самых жестоких членов Ордена. Антоний и сам любил на них присутствовать, но никогда не думал, что однажды может оказаться на месте казненного. Это пугало его куда больше гнева Ады. Самым страшным наказанием, которого она могла бы добиться – разжалование в сержанты или рядовые, и то...

И то – а вот тут выступало второе "но" – если она, вообще, станет добиваться наказания. Ведь тогда придется открыть факт того, что она самовольно пошла против приказа сверху, напала на семью Медведей и держала в заложниках Марию.

– Э нет, скорее она сама убьет тебя, Шастель, – хмыкнул Антоний. – Лишь бы не посрамиться перед Свеном.

А вот и третье "но"... А кто, вообще, знает, что Антоний помог Марии сбежать? Только Шип. Флоренц. А Флоренц такой малый, что никогда не проболтается о чужой тайне.

Но тут Антоний засомневался. А так ли это? Что если Шип решит выслужиться? У него нет никакого дара, а потому нет шансов пробиться наверх. Но вот если он сдаст его план насчет побега Марии или план Ады с похищением... Быть может, было бы проще его устранить?

Антоний так и не смог уснуть, перебирая в голове варианты развития дальнейших событий. В итоге победил план вернуться и прикинуться, что знать ничего не знает о побеге. Он уехал незадолго до случившегося с проституткой на машине Ханса. Поразвлекался пару дней, убил девку, разбил машину и вернулся голый и злой. А что там происходило, он и знать не знал.

А если он все-таки почует, что Флоренц задумал сдать его, то... уже тогда будет решать, что делать дальше. Можно было подкупить, убедить встать на свою сторону... В крайнем случае, окончательно утопить Аду и предложить ему ее место. Отчего нет? Главное только, чтобы Шип не вспомнил о том, что тоже когда-то был влюблен в эту блондинистую сучку.

Остов особняка Марьяна и Катаржины Борх напоминал обугленный скелет дракона. Уцелевшие стропила с остатками крыши торчали, как сломанные крылья. Антоний бы посмеялся над проснувшимся в нем поэтом и сказочником – надо же, дракона в обгорелом доме увидел – но было не до того. Вначале он подумал, что ошибся местом. Даже прошелся немного по округе, выискивая нужное здание: два этажа, бледно-голубые стены, белые колонны у входа, кованая ограда и сад из вечнозеленых кустиков и деревьев с круглыми, пожелтевшими кронами. Набродившись вдоволь, он вернулся на пожарище и сел прямо в золу.

Пожар случился такой силы, что даже от деревьев остались одни обугленные пни. Черное пятно сгоревшей травы расползлось далеко за ограду. Пострадал от пожара еще один соседний дом, у которого сгорели и обрушились стена с крышей. Гарью воняло на пол-Варшавы, Антоний почувствовал ее запах еще по возвращении в город, но даже представить себе не мог, что сгорел именно их штаб.

Когда ему надоело сидеть и бессмысленно таращиться на пожарище, Антоний запоздало вспомнил, что в городе оставался еще один штаб Ордена, который предназначался для недавно прибывших солдат, отряхнул от сажи хвост и задницу и направился в те края.

Этот штаб располагался в брошенной еврейской школе при синагоге в другом конце города. Синагогу немцы и им симпатизирующие обрисовали шестиконечными звездами, опаскудили немецкими ругательствами и вынесли все ценности, а вот ключи от школы торжественно передали Аде. Антоний тогда хотел припрятать семиконечный жидовский подсвечник, но потом передумал. Больно громоздким и неудобным он оказался.

В этом штабе было совсем неуютно. Антоний почувствовал это задолго до того, как подошел к нему. От неприятного холодка вставала дыбом шерсть по всему телу. Даже оскверненная, синагога не потеряла всей своей благодатной силы. Из-за этого он побывал во втором штабе всего раз – познакомился со всеми, осмотрелся и сбежал как можно дальше.

Сейчас она выглядела еще хуже, да вдобавок воняла мочой и испражнениями. Ругательств на стенах стало еще больше, а целых стекол – меньше. Антоний обошел синагогу по широкой дуге, отводя взгляд.

На лестнице школы сидел Шип. Скукожившись и зажав ладони между колен, Флоренц смотрел на ступеньки. Он сидел, как истукан, лишь красные глаза вспыхивали и гасли, когда он моргал. Шляпа его делась незнамо куда, как и парик, поэтому Шип сейчас некстати напоминал Антонию больного ежа. Отчего-то это сравнение в тот момент не показалось ему смешным. Когда-то он уже видел Шипа таким...

Когда-то давно, еще во времена муштры.

Да, Антоний ясно вспомнил этот отсутствующий вид. Тогда, в ту ночь, Псоглавый решил основательно взяться за Флоренца Куглера и подобрать ему такое испытание, которое ясно показало бы, что для него важнее – Орден или личные интересы.

Это было основой муштры – поручать кандидатам на членство в Ордене самые кошмарные или унизительные задания, чтобы проверить их готовность подчиняться приказам. Этим занимались Псоглавый с Лилией. Когда кандидат проваливался или отказывался выполнять приказ, Псоглавый соображал ему максимально жестокую и болезненную казнь. Логика была проста: Орден искал идеальных солдат. Все прочие были мусором, который ничего не стоил. Антоний, впрочем, любил, когда кто-то проваливался, потому что казни проводились публично. Еще больше он любил местный тотализатор, где ставили на то, кто и как провалится следующим. На него никогда не ставили, а вот на Флоренца Куглера – постоянно, потому что все приказы он исполнял с таким видом, будто сейчас заплачет. Но после того испытания перестали... В тот раз Псоглавый приволок какую-то хнычущую девчонку лет десяти, приказал Шипу взять ее силой на глазах у половины лагеря, а потом убить любым способом, которым пожелает. Приказ поначалу показался Антонию глупым, ведь для многих солдат подобное стало бы желанной забавой, но потом, по реакции Шипа, он понял, что Псоглавый попал в яблочко.

Уже позже, когда Флоренц с таким же, как сейчас, отсутствующим видом, вот так же скукожившись, сидел у тела убитой девочки, Антоний вдруг решил, что дело было не в самом действе, но и в том, какую именно жертву выбрали Псоглавый с Лилией. Почему именно девочка такого возраста? Почему такая некрасивая, бледная и так до боли похожая на самого Шипа? Тогда Антоний решил, что жертва должна была напомнить Флоренцу кого-то конкретного – сестру или, может, дочь – и хотел невзначай расспросить, когда он отойдет, но так и не решился.

Как и не решался принять человеческий облик, открыть ворота и подойти к Шипу сейчас.

Антония пробрало какое-то нехорошее чувство. Неужели при пожаре кто-то погиб? Может быть, он случился днем? Флоренц поднял голову и встретился с ним отсутствующим взглядом. Его лицо немного прояснилось. Молох встал со ступенек и отворил ворота:

– Проходи, Шастель.

Антоний растерял остатки решимости. Траурный вид Флоренца сбивал его с толку и нервировал, но продолжать топтаться у ворот было совсем уж глупо.

– Что стряслось? Что за физиономия? – проворчал он, прикрываясь ладонями. – Ты что на любимого котенка сел?

Ответом на шутку было все то же каменное выражение лица.

– Ты оказался прав, – сухо ответил Флоренц.

– Прав в чем?

– В том, что Ада навлекла на нас всех беду.

Антоний поморщился. По спине волнами ходил стылый холод, то ли от того, что он был раздет, то ли от близости синагоги.

– Во-первых, мне надо одеться. Во-вторых, раз у тебя какие-то скверные новости, дай сначала закурить.

Флоренц кивнул и указал пальцем на дверь с торца здания школы.

– Пойдем найдем тебе одежду, и я все расскажу. Скоро сюда приедет Хильда... Лучше бы тебе узнать подробности до того, как она начнет тебя допрашивать.

– Хильда... Гауф? – у Антония сердце провалилось в пятки. Это конец. Он мог бы прямо сейчас вырыть себе могилку. Хильда была левой рукой Азур. Если она прется сюда, то дело дрянь.

Хильда Гауф сидела напротив него и перечитывала записи в толстой тетради. Комнатушка для дознаний смердела кисляком и крысами. Окна были забиты досками. На столе горели 3 свечи в чугунном подсвечнике, отбрасывая на лицо девушки резкую тень.

Антоний поерзал на стуле, а потом замер, боясь даже шевельнуться. У него было целых два дня до ее приезда, за которые он успел отмыться, одеться и выслушать несколько версий случившегося.

Самая глупая была та, что особняк взорвался из-за забытого Борхами аппарата для варки сивухи. Ее придумал идиот по имени Ансельм, которому посчастливилось в ту ночь искать жида в Люблине c четырьмя другими венгерскими солдатами.

Самой популярной была идея, что штаб подожгли поляки, желая отомстить якобы расквартированным там немецким солдатам. Откуда пошел такой слух, Антоний не знал, но молохи, жившие в школе, считали его самым вероятным из всех.

Шип же был свято уверен, что это дело рук молохов Совета. Едва они с Адой отъехали от Варшавы, как кто-то из штаба передал по зашифрованной радиочастоте Ордена сигнал SOS. Когда же они поспешили на помощь, Ада приказала Флоренцу остановить машину в квартале от штаба и остаться там ее стеречь. Сложив эти факты с опасениями Антония, он решил, что на штаб напали Медведь и его подчиненные.

Что касается Ады, то ее версию Антоний узнать не смог, потому что она не выходила из своей комнаты до самого приезда Хильды. Один раз он пытался поговорить с Адой через дверь, но та отмалчивалась...

Хильда не обращала на него никакого внимания, казалось, полностью сосредоточившись на своей тетради. Антоний внимательно изучал главную дознавательницу Ордена, пользуясь тем, что она не видит. К Хильде прилипло прозвище Вдовушка из-за того, что она постоянно ходила в черном, не красилась и не носила украшений, кроме тяжелого серебряного медальона. В отличие от Ады, Хильду можно было назвать разве что симпатичной – и то с трудом. В чертах ее несколько детского лица было нечто такое, что казалось Антонию таким же отталкивающим, как и мертвый взгляд Медведицы.

Что он знал о фрау Гауф? У нее был невероятный дар, который повергал всех в смятение. Она не боялась солнечного света и огня, как будто и не была молохом. Даже неуязвимость Ады на этом фоне меркла. Хильда была любимым дитя Азур, ее помощницей и ученицей, ее самым приближенным лицом за вычетом Скарлетт, несмотря на невероятно юный возраст. Она была даже младше Ады. Но если мюнхенскую капитаншу воспринимали всерьез разве что мюнхенские подчиненные, тогда как все прочие считали ее не то помешанной, не то шлюхой Свена, не то и тем, и другим, то Хильду почти все уважали и боялись. Лишь особо злословящие считали, что Хильда была обычным "суккубом", который скоро наскучит Азур, но Антоний понимал, насколько важны подчиненные, которым можно так доверять, тем более, подчиненные, которые могут не бояться солнца.

Будто подслушав его мысли, девушка подняла глаза и широко улыбнулась. От этой улыбки Антония пробрал по коже мороз, и стала дыбом шерсть на хвосте, потому что большие серо-зеленые глаза остались злыми и пронзительными, как у змеи.

– Вы знаете, что привело меня сюда, герр Шастель? – говорила она мягко и даже ласково. Не чета резким, сухим фразам Ады.

– Понятия не имею, фрау Гауф. Но для нас честь принять вас у нас... Мы многого добились, сами можете видеть, но вот только пожар немного подпортил наш триумф, но не сомневайтесь...

Хильда захихикала, прикрывая рот ладонью в кружевной черной перчатке.

– Вы всегда так взволнованы? – она кокетливо наклонила голову набок, и ее светлые, пепельные локоны рассыпались по плечам.

Антоний старался смотреть на облезлую стену у нее за спиной. На стене он запоздало заметил «молчальник» – деревянную пластинку, выкрашенную черной краской. Логично, допросы не должен был слышать никто посторонний.

– Что вы... Только в присутствии такой прекрасной фройлян, как вы...

– Вы вгоняете меня в краску, герр Шастель...

Эта глупая беседа все больше нервировала Антония, но он продолжал подыгрывать. Будто Хильде было интересно кокетничать с ним, как бы ни так! Внезапно она спросила, все также склонив голову и улыбаясь:

– А расскажите про этого вашего еврейского знакомого. Что вы смогли о нем выяснить?

– Ничего, – выпалил Антоний быстрее, чем хотелось бы. Что-то внутри него приказало защищать Твардовского. – Я больше с той ночи его не видел.

– Ах, как жаль! И вы правда-правда ничего не узнали? – глаза из змеиных вдруг стали очень грустными и влажными. – Признаться, он меня так заинтересовал. Борхи очень тщательно скрывали о нем... да, все скрывали. Где-то всплывало, что у него любопытный дар... но на этом и все. Когда фрау Брауэр рассказала о нем, я подумала, что это большая удача...

– Кто?

– Фрау Брауэр, ваш капитан, – улыбнулась Хильда. – Она, правда, предпочитает носить девичью фамилию, но у меня в душе живет маленький злобный бюрократ, который не признает таких самовольных изменений.

Хильда заморгала, словно вспоминая на чем остановилась, и Антоний воспользовался паузой:

– Я и правда не знаю, что там вам наплела фрау Брауэр. Я едва унес ноги от этого субчика, но на этом и все. Мои ребята потом пытались найти его...

Он запнулся, вспомнив, что ни Ханс, ни Юрген не пережили пожар, чьих бы рук он там не был. Антоний старался не думать об этом, но сейчас внутри что-то дрогнуло.

"Это я вызвал Хильду Гауф... Ада должна понести наказание за наших погибших товарищей. Мы не пушечное мясо, чтобы так распоряжаться нашими жизнями... Слушай, Бет, я тебя прикрою перед Хильдой, но эта сука ответит за все", – так сказал ему Шип, когда машина Хильды въехала во двор школы.

– Послушайте, фрау Гауф, – сказал Антоний. – Вы ведь сюда не за этим парнем приехали... Вас вызвал Шип... То есть, герр Куглер.

– О, вы хотите перейти к делу? Конечно, конечно... Прежде всего, я бы хотела выслушать вашу версию, если вы не против? – она поиграла медальоном. Глаза стали жестче, но не превратились снова в змеиные.

Антоний рассказал... рассказал, как снял проститутку в ту ночь, уехал кататься, разбил машину – в общем, все по задуманному ранее плану. Хильда улыбалась, кивала, хлопала светлыми ресничками, будто девица из бара, которой он рассказывал какой-то смешной случай из жизни. Антоний понял, что в отличие от девицы из бара, эта змееглазая дочурка Азур ему не верит. Но почему-то не обрывает. Почему?

– Это все? – уточнила Хильда. – Вы больше ничего не слышали и не знаете?

– Про сивушную машину вы знаете, наверное, – попытался отшутиться Антоний, чувствуя, как от страха язык прилипает к небу. Взгляд Хильды стал сочувствующим. Она вдруг протянула руку и накрыла его ладонь. Сквозь черное кружево перчаток он чувствовал могильный холод.

– Вы боитесь, я понимаю, – понизила голос девушка. – Фрау Брауэр впутала вас в пренеприятнейшую историю, из которой вы боитесь не выбраться... Но вам нечего бояться. Ваш товарищ, герр Куглер, рассказал, что вы пытались всячески препятствовать ее безумию, пытались выправить ситуацию, но немного не успели...

– Я не понимаю, о чем вы, – Антоний вдруг повеселел. У Хильды против него было только слово Шипа. – Вы про еврея, что ли? Дак, я уже вам все сказал. Ну, только умолчал, что я прятался от него в канализации и потом на костылях ходил...

Антоний вдруг с досадой понял, что не себя ведь он выгораживает, твердя одно и то же, как идиот, забыв все предварительные приготовления... Не себя, а Аду. Флоренц стоит по иерархии ниже, он всего лишь солдат. Его версия ничем не лучше истории про сивушный аппарат. Но вот если он, Антоний, выдаст Аду, то это уже будет поводом для дальнейшего следствия.

Стоило ли так стараться? Ведь если он спихнет всю вину на Аду, то выйдет сухим из воды. Как он и планировал. Флоренц верно сказал, что она должна заплатить за смерти Ханса, Юргена, Евы и прочих. Тем более... тем более, что сама Ада его бы не выгораживала. Если бы она знала, что он увез Марию, лишив ее шанса договориться с Андреем и предотвратить бойню, то сдала бы с потрохами.

В груди у Антония что-то противно шевельнулось. Хотя сколько он не уговаривал себя, что ни в чем не виноват, что Ада все равно не упустила бы возможности напасть на Медведя, что бойня была неминуема – ведь в этом и был ее план – все равно какой-то осадок остался. Флоренц тоже не считал его виновным, но что до него...

– Хорошо, герр Шастель, – Хильда сложила лодочкой пальцы и улыбнулась, о чем-то размышляя. Некоторое время она сверлила Антония своим немигающим, змеиным взглядом, из которого скоренько испарились вся теплота и понимание, а затем сказала: