Текст книги "Земля Нод (СИ)"

Автор книги: Анна Тао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Думаю, пора позвать фрау Брауэр.

Антоний пытался представить себе, как могла бы выглядеть Ада сейчас. Воображение подсовывало ему полный страдания образ: бледная, растрепанная Ада, полный надежды, молящий бирюзовый взгляд, искусанные губки... Когда открывалась дверь в комнату Хильды, он почти видел, как по прошествии всего разговора Ада бросается ему на шею и благодарит за то, что он защитил ее…

Реальность оказалась слишком… реальной. Ада выглядела так, будто собралась куда-то на выход. Вместо серой формы на ней были брюки и нежно-розовая блузка. Волосы завиты и подколоты шпильками, в ушах сережки, на запястье тонкий браслет. Процокав каблучками, фрау Брауэр-Миллер села справа от Антония с прямой, как палка, спиной.

Антоний не мог не заметить многозначительной, даже мечтательной улыбки, с которой Хильда смотрела в непроницаемое лицо Ады.

– Итак… – она постучала по столу ногтем и раскрыла свою тетрадь. – Простите мне моего маленького злобного бюрократа, но я должна вести протокол в соответствии со всеми правилами.

Хильда зачем-то спросила их имена и года рождения:

– Антуан Шастель, 1734 год, – Антоний решил выручить Аду, которая долго молчала.

– Ада Миллер, – наконец подала голос она. Хильду в этот момент заметно передернуло. – 1847 год. Это все, что вас интересует или протокол предполагает еще какие-то не относящиеся к делу вопросы?

– Вы куда-то торопитесь? – Антоний отметил, что улыбка фрау Гауф несколько увяла. Его, впрочем, это тоже насторожило. Уж не задумала ли Ада и впрямь все на него свалить?

– Я не люблю, когда мое время тратят на вопросы, ответы на которые и так известны, офицер. Мы обе знаем, зачем вы здесь, и я готова раскрыть всю имеющуюся у меня информацию о случившемся.

Антоний в этот момент примерз к стулу, однако, когда Ада начала свой довольно долгий монолог, быстро взял себя в руки. Потому что Ада каялась в содеянном. И при этом полностью умолчала о его роли во всем. Все выглядело так, будто она сама это затеяла, сама все воплотила в жизнь и сама провалила…Антоний не считал, что на самом деле все было иначе, но не ожидал от Ады подобной самоотверженности.

Поначалу он ошарашенно слушал. Затем пытался подмигивать и подавать какие-то знаки. Затем наступил на ногу. Естественно, все эти его ужимки не укрылись от внимательного взгляда Хильды, однако она куда больше была занята Адой. Наконец она сказала, широко улыбнувшись:

– Вы же понимаете, что это значит, – глаза Хильды стали невероятно колючими и злыми. – Я сделаю все, чтобы вы не выбрались благополучно из этой истории… Надо сказать, я, вообще, не понимаю, как настолько неопытного офицера допустили к настолько важному делу.

– Прошу только не примешивать личное к этому вопросу, – прохладно сказала Ада. – У вас все?

Губы Хильды неожиданно дрогнули и сжались в тонкую полоску.

– Еще один вопрос. Не для протокола… Почему вы так легко во всем сознались? Все эти факты не были мне известны.

– Я не понимаю, о чем вы, – ответила Ада. Все это время она смотрела прямо в глаза Хильде, и Антоний ей не завидовал. – И не вполне понимаю, к чему этот, простите за грубость, цирк. Я выполняла приказ. Если вы этого не знали, это уже ваш промах, а не мой.

Хильда неожиданно сломала перо. Ее лицо побелело.

– У вас все?

Дознавательница Ордена овладела собой и улыбнулась. Поднявшись, она протянула руку Аде и сказала:

– Да. Благодарю вас за уделенное мне время, фрау Брауэр. Я постараюсь донести все до Азур в лучшем виде, но вы должны понимать, что до конца разбирательства вы пробудете под стражей.

Аду на мгновение перекосило так, что Антоний вздрогнул. Он никогда прежде не видел у нее таких эмоций. Поднявшись со стула, она сдержано поклонилась и вышла, громко хлопнув дверью. Антоний остался сидеть, отупело глядя перед собой и пытаясь все переварить.

– Вы хотите что-то добавить? – промурлыкала Хильда.

– Нет, ничего, – Антоний натянуто улыбнулся.

Почему-то слова Хильды не шли у него из головы.

Антоний сел на лавку у забитой досками еврейской аптеки и закурил. Папиросы он купил у потрепанной грязной старухи, которая ходила по соседней улице: продавала какие-то жуткого вида сухари, сушеные яблоки, спички и папиросы. От старухи несло мочой, от папирос, как оказалось позже – тоже. Антоний с тоской подумал о «Кэмеле», который ему теперь, вероятно, нескоро доведется попробовать снова.

Почему его это так коробит? Да, Ада была до смешного молода – как и Юргену, ей не исполнилось и ста лет – но у нее был уникальный дар, который выделял ее среди прочих. Она в определенной (хоть и не в той, что она желала) степени пользовалась расположением Свена и Азур. В конце концов, она была достаточно неплохим капитаном, что бы ни говорили злые языки. Мюнхен был сложным регионом, его выбирали для себя жестокие и буйные особи, вроде Антония, которых не устраивала спокойная жизнь. Но Ада справлялась с тем, чтобы держать его под контролем… Разве она не заслужила того, чтобыей доверили эту миссию?

– Что-то здесь не то… – процедил Антоний. – Нет, правда…

Он взял прутик и стал чертить закорючки в грязи между босых ступней.

Он ведь сам был поражен тем, насколько слетела с катушек Ада, когда почуяла шанс выслужиться перед Свеном, хотя и знал, что она в таких случаях просто перестает владеть собой. Как голодный волк, учуявший ягненка на расстоянии броска.

Неужели Азур этого не знала? Неужели Свен – не знал? Ее назначили на миссию, которая требовала большой выдержки и опыта, талантов стратега, в конце концов.

С другой стороны, Антоний помнил, что Аду назначили в первую очередь для того, чтобы с маленькой группой молохов организовать нападение на Глейвицкую радиовышку, потому что люди потерпели фиаско. Уже только после этого поступил неожиданный приказ направиться в Варшаву и ждать, пока туда стянут солдат.

Просто ждать, когда выпадет шанс показать себя перед Свеном. Делать то, чего Ада не умела. Это было очевидно для него, но неужели Свен был тупее и недальновиднее? Неужели Азур не знала, когда соглашалась на это? Если закрыть глаза на то, что Ада была самым многообещающим капитаном Германии, закрыть глаза на ее талант, она была самым неподходящим офицером для миссии, которой руководил непосредственно Свен просто потому, что она не смогла бы ждать.

Или же… Или же, как думал Антоний уже вторую ночь, именно эту цель и преследовал кто-то… Назначить офицера, который заведомо провалится. Но кто отдал такой приказ и зачем? Он даже не мог ни с кем посоветоваться, потому что единственный его союзник ненавидел Аду, разве что…

Разве что, он мог посоветоваться с самой Адой. Намекнуть ей на то, что она может быть в опасности, потому что она, кажется, этого не понимала.

Антоний вошел без стука. Ада лежала на своей кровати в той же одежде, что на дознании и смотрела в потолок. Рядом лежали несколько газет, пустая пачка из-под сигарет, расческа, на полу валялись туфельки. Эта комната чем-то напоминала маленькую, уютную спальню в их квартире в Мюнхене, настолько, что у Антония что-то приятно зашевелилось в груди. Он перевел взгляд на окно, забитое досками, и вспомнил, как в последний раз любил Аду на окне у них дома. Как же давно это было…

– Адхен, – позвал он ее.

Каким-то кукольным, неживым движением Ада развернулась к нему. Она уже не выглядела такой уверенной, как у Хильды на дознании. Ее кожа посерела – похоже, от недосыпа – под глазами залегли круги. Рот потерял все свои властные очертания.

Антоний не спешил говорить. Он боялся, что все будут слышать их разговор. В первую очередь – Хильда Гауф.

– Зачем ты пришел?

– Проведать тебя, – Антоний натянуто улыбнулся. Она в какой-то степени выручила его. Ее комната запиралась на ключ, но никто по-настоящему не охранял ее. Даже без того, что было сказано Хильдой, Ада бы не сбежала. Из Ордена не было запасных выходов.

– Как ты, золотце? – спросил он неуверенно. Она смотрела на него абсолютно пустым взглядом, будто бы не слушала. Он протянул руку и коснулся пальцем ее предплечья. Девушка дернулась.

Он вывел кончиком когтя на ее коже невидимые буквы молясь, надеясь, что она поймет. «Против тебя заговор».

– Все в порядке, – буркнула она. Похоже, это и был ее ответ.

«Ты думаешь, что победила, но это не так. Кто-то подставил тебя».

Может быть, даже Хильда?

– Послушай, Антуан… – Ада тяжело вздохнула. – Я знаю, что ты всегда хотел видеть себя героем, спасающим деву из передряги. Тебе не подворачивался случай, хоть как ты и пытался. И уже не подвернется. Что бы там не говорила фрау Гауф, я выйду победительницей. Я добилась того, что было нужно Безликому – Совет первым начал войну. Я выполняла данный мне приказ, о чем фрау Гауф, похоже, не в курсе.

Антоний отупело смотрел на нее. Он понял, что Ада недоспала отнюдь не от страданий и страха, она предвкушала триумф.

– Адхен, золотце… ты о чем? Какой приказ? Я видел только анонимную писульку.

Она терпеливо улыбнулась.

– Я получила приказ пятого уровня секретности непосредственно от Свена. Напасть на Медведицу Марию или похитить ее и тем спровоцировать нападение Медведя на штаб. Почти как в Глейвице… Меня даже не волнует, что там стало с Медведями при пожаре, главное – факт.

– Но почему ты мне не сказала? Я думал…

– Пойми, Антуан, – она опустила глаза. – Я получила этот приказ лично, и я посчитала, что правильнее будет мне нести полную ответственность за его выполнение. Кое в чем я просчиталась, верно. И я действительно хотела попытаться его убить… Амбиции, – она снова улыбнулась. – То, что кто-то пострадал – это конечно печально, но невозможно выиграть войну без единой потери… К сожалению, приказ не сохранился. Я берегла его, на всякий случай, чтобы исключить подобную двусмысленность, как сейчас, но, похоже, он сгорел при пожаре. Солдаты, которых я отправила на пожарище, нашли открытый и оплавившийся сейф.

Антоний не мог понять, удовлетворен ли он этим ответом. Его интуиция кричала, что творится какая-то ерунда, от которой извилины его мозга уже были готовы пуститься в пляс. Он не мог поверить, что все именно так, как она преподносит... И тут Ада сказала еще кое-что, что мгновенно разнесло все его мысли и сомнения вдребезги, оставив лишь оглушающую пустоту:

– Прости, Антуан… Прости, что так и не смогла полюбить тебя.

Это было прощание.

* – фр. Зверь из Жеводана.

Глава 5

– Разве помышлял ты иное, коли она с пяти лет с ним возилась? – ворчала бабка. Ее трудно было разглядеть в груде мехов – она мерзла даже летом. Пурпурное предзакатное солнце искрило на тяжелых, усыпанных агатами колтах, отбрасывая на сморщенное лицо Любомиры яркие отблески. От какого-то старческого недуга она постоянно встряхивала головой, и колты на ее уборе с нитями жемчуга тонко позвякивали. – Говорила я тебе, негоже девке с отроком ходить. Полный дом чернавок, а она с отроком и в лес ходит, и на базар за сластями, и на Днепр купаться. А все твоя вина, распустил ее!.. Теперь смотри, еще дитя в подоле принесет, будешь внучка нянчить.

– Да полно тебе, мать... – отец выглядел необычайно виноватым. Андрей прежде не видел, чтобы он покорно сносил упреки Любомиры. – Что было поделать, если ей это больше по нраву было, чем с девками в кукол играть. Ну, не доглядел немного, так меня ж князь куда только не высылал. То у тебя она перед глазами была весь час.

Отец вздохнул и почесал густую бороду, переступил с ноги на ногу. Он был в одной рубахе и штанах – десятилетний Андрей, прятавшийся за стеной сарая, до мелочей помнил каждый шовчик и каждую складку на его одежде. Воздух стоял теплый и недвижимый, сухой жар, какой бывал только в середине лета, сгонял по коже бисеринки пота. Стояла страшная, почти мистическая тишина, лишь где-то вдалеке, невидимый глазу, шумел Славутич.

– Да что там внук, – неуверенно продолжил отец, ероша медные кудри. – Ну, был бы мне сынок второй, не чужая кровь же. Тут такое: за Марию тут боярин один сватает сынка своего. Видал я парня – красавец! Рост с меня, плечи – настоящий медведь. Последний раз на охоте княжеской в одиночку кабана в лесу положил и даже не вспотел... Но... хоть и срамота это, но девка-то Яроша этого любит. Хоть он и подмастерье без роду-племени. Сердцу неспокойно от того, что несчастной она с боярчонком будет. Аннушка-то моя по любви за меня шла. Как хорошо мне с ней было, мать, как хорошо... Глаз бы отдал, чтобы снова ей кудри расчесать да песни ее послушать.

– Любовь... – проскрипела старуха, тряся головой. – Любовь твоя эта – что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет. Вон, на себя посмотри. Тебе дочке мужа искать надо, а ты слезы по покойнице льешь до сих пор. Сына терпеть не можешь, потому что она в родах околела. Нормальный мужик бы взял, да женился снова! И наследника бы своего холил и лелеял, а ты из дочки сына лепишь да потакаешь во всем.

Отец промолчал, хотя Андрей ждал, что он привычно разразится криком и пошлет за такие слова бабку ко всем чертям. Промолчал и вернулся в дом, оставив Любомиру и дальше греть кости на крыльце. И в тот же миг вся тишина разрушилась и развалилась: захлопали двери и ставни, забрехала собака под крыльцом, заскрипел от ветра петушок на крыше, заржали где-то за воротами кони, засмеялись девушки, отшучиваясь от всадников. Как будто время стояло на месте и вновь возобновило свой ход.

Тогда Андрей думал только о том, что бабка сказала "сына терпеть не можешь", а отец даже не возразил. Тогда, проревевшись под боком у старой, косой на один глаз няньки, он решил, что покажет отцу, чего стоит. Заставит собой гордиться... Да что там, заставит себя заметить и полюбить. Вырастет в медведя, как боярский сынок, убьет кабана на охоте, принесет отцу и скажет: "Смотри, какой сын у тебя сильный и славный. Достойный наследник вырос. Ты не замечал меня, но я зла не держу. Я тоже скучал по матушке и не хотел, чтобы она умерла"...

Андрей захохотал, вспоминая свои наивные детские мечты. У его ног шумел Днепр, поглощая без остатка один за одним брошенные в него камешки. Отчего он вспомнил этот разговор из прошлой жизни? Киев плохо на него влиял. Нахлынувшие воспоминания сомкнулись у него над головой, как воды Славутича, растравливая грудь при каждом вдохе. Пустота, распиравшая его после потери Марии, сводила его с ума еще больше одержимости. Пустота давала ему свободу, с которой он не знал, что делать. Чуть погодя, он понял, почему именно об этом разговоре он вспоминал последние дни снова и снова.

Спустя столько веков давно почившая старуха оказалась права. Не отцу она пыталась что-то объяснить, а его собственную судьбу тогда предсказала. Андрей снова нервно засмеялся, чувствуя, что его начинает бить дрожь. Он зашептал, пытаясь с точностью вспомнить слова бабки:

– Любовь твоя эта – что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет.

Его голос тонул в шуме днепровских волн.

Дорогу на Киев укрывали влажные клочья тумана, оседавшие тяжелыми каплями на стеклах полуторки. Мария куталась в бушлат Щуки и глотала сырой воздух вместе с едким табачным дымом. Щука, скрючившись над рулем и не мигая, смотрел на дорогу.

Полуторка подскакивала на ухабах, как норовистая кобыла – козак ломился напрямик, через луга и овраги, на скорости, которую, казалось, эта машина просто не сможет выдержать и развалится прямо на ходу. Они сделали только одну остановку, когда Щука заприметил дохлого кота у дороги. Кот – с виду без ран, только с мордой, вымазанной слюнями и пеной – теперь ехал с ними и смердел на всю кабину, но на фоне общего смрада, который их окружал, этот запах не особо выделялся.

Вскоре начался дождь, но даже он не смог заглушить звуков, которые так жаждала услышать Мария – шум Славутича. Когда машина, наконец, подъехала к реке, Мария чувствовала себя маленькой девочкой, предвкушающей праздник. Она распахнула дверь и почти скатилась в жидкую грязь под колесами. Берег, на который они выехали, был крутым и диким, явно не знал ни лодочных станций, ни мостов, ни даже рыбаков, которым пришлось бы ютиться на тонкой полоске земли между откосом и черной рекой.

В свете фар Мария видела лишь воду. Вода лилась с небес и бушевала на земле. Вода холодная и пронизывающая ледяными иглами босые ступни. Нехитрая одежка Николая быстро промокла насквозь. Не раздеваясь, Мария вошла в черные воды по пояс, смеясь и отбрасывая с лица волосы.

Она забыла слова, какими можно было описать эмоции, которые она испытала, но впервые в жизни Мария чувствовала, что едет домой.

Но едва эйфория чуть поутихла, Мария подумала, что негоже ей вступать в свой город бродягой Николаем. В стольный град Киев после долгих мытарств должна была вернуться боярыня, Мария Николаевна из рода Медведя.

Варвара сощурила свои косоватые глаза и переглянулась со Степаном. Последние полчаса, пока Андрей не обратился к ней с просьбой, близнецы упражнялись в фехтовании во внутреннем дворике. В этот раз не с японскими мечами, а с польскими карабелами. Было видно, что тренировка эта лишь ради забавы. Близнецы Шевченко, играючи, скрещивали изогнутые клинки, высекали снопы искр, кружились в неуловимых чужому глазу пируэтах, уходя от ударов. Это скорее напоминало танец, чем бой. Такое он видел не единожды – в исполнении Марии. Ее учителем – настоящим учителем, а не жалким его подобием, каким был их человеческий родитель – был Торкель. Ветеран, побывавший в сотнях сражений еще при жизни, он учил ее, исходя из ее удивительного дара, выбирая приемы и движения, которые позволяли ей подпустить врага поближе и нанести ему как можно больше ран. Они тоже скорее танцевали, чем сражались, хотя движения Марии поначалу были неуклюжи. Она спотыкалась и прочесывала носом землю после очередного пинка Торкеля… Но чем дальше, тем ловчее и быстрее она становилась.

Варвара, наконец, кивнула Степану и отдала свою карабелу. Андрей взялся за рукоять, крутанул в руке саблю. Он не был хорош в фехтовании – бесполезной для него науке. Как сказал Торкель: «Все равно, что дурак будет склеивать доски корабля медом, хотя под рукой есть смола».

Он не был хорош, но злость, укоренившаяся глубоко внутри, требовала выхода.

Хоть какого-то.

Немного театральный поклон. Каменное выражение лица Степана, сжатые зубы. Молох переступил вправо, внимательно следя движениями Андрея.

Ложный выпад справа. Пробный. Андрей и бровью не повел, лишь отступил на пару шагов, держа карабелу перед собой.

Теперь уже он перешел в нападение. Степан отразил несколько коротких атак и отступил назад. Андрей повторил один из любимых финтов Марии. Сделав обманное движение, будто хочет выбить меч ударом справа, неожиданно шагнул почти вплотную, метя острием в грудь.

Степан увернулся, явно применив свой дар – его силуэт на мгновение расплылся в воздухе – а затем контратаковал, пока Андрей выравнивался после удара.

Андрей, ощутив очередной прилив злости, перестал сдерживаться. Он нанес несколько ударов, тесня щенка к ограде. Вспорол ему бок, оросив алым желтую траву. Пропустил скользящий удар по предплечью, но взамен полоснул Степана Шевченко по лбу, оставив глубокую продольную царапину.

– Тьфу, – тот остановился, вытирая кровь, которая норовила залепить глаза. В этот момент Андрей уже был готов разоружить его, но Степан бросил карабелу и поднял руки. Его лицо блестело от пота и крови. – Нет, это, простите, не то… это, фехтование, а избиение младенцев. Вы меня убить хотите аль чего?.. Варька, или я с тобой, или я пошел лучше переоденусь.

– Поднимай саблю, – процедил Андрей. Короткое сражение разгорячило его, и он не собирался останавливаться. Все равно, что слезть с женщины за миг до пика наслаждения.

– Андрий Николаич, – влезла Варвара между ними. Андрей никогда не любил встречаться взглядом с ее косыми глазами, но сейчас она вызывала у него особенное отвращение. – Вы на Степку сильно не грешите… он не страсть какой хороший фехтовальщик. Если и дальше так пойдет, кто-то уйдет покалеченным… И… и я боюсь, что не вы.

– Пошла отсюда, кыш!

– Андрий Николаевич, мы потеряли Силаша, а… а за Степку пан тоже будет зол на вас.

Плюнув, Андрей вогнал карабелу лезвием в газон. А когда гнев унялся, он почувствовал внутри лишь пустоту, в которую он проваливался все глубже и глубже.

Наедине с новгородцем Андрей чувствовал себя крайне неуютно. Услышав шум, он отвлекся от бессмысленной игры в гляделки с Дмитрием и укоризненной надписи в тетради. С радостью оборвав не успевший начаться неприятный разговор, он заставил себя как можно медленнее встать со стула и подойти к окну. Все же вид из кабинета Дмитрия был роскошным. Поместье смотрело прямо на Днепр с высокого холма. Новенький район понемногу застраивали домами и вымащивали дорогами, и как раз по одной из них к воротам новгородца, казалось по ошибке, подъехал ржавый облезлый фургон.

– Ждешь гостей? – оскалился он, радуясь отсрочке. Эмоции Дмитрия выдавали лишь подергивающиеся обрубки пальцев. Непросто контролировать то, чего нет.

«Мое дитя погибло». Эти три слова не собирались никуда деваться. Излишней оказалась в тот момент мысль, что у Дмитрия очень аккуратный и разборчивый почерк. Да и неудивительно, если ты общаешься с миром посредством черканины. Аккуратные, округлые буквы, больше подходящие девице из благородной семьи.

– Моя сестра тоже погибла, – наконец огрызнулся он. Что он мог еще сказать? О чем торговаться?

Он снова перевел взгляд в окно, пытаясь подобрать хоть какие то слова, которые сгладили бы это жалкое впечатление. Правдой было то, что он не хотел ни разбираться с Дмитрием, ни что-либо ему возмещать. Все, что он хотел… А что он, в сущности, хотел?

Из фургона показалась фигура, которую он менее всего ожидал увидеть. Долговязый, сутулый мужчина в картузе всегда напоминал ему гончую в стойке. Подкрутив вислые усы, он поднял голову, морщась, как от яркого солнца, и посмотрел прямиком на окна в кабинете Дмитрия. В тот же момент с ворот кулем свалилась какая-то черная птица, сидевшая там весь вечер, как статуя.

Максим Богданович. Щука. Последний рыцарь, оставшийся в этом мире после смерти Винцентия.

Отвернувшись от окон, он открыл пассажирскую дверь и подал кому-то руку. Долю секунды Андрей недоумевал, зачем он подает руку тощему, грязному оборванцу.

А после потерял дар речи, подобно Дмитрию, и рухнул на ближайший стул.

Мария несла свои грязные лохмотья с гордостью, достойной шелков и бархата. Слипшиеся сосульками волосы обрамляли фарфоровое лицо. Яркие синие глаза смотрели на него надменно и холодно. Это, несомненно, была Мария, но смотрела она на него глазами Николая. Казалось, еще немного – и губы расплывутся в злой усмешке, обнажающей зубы. А трескучий голос разнесет по всему коридору:

Но Мария отвела взгляд. И прошла мимо него, лишь сухо кивнув в знак приветствия. Андрей замер. Следом за ней тенью двигался Максим Щука, надвинув низко на лоб картуз и распространяя вокруг себя запах склепа. В руке молох сжимал старую саблю.

"Прекрасная дева и ее верный пес, – зло подумал Андрей. – К чему этот цирк?"

Мария прошла мимо него, не удостоив даже словом... Андрей сжал зубы и неожиданно для самого себя широким шагом нагнал Марию, оттолкнув с дороги Щуку. Схватив сестру за плечо, он с силой заставил ее развернуться:

– Даже не поздороваешься, сестрица? – прорычал он. – Я по тебе соскучился, знаешь ли.

Подбородок обожгло холодным прикосновением сабли.

– Убери его отсюда, пока я этого не сделал сам.

– Андрей, я прошу тебя, – сказала Мария, кивнув Щуке за его спиной. – Я приехала сюда с официальным визитом, а не в гости. Поговорим после того, как я встречусь с новгородцем.

В ее голосе ему послышалась не то усталость, не то раздражение. Он даже не заметил, как куда-то делась сабля. Необычайно вовремя, щебеча какие-то светские глупости, из коридора вынырнула Филиппа. Андрей заставил себя разжать пальцы. Выдавив из себя улыбку (скорее злобный оскал) Филиппе, он церемонно поклонился сестре, развернулся на каблуках и вышел.

Уже за поворотом коридора он остановился и с силой потер лицо ладонями. Вся эта сцена, казалось, ему приснилась. О реальности случившегося напоминал лишь запах Марии, витавший в воздухе. Гораздо более сильный, чем запах склепа, гораздо более сладкий и притягательный, чем звериный запах Веры или приторный аромат миндаля, исходивший от волос Филиппы.

К разговору его не допустили. Мария и Дмитрий скрылись в кабинете, оставив его снаружи, как нашкодившего ребенка.

Николай любил говорить: «Что политика, что покер – все одно. Владеешь тем – владеешь и другим». Эти слова крутились у Марии в голове, когда она заходила в кабинет и садилась напротив Дмитрия.

Привычка обдумывать все путем внутренних диалогов с Николаем была неискоренима… Мария мысленно пожурила себя за это и, выпрямив спину, сложила руки на коленях. Слишком большие штаны, подвернутые у щиколоток, напоминали расцветкой жабу – серые, коричневые, зеленоватые пятна. И не догадаешься, какой расцветки они были вначале.

Но жалкий вид играл ей, скорее, на руку. Одна из карт, которую можно разыграть, чтобы склонить Дмитрия на свою сторону. Вызвать сочувствие.

Второй картой, которую она могла разыграть прямо сейчас – поведение прямо противоположное поведению Андрея.

– Доброй ночи, Дмитрий, – учтиво начала она, чуть склонив голову. – Искренне надеюсь, что мой визит не оторвал вас от важных дел?

Начало положено, подумала она. Вежливость без подобострастности. Отношение, как к равному. А главное – никакой неприязни, которую она старательно придушила в зародыше еще у ворот.

«Рад видеть вас в добром здравии. До меня доходили недобрые слухи о вашем похищении и смерти», – Дмитрий отложил карандаш и огладил бороду. В комнате стояла настолько густая тишина, что ее можно было резать ножом. Лишь с тихим шипением входил и выходил воздух из легких новгородца. Мария заметила «молчальник» над серым мраморным камином.

– Как и до меня, – кивнула она. Бобби рассказал ей немало интересного обо всей операции по ее спасению и ее печальном и бессмысленном итоге. – Очень жаль, что я не смогла освободиться и передать весточку хотя бы неделей раньше. Всего этого кровопролития можно было бы избежать… И примите мои искренние соболезнования о смерти вашего ученика. Насколько я помню, он был необычайно талантлив.

Дмитрий кивнул. Мария сплела пальцы, подалась вперед и медленно продолжила:

– Видите ли, мой брат подвел не только вас. Когда-то, если вспомните Петербург, я излишне доверилась ему и… и, возможно, слишком устала нести ответственность за нашу маленькую семью.

Она бросила быстрый взгляд из-под грязных волос, которым позволила упасть на лицо. Удастся ли ей расположить Дмитрия к себе?

Новгородец кивнул и с легкой улыбкой черкнул в тетради: «Это трудно забыть. Вы тогда предпочитали, чтобы к вам обращались по имени Николай». Мария тоже усмехнулась в ответ.

«Я не хочу быть негостеприимным хозяином, – написал он. – Дайте еще минутку, и Филиппа принесет свежую кровь и сигары. Полагаю, вы бы хотели подкрепиться и перевести дух, прежде чем перейти к делу. А до тех пор я бы хотел попросить вас рассказать, как же вам удалось сбежать».

– Мне удалось вступить в сговор с одним из людей Ордена. Он надеялся сбежать и получить нашу защиту в обмен на помощь мне, – кратко ответила Мария, умолчав о роли Хевеля в случившемся.

«Он не приехал с вами?»

– Нам пришлось разделиться, – сказала она, грустно скривив губы и опустив глаза. Не стоило говорить всей правды, если она хотела выставить себя честным переговорщиком в противовес брату. – Не знаю, жив ли он еще. Щуке не удалось его отыскать.

В дверь постучали. Филиппа, молча, внесла поднос с двумя бокалами, пачку сигар, гильотину и зажигалку.

– Рада видеть вас в добром здравии, – вежливо улыбнулась она Марии, но ее темные глаза настороженно блеснули.

– Я тоже рада тебя видеть, Филиппа.

Едва дверь закрылась, Мария потянулась за сигарой, но Дмитрий жестом остановил ее и поднялся со своего места. Чуть прихрамывая, он подошел к подносу, взял гильотинку и сигару, отрезал кончик, протянул Марии и запалил огонек зажигалки.

– Благодарю, – сказала она, затягиваясь. Сигара была крепкой и душистой. А кровь в бокале – горячей и свежей. Мария позволила себе расслабиться и забыться.

На десять секунд. Не более.

– Благодарю за гостеприимство, – сказала она еще раз, глубоко вдыхая табачный дым. – Но вернемся к делу... Насколько я помню Петербург, мой брат, заключая сделку против извергов, а затем уже в Москве, готовя Великий пожар, предлагал вам совсем иные условия. Вы должны были получить Петербург, а также Псков, Тверь и вашу родину – Новгород. Но в последний момент он взялся менять условия… Россия целиком осталась за ним, вам отошла северная Украина, которую должен был получить Щука, а сам Щука остался на правах сторожа на границах.

«Ваш брат имеет определенные проблемы с тем, чтобы держать слово».

– Дмитрий, вы сами видели, с кем ведете дела, – сухо констатировала Мария.

«Я начинал вести дела с вами и рассчитывал, что вы не станете менять коней на переправе».

– Я ошиблась, решив, что Андрей справится, и бесконечно раскаиваюсь в своей ошибке, – тихо сказала она, позволив себе потереть уголок увлажнившегося глаза. Всего-то нужно было подумать про Матвея. – Вы даже не представляете, сколько я из-за нее потеряла. И я рассчитываю на ваше терпение и снисхождение… Я хочу устранить Андрея от дел и возместить те потери, которые вы понесли.

«Вы хотите сделать мне предложение?»

– Лишь то, о чем вы договаривались ранее. Отдать вам Петербург, Псков, Тверь и Новгород. Щуке же – Киев и север Украины.

«Вы полагаете, ваш брат согласится с таким положением дел?»

– Мой брат с сего момента более ничего не решает. У него уже была возможность расплатиться с долгами. Если он предпочел позорить имя своего отца и играть в какие-то свои игры вместо того, чтобы честно вести дела, то мне придется делать это за него, – отчеканила Мария. – И я рассчитываю, что вы примете мою сторону.

«Последний вопрос. Зачем это вам? Что вы выиграете?»

Мария откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.

– Буду с вами честной – ничего. Я лишь хочу исправить то, что натворил мой брат… Я спустила бешеного пса с поводка, мне и возмещать ущерб.

Глухие женские рыдания разносились по всей длине коридора. Андрей застыл, взявшись за ручку закрытой двери. От нее пахло свежим лаком и прикосновениями юной волчицы.