Текст книги "Витамины любви, или Любовь не для слабонервных"
Автор книги: Анна Макстед
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Проследив за ее взглядом, я увидела в дверях Джека.
Глава 35
Я стала искать глазами таинственную персону, анонсированную Джеком как «кое-кто». Странно, но изящных блондинок рядом с ним не оказалось. Следовательно, «кое-кто» – это был мистер Коутс, мой бывший учитель драмы. Я тут же устыдилась своих подозрений. Я не уверена в себе, как прыщавая школьница! Что это со мной? Хотя что я должна была думать? Ведь «обычно – «кое-кто» – это та девушка, которую мужчина собирается уложить в постель сегодня вечером. Такими двусмысленными выражениями надо пользоваться осторожно, а не бросаться ими, будто мячиком на пляже.
Все же интересно, почему Джек вообще решил сходить на этот спектакль? Неужели для того, чтобы сделать мне приятное? Хочется думать, его приход – к лучшему. Как только я его увидела, мое сердце забилось вдвое чаще. Может, Габи права и мои дела наладятся. Я вспомнила ее слова, сказанные тогда, на примерке свадебного платья, – о человеке, который может заставить сердце трепетать.
Джек мог легко вызвать трепет в моем сердце. И с той же легкостью мог в любой момент опустить меня с неба на землю. Любовь далеко не всегда приятное чувство. Уж я-то об этом знаю лучше многих. Я не была великодушна в любви, но именно сейчас поняла, что готова научиться быть такой. Внутренний голос подсказывал мне, что Джек – именно тот человек, который мне нужен.
Он стоял в проходе, высокий, уверенный в себе, осматривая зал в поисках свободного кресла. Или искал меня? Мистер Коутс держался рядом, вертя головой по сторонам. Похоже, он чувствовал себя неловко. Может быть, клиентам тоже не хочется думать о личной жизни своих агентов. Джек меня пока еще не замечал. Сначала я привскочила с места, стараясь обратить на себя его внимание. Но потом снова села, чтобы не показаться Джеку тушканчиком в дозоре. Улыбка просто приросла к моему лицу. Хотя я не понимала, зачем Джеку потребовалось разрешение привести «кое-кого» с собой, если этот «кое-кто» – просто клиент. Не хочу обидеть мистера Коутса, но, услышав слово «кое-кто», я рассчитывала увидеть лицо значительное.
Хотя, может, для Джека он – значительное лицо в мире шоу-бизнеса. Джек ведь говорил, что мистер Коутс сделал неплохую карьеру, занимаясь дубляжем фильмов. И еще, Джек сказал, он прекрасный характерный актер. Я раньше думала, что так в мире шоу– бизнеса называют некрасивых актеров. Но мистера Коутса нельзя было назвать некрасивым. Высокого роста, такого же, как Джек, с рыжеватыми поседевшими волосами и синими глазами. Он был чисто выбрит и слегка растрепан. Хотя мистер Коутс больше не преподавал, одет он был как школьный учитель: протертые на коленях брюки цвета хаки, коричневые замшевые туфли и шерстяной вязаный джемпер с витым орнаментом, уже обтрепанный на запястьях. Вдруг в моей памяти промелькнуло это лицо и почему-то ускользающий взгляд. Это было воспоминание из очень раннего детства, кажется, мне тогда было не больше пяти лет. Почему ускользающий? А что здесь странного? Ведь актеры обычно скромны. Им хочется уйти от своих личных проблем, и им это удается путем перевоплощения на сцене.
– А вот и Джек Форрестер! – воскликнула Габриелла так неожиданно, что я вздрогнула. – Джек! Иди к нам!
Обернувшись на ее голос, Джек улыбнулся. Я никогда не видела у него такой вымученной улыбки и забеспокоилась, но все еще продолжала улыбаться по инерции. Мне захотелось пнуть Габриеллу, но в глубине души я была благодарна ей за то, что она позвала Джека. Он сделал шаг к нам навстречу – за ним плелся мистер Коутс, все еще вытягивая шею, как перископ, – и неожиданно остановился.
Я проследила за его взглядом, но ничего не поняла. Может, его удивило, как Анжела постарела за десять лет. Мне захотелось объяснить ему, что это просто ее сценический наряд. Она сбежала со сцены по боковым ступенькам, закрыла двери в зал и снова заспешила за кулисы. Мартина, следуя неровной походкой за Джеком с его подопечным по проходу и одновременно болтая по мобильнику, с разбега наступила на пятку мистера Коутса.
– Джек, ты здесь! – Она даже не обратила внимания на мистера Коутса, покрасневшего от боли. – Ты же говорил, что не сможешь прийти!
Джек без восторга посмотрел на нее, но ничего не ответил, только что-то пробормотал на ухо мистеру Коутсу, а тот кивнул. Под пристальным взглядом Мартины они миновали ее. Джек пропустил вперед мистера Коутса, а сам сел возле Олли. Казалось, Джек, как телохранитель, старается заслонить моего учителя драмы. Очевидно, агенту за свои десять процентов приходится делать очень многое для своих клиентов. Это не только сплошные премьеры, веселые вечеринки после спектакля и лакание шампанского из пупка женщин (или мужчин).
Я попыталась улыбнуться Джеку и метнула сердитый взгляд на Мартину – что она хотела этим сказать? Интересно, когда Джек успел ей сообщить, что не придет? Мартина с шумом уселась позади нас, бросив мне холодным тоном: «Привет». Я от нее отвернулась.
Габриелла наклонилась к Джеку и по-приятельски шлепнула его по руке:
– Наконец-то мы увиделись! Какой приятный сюрприз!
Джек встал, чтобы чмокнуть ее в щеку:
– Не опережай события.
– Да, лучше помолчи, – вторил ему Олли.
Мы с Габи удивленно уставились на них. О чем это они? Олли поднял брови и кивнул на мистера Коутса. Тот рассматривал свои замшевые туфли, большим и указательным пальцами быстро-быстро теребя нитку, торчащую из рукава джемпера.
– Много же времени вам понадобилось, – добавил Олли, немного помолчав.
– Габриелла, – заговорил Джек, – это мой клиент, актер Джонатан Коутс. Джонатан, а это очаровательная Габриелла Гольдштейн. Она жена… ну, ты ведь помнишь Олли и его сестру Ханну Лавкин.
В душе я возмутилась, почему это, представляя меня, Джек не сказал «очарователь ная», но это было очевидно. И еще мне безумно хотелось узнать, почему Олли вел себя так странно. Казалось, он не может решить, вести себя грубо или демонстративно вежливо с мистером Коутс ом и Джеком.
– Анжела уже видела? – спросил Олли. Я не поняла, к кому был обращен вопрос – к Джеку или мистеру Коутсу. Если он говорит о пьесе – так она ведь участница спектакля! – У вас совести нет! – продолжал он, а мы с Габи сидели тихо-тихо, как мышки. – Вы всем нам испортили жизнь. В общем… – Он встал со своего места. – Я не могу оставаться и смотреть на все это. Габриелла, детка, прости, но для меня это слишком. Ты посмотри спектакль, а я пойду домой. Увидимся вечером. Желаю удачи. – Он ласково прикоснулся к лицу жены и поспешил к выходу.
– Постой! – окликнула я его, но он даже не обернулся. – Кто-нибудь объяснит, в чем дело? – Я вопросительно взглянула на Джека. Казалось, мистер Коутс хочет спрятаться с головой в свой убогий джемпер. Он вообще не подавал голоса, Бог знает, как он может работать актером дубляжа? Джек вскочил со своего места и присел на корточки у моих ног:
– Ханна… видишь ли, Джонатан очень хотел… я подумал… не мое дело, конечно… да нет, это именно мое дело, иначе… ты никогда не поймешь…
– Боже мой, Боже мой, – вдруг простонала Габи. Я сделала каменное лицо. Если Олли спятил, значит, безумие заразно, как корь. Один, второй, третий – они уже заразились, одна я в своем уме. – Боже! – Габриелла закрыла лицо руками, – я поняла, в чем дело!
– В чем? – прошипела я.
– Ханна, – с серьезным выражением лица сказал Джек, – Ты не помнишь Джонатана? – Он подтолкнул локтем мистера Коутса, тот улыбнулся мне.
– Ханна. – Он протянул руку из-за Габриеллы и дотронулся до моей ладони. Для меня его голос прозвучал как гром, я ощутила запах его лосьона, что-то щелкнуло в памяти, как будто стала разматываться туго закрученная пружина. Тут же отдернув руку, я начала дрожать и задыхаться. Господи, что происходит? Этот человек будто пробудил глубоко в моей памяти какое-то воспоминание, плохое, очень плохое. Я запустила руку себе в волосы:
– Скажите мне сейчас же, в чем дело? – Я боялась, что мелькнувшее воспоминание ускользнет.
Ко мне обернулись все трое – Габриелла, Джек, мистер Коутс, на их лицах было написано сочувствие. Джек открыл, было, рот, чтобы заговорить, но тут стал гаснуть свет.
– Я… – начал он.
– Ш-ш-ш-ш! – зашипела сзади Мартина, и Джек с виноватым видом отпрянул от меня. В эту минуту подняли занавес.
Начался спектакль, и хотя я старалась смотреть в нужном направлении, но не слышала и не видела происходящего на сцене. Мне казалось, что сердце бьется через раз и вот-вот вообще остановится. Я то и дело искоса бросала взгляды на мистера Коутса. Он был связан с чем-то ужасным в моей жизни, от проснувшегося страха я чувствовала слабость в желудке, как бывает, когда впервые приходишь в школу или идешь на свидание. Я старалась найти разумное объяснение своим чувствам, но его не было. А главное, каким-то уголком сознания я не хотела ничего вспоминать, хотела оставить все как есть. Промучившись минут пятнадцать, я заставила себя переключить внимание на сцену.
Габриелла и Джек выпрямились в своих креслах. Было ясно, что они взвинчены не меньше чем я. Время от времени я ощущала на себе их боязливые взгляды и чувствовала себя призраком, поднимающимся среди обломков после ужасной катастрофы. Мистер Коутс ни разу не взглянул на меня. Он, не шевелясь, смотрел прямо, как загипнотизированный. Он не смеялся шуткам, звучавшим со сцены, и без остановки теребил нитки, торчащие из рукава.
Я попыталась следить за развитием сюжета. Я ровно дышала, мне удалось заметить, что Роджер – неплохой актер. Роль Джона Малкольма была как раз для него. Мне он описывал эту роль как «пребывание на краю бездны». Этими словами он рассчитывал объяснить мне психологическое состояние героя.
К сожалению, после его объяснения я сразу представила Клиффа Ричарда [12]12
Клифф Ричард – английский певец. В оригинале – игра слов: «клифф» в переводе значит «обрыв, утес».
[Закрыть]. Хотя герой, роль которого пришлось исполнять моему отцу, был отнюдь не столь элегантен и учтив, как этот актер.
Я обернулась и увидела, что Мартина беззвучно повторяет слова его роли. Ее увлеченность моим отцом переходила все границы. Хотя ее можно понять. Роджер красив, у него есть определенное обаяние. Также я могла понять, что для любой женщины не от мира сего, которая не понимает, что нет ничего романтичного в участии в грубом фарсе, образ Джона Малкольма может быть весьма притягательным. Он ведь так сильно любит свою бывшую «боксерскую грушу», прошу прощения, жену! Насколько я понимала, в том мире грез, где жила Мартина, герой не считается героем, пока не нанесет героине удар в подлых или не разобьет ей нос. Иначе как она узнает, что он к ней неравнодушен!
Я никогда не считала, что народная мудрость «Бьет – значит, любит» справедлива. Если бы это утверждение оказалось верным, я бы предпочла всю жизнь не знать, что такое любовь. Большинство женщин ждут от своих партнеров заботы и поддержки, а не побоев до полусмерти. Но, по-видимому, Мартина была старомодна и в ее представлении мужественность выражается в грубости.
Несмотря на свои чувства к моему отцу, Мартина всегда уважала Анжелу. Видимо, она одобряла раболепство моей матери, прощая ей тот грех, что она – жена моего отца, за то, что она знала свое место. Хотя Мартина, естественно, понимала, что их медовый месяц давно прошел.
Анжела тоже оказалась неплохой актрисой. Ее героиня характеризовалась «спокойным характером» и суетливой заботой о моем отце – и то и другое было для нее естественным, – но Анжела также показала умение держаться на сцене. Я заметила, что она немного боялась аудитории – ни разу не взглянула в нашу сторону. Другие актеры то и дело поглядывали. Я поняла, что и отец очень хотел взглянуть, но сдерживался. Несомненно, не хотел отвлекаться от демонстрации своего таланта.
Но все же не удержался после одной сцены, в которой он и актриса, игравшая роль его бывшей жены, выясняли в драке свои отношения. Для Мартины тут поводов для беспокойства не было. Как туго ни затягивала бы талию Джеральдина Роббинс, таких истеричных примадонн мой отец на дух не переносил – они были его конкурентками в борьбе за внимание зрителя.
Джеральдина Роббинс исчезла, вместо нее появилась моя мать в роли мисс Купер. В этой сцене хозяйка гостиницы узнает, что ее очаровательная клиентка – бывшая жена ее любовника, которую он все еще любит.
Отец по роли должен был спросить: «Что такое?»
– Что такое? – спросил отец, но, услышав его интонацию, я вся сжалась. Он обращал свой вопрос не к мисс Купер, он смотрел прямо на Джека и не мог отвести взгляда. Он повторил свой вопрос, явно с трудом заставив, себя повернуть голову к мисс Купер. Моя мать пришла в замешательство. Свою следующую реплику – вопрос, действительно ли это его бывшая жена, она выпалила со скоростью девяносто миль в час.
– Да, – с трудом выговорил отец. Надо отдать ему должное, он не забыл слова. Но его взгляд снова метнулся к первому ряду. Я вертелась в своем кресле, молясь, чтобы он скорее вернулся в сценический образ. Было очевидно, что он не мог сосредоточиться на игре, впал в какую-то прострацию.
– Джон, что теперь будет? – спросила мать. В ее голосе прозвучали панические нотки, и я не поверила своим ушам, настолько естественно у нее это получилось. Отец не смотрел на нее. Он смотрел… на Джека? Нет, на мистера Коутса, и на лице папы появилось выражение ужаса. Я нахмурилась, пытаясь понять, что такого он увидел в мистере Коутсе. Тот перестал теребить свой джемпер. Его поведение неожиданно изменилось. Он больше не был неуверенной в себе черепахой. Мистер Коутс смотрел на моего отца в упор холодным спокойным взглядом. У меня внутри все перевернулось. Я перестала дышать. По ходу действия полагалась пауза, во время которой Джон молча смотрит на мисс Купер. Но эта пауза не должна была быть настолько долгой.
И тут я вспомнила, что дальше следует реплика матери. Поскольку Джон не ответил на ее вопрос, мисс Купер почувствовала неладное. Теперь взгляд отца был прикован к ней. Роджер был явно потрясен. Мать, разволновавшись, стала похожа на нервного спаниеля. Она бросила взгляд на первый ряд, чтобы выяснить, что же так смутило отца, и заметно пошатнулась. Она открыла рот, но не издала ни звука.
Суфлер подал реплику: «Мне все ясно. Я всегда подозревала, что ты все еще ее любишь», и весь зал ахнул в едином порыве. Происходящее напоминало мексиканский сериал. Зрители замерли.
– Мне все ясно, – произнесла Анжела. – Я всегда подозревала, что я все еще… ты все еще ее любишь…
Язык у нее заплетался, даже под толстым слоем грима было видно, что она покраснела. А когда я увидела мрачное выражение ее лица, с которым она обратилась к отцу – не к Джону Малкольму, больше она не притворялась, – меня как молнией поразило: я вспомнила. Я уже видела ее лицо таким однажды, очень давно. Обрывочные воспоминания нахлынули на меня, обгоняя одно другое. Перед моими глазами как будто прокручивались назад кадры, картинки прыгали, как осколки цветного стекла в калейдоскопе. Я вспомнила фразу, которую Олли сказал недавно Джуду и от которой у меня мурашки побежали по коже. Тогда я не могла понять причину моей реакции. Олли сказал:
– Иди, посмотри, что там делает твоя мама. В первый раз эту фразу я услышала от отца двадцать пять лет назад.
Глава 36
Может, я не вспомнила все мелкие подробности, но основное – точно. Я чувствовала, что постепенно из закоулков памяти всплывет все. Вот я осторожно переступаю через порог. На мне темно– зеленые туфли с пряжками, белые короткие носочки и, кажется, школьная серая юбка. Мне лет пять или шесть. За моей спиной – отец, он положил теплую ладонь мне на плечо, я чувствую ее тяжесть.
– Иди, посмотри, что делает твоя мама, – шепчет он, подталкивая меня к лестнице. Голос у него не сердитый, он говорит спокойно, сдержанно. Но я знаю, что надо сразу же сделать то, о чем он просит. Я толкаю дверь с матовым стеклом, бегу вдоль коридора по выложенному орнаментом дубовому паркету. Лестница застелена оранжевым ковром. Когда я оборачиваюсь и через перила лестницы смотрю на папу сверху, он, улыбаясь мне, кивает и жестами указывает на второй этаж.
Лучи полуденного солнца, как и сейчас, проходят через витражные окна коридора и ложатся на пол разноцветными пятнами. Папа прикладывает палец к губам, и я закрываю рот ладошкой, чтобы подавить смешок. Мне нравится эта игра. Я вприпрыжку подбегаю к спальне родителей. Слышу голос мамы, и тут моя улыбка дрожит: по ее голосу мне кажется, что ей больно. Я рывком распахиваю дверь и вскрикиваю: «Мамочка!»
Мама тоже кричит, отталкивая от себя мистера Коутса. Она хватает простыни, а мистер Коутс, согнувшись, кидается в ванную, прикрывая себя спереди руками. У него волосатое тело, и когда он пробегает мимо меня, я чувствую порыв воздуха, смешанного с запахом мускуса, подпорченных фруктов и приторного лосьона, – совсем не такого, как легкий, цветочный запах одеколона, которым мой отец протирал лицо после бритья. У меня начинает першить в горле.
– Детка! – Анжела, неуверенными шагами идет ко мне, таща за собой простыни. Она спотыкается и падает на пол, обнаженная, розовая.
– Папа сказал, что ты здесь, – выпалив это, я развернулась и побежала прочь.
Возможно, какие-то подробности я досочинила, не думаю, что эти воспоминания хранились в подсознании в законченном виде, готовые возродиться, как Феникс из пепла. Но по сути воспоминание было точным. Сверхъестественная сила чувств, которые оно всколыхнуло, сейчас оживила пережитое, как будто я прожила все это еще раз. Я ощутила себя муравьем, которого уносит поток ручья.
Голова разболелась, готовая вот-вот лопнуть. Я рванулась к выходу, мимо Габриеллы, мимо Джека, мимо мистера Коутса с его лосьоном, от которого першит в горле. Габриелла попыталась схватить меня за руку. Выбегая из зала театра, я чувствовала, как Роджер и Анжела провожают меня взглядами со сцены. Я почти на ощупь нашла выход из здания, и меня стошнило у ближайшего куста. Платка с собой не оказалось, так что пришлось сплевывать – тьфу, тьфу, – чтобы избавиться от всего, что было во рту. Я утерлась рукавом. Теперь нужно стирать джемпер, подумала я. Говорят, что, когда испытываешь сильное потрясение, мелочей не замечаешь. Это не так, как раз наоборот, замечаешь все до единой.
Потом, с громким стоном, шатаясь как умирающая, я добралась до своей машины и рухнула на сиденье. Опустив голову на руки, я стала судорожно глотать воздух: «Как же он мог такое сделать с нами?»
Это было так же жестоко, как если бы он пристрелил нас обеих. Но у него была другая цель – он хотел, чтобы мы страдали.
У меня произошел провал в памяти. Так часто бывает, когда сознание старается защитить психику от силы потрясения. Спасибо Джейсону, благодаря нему я поняла, что если с тобой произошло что-то очень плохое, потом трудно изжить из психики последствия этого, потому что часто просто не знаешь, что же произошло. Перестав, наконец, стонать, я села, опершись лбом на руки, и молча зашевелила губами, разговаривая сама с собой. Я безостановочно качала головой. Мне казалось, что если я остановлюсь, то голова сразу лопнет от переполняющих ее мыслей.
Как он мог быть таким… хладнокровным? Как он мог сделать такое со мной, принять решение сознательно причинить вред нам: мне, ей, всей нашей семье? Из-за него я два с половиной десятилетия прожила в полной уверенности, что моя мать – шлюха, что это она разрушила семью, обманув нас всех. Из-за него же я потеряла веру в людей. Когда я начинала сближаться с кем-то, я тут же разрывала отношения, как цыпленок, разбивающий свою скорлупу. Первой нанести удар всегда безопаснее.
Я обожала мать до того случая. Из-за Роджера я стала жить в убеждении, что собственная мать предала меня, – какая мысль может действовать на психику более разрушающе? – и жила в убеждении, что она меня не любит. Когда в тот день я ворвалась в комнату и застала ее с мистером Коутсом, я стала соучастником их преступления. С этого момента я выбрала одиночество.
Для того чтобы осудить Анжелу, всем хватило одного факта – того, что она была неверна. Я не задавала себе вопроса, почему она на это пошла, ведь это совсем не в ее стиле. Наш приговор был окончательным, как будто она совершила убийство.
А теперь я не могла понять, как мне не пришло на ум поинтересоваться мотивами. На основании опыта работы в «Гончих» я знала, что если один из партнеров завел связь, значит, пришел конец долгим болезненным отношениям. Зная об этом, я просто не хотела думать о причинах измены матери. Я считаю, что мы с Грегом похожи на следователей, явившихся на место преступления. Мы выясняли правду. Мы не предотвращали зло, которое уже произошло. Мы прибывали на место преступления всегда слишком поздно. В детективных телесериалах следственная группа всегда в более выгодном положении: у них в руках есть и начало, и середина истории, и они могут проследить путь жертвы до ее печального конца. У нас не было начала и середины, в нашу задачу входило только засвидетельствовать конец.
А теперь меня вдруг осенило – знать финал недостаточно. Особенно когда история произошла в твоей собственной семье, когда понимание того, что произошло до поступка, может по-другому осветить весь ход последующих событий.
Как он мог? Как он мог сделать такое со мной, своей маленькой дочерью?
Как он мог поступить так со своей женой, если любил ее? Он неадекватно сильно наказал ее за ошибку. Хотя тут не годится слово ошибка. Вот хлестать молоко из пакета с просроченным сроком годности – да, это ошибка. Я так легко и бойко осудила свою мать за обман, хотя ее единственным неверным решением был «правильный поступок» – решение остаться с Роджером, сохранить семью. Этим она причинила вред многим, но себе – в наибольшей степени. Я не считала, что поступила правильно, когда переспала с Джеком, будучи официально помолвленной, с Джейсоном. Но я отдавала себе отчет, что если Джек – мой мужчина, то секс с ним нельзя осуждать, осуждать нужно то, что я хотела заключить брак с Джейсоном. Бедная Анжела. Я чувствовала, как значение ее неверности становилось все меньше и меньше, исчезало, как шипучий аспирин в стакане воды. Ее вина, не шла ни в какое сравнение с виной отца, воплотившего в жизнь свой ужасный план – сделать меня свидетелем измены матери. Жестокость его замысла была неизмерима. Я не поняла толком, что происходило в спальне, но меня испугала вульгарность увиденного, а еще больше – реакция матери и моего школьного учителя драмы.
Я все еще не могла поверить, что мой отец был способен на такую бессердечность. Если это было задумано, как способ наказать жену, мне еще повезло, что ему не пришло в голову удушить меня выхлопами своего «вольво». Это тоже было бы хорошим наказанием для нее. Я не слишком разбираюсь в вопросах отцов и детей, но что такое хороший родитель, можно понять на примере Габриеллы. Любящий родитель защищает своих детей от всего, что только можно. Их потребности для него важнее своих собственных. И уж совершенно точно, если любишь своего ребенка, ты не станешь травмировать его до самых кончиков белых носочков только ради того, чтобы отомстить своему супругу. Отец причинил мне боль. Если быть точнее, очень сильную боль.
Мне было так больно, что перехватило дыхание.
Если кого-то любишь, не станешь намеренно причинять ему боль. Из этого следовал только один вывод: мой отец меня не любил. И не надо было работать в «Гончих», чтобы понять: мать меня любила. Любила так, что готова была забыть себя.
