Текст книги "Земля Нод (СИ)"

Автор книги: Анна Тао

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Никогда прежде она не задумывалась ни о чем подобном. Никогда даже не позволяла себе таких мыслей. До сих пор ей являлся в кошмарах сожженный дотла родной город, истерзанные знакомые тела, нанизанные на монгольские копья, висящие на деревьях… Смрад, кровь, пожары, крики насилуемых женщин, плач истязаемых стариков и детей… Монгольский черноглазый демон и его твердые руки, не позволявшие ей даже дернуться. Боль, пронзавшая ее тело с каждым его движением.

– Мы построили империю, Мария. Мы. Потомки Медведя! Мы превзошли нашего прапрапрадеда! Превзошли всех князей, их бояр и воевод! Ты променяла бы это на то, чтобы гнить в земле под Киевом?

– Что ты несешь? – прошептала она. – Какие из нас князья?

– Не глупи!

– Гори ты в аду! – она сцепила пальцы и уткнулась в них лбом, закрыв глаза.

Андрей вышел и хлопнул дверью.

Сигаретный дым вился угрем, скользя вдоль гниющих пионов на стенах. Вся комната просмерделась этим дымом и старыми окурками. Мария лежала на расстеленной кровати, закинув ноги на изголовье, среди пуховых одеял в одной лишь ночной сорочке и шелковых панталонах. Стопки старых писем обступили ее руинами древнего храма. На полу темнела ваза, куда она стряхивала пепел. Еще одна ваза на тумбе уже была забита пеплом и окурками до самого верха.

Она не выходила из своей комнаты уже, должно быть, неделю, испытывая некое извращенное удовольствие от бессмысленного лежания на кровати, выкуривания одной самокрутки за другой – благо у нее в комнате стояла целая коробка английского табака и несколько пачек папиросной бумаги – перечитывания писем Матвея, раз за разом, по какому-то заколдованному кругу. Лишь дважды она вышла из комнаты днем. Первый раз она вышла, чтобы унести в спальню граммофон, но задорные звуки джаза, под которые ей раньше хотелось танцевать, нагоняли тоску. Второй раз она вышла, чтобы вернуть его на место.

Она ни с кем не разговаривала, сколько бы они не стучали в дверь. Андрей, ко всему прочему, грозился ее выбить, но она и по эту ночь оставалась на месте. Один раз к ней зашел и Винцентий. Мария даже не помнила, что он говорил. Она смутно помнила все проходящие дни, затянутые одной серой дымной пеленой, не слышала никаких звуков, кроме своего дыхания. Самое явное, что она помнила и ощущала – это состояние крайней усталости. Будто только сейчас она осознала, какой вес прошедших веков пронесла на плечах. Какие-либо иные эмоции и чувства рождались, лишь когда она читала письма, которые знала наизусть.

Все как и семнадцать лет назад. Мария могла бы удивиться тому, что она помнит это все настолько отчетливо, будто это было вчера, но сейчас ее ничто не удивляло. Тогда она тоже перечитывала письма по одному и тому же заколдованному кругу. От Матвея-юноши, который писал с ошибками на обрывках исписанных с одной стороны бумаг, уже настолько истончившихся, что казалось, они, подобно крыльям бабочки, расползутся у нее в руках, до Матвея-иеромонаха, Матвея-арестанта, впопыхах пишущего последнее свое письмо в ночь перед расстрелом. Каждое слово, каждая строка пробуждали в ней воспоминания, настолько ясные, будто она возвращалась назад во времени.

Яснее всего были два из них.

Первым воспоминанием было их прощание на вокзале перед отъездом в Москву. Теплые сильные руки, объятье, пахнущее мужским потом, махоркой и свежим, душистым сеном. Почти ангельский ореол света, позолотивший русые кудри. Желтые искорки в ясных серых глазах. Улыбка и шершавые горячие губы, внезапно коснувшиеся ее губ. Поцелуй пах не сеном и не махоркой, он пах любовью и юностью, свежей счастливой юностью, по окончании которой ни один мужчина ее больше не целовал.

Она в последний раз предложила Матвею принять новую жизнь и уехать с ними. Матвей в последний раз отказался.

Второе воспоминание было сумбурным, страшным. Она помнила письмо, исписанное быстрым неразборчивым почерком, и фото обритого наголо старика со сжатыми в нитку губами. В фас и профиль. Следом в какую-то кашу смешались скандал с Андреем, обгрызенные до крови пальцы. Стук колес и тот самый вокзал, куда она, не помня себя, приехала. Места, где они с Матвеем бывали, изменившиеся за столько лет до неузнаваемости, как и сам Матвей... Она бы хотела найти и монастырь, где он принял постриг – адрес на конвертах она знала наизусть – но знала, что не сможет подойти и к ограде...

Догоревшая самокрутка обожгла пальцы. Мария ойкнула и уронила ее на одеяло.

Вернувшись в реальность, она тут же бросила окурок в вазу и захлопала рукой по обуглившейся ткани. Огонь дальше не шел, и Мария с облегчением выдохнула. Воняло паленым. Это была уже шестая прожженная дыра.

Сбившись с привычного лада, Мария села и взяла в руки последнее письмо и карточку. До этого она читала другое письмо – об осени 1914 года и уходе за первыми раненными, которых привезли в их монастырь.

Обритый старик смотрел строго и грустно. Ни следа желтых искорок и прежней улыбки. Последние слова Николая ранили ее в самое сердце снова и снова.

"...Боюсь я, что не смогу простить себе, если уйду к Спасителю Моему, не сознавшись Вам в том, почему раз за разом отказывал Вашей просьбе. Так вот, ответ мой таков: я знал, что у Вас с братом никого нет более и что семья Ваша давно мертва. Узрев силу Всевышнего в ту ночь, когда я исполнил просьбу Вашего брата, я осознал, чего Ваш народ лишен, что участь ваша по окончании земного пути неясна. Эта мысль не покидала меня. Уже тогда я решил в своем сердце, что не смогу стать таким же, как Вы, однако я не мог перестать думать и об ином. О вечной разлуке, которая предстоит нам после коротких человеческих лет, которые мне отмерены.

Я осознал, что должен приложить усилия ради того, чтобы после короткой разлуки однажды воссоединиться с Вами в вечности и вечно быть Вам другом. Вам и Вашему брату. Что долг мой, ибо я не любил никого сильнее Вас, денно и нощно, в этой жизни и последующей, молиться за Вас перед ликом Спасителя и Пречистой Богородицы, дабы они простили Вам прегрешения Ваши, ибо не по своей воле стали Вы тем, чем стали. Я ухожу к Господу с чистым сердцем, зная, что осуществляю сокровенное желание моего сердца, к которому стремился.

До тех пор, пока мы встретимся снова".

От подступивших слез глаза снова затянуло серым туманом. Если бы только она не доверилась тогда Андрею, если бы сама попыталась спасти Матвея...

Вскоре после этого, в один из вечеров, Андрей вошел к ней молча и без стука. Мария не сразу вырвалась из плена воспоминаний, но все же села на край кровати, потерла переносицу и заставила себя посмотреть на брата.

Андрей потянул воздух носом и скривился. Мария безразлично молчала. Он пододвинул кресло к кровати и сел, закинув ногу на ногу. Рубашка с накрахмаленным воротником сияла белым флагом.

– Еще раз попытаюсь донести до тебя, зачем я это сделал.

– Зачем?

– Затем, что я считал, что этот твой человеческий дружок заперся в монастыре с одной лишь целью. Чтобы собрать против нас армию людей, вооруженных крестами и молитвами, чтобы устроить нам новые Темные века, новую инквизицию. Где еще было это делать, кроме как за стенами монастыря? Я не мог допустить этого... Ни один нормальный человек не откажется стать вечно молодым и бессмертным! Ты хоть раз видела таких? Ты должна понять, чем я руководствовался... – Андрей чеканил каждое слово, нервно сцепляя и расцепляя пальцы.

– Нет, ты не дал мне сказать. Зачем ты мне это рассказываешь сейчас?

– Потому что ты нужна мне! Сейчас.

– А...

Мария достала коробку с табаком, бумажку и начала медленно сворачивать самокрутку. Закурила. Поджала под себя ногу.

– Почему ты веришь его слюнявой сентиментальщине в письмах, а не мне? – спросил он.

– Молохи Совета должны скоро приехать, да? Поэтому ты пришел?

– Молохи Совета – это то, что волнует меня сейчас наименьшим образом!

– Тогда почему ты поднял эту тему только сейчас? – Мария в первый раз посмотрела брату в глаза. – Перед их приездом?

– Чтобы у тебя был рациональный довод прислушаться ко мне. Чтобы ты понимала, что сейчас не самый подходящий момент страдать из-за ушедшего. Нам нужно объединить силы.

Мария хотела оборвать его, но не стала. Она видела, как кирпичик за кирпичиком рушится твердыня ее доверия к брату. Она хотела бы ему поверить, хотела. Что значил Матвей на фоне тех веков, что они прожили бок о бок? Что значила смерть глубокого старика, который принял ее за благословение, на фоне того, сколько раз они с братом спасали друг другу жизнь?

Хотела, но могла ли?

– Я попробую поверить тебе снова, брат, – хрипло сказала она, туша сигарету о ладонь. – Попробую, но не обещаю, что смогу.

Сердце Марии все больше и больше стыло от холода. Андрей использовал, а затем убил Матвея. Андрей обманул ее, предал ее доверие. Что, что еще он такого должен сделать, чтобы она не смогла его простить?

Ее брат встал на колено у кровати и поцеловал руку, которая еще горела от прикоснувшегося к ней огня.

Шелк платья, подаренного ей когда-то Андреем, струился у нее меж пальцев рекой пролитой крови. Мария стояла у зеркала, утонув в ней по самую шею.

Андрей уехал встречать молохов Совета на вокзал. Ей и Винцентию предстояло собраться и приехать в ресторан при Доме литераторов. Мария не протестовала против того, что Андрей уготовил ей пассивную роль в этом мероприятии. Она ни против чего не протестовала в последние дни, потому что не понимала, как ей действовать дальше. Плыть по течению казалось ей пока что единственной доступной стратегией.

Она могла отказаться от договоренности с братом и забрать все дела с Советом в свои руки, вернуть его на прежнее место, но в последний момент спасовала. Да, она могла бы его таким образом наказать, но за что? За то, что он, как ему казалось, поступил верно, пытаясь их защитить? И стоило ли этим заниматься в то время, когда на них всех надвигалась одна общая беда?

Мария чувствовала, что сомнения, которые одолевают её, мешают ей здраво мыслить и принимать решения. Она запоздало поняла состояние Винцентия, превратившегося в молчаливого, нервозного меланхолика, потому что сама сейчас страдала тем же. Будто пытаясь искупить свою прежнюю черствость, Мария после примирения с Андреем старалась подбодрить поляка в меру своих скудных эмоциональных возможностей, поездила с ним по городу в поисках Наташи, помогла с примерками нового смокинга и подбором под него блестящих новых туфель. Вдобавок, она уговорила Винцентия коротко остричь волосы, по более современной моде, и заставила его принять в подарок новые серебряные часы и хорошую зажигалку. С горечью Мария сознавала, что юношу скорее смущало, чем радовало ее внимание, но все же не оставляла попыток, не в последнюю очередь потому, что это было нужно ей.

В комнату постучали. Мария отложила платье и запахнула кружевной пеньюар.

– Войдите.

Винцентий неуверенно помялся в дверях и вошел. В этом изящном франте в новом смокинге, туфлях, с блестящими от воска волосами трудно было узнать сутулого и печального юношу, каким он был пару дней назад. У нагрудного кармана поблескивала серебряная цепочка часов.

– Прекрасно выглядишь, – искренне похвалила она, улыбаясь.

– Спасибо, моя панна. Я пришел сказать, что такси приехало и ждет. Вы готовы?

– Почти. Дай мне еще пятнадцать минут.

Едва он вышел, Мария поспешно сбросила пеньюар и надела платье.

Красное платье, красные туфельки, красная шаль, красные перчатки, красная помада, красные гранаты в ушах и красная шляпка на завитых волосах, которые, казалось, тоже отливали киноварью. Только глаза будто стали еще более синими, но даже в них то и дело вспыхивали желтые и красные искры.

Последний штрих: неизменная серебряная рыбка отправилась в кармашек клатча, а на ее место Мария надела ожерелье с гранатами, похожими на крохотные капли крови на белой коже.

Мария с удовольствием разглядывала свое отражение. Она не любила зеркала, стараясь не смотреть в них без особой необходимости, но сейчас она не хотела отводить взгляд. Она себе нравилась, что было редкостью.

Прислонившись лбом к холодному стеклу машины, Мария смотрела на мелькавшие огни улиц. Винцентий сидел рядом, скрестив руки. Она никогда не обсуждала предстоящую встречу с молохами Совета ни с ним, ни с Андреем, чрезмерно увлекшись своей меланхолией. Она ничего о них не знает, ни об их возможностях, ни о том, какую функцию, вероятно, они будут исполнять.

Мария нервно закусила губу. Если уж она решила в будущем вновь поменяться с Андреем ролями, пусть даже не сразу, такая беспечность была непростительна. Время игр и развлечений закончилось.

– Почему именно ЦДЛ? – спросила она тихо.

– Ваш брат хочет произвести впечатление на гостей. Все равно... Я все равно не думаю, что он планирует обсуждать с ними какие-либо вопросы прямо сейчас.

Мария едва сдержала смешок.

– Мой брат собрался пускать пыль в глаза каким-то желторотикам? Очаровательно...

А может быть, ей стоило оставить брата здесь, а самой уехать в Киев?.. Указать на дверь шайке Дмитрия и жить там, где она давно мечтала? Только могла ли она, впервые за семь веков, добровольно разлучить себя с Андреем? Даже после того, что он сделал.

На влажной от вечернего тумана кованой ограде блестел свет фонарей. Окна сияли рождественскими огнями, но у ворот не стояло ни одной машины. Мария не видела людей, кроме одинокого швейцара. Обычно оживленное здание Центрального Дома Литераторов было пустым и мертвым, сверкая будто начищенный золотой саркофаг, скрывающий внутри себя разложение и прах.

Винцентий провел ее под руку до самого Дубового зала, непривычно пустого и кажущегося от этого еще больше. Огромная хрустальная люстра искрила и разбрасывала по темным панелям и паркету тысячи радужных зайчиков. Вкусно пахло лаком и деревом, немного стиральным порошком, немного пылью – от тяжелых портьер. В камине потрескивало дерево. Зал хранил все запахи еды, которую подавали в этот день до закрытия: свежевыпеченный хлеб и булки, суп с молодым ягненком, запеченная курица с ананасами, какая-то рыба, вероятно лосось или форель, зажаренная на углях, и другое рыбное блюдо... Мария принюхалась – уха из щуки. Отдельно витало облако специй: базилик, розмарин, кориандр, карри. И чеснок, который доминировал над всем этим, душа остальные ароматы. Запахи еды ей нравились, но более не пробуждали аппетита. Она даже не помнила, на что это похоже – проглатывать слюну, чувствовать сосущее урчание в животе, когда чувствуешь запах похлебки из молодого ягненка. Сейчас она предпочла бы ягненка живьем: подвесить на дерево за задние лапы, перерезать горло и подождать, пока сок жизни стечет в подставленную посудину. Андрей и Винцентий не понимали ее любви к крови животных, но она иногда находила определенную прелесть в горячей крови с примесью резкого звериного запаха.

У камина стоял большой стол, топорщившийся накрахмаленными салфетками и углами скатерти, и шесть кресел с помпезной обивкой, расшитой золотом. Мария хмыкнула, щуря глаза от ослепляющего света люстры, и присела в самый темный угол. Тишину вдруг нарушил резкий визг настраиваемой скрипки – напротив, в другом конце Дубового зала, на подмостках стоял квартет музыкантов. Едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза, Мария велела приглушить верхний свет и убрать квартет.

– Но что скажет ваш брат? – Винцентий опешил.

– Я знаю, что он хочет произвести впечатление, но сейчас он слишком перегнул палку. Это не какой-то банкет... Не переживай, я сама с ним объяснюсь.

Винцентий отошел поговорить с управляющим. Мария нашарила в клатче портсигар и пододвинула поближе пепельницу. Не только Андрея одолевало волнение. Кто знает, что это за молохи и какую роль уготовал им Совет Девяти? Нельзя было полностью исключить вариант с подставой. Это было бы слишком опрометчиво.

Верхний свет погас. Теперь комнату освещал только огонь в камине и небольшие светильники на стенах. Такой полумрак был куда приятнее ослепительного света или же полной темноты. Без людей в зале стало тише, только потрескивали поленья и из-за плотных портьер доносился шум с улицы. Вернувшийся Винцентий сел напротив и кротко улыбнулся. В дверях зала маячили силуэты прислуги, слишком далеко, чтобы отвлекать своим шумом или запахом.

– Вы знали, что эти молохи будут жить с нами? – прошептал Винцентий.

– Что?

Придвинувшись ближе, юноша прошептал так тихо, что Мария его едва слышала:

– Он боится. Он хочет не спускать с них глаз.

Она с раздражением поймала себя на том, что покачивает пепельницей. Бросив ее и сцепив пальцы, Мария сказала:

– С чего ты взял? Он сам так сказал?

– Что вы... Это видно.

Что за очередное безумие задумал Андрей? Уж не решил ли он, что от молохов Совета нужно избавиться? Это было в его духе. Мария похолодела, снова вспомнив о Матвее. Она старательно гнала от себя мысли о случившемся, но временами возвращалась к ним. Андрей вел себя слишком непредсказуемо и опасно, более того, он был достаточно умен, чтобы не позволять себя заподозрить. Либо достаточно везуч.

– А как ты думаешь, он оправдано боится? – спросила она Винцентия, пытаясь отвлечься от этих мыслей. Она не там искала врага. Андрей, что бы он не делал, был ее братом, которого она должна была защищать.

Верно, ответила она, решив все же полностью не отказываться от привычки вести внутренний диалог с собой, с «Николаем», хотя время игр уже прошло. Если Андрей попадется на агрессивном поведении в адрес посланников Совета, возможно, попадется на некую провокацию, последствия могут быть непредсказуемыми. Быть может, именно этого от него и добиваются?

– Не знаю. Я не думал, можно ли верить Совету. Я… я хочу верить в нас, в нас всех… – Винцентий сглотнул и продолжил после заминки, – в то, что мы делаем.

"И в то, что Наташа вернется", – мысленно закончила за него Мария. Она видела по взгляду поляка, что он сейчас где-то очень далеко, но не могла его более осуждать. У нее самой мысли крутились сейчас вокруг исхудавшего монаха с грустными глазами. Она опустила тяжелые от туши ресницы и все же вытащила сигарету. Пошарив по карманам, Винцентий протянул ей неожиданно элегантным жестом новую золотую зажигалку.

– Представляете, Ваш брат выбросил мою зажигалку.

– Как так? – Мария не сдержала смешок и наклонилась к пляшущему огоньку.

– Увидел, как я пытался прикурить и выбросил ее в тот горшок с растением. А потом дал мне новую, золотую. И… Как же сказал? «Не позорь меня этим мусором», кажется.

Мария хрипло захохотала, представив себе эту сцену.

В Дубовый зал прошествовали четверо. Расточающий любезности Андрей чеканил шаг слева от светловолосого мужчины с бородкой. Длинное, узкое лицо с острыми чертами и пока лишь (уже навсегда) наметившиеся залысины у высокого лба сходу выдавали в нем потомка кельтов. Позади шли еще двое – тоже блондины. Один из них сильно хромал, опираясь на трость.

Мужчины по очереди поцеловали ей руку, давая возможность рассмотреть себя поближе.

– Хью Даллес. Для меня большая честь лично работать с семьей Медведей, – сдержанная речь мужчины с бородкой лилась гладко и чисто. Казалось, он говорил по-русски всю свою жизнь. – Позвольте представить также, госпожа Мария, моего младшего брата Уильяма Даллеса.

Уильям, кажется, был лет на десять младше и общего с братом имел немного: светлые волосы да странного чайного цвета глаза. Должно быть, ему было лет девятнадцать-двадцать, когда он стал молохом. Симпатичный, со светлыми кудряшками, спадающими на высокий лоб, и ямочками на щеках, он показался Марии сущим ребенком. Даже несмотря на щегольские усики, с помощью которых он явно пытался казаться старше.

– Необычайно рад знакомству. О Медведице ходит немало слухов, но ни в одном из них не упоминается о ее красоте.

Грубая лесть, сальная улыбочка и джентльменская осанка не могли скрыть страха и неуверенности во взгляде. Но Мария отметила, что он держится неплохо. Отметила она и то, каким внезапно злобным взглядом смерил младшего Даллеса Андрей, но не придала этому особого значения.

Последний гость был удивительно хорош собой, даже Уильям смотрелся на его фоне блекло, но Мария смотрела лишь на его хромоту. Он чуть заметно морщился, когда приходилось двигать больной ногой. Такие травмы у молохов не были редкостью: свежие раны в период обращения заживали полностью, но все старые шрамы и увечья они забирали с собой в новую жизнь, застывая в своем несовершенстве, как мухи в янтаре.

Белокурый молох поправил очки в тонкой оправе, вцепился в ее ладонь и принялся тарахтеть на ломаном русском:

– Я есть в восхищении от встречи с вами. Это есть очень большая честь для меня. Я много наслышан о вас и вашей семье. То, как вы разрешили ситуацию с извергами достойно места в мировой истории...

– Вклад моего брата куда больше моего, – сказала Мария. Она не любила чрезмерно красивых людей, считала, что в них есть какая-то гнильца. Незнакомец был чрезмерно красив, но и весьма несовершенен. Это ей нравилось. – Если на то пошло, я была изначально против этой затеи.

Помолчав, она добавила:

– Мы можем перейти на ваш родной язык, если хотите. Вам необязательно говорить на русском.

Правила негласного этикета были таковы, что гости должны были говорить на языке хозяев, пока хозяевами же не будет предложено иное. Мария не хотела ни мучить беднягу, ни слушать то, как он коверкает язык.

– Нет-нет, я хотеть говорить на русском. Я люблю ваш язык. Когда-то мне доводилось бывать в России, еще в прошлом веке. Меня завораживает то, как он звучит! Даже имя мое на ваш лад звучит лучше – Йеремая... нет, Иеремия.

Он приосанился, ударил в пол лаковой тростью и широко улыбнулся, от чего яркие голубые глаза за стеклами очков превратились в узкие щелочки.

– Иеремия Свифт к вашим услугам.

– О, не стоит уговаривать его, миледи, – немного запоздало влез Уильям. – Мы с Хью уже пытались. Вендиго ужасно упрям: вбил себе в голову, что хочет «улучшить свой русский» и все тут. А то, что он позорит нас своим смешным акцентом – это ерунда, конечно.

Когда Иеремия отпускал ее руку, Мария заметила блеснувший на безымянном пальце перстень-печатку. Будто невзначай она повернула его ладонь так, чтобы разглядеть перстень – на золоте чернела крохотная лягушка. Гильдия убийц Йотуна. По спине Марии пробежал мороз. Вот уж с кем нужно было держать ухо востро и ни в коем случае не обманываться нелепой речью, легкой эксцентричностью или жалеть за мнимые увечья. За вычетом Андрея опаснее молоха в этом зале не было.

Весь вечер, откинувшись в кресле, Мария курила и наблюдала за ним. Он сидел почти неподвижно, но выглядел расслабленным. Постоянно отпускал какие-то шутки, активно влезал в разговор – настолько бессмысленный и пустой, что она уже давно за ним не следила. Никто не обсуждал бы важные дела здесь, в человеческом ресторане, где было полно лишних ушей. Андрей лишь хотел пустить пыль в глаза, не более. Показать себя гостеприимным хозяином. Но Мария знала, что малейшая ошибка со стороны этих трех молохов или еще большее обострение паранойи Андрея – и они не уедут из Москвы живыми. Даже убийца Йотуна.