Текст книги "Земля Нод (СИ)"

Автор книги: Анна Тао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Часть 1

Глава 1

Москва, 20 августа 1939 года.

Летом все запахи становились настолько сильными, что начинало почти по-человечески подташнивать. Мария маялась бессонницей почти до полудня того жаркого дня, ворочаясь и сбивая простыни. Терракотовые, будто подгнившие, пионы на старых обоях расплывались, стекали на полки с джазовыми пластинками и капали на паркет.

Спасением стала музыка и старая газета. Пользуясь тем, что ее братья крепко спали – они переносили жару куда лучше, Мария достала одну из пластинок. Танцуя и обмахиваясь импровизированным веером, Мария хрипло подпевала Луи Армстронгу, а после, не выдержав, открыла и крышку рояля.

Пластинка кончилась, а тем временем Марию уже ожидала наполненная ванна. Мария легла на дно, погрузившись с головой, положила на бортик некрасивые костлявые ступни. Сквозь толщу ледяной воды алые ногти на пальцах ног тоже казались терракотовыми.

.

Она даже ненадолго задремала, сон ее был недолог и неглубок и оборвался, едва на Москву спустились прохладные, сизые сумерки. Она почувствовала это так же ясно, как перелетные птицы, никогда не бывавшие в Африке, чувствуют воздушную дорогу, которая приведет их прямо на юг. Птицы в ее недолгом сне тоже летели на юг. К граду с белыми стенами и золотыми крестами.

Чистые пруды встретили ее желанной прохладой. Короткие, еще влажные волосы трепал ветер. Мария затворила ворота – как дверцу клетки – и отправилась на ночную прогулку. Вместе с ней, несмотря на поздний час, гуляла и молодежь. Свежая, терпкая. Запах юности сплетался с запахом плохих сигарет, отцовского одеколона или дешевой косметики. Мария любила охотиться на молодых – их горячая кровь бодрила ее, как запах кофе.

Она прошлась вдоль воды, пританцовывая под венский вальс, растекавшийся по Прудам из ресторанчика через дорогу. Музыку вбирали листья старых лип и вода, искрящаяся от оранжевого света фонарей. Пошарив в сумке, Мария нащупала пачку сигарет.

– Панна Мария.

Голос Винцентия, как всегда исполненный вселенской скорби, заставил ее вздрогнуть и выронить сигареты обратно в недра сумки. Поляк был неуклюж и издавал непростительно много для молоха шума, но сегодня он подобрался к ней абсолютно незаметно. Ее так покорил вальс, каждую ноту которого она знала на память? Или она просто безбожно расслабилась?

Рубашка Винцентия была измята и застегнута не на те пуговицы. Последние месяцы он выглядел так, будто не спал пару недель, а до того – столько же не просыхал. Пальцы постоянно дрожали, он нервно сутулился и прятал под волосами миловидное, как у девицы, лицо, чуть подпорченное шрамом на губе.

Мария оставила попытки найти сигареты. Если Винцентий ляпнет об этом Андрею, очередной ссоры не избежать. Вместо этого она спросила:

– Зачем ты пришел за мной? Что-то случилось?

Поляк вытащил из кармана свои папироски и облокотился на ограду рядом с ней. Затянувшись, он растеряно улыбнулся:

– Ничего не случилось. Все в порядке.

– Я... мне послышался ее голос. И я пошел искать.

– А нашел меня, – подытожила Мария, не давая ему распыляться сильнее. Поляк мялся и хотел ей что-то сказать, явно что-то такое, что ее потом эмоционально выжмет и утомит.

Лила, ответила она. Но я смирилась с тем, что изверги говорили правду.

Именно, ответила она. Винцентию тоже пора бы это понять.

– Я не знаю, что думать. Это ужасно… Я так хочу найти ее, я везде искал. Всю Москву за два месяца вдоль и поперек обошел – нигде ее нет. Она мертва, панна Мария, мертва… и, мне стыдно, но я чувствую облегчение.

Тяжело вздохнув, он пожевал губу. Мария молча положила ему руку на плечо. Сказано и пересказано было многое, но это никак не отменяло действительности, в которой петербургские изверги сказали им правду. Отчего они не поверили сразу и ввязались в эту нелепую войну? Впрочем, война-то была делом решенным, Наташа была лишь "яблоком раздора", но сути это не меняло. Изверги мертвы, "яблочко раздора" – тоже.

– Знаете, – нерешительно добавил поляк. – Есть еще одна квартира.

Он посмотрел на Марию так, будто она должна была знать что-то такое, чего не знал он. Не дождавшись ее реакции, Винцентий с горечью продолжил, вытащив еще одну папиросу и вертя ее тонкими нервными пальцами:

– Я не уверен, что она действительно существует. Наташа как-то раз обмолвилась случайно, потом изо всех сил пыталась показать, что оговорилась и не имела в виду ничего особенного, – от волнения он переломил папиросу пополам и бросил на траву. – Вы знаете, что это за квартира? Если знаете, скажите мне! Если Наташа решила уйти от нас… от меня, я имею право знать! – и он вцепился в плечи Марии, приблизив к ней лицо. Зеленовато-карие глаза в темноте казались совсем черными.

– Если бы я знала об этом, я бы тебе сказала.

– Простите… Мне не следовало так себя вести.

Отпустив ее, он отвернулся. Повисла пауза. За пару лет Наташа окончательно потеряла связь с реальностью и говорила, порой, самые странные вещи. Верить в ее слова было последней глупостью, но Мария понимала, что Винцентий хватается за соломинку.

– Вы не верите в то, что она может быть жива? – спросил поляк, словно забыв, что при встрече сказал обратное. – Она пропала всего два месяца назад!

– Она была невменяема последние четыре года. А о последних месяцах я даже не хочу упоминать. Она сбегала уже четыре раза, дважды мы едва успели найти ее до восхода солнца… – вздохнув, она сдалась. – Пойдем домой. Спросишь у Андрея про эту квартиру – если она ее и могла купить, то только на его деньги.

– У вас они тоже есть, – прошептал Винцентий. Будто клубок змей зашипел.

Мария выдержала его взгляд и холодно сказала:

– Подумай дважды, рыцарь, прежде чем подозревать меня во лжи.

– Простите...

Они молчали. Вальс давно закончился, играл фокстрот. Мария хотела поскорее уйти от Винцентия, тяготясь его дурным настроением и дерганым поведением, но в то же время не могла его бросить одного. Будто она не знала, каково терять тех, кто дорог. Поляк нагнулся к воде, всматриваясь в свое отражения. За длинными темными волосами Мария не видела его лица.

– Винцентий, это уже давно была не Наташа. Она умерла четыре года назад. То... что от нас сбегало – это была не она.

– Пойдемте домой.

Безутешный влюбленный, думала Мария. Редкая птица. Хотела бы она так пылко любить? Казалось, он сейчас выхватит из ножен острый меч и помчится, как пятьсот лет назад, спасать исчезнувшую жену из лап тевтонцев. Только безумие – не тот враг, которого можно сразить мечом. А из Винцентия плохой спаситель погибающих дев.

Безутешный влюбленный же, казалось, пребывал где-то глубоко внутри себя, куда не мог пробраться никакой проблеск надежды. Лицо – фарфоровая маска, глаза – черные провалы, рот искривлен в вечной гримасе плача, а брови заломлены треугольником.

У ворот их дома таращилась фарами блестящая черная «эмка». За исключением белого шахматного рисунка – точь-в-точь такая, как у них в гараже. Весь переулок пропах топливом и маслом, а еще отчего-то – тонким запахом женского парфюма. Принюхавшись, Мария узнала «пятую» Шанель и спрятавшийся под ее шлейфом гнилой душок молоха.

Неожиданная визитерша сидела на диване гостиной напротив Андрея, покачивая носком туфельки. Гостье оказалось хорошо за тридцать. Ее элегантность спорила с неправильностью черт смуглого лица, которое было сложно назвать красивым. Мария скользнула жадным взглядом по нарочито простому черному костюму, нитям жемчуга на шее, тщательно уложенным черным локонам – будто Коко Шанель сошла со снимка в журнале, который она хранила в своем столе. Рядом с этой женщиной Мария, неразлучная со своей флэпперской стрижкой, угловатой фигурой и стареньким платьем почувствовала себя девочкой-дурнушкой, которая пыталась играть в леди.

Андрей поднялся навстречу Марии, обнял за плечи и, церемонно поцеловав ручку, объявил:

– Моя старшая сестра – Мария Николаевна. Как и я, лорд Москвы и всего Советского Союза.

А после уже улыбнулся и добавил:

– В политике, быть может, я и главнее, но дома всем заправляет она.

От его белой рубашки, как обычно, разило терпким запахом "Шипра", а от поцелуя – мертвечиной. В его слишком острых зубах застревало больше плоти, чем он мог потом вычистить.

Мария была высокой, как и полагалось молоху, но жилистый, длинноногий Андрей все равно возвышался над ней на голову, хоть и вступил в новую жизнь всего в шестнадцать лет.

Прошло шесть веков, но их так и разделяли четыре года. Пусть их выносила одна женщина, они мало напоминали брата и сестру. Не от того, что у них был разный цвет волос или глаз, отнюдь. Жадность и всесокрушающая настойчивость Андрея – вот что разделяло их стеной, несмотря на столь близкое родство.

– Очень приятно, – у женщины оказался мягкий грудной голос. Вместо рукопожатия она неожиданно притянула к себе Марию, расцеловала в обе щеки и улыбнулась, удивительно похорошев, благодаря этой улыбке. – Меня зовут Изабелла Белуччи. Я член Совета Девяти и новый куратор вашего региона.

Она говорила по-английски хорошо, но с заметным, даже несколько наигранным акцентом. Изабелла внимательно и немного лукаво посмотрела на Винцентия, и тот нехотя поцеловал ее руку. Мария кивком разрешила ему уйти.

– Теперь, когда моя сестра пришла, мы можем поговорить о том, зачем вы приехали, – резюмировал Андрей, едва Винцентий удалился. – Прошу, садитесь.

Опустившись обратно в кресло, Изабелла поправила выбившийся локон и взяла в руки сумочку. Мария присела на диван рядом с Андреем, который, вальяжно развалившись, закинул ногу на ногу и следил за итальянкой. Его губы расползлись в легкой ухмылке, и между ними белели острые, как лезвия пилы, зубы.

Изабелла протянула Андрею длинный конверт с помпезным вензелем Совета: венценосным фениксом с арабской цифрой 9 в когтях. У Марии он всегда вызывал нервный смех. Не торопясь распечатывать письмо, брат спросил:

– И давно вы попали в Совет Девяти? Нас даже не уведомили о смене куратора. Что если вы нас не устраиваете, синьора Изабелла, и мы хотим прежнего?

– Это решение Совета, – невозмутимо ответила женщина. На ее тонких красных губах играла улыбка. – По правде, и я предпочла бы совсем другой регион.

– Так как давно?

– Прошлые выборы были год назад, в августе. Я хотела приехать к вам раньше, на самом деле.

– Ах, эта их демо… демо… – Андрей старательно наморщил лоб.

– Демократия, – подсказала итальянка, хихикнув. – Однако, в вашей стране тоже не знают, что это такое.

– Диктатура, на мой вкус, куда интереснее.

Мария тоже не сдержала смешок.

Наконец, Андрей разорвал конверт и достал письмо. Водянисто-голубые глаза скользили по строкам, губы беззвучно шевелились, темные брови сошлись на переносице. Мария некоторое время за ним наблюдала, затем перевела взгляд на Изабеллу. Итальянка рассматривала их гостиную, теребя жемчужную сережку. Дольше всего ее интересовали огромный черный рояль и портрет Сталина, который Андрей зачем-то повесил над камином.

Запущенный вид гостиной не волновал никого из живущих в доме, но можно ли было приводить сюда такую гостью? Сразу после переезда они усердно занимались ремонтом, покупали мебель, ковры, картины, скульптуры, дорогие портьеры, стараясь украсить первое по-настоящему свое жилье. Но, вдоволь наигравшись за первые десять лет, Андрей потерял всякий интерес к убранству их особняка, рассчитывая, что в дальнейшем этим будет заниматься Мария. А она так и не смогла взрастить в себе того упоения, свойственного женщинам, ухаживающим за своим «гнездом». Только сейчас она обратила внимание на ржавые потеки на потолке, лампочку без абажура – куда он только делся? – выпачканный в саже камин, пыль на полках, потертые диваны, царапины на журнальном столике, на который поставила сумочку Изабелла.

– Это все очень серьезно, поэтому я приехала, чтобы передать письмо лично вам, – сказала Изабелла, когда Андрей дочитал. – И поэтому я не тороплю вас с ответом, хотя затягивать тоже нельзя. Я останусь ровно настолько, насколько понадобится, чтобы вы приняли решение.

– Вам есть, где остановиться? – вопрос был задан Андреем скорее просто из вежливости.

– У нас два номера в «Метрополе». Пришлось оставить моего родственника в гостинице – мало кто из лордов считает нормальным, когда на деловые встречи приводят людей.

– С вами приехал человек? – слово "изумление" вряд ли могло в полной мере описать чувства Марии.

– Мое будущее дитя, – пояснила Изабелла, вставая с кресла. Она взяла сумочку и сняла с плеч тонкий батистовый шарф. – Пожалуй, мне пора идти. Мое дело сделано – сейчас я вам только буду мешать.

У зеркала в прихожей она повязала волосы шарфом и подкрасила губы. Мария отправилась провести ее до ворот, оставив в одиночестве погруженного в свои мысли брата. Прощалась итальянка так же сердечно, как и здоровалась. Повторив, что будет ждать их ответ, Изабелла села в такси и уехала. В ночном воздухе еще долго висел сладковатый запах ее парфюма.

– Женщина в Совете Девяти, – Андрей сидел на прежнем месте и обмахивался письмом, как веером. – С каких пор они выбирают женщин?

Мария молча пожала плечами. В гостиную мышью проскользнул Винцентий.

– А что скажет наш благородный шляхтич? С каких пор в Совет Девяти берут женщин? Ну? Отвечай мне.

– Не знаю я, – поляк втянул голову в плечи. – Откуда мне знать?

– А кто знает? Я не знаю, Мария не знает. Должен же знать хоть кто-то что-то в этом доме?!

– Андрей, оставь его! – сердито перебила его Мария. Он замолчал, театрально подняв обе руки, будто бы сожалея. Но глаза Андрея при этом смеялись. – Какая разница, как она попала в Совет Девяти? Что в этом письме?

– От Совета нам пришли интересные новости. Сама прочти.

Протянув ей письмо, Андрей склонил голову набок и устремил немигающий взгляд на Марию. Наверное, она единственная, кого этот хищный взгляд никогда не пугал. Разгладив порядком смятый лист бумаги, она принялась читать, то и дело по привычке кусая ноготь. В повисшей тишине было слышно, как Винцентий достает из серванта пепельницу и долго щелкает старой зажигалкой, которая никогда не давала огонь с первого раза.

– Я даже не удивлена, – сказала Мария, задумчиво дергая старый серебряный кулон в виде рыбки. Краем глаза она увидела, как поляк, вытянув шею, пытается издалека заглянуть в письмо. – Германия, Пруссия и Австро-Венгрия – три кита Ордена. Рано или поздно Безликий влез бы к наци, как ты к «красным». Но вот… правда ли это?

– Для провокации это уже слишком!

Андрей резко поднялся со своего места и прошелся взад-вперед по гостиной, ероша волосы. По обыкновению чуткого к чужим настроениям Винцентия как ветром сдуло. Мария наблюдала за тем, как Андрей рывком поднял крышку рояля, упал на стул и принялся неистово стучать по клавишам. Как всегда, от дурного настроения брата страдал рояль, жалобно вывший и скрипевший на все лады. Узнать, чье в этот раз произведение он настолько изуродовал, Мария не смогла. Она подавила желание достать сигареты и принялась снова грызть ноготь. Грядет новая война? Уж не потому ли, что с уничтожением извергов у Безликого стало меньше противников? Или в лице Третьего Рейха он нашел себе союзников, невиданных ранее? Почему бы и нет? Мария снова и снова проводила параллели между союзом Андрея с коммунистами и картиной, обрисованной в письме Совета. Да, подобные союзы молохов и людей были под строжайшим запретом со времен Столетней войны, но кто указ целой организации? Даже странно, что они не сделали этого раньше.

Наконец, выместив злость на несчастном инструменте, Андрей захлопнул крышку, едва не вырвав ее из пазов. Мария подняла на него взгляд.

– И же что нам делать? – криво ухмыльнулся он.

– Тебе решать, брат, – бросила Мария. – Ты главный.

Она оставила эти вопросы без ответа.

Андрей помалкивал, сцепив пальцы и упершись в них подбородком. Мария подошла к нему и ласково взъерошила густые медные вихры.

– Слишком много сил вложено, – процедил Андрей. – Уезжать сейчас? Но как это, вообще, могло произойти? Мы же в союзе с Германией, Риббентроп уже в Москве. Потрясающее вероломство! А что думает эта дура Изабелла?

Мария пожала плечами. Андрей внимательно посмотрел на нее и, вздохнув, обнял за бедра.

– Уезжай ты, – глухо сказал он, больно сдавливая пальцами кожу. – Должна уехать хотя бы ты. Я не смогу разобраться со всем, если буду каждую секунду думать о твоей безопасности.

– Это уже слишком! Эта не та ситуация...

– Ты все еще злишься на меня из-за Ленинграда?! Очнись же, Мария! Так было лучше для тебя! Мало ли, что взбрело бы в голову этому мальчишке через пару лет после всего… что он видел.

Мария сбросила его руку и отошла. В груди поднялась глухая волна злобы.

– Не помню, чтобы я позволяла тебе распоряжаться такими вещами.

– Да, я злюсь, – сказала она, грызя ноготь. Рот наполнился вкусом горечи. – Ты перегибаешь палку. Вдобавок...

Мария запнулась. Это было не то, что стоило говорить Андрею в лицо... что она боится, как бы он в одиночку не наворотил дел.

– Дело в Киеве, – она быстро нашла отговорку, в которую мог поверить Андрей. – Ты хочешь, чтобы наш город опять делили, как кусок говядины? Ты думаешь, Дмитрий и его шайка будут его защищать?

– Киев – больше не твой город! И не мой! У тебя другая земля, а у него – другие лорды, – Андрей вскочил на ноги и, подойдя со спины, вцепился ей в плечи.

– Потому что ты отдал его этой троице ни за что ни про что?

– Потому что это было их условием!

– Жаль только, что пользы от них не было. Они не заработали права владеть моим городом, – прошипела Мария, отталкивая его. – И твоим тоже! Мы там выросли. В этой земле покоятся наши предки, наши мать и отец. Или для тебя это больше не имеет значения?

– Хватит! Надоело мне спорить про Киев! Ты все время переводишь разговор на него.

– Да, действительно, хватит. Поговорим обо всем завтра, когда ты успокоишься, – оборвала она его, глядя на перекошенное от злости лицо. Удивительно, что она до сих пор не могла с этим смириться. С тем, что он отдал ее город Дмитрию только для того, чтобы не отпускать ее от себя. Вплоть до того, что на пару минут забыла о том, что это была просто попытка увести разговор в безопасное русло. Сама себе же оттоптала больную мозоль.

Дав ему понять, что не желает больше продолжать разговор, она вышла из гостиной и заперлась в своей комнате. Мягкое кресло заскрипело, принимая в себя углы, из которых состояло ее тело. Мария положила руки на подлокотники, откинулась на спинку и уставилась на гниющие пионы на стенах. Николай тенью стоял у нее за спиной.

В свои следующие визиты Изабелла Белуччи приходила со спутником. Высоким, крупным, но несколько рыхлым мужчиной лет сорока. Он был одет с иголочки, в начищенных до блеска ботинках. В густой черной шевелюре поблескивали первые серебряные нити. Мужчина здорово нервничал и потел, когда Изабелла его представляла:

– Сонни Белуччи, мой… прапра… ох, каждый раз забываю насколько праправнук.

– Сальваторе, – он несколько растерялся. – Я же просил вас, мадре.

– Но ведь тебе нравилось, когда мадре называла тебя Сонни, – Изабелла игриво потрепала его за гладко выбритую щеку.

– Мне тогда было десять лет.

Но Сальваторе, несмотря на ироничное знакомство, чувствовал себя достаточно уверенно для человека в окружении одних только молохов. С блеском он поддерживал тему любой беседы, был учтив, галантен, умел тонкой шуткой разрядить напряженную обстановку в их доме. Даже совсем впавшего в меланхолию Винцентия Сонни сумел развлечь, несколько раз виртуозно обыграв его в триктрак.

– Вы хорошо его воспитали, – отозвался Андрей в один из вечеров, оставшись под впечатлением от долгой дискуссии о политике Муссолини. Он любил беседы о диктаторах и войнах. – Он сможет стать настоящим украшением любой семьи.

Отпив несколько глотков крови, смешанной с дорогим коньяком, Изабелла кокетливо опустила глаза и скромно сказала:

– Я так воспитываю всех членов своего дома. Конечно, можно отыскать на стороне таланты, но проще вырастить и отобрать их самостоятельно.

– А как же вышло так, что вы выступаете против союзника своей страны? – вдруг спросил Андрей, цепко всматриваясь в лицо женщины. – Как относятся к этому ваши смертные дети?

На какую-то долю секунды Изабелла закусила губу и опустила густые черные ресницы, а затем поспешно ответила:

– У нас есть на этот счет определенные разногласия, но я также нейтральна к политике живых, как и вы, – она чуть помолчала и добавила, очаровательно улыбнувшись. – Да что мы все о делах, да о делах всегда говорим? Я видела афиши – через два дня в Большом театре будет балет. Я уже лет пятнадцать грежу российским балетом. Прошу вас, не откажите составить нам с Сонни компанию...

Насчет билетов, конечно, пришлось подсуетиться Андрею, поскольку никакая богатая иностранка, даже член Совета Девяти, не смогла бы купить их в кассе накануне выступления.

«Лебединое озеро» Мария знала, должно быть, наизусть. Непонятно, куда было интереснее смотреть: на сцену, где кружилась легкая, словно перышко, Одетта, или же в ложу. Изабелла, до глубины души потрясенная балетом, охала, вздыхала, потрясенно вскрикивала, прижимая к груди маленький золотой бинокль. Порой, она принималась ворковать на своем нежном, мелодичном языке, комментируя происходящее Сонни, который, в отличие от нее, смотрел балет со спокойным и даже несколько скучающим видом.

Ее брат тоже не слишком следил за балетом. Андрей сверлил тяжелым взглядом затылок Изабеллы. Мария успела подметить за это время, что брат, не говоря ей ни слова, сам решил следить за итальянской донной, ожидая, что она сболтнет что-нибудь не то. Что-нибудь, что Совет намеревался скрыть от них. За долгие века она научилась отличать это параноидальное настроение Андрея, когда он подозревал врага в каждом столбе.

Из-за этой слабости у нас совсем нет нормальных союзников и товарищей, ответила она.

Мария уже думала о том, что будет, если все пойдет по плану Безликого. Если они не сбегут, а останутся защищать Украину, то окажутся в самом сердце войны. Втроем. Может быть, можно было бы понадеяться на Щуку или Борховых, но Андрей умудрился растерять все доверие первого и фактически решил предать вторых, когда не предупредил их о совместных планах Гитлера и Сталина на Польшу. И до сих пор не собирался предупреждать. Очень глупо, как и Великий Пожар, но Мария в это не лезла. Это была его игра, он был главным.

Этот, да не тот... Не того покоя она себе желала. Не бездействия и апатии, не безопасной клетки, а спокойствия души.

Лишь иногда она могла вернуться к этому состоянию, когда вспоминала родной дом, улыбку отца, прятавшуюся в густой рыжеватой бороде... белые стены и золотые кресты, над которыми смыкалось куполом синее, полуденное небо. Такое же синее, как ее глаза и глаза матери, которая умерла во время родов Андрея, и которую так старался заменить ей отец. Он видел в ней сразу и покойную жену, и наследника, учил ее езде верхом, охоте, стрельбе из лука, которая ей совсем не давалась, и бою на мечах, что давалось ей куда лучше... Андрей был брошен на попечение нянек и престарелой бабки и разочаровывал все больше. Не только убил горячо любимую жену, но и вырос плаксивым и пугливым. Отец запоздало кидался на нянек с упреками (а порой и с кулаками), что чрезмерно избаловали и изнежили его, будто дочку, собирался взяться самолично за воспитание, но не успел...

Даже вспоминая об этих ссорах, от которых она сбегала подальше из дома, Мария чувствовала себя куда лучше, чем здесь, в богатой ложе Большого театра спустя шестьсот лет. Она смотрела на свои руки с обгрызенными заусенцами, темневшими вокруг ярко-красных ногтей, и думала о том, как хотела бы снова вернуться туда... Она даже готова была бы выслушивать эти ссоры и успокаивать ревущего Андрея каждый день.

Но изнеженный и пугливый мальчик превратился в агрессивного и параноидального мужчину. А любимица отца оказалась предательницей.

Мария отшвырнула Николая на задворки сознания и сжала зубы.

Первый акт подходил к концу. Взмокший от духоты, стоявшей в ложе, Сонни теребил воротник рубашки и галстук и с надеждой смотрел на сцену. Похоже, он не мог дождаться антракта. Марии даже стало жаль его. К тому же, адская смесь запахов «Шипра», духов Изабеллы и гнилого тяжелого духа, от жары только еще больше усиливавшегося – все это могло стать испытанием даже самому крепкому желудку, если только, конечно, она не переоценила обоняние человека.

Едва прозвенел звонок, Сонни стал пробираться к выходу. Извинившись, он объяснил, что проголодался и хочет посетить буфет. Изабелла наградила мужчину укоризненным взглядом и, хихикая, погрозила ему пальцем. Радуясь возможности выбраться из жаркой ложи и пройтись, Мария предложила показать Сонни, где буфет и составить ему компанию.

Взяв Сонни под руку, Мария невольно сглотнула слюну. Близость бьющегося в груди сердца, тепло кожи, запах… Заметив ее взгляд, мужчина только улыбнулся и лукаво спросил:

– Похоже, вы тоже проголодались?

Его голос отогнал наваждение.

– Вы забываетесь, – Мария облизнула губы.

– Это не так-то сложно в вашем присутствии.

Большие толпы людей уже давно перестали быть для Марии испытанием. Колоссальная сила воли, выработанная за долгие века, удерживала на коротком поводке чудовищные инстинкты и жажду крови. На коротком, но поводке. Какой-то частью сознания Мария не отказывала себе в удовольствии вдыхать запахи чужой крови, уникальные, как отпечатки пальцев. Проходя мимо, невзначай прикасаться к незнакомцам, стоящим в очереди в буфет, чтобы обжечься о чужую горячую кожу. Думать о том, как она могла бы убить кого-нибудь из них, уведя в один из темных коридоров… разорвать горло, упиваясь чужой жизнью…

Мария случайно увидела свое отражение в оконном стекле и с отвращением мгновенно стряхнула с себя все эти мысли. На искаженном до неузнаваемости лице горели хищным огнем безумные голодные глаза.

Похожей на человека ее делало только самообладание.

Она заняла столик в отдалении от всех. В небольшой темной нише между колоннами. Пока Сонни отходил за едой, категорически отказавшись, чтобы Мария ему помогла, она боролась с нахлынувшим стыдом и брезгливостью по отношению к себе. Вряд ли Сонни заметил то, что с ней происходило, и это к лучшему – незачем, чтобы кто-то чужой знал об этой части ее натуры. Сцепив пальцы, Мария положила на них подбородок и невольно уставилась на итальянца. Жестикулируя, он пытался объяснить буфетчице, что хочет купить. Интересно, каково это – загодя знать, что превратишься в ночное чудовище и терпеливо этого ждать? Возможно, даже и не терпеливо. У нее не было времени выбирать что-то, взвешивать какие-то варианты. Их было всего два – стать молохом или умереть. Так же дело обстояло и с Андреем. И с Наташей.

На подносе Сонни стоял кофе и бутербродики с икрой. Мужчина поставил перед Марией крохотную чашку и сел напротив.

Мария вдохнула горький бодрящий аромат и отпила маленький глоток, только чтобы почувствовать вкус. На белой чашке остался отпечаток красной помады.

– Мадре тоже иногда пьет кофе, – заметил Сонни, откусывая кусочек бутерброда. Из всех людей, с которыми Марии приходилось общаться, никто больше не ел бутерброды с таким небрежным изяществом. – Только жалуется, что не может пить его чаще, а разбавлять кровью не хочет.

– Я редко пью что-либо, кроме крови, просто атмосфера располагает.

Задумавшись, Сонни спросил:

– Наверное, трудно столько лет не чувствовать никакого другого вкуса? Не есть и не пить ничего, кроме крови? Она должна была чертовски надоесть!

– Трудно, разве что, в первое столетие, – Мария снисходительно усмехнулась. – Когда спишь, снится любимая еда, ароматы цветов, пение птиц, солнце… Просыпаешься, а ничего этого нет. Все вокруг темное, безмолвное и холодное. Во рту всегда стоит вкус крови. А нос улавливает только ее запах. Но потом привыкаешь. Ночь перестает быть темной и скучной – ведь глаза становятся все острее. Кровь перестает перебивать все прочие запахи, хотя, поверьте, когда вы будете чувствовать ее, вы забудете обо всем прочем, что вас окружает… И вкус крови. Вы поймете, что и она бывает на вкус очень разной.

Она сделала еще один глоток. И пробормотала, снова уперев подбородок в сцепленные пальцы:

– Но вам будет легче. Вы заранее к этому готовитесь. Вас будет окружать многочисленная и любящая семья, – задумавшись, она смотрела уже куда-то сквозь Сонни. – Ваши друзья будут рады, что именно вас Изабелла избрала своим учеником, ваши соперники будут втайне завидовать… Вам будет легко пережить самое сложное время потому, что вы не будете одиноки.

Сонни молчал, неловко поправляя запонки. Внезапно подобравшись, он выпалил:

– Значит, вам было тяжело привыкнуть… к новой жизни?

Усмехнувшись, Мария неопределенно повела плечами и закуталась в легкую, полупрозрачную шаль. Сонни, должно быть, поняв, что сказал лишнее, попытался разрядить обстановку:

– Думаю, мне будет тяжелее всего отказаться от еды, – сказал он, улыбаясь. Мария хихикнула. – Как представлю себе, что больше не смогу съесть тарелку канелонни с сыром и соусом бешамель, да запить бокалом кьянти – мир мне становится не мил.

Мария, не выдержав, хрипло расхохоталась. Меланхолично съев еще один бутерброд, Сонни продолжил:

– А еще я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что молодые девушки и юноши оказываются на деле древними существами, повидавшими крушения и зарождения не одной эпохи, повидавшими столько стран, что мне даже сложно охватить это своим умом, пережившими столько жизней, но не изменившимися. Вокруг вас меняется мир, но вы остаетесь прежними. Не представляю, как можно с этим жить.

– Можно привыкнуть ко всему, – медленно сказала Мария. – И со всем можно научиться жить.

Ее последние слова потонули в трескучем звоне, заглушившем все прочие звуки в буфете. Антракт закончился. Неторопливо допив кофе, они ушли последними.

Кабинет Андрея, залитый мутным светом уличного фонаря, выглядел неживым, будто старая желтая фотокарточка. Привычный тяжелый стол, диван с креслом, вытертый ковер, секретер и тяжелые шторы казались подернутыми неприятной призрачной пленкой. Не выдержав, Мария включила торшер. Она не любила ночное зрение и то, какими неправильными оно делало привычные вещи. Лучше было не видеть в темноте вовсе, чем видеть мир мертвым и серым. Казалось, это станет просто вопросом времени и привычки, но привычкой стало использовать огонь или электричество, как это делают люди.

Андрей не поменял позы ни когда она вошла, ни когда включила свет. Он так и сидел, вцепившись в столешницу, будто боялся упасть, и смотрел куда-то перед собой. Последняя встреча с Изабеллой Белуччи закончилась полчаса назад, но Андрей так и сидел в выходном костюме-тройке. Только галстук снял и расстегнул ворот рубашки. Из-под него выглядывал тонкий белый рубец на ключице, увидев который Мария вздрогнула. У нее холодело все внутри, когда она видела шрамы младшего брата. Пусть его били нечасто. Но каждый раз за ее неповиновение.