Текст книги "Дары небес. Цена обещания (СИ)"

Автор книги: Анна Шведова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Зеркало? Да, похоже, этот серебряный, до блеска отполированный овал на ножках – зеркало. Не посеребренное стекло, ровное и безупречное, а чистое серебро, легким туманом развеивающее отражение... О Господи, кто это? Печенье выпало из пальцев.

Не она, это точно.

На нее смотрела пышнотелая медноволосая красотка. Высокая, холеная женщина, роскошная и экзотичная. Такие сразу выделяются в толпе – не только броскостью красок, которыми их наградила природа, но и особой статью, разворотом плеч, посадкой головы. Трудно было определить даже, почему этот облик так бросался в глаза, несмотря на дурацкий чепчик, сдвинутый на ухо, и явное выражение растерянности и испуга, застывшее на лице. Темно-рыжие волосы, отливающие глубоким багрянцем. Овальное лицо с высокими, пожалуй, даже резковатыми скулами, раскосые желтые глаза, тонкий длинный нос, прекрасно очерченные полные губы. Кожа для лета на удивление белая, чистая, словно не касалось ее яркое солнце. Молодая фигура была стройной и упругой, однако совсем не худощавой и уже сейчас ее вполне можно было назвать пышной, а лет через пяток ее наверняка украсят и двойной подбородок, и тяжесть бедер, и прочие излишества...

Но это не я, с изумлением подумала та, что стояла перед зеркалом, и подняла руку. Отражение повторило это движение.

Естественно, иронично скривились пухлые губы отражения, правильное у меня воображение. Не подсунуло же сон, где она старая уродливая крестьянка, изможденная непосильным трудом. Уж если выбирать себе сон, так только там, где она молода, красива и богата... Кровь с молоком.

Она пыталась вспомнить, как выглядит сама, и не могла. Только не так, нет, не так, как эта женщина в отражении. Глаза ее никогда не были золотисто-карими, а... голубыми! Да, голубыми. Или серыми? И волосы, коротко стриженные и прямые как палки, она подкрашивала золотисто-русым, чтобы скрыть рано появившиеся нити седины, но ее пряди никогда не отливали этой сочной медью. Она была невысокой и худенькой, словно птичка – это она точно помнила, поскольку перед внутренним взором отчего-то встала сцена мучительного выбора одежды в магазине: далеко не девочка, а одежду приходится выбирать там, где тусуются подростки... И что солидная деловая женщина может выбрать себе среди оборочек и пряжечек? Ах да, ей было тридцать, и эта ужасная цифра вбилась в память как роковое число. Зато женщина в отражении была восхитительно молода – от силы двадцать два, а может, и меньше. И никакая она не миледи, ее зовут... Господи, да как же ее зовут? Ведь у нее было имя? Должно же быть имя, иначе не бывает!

Она так и стояла перед зеркалом в мучительных раздумьях, когда в дверь за ее спиной вошли две девушки, одной из них была Ванита.

Вторая девушка несла небольшой серебряный поднос с серебряным же кубком на нем. Жидкость в кубке подрагивала и исходилась кругами – руки у девушки дрожали.

Женщина не стала спрашивать, что ей принесли, и так было ясно – не кофе. Но напиток превзошел все ее ожидания.

– Что это за гадость? – вскрикнула она, едва омочив губы в зеленоватой мутной жиже, и резко отставила кубок в сторону. Девушка побледнела и беззвучно рухнула на колени, держа перед собой дрожащий поднос и покорно опустив голову. Кубок накренился и норовил вот-то упасть, жидкость из него медленно заливала поднос.

– Я не собираюсь тебя наказывать, – пробормотала "миледи", скрывая растерянность, – Принеси обычной воды.

Девушка не заставила себя ждать и выбежала из комнаты. А вернулась с третьей служанкой, столь же молчаливой и безропотной, как и остальные.

Она была задумчива и спокойно дала себя одеть – бледно-розовое платье-рубашка до пят из тончайшего шелка с широкими складчатыми рукавами и высокими манжетами, темно-красное платье, настолько густо расшитое по подолу золотыми желудями и листьями, что казалось сделанным не из ткани, а чего-то твердого и негнущегося. Низкое декольте окружала пена кружев цвета слоновой кости.

Женщина смотрела на длиннополый наряд изумленно, едва ли ей приходилось видеть подобное хоть раз, но куда больше ее занимал вопрос – имя. Кто она? Она припомнила своего мужа, Анатолия, высокого улыбчивого блондина, слабого на алкоголь и женские юбки, о нем она вспоминала отстраненно и без неприязни – что было, то было, у него своя жизнь, слава богу, далеко от нее. А она? Кто она?

Девушки умело расчесывали и укладывали отливающие медью волосы в замысловатую прическу, вплетая в пряди драгоценности, приподнимая и закалывая локоны золотыми гребнями.

Она помнила университетских подруг, Жанну и Наташу, судьба давно развела их по разным городам, да что там городам – странам. А она оставалась на кафедре. Преподавать ей нравилось, от вечной суматохи студенческой жизни она уставала, но и радовалась. Ее звали... Имя ускользало, как рыбешка в воде. Ведь десятки студентов наверняка обращались к ней по имени-отчеству, это... Мимо. Проехали.

Мочки ушей приятно оттянули массивные серьги – бледно-розовые полупрозрачные камни в золотой оправе. Она понятия не имела, как они называются, эти камушки, да и какая разница? Она даже не знает, как зовут ее саму...

– Миледи, – проворные руки Ваниты уложили вокруг шеи золотое колье под стать серьгам, все три девушки отошли в сторону и склонились в поклоне.

– У меня есть имя? – задумчиво спросила она, разглядывая отражение. Там, в чуть размытых глубинах серебряного зеркала ей вторила роскошная женщина, одетая с королевским великолепием в наряд, который не очень-то шел ее рыжим волосам. Красотка, без сомнений красотка. Но это не она, вот в чем проблема. Сон перестал нравиться, потому что стал фальшью. Она могла мечтать о красивых дорогих вещах, но не так. Это не она.

– Элиза, миледи, – прошептала Ванита, а одна из девушек согласно кивнула с совершенно несчастным видом.

– Мое имя Элиза?

Нет, и имя тоже было чужим. Впрочем, не Элиза. Эйль-Исса, скорее, или Эль-Изса. Привычнее уху было слышать именно Элиза, она и слышала. Ведь разницы никакой.

Элиза так Элиза. Другого-то имени, выходит, у нее и нет?

Боль расколола голову и разлилась под черепом раскаленной лавой. Она охнула, схватилась за виски... Бледные девчачьи лица с трясущимися губами заставили ее через силу улыбнуться.

– Ничего страшного, – прошептала она, – Оставьте меня одну.

Девушки поспешно присели в книксене или как там оно называется, а потом их как ветром сдуло – в дверях они столкнулись, ударились друг о дружку как бильярдные шары, но даже не заметили того – страх был слишком велик. Чего они так всполошились?

Она поднялась по ступеням и присела на край кровати. Элиза. За неимением лучшего пока можно попользоваться и этим именем, как и этим красивым телом... По правде говоря, она лукавила, говоря сама себе, что сон перестает ей нравиться. Так она пыталась приготовиться к худшему. Да, верно, боялась она другого – что все происходящее, с каждой минутой становящееся все более реальным и живым, на самом деле наваждения ее умирающего там, на больничной койке, тела. Яркие видения, реалистичные ощущения слишком хороши, чтобы быть просто сном, ну да она давно уже перестала тешить себя этим. Она умирает где-то там – и поэтому подсознательно тешит себя сказочными мечтами? Или пока еще не умирает? Отрицать возможность смерти было глупо... Она ведь умирает? Эта дурацкая, отдающая привкусом неконтролируемой паники мысль никак не желала покидать ее и портила радость от пребывания в этом сказочном сне.

Бегство от реальности до добра не доведет. Бегством проблему не решишь, как мантры раз за разом повторяла она эти фразы. Она признавала за собой эту дурную привычку вечно ударяться в мечтания и фантазии, когда так не хочется принимать действительность, признавала, но ничего не могла поделать. Ей нужно попытаться быть сильной, нужно в конце концов вспомнить, что она лежит на больничной койке с сотрясением мозга и набором переломов, что дома никто не ждет, что некому даже принести в больницу белье и зубную щетку, что нельзя мечтать, нельзя надеяться... Нужно прекратить галлюцинировать и вернуться в реальность, как бы ей ни хотелось обратного. Вечно жить в фантазиях не получится... И умирать в видениях может и заманчиво, но лучше вернуться в реальность и принять все, как есть... Она умирает, она вот-вот канет в небытие... И страх, панический страх стал медленно заползать в ее сердце, заставляя его стучать часто и нервно... Нет, похоже, это не стук сердца. Это что-то другое.

Звук тяжелых решительных шагов за полуоткрытой дверью заставил ее вздрогнуть и выпустить нить рассуждения – с немалым, признаться, облегчением.

– Я рад, что вам лучше, миледи.

Это вряд ли, печально подумала она. Радости в сухом мужском голосе было не больше, чем восторга в облике Ваниты. Она медленно обернулась. Под аркой с наспех сдвинутыми на сторону занавесями, стоял молодой худощавый мужчина, высокий, широкоплечий и крепкий. На поясе у него болтались ножны с мечом и это почему-то поразило ее. В голове зашумело, мысли стали путаться. Зачем ему меч? Это такая театральная постановка?

– Благодарю, – пробормотала она.

Как-то слишком быстро для ее восприятия он оказался рядом, зависнув над ней, заслонив распахнутое окно и возвышаясь темной громадой – большой, грозный, почти осязаемо излучающий неприязнь. Неожиданный испуг пробил ее до костей, она съежилась и замерла, непонимающе глядя снизу вверх. Но лицо его – аристократически-угловатое, суровое, словно беломраморная скульптура – было непроницаемо спокойным и отрешенным, а голос ровным и без следа эмоций.

– Ваш брат, Элиза, прибудет через семь дней. Я постараюсь вернуться к этому времени. Но если я задержусь или король прибудет раньше, не сочтите за труд встретить его подобающим образом и принести извинения от моего имени.

– Встретить короля?

Сама фраза показалась ей верхом абсурда. Шла по улице и вдруг встретила короля. На парковке. Нет, очевидно этот мужчина имел в виду что-то другое. Король – это такая фамилия? Среди ее знакомых было по меньшей мере двое таких. В голове неприятно шумело, желудок стал скручиваться в приступе тошноты. Только этого не хватало!

– Вам не придется заниматься приготовлениями, миледи, – в мужском голосе на мгновение послышались нотки сарказма, которые, впрочем, так быстро исчезли, что она засомневалась, действительно ли слышала их, – Я уже отдал все необходимые распоряжения. С вами останется Ларас, он все сделает. Вас я прошу только встретить короля в воротах замка и занимать вашего брата разговорами, пока я не вернусь. Надеюсь, вас это не затруднит?

А, так король еще и брат? Она с трудом подавила желание обхватить виски ладонями – в голове шумело все сильнее и сильнее. Слова мужчины доходили до нее словно через слой ваты и едва ли задерживались там. Она попыталась сосредоточиться на том, что ей говорили, но видела в этом мало смысла. Какое ей дело до королей, даже если они и братья? Единственный брат, которого она знала, был старше ее на десять лет, жил в Киеве и был таким занудой, что вспоминать о нем не хотелось даже сейчас. Встретить его? Нет, если только это возможно – она всегда избегала встреч любыми способами, даже откровенно трусливыми. Впрочем, Борис никогда не спрашивал ее разрешения. Он просто сваливался как снег на голову, когда ему что-то было надо, или вываливал на нее все глупости старшего брата, ответственного за неразумную младшую сестрицу. То ему не нравился тип, за которого она выходит замуж, потом ему не нравилось то, что она с ним разводится. И вообще, она совершенно неспособленная дура, которой просто необходим мужчина! Без разницы какой, пусть даже бабник и пьянчужка, раз эта идиотка не могла найти приличного. Не вечно же ей на братниной шее сидеть. Нет, этого он никогда в лицо не говорил – об этом он только думал, но иногда делился плодами своих раздумий с женой, исключительно тактичной женщиной, а уж та старалась довести их до сведения своей золовки...

– ...Если что-то потребуется, Ларас отошлет ваше послание в Ласточкино Гнездо... Миледи?

Она виновато вздрогнула, словно уличенная в чем-то недостойном. Монотонный глухой голос мужчины бубнил и нехотя убаюкивал ее, она не слышала и половины слов, им произнесенных. Впрочем, надо ли было слушать? Она попыталась сосредоточиться. Попробуем понять: кто он? Кем приходится Элизе? Для отца слишком молод, брат не стал бы называть короля "вашим братом". Дядя или какой-нибудь другой родственник?

Бесцветно-сухой тон его речи свидетельствовал о том, что в его отношении к женщине нет теплоты и уважения, но и на похитителя он не походил – похититель не стал бы оставлять жертву без личного присмотра, уезжая куда-то на неделю. Муж? Это еще хуже. По собственному опыту она знала: мужья обычно доставляют неприятности. А этот, к тому же, похож на римского патриция. Надменный гордец и зануда. С такими всегда проблемы.

Эта мысль Элизу неожиданно неприятно всполошила, она обхватила себя руками и попыталась отодвинуться. И тут же испугалась: надо ведь, наверное, поддерживать светскую беседу?

– Куда вы уезжаете?

Мужчина нахмурился и пристально вгляделся в сидевшую перед ним женщину. Впрочем, интерес его быстро угас. Проблеск удивления мелькнул на его каменном лице и исчез, словно и не появлялся.

Он такой реальный и по-мужски очень привлекательный, с удивлением подумала женщина, бесстыдно разглядывая его. Только холодный очень – морозный голос, скованные жесты, лед в голубых глазах. Высокий, если только то, что он нависает над ней, не делает его великаном, темноволосый, худощавый, но не худой, а жилистый, крепкий. Не юнец, но еще молод – лет тридцать. Поначалу он показался ей старше, однако и сейчас Элиза не могла точно определить его возраст: лицо было гладким, молодым, а холодные глаза – не глаза юнца, да и волосы его кое-где на висках посеребрила седина, но вдруг в его роду все рано седеют? Ведь и она сама, кажется, тоже рано поседела...

– Куда и обычно, миледи. На границу.

Она хотела расспросить его еще, но мужчина перебил ее.

– Мне пора, – сухо сказал он, чуть склонил темноволосую голову в поклоне, привычным жестом поправил ножны на бедре и решительно направился к двери.

– Берегите себя, – неожиданно для самой себя сердечно бросила вдогонку Элиза. Это оказалось неожиданным и для мужчины. Он замер на ступенях, резко обернулся, нахмурился – хорошо заметные в свете дня остро сверкнули льдистые голубые глаза.

– Разумеется, миледи.

Лицо его было бесстрастным, однако при свете, льющемся из окна, словно стало еще каменнее. Скулы как будто стали выше и резче, красивый тонкий нос неприятно заострился, рот превратился в тонкую бледную полоску. Ни в позе, ни в жестах, ни в застывших чертах лица, ни в голосе его, ровном и бесцветном, не было ни грамма эмоций, а все-таки она чувствовала острое неприятие. И взгляд его ничего не выражал, словно бы направлен был на пустое место, а не на нее... Да уж, держать себя в руках этот мужчина умеет, других поставить на место тоже умеет, с неожиданной и непонятной горечью подумала Элиза. И напрасно распыляться на недостойные его эмоции не станет. Нужно нечто стоящее..., но не она, нет, на женщину он не станет тратиться... Она даже удивилась, как ей удалось увидеть хотя бы малый проблеск его эмоций. Она знавала таких – бездушных, черствых мужчин, твердо уверенных в своей правоте и ни на миг не допускающих существование другого мнения. Им плевать на чувства других...

Она поняла, что взбешена и если немедленно не выскажется, то просто взорвется. Ей надо было сказать этому хлыщу, что с женщиной так не обращаются, а если обращаются, то пусть винят только себя в том, что с ним холодны. Женщине нужно тепло и ласка, и тогда она тоже отдарит теплом, ну а если о нее день за днем вытирать ноги... И вовсе не в ней дело, она и так старалась закрывать глаза на интрижки Анатоля, пока могла себя уговаривать, однако ведь и у нее есть еще гордость. Хотя это сомнительно. Будь у нее гордость и сила воли, развелась бы давно. Или не выходила бы замуж, прав был братец. А теперь можно сколько угодно анализировать, что она сделала не так в своей жизни, почему ее жизнь словно полупочиненый драндулет, который если и несется, то не туда, куда надо, все невпопад да вкривь и вкось... Господи, да что она несет?

Она поспешно вытерла неожиданно брызнувшие слезы и испуганно подняла глаза. В дверях никого не было.

И был ли? Сон во сне?

Умом она понимала: не стоит придавать значение сну. У него свои законы, свои причины, свои следствия. Да и поможет ли ум там, где логика наперекосяк? Скоро она проснется. Все станет прежним, привычным и унылым, она еще даже пожалеет, что сон прошел... Пришел и ушел... как этот мужчина...

Только это не помогало. Сон был слишком реальным. Эти запахи, ощущения, звуки... А горечь от этой мимолетной встречи? А он сам?

Она могла бы поклясться – этого голубоглазого мужчину с мечом она не видела никогда в своей жизни, не видела ни подобной спальни, ни этих странных птичьих светильников, ни узора на камне... А ведь сон всегда основан на чем-то виденном и известном. Он всего лишь компиляция образов и идей, укоренившихся в нас.

Если то, где она сейчас находится, видения ее угнетенного обезболивающими мозга, то они должны иметь некую глубинную причину в ней самой... Только причины нет.

А может, сон – это там, где визгливая медсестра, боль и мерцающий перед глазами свет? А реальность здесь и сейчас, вот в этом самом месте и в это самое время... И именно здесь она настоящая? Мысли цеплялись одна за другую словно шершавые плети хмеля, сплетались в нераздельный клубок, в мешанину слов, образов и видений... Голова кружилась, во рту пересохло. В какой-то момент ей казалось, что она парит, и женщина с удивлением уставилась на свои руки, глядя на них, как на чужие... А потом внезапно словно разряд молнии прошил ее. Она закричала, изогнулась дугой и рухнула с кровати на пол...

Перед глазами маячило лицо рассерженной медсестры. Именно рассерженной. Тонкие губы гневно сжаты, глаза сощурены, брови сведены. Горловина белого халатика помята, словно сжал ее чей-то кулак, на шее, чуть пониже левого уха – длинный розоватый след, на глазах наливающийся полноценной царапиной.

– Не понимаю, – произнес растерянный юный голос откуда-то слева, – Не должно было... остановка сердца... с чего бы? Она в сознании?

– Где дежурный врач? – рявкнула медсестра, которая была рассержена, – Где его носит? Ты позвонила?

Поскольку ответом были кивок и громкое сопение, сестра продолжила, еще более распаляясь, но говоря тише, свистящим шепотом:

– С психичками я дела не имею. Здесь травмотология, а не психушка. А эта точно больная на голову. Сначала орет, плюется, а потом дерется. А потом отключается. Совсем. И вот тебе – остановка сердца. А еще смотри – ногти у нее посинели. И белки...

Она с трудом понимала, что происходит. Волны боли раскачивали ее, лишали равновесия и стойкости – безумный ужас затопил ее сознание. Она жадно хватала ртом воздух, складывалась напополам от поступающей к горлу рвоты и замирала от боли в груди... Чужие слова едва ли доходили до ее сознания, как и то, что с ней делают. Кто-то приподнимал ей веки, но глаза ее не желали фокусироваться на людях, мечущихся перед ними; ее куда-то везли, переворачивали, поднимали, что-то кололи, рваной джазовой музыкой она еще слышала окрики и приказы вокруг себя... А потом все успокоилось и боль отошла. Наконец-то. Ушел даже всепожирающий страх смерти. Ей стало все равно. Это возмущение снаружи ее раздражало, оно мешало, оно заставляло прилагать усилия для чего-то, а сил не было. Она смирилась с неизбежным. Хотелось только одного – чтобы ее оставили в покое, чтобы она могла вернуться в безопасное лоно сна, где можно забыться и перестать чувствовать. Где можно стать никем и ничем, где можно раствориться в бесконечности и продолжать существовать ни каком-то ином уровне бытия... Или не продолжать. Скорее бы все закончилось...

Умереть? Ну и ладно.

Она проснулась резко, словно от толчка. Перед глазами в неясной полутьме маячил свод балдахина – четыре столбика, складчатые ламбрекены между ними, стяжка на кольце прямо над головой. Значит, она опять здесь, в замке. Опять Элиза, а не женщина без имени. Последнее, что оставалось в ее памяти, была разливающаяся, тупая боль в груди и ужасающее ощущение бесконечного падения. А раз она здесь, значит, у нее опять видения. Убаюканная этой странной мыслью и еще одной более странной о том, можно ли увидеть сон, если спишь во сне, она уснула...

Полумрак. Мягкая постель. Легкий цветочный запах, но не лилии, это точно.

Несколько минут она нежилась, прислушивалась к себе: боли нет, а легкая тошнота и головокружение – не в счет. Покой – это хорошо. Покой – это то, о чем она мечтала.

Она неторопливо встала. Медленно, помня о разных безделушках, разбросанных по комнате, подошла к окну, отдернула тяжелые шторы.

И выглянула из окна.

День клонился к вечеру. Где-то за ее спиной солнечный диск уже касался линии гор, отчего чаша долины щедро изукрасилась рваными тенями. Ночью долина казалась серебристо-синей, утром – блекло-зелено-голубой, а сейчас она была желтой и красной. Упоительно желто-оранжево-багряной, теплой, медовой, сладкой, как пахлава, с темными, как патока, впадинами теней под набухающей синью небес. И даже кругами нисходящие с вершин холмов зеленые террасы, обозначенные лентами невысоких каменных оград, казались мягко подзлащенными, и даже кучки невысоких округлых деревьев выглядели сбившимися в отару зелено-коричневыми овечками. Коричневая лента завернутой петлей реки поблескивала расплавленным золотом, рядом с ней вилась, свиваясь с тропинками, исчезая среди холмов и оврагов и вновь появляясь, желтая лента дороги... Среди природных линий четко выделялись явные следы человеческого присутствия – светлели прямоугольники плоских, увенчаных зубцами крыш и стен домов, то здесь, то там разбросанных по долине словно крохотные детские кубики, ровные ряды виноградников и террас, отделенных друг от друга полей... Долина была обжитой. Даже сейчас, на закате, дорога от одного края долины в другой не пустовала – по ней тянулись вереницы запряженных волами возов и возков, шли путники, груженные кто худыми котомками, а кто и внушительными заплечными коробами, скакали всадники... Спешили всадники, осаживая нервно косящих в сторону лошадей, было видно, что они спешат, и это казалось странным, беспокойным и совершенно не нужным в мирном колыхании ленивого, сытого и бестревожного вечера...

Где-то внизу под перилами балкона затихал город, впрочем, нет, городок или даже поселок в пару улиц, притулившийся к крепостной стене ниже врезанного в вершину скалы замка, полускрытый утесом, он погрузился в синеватые сумерки и лишь дальняя часть его похожих на коробки домов еще отсвечивала оранжево-красными красками. Раздавался скрип колес, громкое "цок-цы-ыба" возничих, мычание волов, обиженное блеяние коз, лай собак, где-то дурачилась залихватской мелодией дудочка, окликивали друг друга знакомые, скандалили неподелившие узкую улицу возчики...

Элиза вдохнула полной грудью напитавшийся летом и теплом воздух и тихонько рассмеялась. Хорошо! Все заботы, тревоги, боль истерзанного тела – все куда-то ушло, растворилось в тихой радости безмятежного летнего вечера. Если секунды ее агонизирующего мозга "там" позволят ей прожить день, два, неделю, а может и больше "здесь", разве не стоит этим воспользоваться? В конце концов, что есть реальность? Где она?

Над головой промчалась парочка ласточек, точно рассчитанным движением юркнув в гнездо над выступом окна, ее сменила вторая, оглушительно просвистев едва ли не в ухо женщине. Вздрогнув то ли от своих раздумий, то ли от птичьего вмешательства, а то ли просто озябнув на вечерней прохладце, Элиза обхватила себя руками, переступила с ноги на ногу и только теперь обнаружила, что боса и одета слишком легко. Только где же здесь одежда? В спальне царил полумрак и тишина, такая непривычная цивилизованному уху тишина – ни тебе телевизора, ни шуршащего холодильника, ни далекого отзвука лифта... Где-то далеко ржала лошадь и лаяла собака, кто-то поближе переговаривался и смеялся, но то были другие звуки, совсем другие. Непривычные.

Женщина прошла под аркой вниз, пошарила по стене и нашла задвижку в резной стенной панели – там, если она правильно помнила, было что-то вроде гардеробной, оттуда Ванита доставала ее платье. Когда это было? Вчера? Неделю назад? Год? В этом мире ее фантазий и снов меняется ли время? А люди? Может, по прихоти подсознания она уже не хозяйка, не "миледи", а слуга у той же Ваниты? И зовут ее не Элиза?

Догадки догадками, а руки ее меж тем проворно перебирали висящую на перекладинах одежду. Платья – длинные тяжелые, расшитые мерцающим в полутьме золотом, или легкие, струящиеся словно водопад, или аккуратно уложенные в мелкую складку, перетянутые витыми шнурами, или изукрашенные тончайшими кружевами. Света бы сюда побольше...

– М-миледи...

Значит, ничего в этом мире не изменилось. Значит, по-прежнему Элиза. И хорошо. Привыкать к еще одному имени она не хотела, ведь своего она так и не вспомнила.

Она обернулась и подхватила падающую из рук Ваниты лампу – полусферу из кованого металла, внутри которого дрожало неяркое пламя. Девушка испугалась сильнее, выхватила лампу, прижала к своей груди и пролепетала "простите, миледи".

– Ты подожжешь себе платье, – ровно сказала Элиза и отвернулась, чтобы не смущать девушку еще больше, – Что из этого мне одеть?

– Оденьте вот это дивное, дивное платье с таренскими кружевами, миледи, – заучено и нудно проговорила служанка, бросаясь к вороху одежд, – К нему прекрасно подойдет вот эта шаль, погода сегодня прохладная. И прелестный гарнитур с топазами, который вам подарил Его Величество.

Элиза позволила себя одеть, хотя сама сделала бы это куда быстрее. Позволила уложить в замысловатую прическу волосы, хотя вполне обошлась бы незатейливым хвостом, а то и вовсе оставила бы волосы распущенными – ей нравилось ощущать на плечах их мягкую тяжесть.

Но ей нужно было время, чтобы подумать, а потому она просто отдалась заботе чужих рук. Она не знала, как долго продлится этот сон, видение или галлюцинация, не знала, куда приведет ее подсознание. Если с ней что-нибудь случится здесь, останется ли она невредима там, на больничной койке? Должна ли она беспокоится о том, что происходит или произойдет здесь? Или ее подсознание само побеспокоится обо всем? Мы ведь не так уж и часто способны изменить то, что нам снится.

А если все, что с ней происходит – реальность? Другая реальность? Как всякий уважающий себя мечтатель, она была помешана на фантастике, так что закрывать глаза на наличие других реальностей не могла. Но одно дело книги, а другое... реальность?

– Король еще не приехал? – наобум спросила Элиза, только чтобы отмахнуться от вереницы назойливых мыслей, заполонивших ее голову. И от неожиданного, леденящего душу страха.

– Его Величество прибудет завтра, – чопорно ответила Ванита, закалывая последний гребешок в высокую прическу и набрасывая поверх нечто вроде тонкой кружевной мантильи.

Неделя. Значит, прошла почти неделя. А на больничной койке – одна ночь. Интересно, что здесь происходило с тех пор?

– А вернулся ли...

Элиза запнулась не случайно. Она не знала, как его назвать, того мужчину, что приходил к ней. Как его здесь называют? Светлость? Хозяин? Или хозяин вовсе не он?

– Милорд? – с заметным воодушевлением подхватила Ванита, – нет, милорд Нейл не прибыл. Ожидаем ранним утром.

Нейл. Вот и первый проблеск знаний. Его зовут Нейл.

Ванита повернула зеркало так, чтобы Элиза могла получше рассмотреть себя.

Платье было темно-синим, переливчатым, шелковым – и это единственное, что одобрила в нем Элиза. Собранная в складки юбка была наискосок перетянута несколькими полосами ткани, что наверняка затруднит ходьбу. Широкие рукава, расширяющиеся книзу, сзади были такими длинными, что свисали почти до земли. На груди платье украшала тяжелая золотая вышивка, переходящая в высокий и ощутимо тяжелый воротник из золота и драгоценностей. Красивый наряд, но слишком роскошный и неудобный. Элизе казалось, что от любого неосторожного движения туго стягивающая ее плечи и грудь ткань вот-вот порвется и она просто окажется голой.

Но может быть, здесь так принято? Может, здесь только так и носят?

Она со вздохом отвернулась.

– А что там, на границе?

Оживление слетело со служанки как желтый лист с дерева. Ванита испуганно вжала голову в плечи и отступила назад, нервно теребя пальцами подол платья. На ее скуле явственно проступил след давнего синяка.

– Простите меня, миледи, глупую девку. Я ничего не знаю. Все это слухи, – зачастила она, – Это только мерзкие слухи, я их больше не повторяю. Это все не правда. Миледи меня проверяет, но я не повторяю грязные сплетни.

– Какие сплетни?

– Мой язык не осмеливается их повторить, миледи, – девушка неожиданно бухнулась на колени, голос ее почти шептал, – Не наказывайте меня, миледи. Я ничего не знаю.

– Да ничего я с тобой не сделаю. Говори. Ну же!

Ванита дрожала мелкой дрожью и едва не вжималась в пол. Поднять глаза на стоящую перед ней женщину она не осмеливалась.

– Простите миледи, ходят слухи, милорд... знается с одной девицей. Из Гнезда. Она лучница. Но это только слухи, миледи, ничего серьезного. Милорд не мог... Языки глупые болтают...

Элиза улыбнулась. А у каменного Нейла, похоже, не все окаменело.

– И как ее зовут?

– Этьена... Но больше я ничего не знаю, миледи... Не спрашивайте глупую девку, миледи.

Ванита застыла в страхе ожидания наказания. Слезы дрожали у нее на ресницах. Рука непроизвольно коснулась разбитой (судя по оттенку синяка – пару дней назад) щеки...

Элиза пыталась успокоить служанку, но слова утешения испугали ту еще больше. Ласка и вежливое обращение, судя по всему, зародили в белокурой головке мысли о каком-то новом, изощренном методе наказания...

Это зачем нужно было так запугивать девчонку? Элиза, нет, не Элиза, а та, что приняла ее облик, была возмущена и подавлена. Возмущаться было чем – она не терпела унижений и не терпела, когда унижали других. Ей претило забавляться таким образом, она всегда избегала действий, могущих поставить других людей в неловкую ситуацию. А подавлена она была оттого, что приняв чужой облик, приняла и эту тяжкую ношу – чужие черты характера. Новая Элиза была мягкой, отзывчивой, даже податливой, ей никогда не пришло бы в голову запугивать других и наслаждаться этим. Она никогда не наслаждалась властью над другими. А вот какой была настоящая Элиза? Что еще придется узнать о той, в чьем теле она оказалась?