Текст книги "Сердце странника"
Автор книги: Анна Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– В Нидерландах. Город Роттердам.
– Понятно. Значит, зять Геночки там же. Но ты на всякий случай уточни. Придется нам попортить местным полицейским статистику дорожных происшествий. Как ты думаешь, расшибленный лоб зятя заставит его уехать?
– Дочь с внучкой уедут точно.
– И он должен, – уверенно кивнул Старик. – Что ни говори, а семья – великая вещь. От-ли-чно! Пошли туда Логойко. Пообещай двойную оплату. За срочность. И пусть не берет машину напрокат, как в прошлый раз, а угонит у какого-нибудь добропорядочного нидерландца. Остальное ему, я надеюсь, объяснять не надо.
– А что с этим приемом?
– Смотреть в оба! В оба! – погрозил пальцем Старик. – Чтобы ни одна мышь не проскочила!
* * *
– Ну, спаситель, давай свою пятерню, – протянул Тимофей руку Виктору. – Ты настоящий мужик.
Тот широко улыбнулся и протянул свою.
– Ты тоже не девочка, – шутливо парировал он.
Они стояли все пятеро у порога дома, понимая, что никогда больше сюда не вернутся. Их маленькая коммуна не могла существовать слишком долго.
– А куда Тимофей уезжает? – встряла Катька.
– Не Тимофей, а дядя Тимофей, – одернул ее Витек. – Вот еще! Нашла себе ровню!
– Он мне сам разрешил, правда?
– Иди сюда, Катена, – засмеялся Тимофей, обнимая ее. – Называй меня, как хочешь, только в печку не ставь.
– Почему в печку?
– Подрастешь, узнаешь. Давай, что ли, прощаться?
– А я не хочу. Ты мне нравишься. Поехали с нами в детскую деревню. Ты будешь нашим папой.
– Катька, не приставай с глупостями! – вмешался Витек.
– Так ты решил ехать? – спросил у него Тимофей, отпуская Катю.
– Завтра. Мы поедем туда завтра.
– Больше не будешь бегать?
– Не знаю. Посмотрим, – криво улыбнулся Витек. – Хотя не должен.
– Что ж, ладно. Может, еще увидимся.
– Ага. Может.
– Удачи тебе. Ты хороший парень. Такие, как ты, в жизни не пропадают. Если сам пропасть не захочешь. Все в твоих руках.
– Понял, – смущенно отвел взгляд Виктор. – За письмо спасибо.
– Не за что. Да! Совсем забыл! Это тебе, – Тимофей протянул ему сумку с ноутбуком.
– Мне?
– Подарок. На память. Главное – учись. Не так уж это и плохо. Ну, бывай. – И посмотрел на девочку. – Пока, Катька. Не шали!
– Пока!
– Пока!
Распрощавшись, Тимофей, Кристина и Вера вышли из калитки на дорогу.
Витек притянул к себе Катьку и тихо сказал:
– До свидания, Клоун.
Тимофей оглянулся, словно услышал, и помахал ему рукой. Виктор помахал в ответ.
Никогда еще он не сожалел так о тех, кто уходил. Никогда в его сердце на закрадывалась такая тоскливая, такая безудержная печаль о ком-то. Эти беззлобные, простые, веселые люди, говорившие правильно и умевшие многое понять без слов, ему очень понравились. Такими, наверное, и должны быть те, кого всегда приятно видеть и чувствовать рядом.
Так Витек с Катькой и стояли на пороге дома, потерянно и долго глядя им вслед.
Он и подумать не мог, что так быстро способен привыкнуть к кому-либо. И теперь страдал. Страдал от понимания того, что у каждого своя дорога в жизни и что все они – попутчики, рано или поздно расстающиеся где-то на перекрестках больших и малых людских тропинок. Тимофей был совершенно прав, когда однажды вечером говорил ему об этом. Тогда они хорошо поговорили, как два настоящих взрослых мужика. О жизни, о ее «превратностях», о том, как иногда правильно она сталкивает людей, какие обстоятельства ни вызвали бы такие столкновения. Каждый получал после таких встреч что-то нужное и полезное. И хотя Витек до конца слов не понимал, но интуитивно верно определял их смысл, благо не был обделен некоторым жизненным опытом и долгими наблюдениями за людьми, чаще всего его не замечавшими.
Что-то несомненно менялось в жизни Виктора. Менялось значительно и, скорее всего, бесповоротно. Всего несколько недель назад он был один в этом мире, в котором нигде нельзя чувствовать себя спокойно. В противостоянии чужой воле он закалил свою собственную. И его воля не знала ни жалости, ни страха, ни привязанности, ни любви, ни особой ненависти к кому-либо.
Теперь же у него появились друзья, появилась Катька, которую он уже не отделял от своих забот, и по-настоящему родной человек – бабушка, оказавшаяся не такой плохой, как он думал о ней все свои детские годы. Из-за последнего обстоятельства Витек ощущал уж совсем необычную для него теплоту в груди и совершенно необъяснимую радость.
– А баба Зоя нас к себе может взять? – как будто угадав его мысли, спросила Катька.
– Нет.
– Почему?
– Потому что она уже старенькая. Не разрешат ей нас взять.
– А она приедет к нам? Пусть она приедет! Я ееные булочки люблю. Они вкуснее магазинных. Правда?
– Тебе бы только лопать, – усмехнулся Витек.
– Просто я расту, – вздохнула она.
«Наверное, я тоже», – подумал он.
* * *
Генри Остерман жил в Броневом переулке в аккуратном особнячке под номером 3, арендованном по соседству с коттеджами одного из посольств.
– Я ненавижу гостиницы, – сказал он Старику, гуляя с ним по дорожкам, витиевато проложенным среди травяных газонов, не потерявших зеленой свежести даже в ноябре. – И особенно гостиницы, доставшиеся нынешнему эсэнгэшному капитализму от бывшего Советского Союза.
На лужайках нанятые рабочие устанавливали качели, маленькие белые столики, что-то вроде небольшой сценической площадки и уменьшенную копию старинного замка. Погода уже целую неделю держалась безветренная, сухая и теплая, поэтому Остерман решил организовать часть праздника для внучки на свежем воздухе.
– Как вам нравились накрахмаленные и выглаженные наволочки, подчеркиваю – накрахмаленные и выглаженные! – но с дырами во всех местах? А? – хохотал Остерман, по-стариковски держа собеседника под руку. – И попробовали бы не сдать эту проштампованную тряпку кастелянше! О! Какой бы она вам закатила замечательный скандал!
– А репродукции с картин Айвазовского! – поддержал его воспоминания Старик. – Из десяти гостиниц они висели в семи.
– А отсутствие розеток не хотите?
– Неужели и вам в таких номерах приходилось бывать, дорогой мой? – умилился Старик.
– Разумеется! Исключительно из наивности и любопытства я пошел к заведующей, чтобы узнать насчет розеток, на что она мне заявила: «А шоб вы тунда кипятильники не сували!».
Оба оглушительно расхохотались.
– Боже, этот изумительный советский фольклор! – вздохнул Остерман. – И этот изумительный советский сервис! Накушались мы его в свое время вдосталь. В славные брежневские времена был я, уважаемый Богдан Сергеевич, снабженцем. Представляете, что такое, да? Весь Советский Союз вот этими ножками истоптал. Командировки, гостиницы, столовки, буфеты, сквозящие поездные тамбуры. Вся экзотика! Вся! Вот она у меня где! – провел он ребром ладони себе по горлу. – А здешние гостиницы слегка залакировали косметическим ремонтом свою убогость и полагают себя европейскими отелями. Лицемерие!
– Совершенно с вами согласен, любезный Геннадий Маркович, – со счастливым видом поддакнул Старик.
– В связи с таким положением мне ничего не оставалось, как снять этот домик. Хотя денег с меня содрали, доложу я вам… Вот скажите мне, когда эти нынешние советские капиталисты научатся толково вести дела, а не выдирать каждую денежную единицу наглым нахрапом? Как на азиатском базаре, ей-богу! Заломить цену в три раза и упорно ждать, когда кто-то сможет заплатить. Вот вам пример. Зашел я тут в один салон светильников. Как, бишь, его?.. А! «Сиреневая луна», вот. Хотел дочери подарок сделать. Боже! По ценам они дадут сто очков вперед любому самому дорогому дизайнерскому магазину на Пикадилли. И это в стране со средним годовым доходом в 1200 долларов на человека! Смешно и глупо так вести бизнес. Остается только удивляться, как они до сих пор не вылетели в трубу.
– Да, да, невозможная страна, невозможные люди, – кивал Старик. – Лишь бы побольше урвать и поменьше вкладывать. А ведь инвестиции – основной двигатель экономики. Нет инвестиций, значит, нет развития. Если нет развития, то остается базарная кустарщина и сиюминутная выгода. Молодежь не смотрит в будущее, вот что печально. Как сказал Вордсворт: «Что есть юность? Вздымающаяся волна. Позади ветер, впереди скалы».
– Именно, именно! А какие времена были у нас, Богдан Сергеевич! У нас все тайком, все ползком, все с оглядкой. Тут тебе и КГБ, и ОБХСС, и КПСС. Это ж какие чудеса смекалки нам надо было проявлять, чтобы лавировать между этими всевидящими монстрами! Потому мы и выжили. И будем жить!
Гена Остерман и Старик с умилением взглянули друг на друга, словно два представителя старого, отжившего, но тем не менее близкого и понятного им мира.
Несмотря на поток воспоминаний и ностальгических откровений, оба пристально наблюдали друг за другом. Остерман, которому крупная компания поручила курировать деятельность своих восточных филиалов, нюхом чуял в Старике крепкого, хитрого и опасного противника. Обратись к нему менеджеры «ИТФ Компьютере Лимитед» в самом начале, он настоятельно порекомендовал бы им не связываться с таким субъектом. Впрочем, и у самой компании не все шло благополучно, если она решилась на такое рискованное сотрудничество. Но это обстоятельство уже не касалось Остермана. Компания являлась его клиентом, и он должен был отстаивать ее интересы. В Богдане же Сергеевиче Остерман усматривал, хоть и неясную пока, но все же угрозу этим интересам. Особенно в последнее время, когда Остерман почувствовал повышенную о себе заботу со стороны Богдана Сергеевича. Что-то определенно-неопределенное происходило с этими его странными фирмочками. Опыт ловкача наводил на мысль о ловкости других. Один иллюзионист почти всегда может догадаться о секретах другого иллюзиониста, потому что принципы у них почти всегда одни и те же. Но разгадать, какой именно фокус прятался в рукаве Богдана Сергеевича, он пока не мог.
– Что ни говорите, раньше было интереснее. Азартнее, что ли, – говорил Старик.
– Ну, скажу я вам, азарта и теперь хватает. Главное – не упустить ничего из виду. Держать, так сказать, нос по ветру, – поднял палец Остерман.
– Это верно.
– А если не держать нос по ветру, того и гляди, облапошат, обчистят да так ни с чем и оставят. Ушлый сейчас народец. Особенно на просторах бывшего «великого и могучего», – Остерман, хитро взглянул на Старика, потом вдруг посерьезнел и прищурился. – Могу ли я спросить у вас кое о чем, дражайший Богдан Сергеевич?
– Разумеется, Геннадий Маркович.
– Скажите мне, к чему тут все эти молодые люди, которые приехали с вами и вот уже 20 минут с умными видом изучают заборы? Что случилось?
– Открою вам тайну, многоуважаемый Геннадий Маркович, – ни на секунду не смутившись, ответил Старик, нежно притянув собеседника за пуговицу пальто к себе. – Все дело в журналистах.
– В журналистах?
– Да. Мне стало известно, что в Минск прибыли две съемочные группы от российских телеканалов. Они намерены сделать репортаж об этом приеме.
– Что вы говорите?! – притворно ужаснулся Остерман, теперь уже окончательно уверившись в том, что в нынешнем деле появились темные подводные течения. – И чем же моя скромная персона заинтересовала российских журналистов?
– Не в обиду будь сказано, но их интересуете не вы, Геннадий Маркович, а посол.
– Посол Соединенного Королевства вряд ли посетит наш маленький семейный праздник. У нас будут только секретари посольства с детьми.
– Кто-то распустил слух, что он приедет.
– Какая наглость! – возмутился Остерман.
– Сами понимаете, насколько нежелательно внимание журналистов к вашему здесь пребыванию. Поэтому я взял на себя смелость нанять людей, которые оградили бы вас от назойливого любопытства пишущей и снимающей братии, которая черт знает что наплетет в своих репортажиках.
– Может, было бы лучше пригласить их и объяснить, что это просто семейное мероприятие и посол по своему статусу не может присутствовать на нем? – осторожно предложил Геннадий Маркович, следя за реакцией Старика.
– Ни в коем случае! – в ужасе взмахнул руками тот. – Стоит им сказать только одно слово «нельзя», как они из вредности начнут копаться в причинах отказа. Боже сохрани! Самое действенное средство – держать их на расстоянии и полностью игнорировать.
– Ну, если вы так считаете…
– Именно, именно считаю! Поверьте, я больше всех заинтересован в сотрудничестве с «ИТФ Компьютере Лимитед» и не хочу, чтобы какие-то писаки все испортили своими неумными и громогласными выводами.
– Что ж, разумно, – кивнул Остерман, не видя пока причин для такой опеки, но уверенный, что у собеседника немало оснований желать оградить его от чего-то или кого-то. Богдан Сергеевич был явно чем-то озабочен и уж никак не визитом выдуманных журналистов.
– И как вы себе представляете наше спасение от телекамер?
– Я предлагаю разместить моих людей по всему периметру участка и еще несколько человек будет у ворот. Вы приглашали кого-то со стороны?
– Да, будут артисты для детей и несколько скрипачей для взрослых.
– Это плохо…
– Что?
– Журналисты очень изобретательны, поэтому следует предусмотреть ненавязчивый осмотр…
– Даже не думайте! – запротестовал Остерман, потешавшийся в душе над предосторожностями Старика. – Я вам не позволю никого осматривать! Ни в коем случае! Не хочу превращать день рождения внучки в полицейскую операцию по отлову незваных гостей. Если у кого-то хватит изобретательности проникнуть сюда через строй ваших молодчиков, так тому и быть. В конце концов, меня с детства учили гостеприимности, из-за чего я останусь русским до гробовой доски, даже имея паспорт подданного Ее Величества. И все. Ни слова больше об этом! Иначе я обижусь, любезный Богдан Сергеевич, так и знайте. А теперь соблаговолите пройти со мной в дом и отведать преотличнейшего шотландского виски, который я купил на аукционе за 1300 фунтов. Я дрался за него с неким рыжим джентльменом по имени О'Гастери. Этот недорезанный английскими королями потомок шотландских горцев позорно капитулировал перед моей решимостью заплатить за бутылку какую угодно цену. Мы, русские, когда дело касается спиртного, за ценой не постоим, верно?
Старик расхохотался вместе с ним, думая, однако: «Ты, голуба, такой же русский, как я англичанин! Что б ты подавился своим виски!».
* * *
Зоя неспешно собирала чемоданы в каком-то жутком, почти ступорозном состоянии. Мыла ли она посуду, выбивала ли ковры, чистила ли картошку – неожиданно все в ней замирало, а на глазах неудержимо выступала влага. Мысли вдруг становились легкими, прозрачными, неуловимо-воздушными, убегавшими вдаль, как облака. И никогда нельзя было сказать, куда они уплывут, где остановятся.
Иногда она думала о том, что жизнь ее пролилась, как вода сквозь сито. Все время чего-то желала, чего-то добивалась, а в конечном итоге всем и везде чужая. Тогда охватывали сожаления, что не осуществила свою мечту, не стала деревенской учительницей. Никем не стала. И свою судьбу проморгала, и детей потеряла.
А иногда ее посещало теплое, светлое смирение. Ей казалось, что все случилось так, как и должно. Все к лучшему. Кто она такая, чтобы роптать?
В таком состоянии Зоя ходила по пустой квартире, перекладывала с места на место вещицы и безделушки, припоминая, когда и откуда их привозила Фифа. Призраки прошлого окружали ее, давно угасшие голоса пробуждали чувства и воспоминания.
Всю жизнь Зоя о ком-то заботилась. Эта потребность в заботе проникла в кровь ее, в кости и нервы. Фифы не стало, а потребность сохранилась. В ней она видела смысл своей жизни. Если бы не внук Витька, Зойка и не знала бы, что делать дальше. Телевизор, кухня и работа – вот с чем она оставалась. Да еще унизительная участь приживалки в чужой квартире. Уж соседки, бывшие в курсе всех событий в доме, постарались бы расписать смерть Фифы в красках, а саму Зойку смешать с грязью – это для них раз плюнуть. Уж и участковый приходил, интересовался. Спрашивал, на каких основаниях она, Зойка, занимает квартиру покойной Анжелики Федоровны Заболотской. Вежливо, правда, спрашивал, но от этого не легче. А потому она решила заранее собрать чемоданы, чтобы не забыть чего впопыхах. Да и вещей у нее не особо много. В комнате, где когда-то жил ее сын Мишка, она забрала только несколько картин и вазу, подаренную Фифой на Зойкино сорокалетие. И еще томик Шекспира, с которым не расставалась. Больше ей ничего не надо.
В самый разгар сборов она услышала переливчатую трель дверного звонка. Открыв дверь, Зоя обнаружила на площадке Семена и какого-то незнакомого, хорошо одетого человека.
– Как ты тут, Зоя Филипповна? – ласково спросил ее Семен.
– Помаленьку, – ответила она, снова начиная плакать.
– Ну вот. Что же ты слезами гостей встречаешь? – ободряюще обнял ее Семен.
– Так кроме слез ничего и не осталось. Ты не обращай внимания. У меня теперь глаза на мокром месте.
– А мы к тебе по делу.
– По какому такому делу? – насторожилась Зойка.
– Добрый день, Зоя Филипповна, – чуть поклонился молодой человек в костюме и с красивым маленьким чемоданчиком в руках.
– Добрый, – кивнула она.
– Мое имя Добруш Павел Эдуардович. Я нотариус. Вот мои документы. У меня к вам несколько исключительно формальных вопросов, после ответа на которые я смогу огласить последнюю волю Заболотской Анжелики Федоровны.
Зоя неприкаянно стояла перед ними, может быть впервые в жизни растерявшись от такой официальности.
– Ну, чего стоишь-то? – весело подбодрил ее Семен. – Приглашай гостей на чай.
– Положим, на чай у меня времени не будет, но вот если где-то найдется стул и стол, я буду очень благодарен, – улыбнулся молодой нотариус.
– Да, конечно, проходите, – опомнилась Зойка, открывая двойные двери в зал. – Я и сто грамм могла бы предложить.
– Нет, нет! – сразу отказался тот.
– А я бы принял, – вздохнул Семен, – если бы не был за рулем. Но от чаю не откажусь. С твоими булочками.
– Так не пекла.
– Тогда просто чаю. Чай у тебя, помнится, тоже особый получался.
– Так лимонник в заварку кладу, чебрец опять же летом собираю, цвет липовый. А то ты не знаешь! – суетилась Зойка, вытаскивая из буфета чашки. – Я сейчас…
Через несколько минут они чинно сидели за столом и следили за тем, как нотариус неспешно просматривает бумаги. Потом он попросил ее показать паспорт, задал несколько анкетных вопросов и уже после этого достал какой-то конверт.
– Итак, уважаемая Зоя Филипповна, – сказал нотариус после паузы, – перед вами завещание покойной Анжелики Федоровны Заболотской, которое я вскрываю в присутствии свидетеля. Опуская официальную преамбулу, которой предваряется каждый подобный документ, я должен сообщить вам, что все свое движимое и недвижимое имущество Анжелика Федоровна дарит вам без всяких условий, отчуждения и ограничений. В этом суть завещания. Вкратце.
– Как же так?.. – непонимающе уставилась на него Зойка.
– Тебе все старушка наша отписала, тебе! – воскликнул Семен.
– Так мне от нее ничего и не надо. Что же люди скажут? – растерянно спросила она.
– С точки зрения закона никаких нарушений в данном завещании нет, – сказал нотариус. – Все остальное несколько иная сфера. Распишитесь вот здесь, здесь и здесь. Вам надо будет посетить еще домоуправление и налоговую инспекцию, но можете с этим не торопиться.
– Погодите! Я ничего не понимаю… Как же она могла? Как успела? Когда? – подхватилась Зойка.
– Это она меня попросила, – ответил смущенно Семен. – Когда мы с ней и этой вашей девочкой по городу катались, тогда она и попросила отвезти ее к нотариусу. Ну что ты так заволновалась, Зоюшка?
– Я же ни слова ей не сказала. Ничего не просила. Зачем же?.. Ничего мне не нужно! Ничего! Мне же жизни не будет тут. Скажут, что свела ее в могилу ради квартиры этой проклятой! – Зоя заплакала, прижав платок к лицу.
Нотариус невозмутимо собрал бумаги в кейс и поднялся из-за стола.
– Еще Анжелика Федоровна просила меня передать вам это. Он положил перед Зойкой узкий длинный конверт, надписанный несколько прерывистым старухиным почерком.
Зоя повертела конверт в руках, словно не знала, что с ним дальше делать, или боясь написанного внутри.
– А теперь прошу прощения, но мне надо ехать. Дела. Будет время, загляните в мой офис. Вот визитка. Всего доброго, Зоя Филипповна.
Проводив нотариуса до двери, Семен вернулся в зал, где по-прежнему плакала Зойка.
– Ну и чего ты опять разревелась? – ласково потрепал он ее по плечу. – Что тебе люди? Много тебе эти люди дали? Много? А что ты квартиру эту заслужила, так я хоть на Страшном суде присягну. Вот так. Пахала, как проклятая, света белого не видела. Тут все по справедливости.
– Не хочу… Не могу… – всхлипывала она, качая головой.
– Дурочка ты! Прям как не от мира сего. Ведь не заставила же ты ее бумаги эти подписать! Нет. Так что ты разоряешься? Ты вот лотерейный билет купишь, а на нем выигрыш мильен! Что, тоже будешь плакать: «Что люди скажут? Что люди скажут?»
– Я ведь не просила, Сема! Не просила ее ни о чем!
– Ну, не просила. Так Анжелика Федоровна всегда такая была. Вроде стерва стервой, а на самом деле добрейшей души человек. Уж мы-то с тобой это знаем! И тебя она любила. Зоя, говорила она мне, единственная опора в моей жизни. Во как!
Зойка, закрывшись платком, качала головой.
– Так что ж теперь, государству жилье отдать? – разозлился Семен. – Дело, в общем-то, твое, мила моя. Только ты не о себе-то думай сейчас. Внуки у тебя имеются? Имеются. Тот же Виктор. С ним как? Что он от жизни этой, сирота при родной матери, получит? Шиш с маслом. Чай без заварки. Дырку от бублика. Рассопливилась вся, понимаешь… Где у тебя валерьянка? Тут? Или тут? Ага, нашел… Не время, Зоенька, сейчас совеститься. Ты-то пожила на свете, слава богу, повидала всякого… На, пей вот. И не наводи тоску, а то у меня у самого уже руки трясутся! Во, видишь? – он демонстративно вытянул ладони.
Зоя выпила микстуру и замерла, уставившись взглядом в пустоту.
– Все одно не буду тут жить, – произнесла тихо. – Не мое это. Не мое. Только вот если Витеньке…
– Ну и хорошо! – обрадовался Семен. – А то я уж ненароком подумал, что у тебя совсем с головой плохо.
– За своей головой следи! – сердито взглянула Зойка на него.
– Ох, узнаю! Узнаю Зойку! – обнял он ее за талию и чмокнул в щеку.
– Иди, иди уж, окаянный! – слабо отпихнула она его. – Дай хоть в себя прийти. В мыслях все кувырком.
– Ну, тогда бывай здорова. Эх, не было бы жонки, точно к тебе бы посватался! Завидная ты теперь невеста, Зоюшка!
– Сгинь! – хлопнула она ладонью по столу.
В ответ из коридора донеслась задорная частушка:
– Моя милка хороша!
Было бы хотенье.
Но вот денег ни шиша,
Сплю теперь отдельно!
Когда за Семеном закрылась дверь, Зойка осторожно надорвала конверт и вытащила бумагу.
«Дорогая моя Зоя!
Если у тебя в руках это письмо, значит, мой путь закончен.
Горевать об этом не стоит, потому что смерть – такое же естественное явление, как и рождение. Хотя мне будет приятно, если ты, вопреки своему обещанию, прольешь о своей Анжелике пару слезинок».
Зоя надрывно всхлипнула и продолжила чтение.
«Я не хочу каяться перед тобой, потому что все, что я делала, я делала из доброго к тебе отношения. К тебе и к твоим детям. И моя вина лишь в том, что доброта моя была горделива и слепа.
Даже самые непростые судьбы содержат в себе поучительные уроки для окружающих. Ты была моим уроком, моей совестью и моей подругой, в чем я всегда боялась признаться даже себе.
Теперь, когда все наши разногласия в прошлом, я хочу оставить тебе подарок, о котором скажет нотариус. Это самое меньшее, что я могу тебе предложить. Прими его. И попробуй только отказаться! Ты со своей деревенской щепетильностью «мое – не мое» и «что люди скажут?» вполне способна остаться у разбитого корыта.
Вот и все, что я хотела тебе сказать.
Прощай.
Твоя Анжелика».
Зоя перечитывала письмо снова и снова, не в силах успокоить непонятную душевную боль и печаль, рядом с которой все беды мира кажутся лишь бледными призраками, не способными причинить вреда.
* * *
Если бы Кристина хоть что-то понимала в приготовлениях Тимофея, она чувствовала бы себя спокойнее. По крайней мере ей так казалось. Но, как Кристина подозревала, понимание все равно спокойствия ей не прибавит. И в этом она оказалась права.
Они жили в полупустой однокомнатной квартире на Романовской Слободе, которую, как Кристина поняла, Тимофей снимал. И если уж говорить начистоту, то жила только она, потому что сам Тимофей надолго исчезал куда-то с маленьким цифровым фотоаппаратом, а вечером переводил сделанные где-то фотографии в компьютер и долго их изучал.
На все ее вопросы он отвечал: «Не волнуйся, скоро все утрясется», или нежно целовал, или ловко менял тему разговора. Одним словом, всячески уходил от ответа. Но Кристина не могла просто смириться с его молчанием.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – потеряв всякое терпение, спросила она его однажды вечером.
– Кого?
– Канатоходца под куполом цирка, балансирующего без страховки. Мне даже смотреть на тебя страшно. Каждую минуту я жду, что ты сорвешься вниз, и я ничем не смогу тебе помочь. Скажи мне, что происходит, Тимофей? Пожалуйста. Даже эти дети – Вера с Николаем – что-то знают. А я должна только догадываться. Знаешь, меня это нервирует. Я не могу вот так сидеть и ничего не знать.
– Не бери в голову, – улыбнулся он.
– Не брать что? Скажи мне.
– Я не хочу, чтобы ты пострадала из-за моих проблем.
– Пострадала? Ты говоришь «пострадала»? Я не первобытная женщина, которую надо прятать от саблезубого тигра в дальнем уголке пещеры! – воскликнула Кристина. – Если бы ты был мне безразличен, я спала бы спокойно и ни на что не обращала внимания. «Не брала в голову», как ты изволил мне посоветовать. Мне было бы плевать, чем ты там таким страшным занят. Но все, что касается тебя, теперь касается и меня. Или ты считаешь иначе? Скажи мне.
– Ты не понимаешь, Кристина, о чем просишь.
– Я прошу только о том, чтобы ты не делил свою жизнь на две части, одна из которых будет называться «Я с Кристиной», а вторая «Я без Кристины». Так не пойдет, мой дорогой. Я так не хочу.
– Сейчас не самое подходящее время для откровений, – сказал он твердо, отворачиваясь к компьютеру.
– Ну уж нет! – возмутилась Кристина, разворачивая его к себе. – Я здесь, и ты здесь. Времени у нас полно. Что нам мешает говорить? Или ты считаешь, что я о тебе должна знать меньше, чем ты обо мне? Так?
– Нет, не так. Я обязательно расскажу тебе, когда все закончится.
– Закончится? Это что, какое-то особое условие в наших отношениях? Некий пункт в программе твоей жизни? Мне не нужны условия, Тимофей. И если ты намерен всякий раз держать Кристину в неведении до тех пор, «когда все закончится», то она с этим никак согласиться не может. Она не комнатное растение, которое погибнет от сквозняка, и не дама из XIX века, способная падать в обморок от любой глупости. Я вообще, знаешь ли, многое могу выдержать. Мне, конечно, приятно, что ты меня оберегаешь от неприятностей, но это не тот случай. Говори, иначе тебе будет плохо. Обещаю.
Она лукаво улыбнулась. А он не смог побороть ответной улыбки.
– Ладно, уговорила.
– Стоп! – подняла она руку и убежала на кухню.
Через минуту появилась с двумя кружками кофе. Отдав одну ему, Кристина устроилась, поджав ноги, со своей кружкой на диванчике.
– Вот теперь я тебя слушаю, радость моя. Со всей внимательностью.
– Боюсь, ты пожалеешь, что связалась со мной.
– А ты не бойся, – она отхлебнула кофе и с полным вниманием приготовилась слушать.
– Я совершил ошибку. Возможно, самую большую ошибку в жизни…
Тимофей рассказал о своей женитьбе на женщине, которая его не любила; о том, как ради денег начал работать со Стариком; о том, как они воровали в компьютерных системах деньги и важную коммерческую информацию. Напомнил о маленькой дочке своего друга, для лечения которой срочно понадобились деньги, и как Старик отказал в этих деньгах. Рассказал о своем разочаровании в жизни и в людях.
Говорил он неспешно, как будто слова были уже давно написаны и спрятаны в темном уголке сердца.
Тимофей рассказал, как ушел из команды Старика и как они нашли его через три года, чтобы снова заставить работать на них.
– Для того, чтобы я согласился, они и использовали Кольку. Они вынудили его совершить попытку взлома компьютерной системы одной из фирм, контролируемой Стариком, а потом обвинили в порче программного обеспечения и краже денег со счетов фирмы.
– Ты что, знал Кольку раньше? – удивилась Кристина, забыв про свой кофе.
– В том-то и дело, что нет. Но для меня это вопрос принципа. Я их предупреждал, чтобы меня не трогали, не лезли в мою жизнь ни прямо, ни косвенно. И раз уж они не поняли, то я вынужден объяснить им, как они неправы, более агрессивным методом.
– И как же ты им объяснишь?
– Я их похороню. Образно, конечно, выражаясь. Лучшая защита – это нападение. Я применю метод, который изобрел Иосиф Сталин.
– ГУЛАГ в миниатюре, что ли? – засмеялась Кристина.
– Нет, это Обвинение. Чем больше поток обвинений, чем он чудовищнее, тем больше теряется обвиняемый. Кроме того, мои обвинения не будут безосновательными.
– Например?
– Что ты знаешь о «Насдак»?
– А я что-то должна знать?
– Это биржевой индекс деловой активности крупнейших мировых фирм и компаний.
– Интересно, какое отношение «Насдак» имеет к парню по имени Тимофей?
– На первый взгляд никакого. Но нас связывает одна и та же цепочка обстоятельств. Итак… – Тимофей взял со стола лист бумаги и нарисовал в середине кружочек. – Представь себе крупную компанию X, у которой за последние несколько лет возникли серьезные финансовые проблемы. Проклятый Майкрософт и не таким жизнь портил. Прибыли падают, рентабельность стремится к нулю. Для любой компании такое положение дел грозит потерей доверия инвесторов и акционеров. И как следствие – снижение котировок акций и еще большие потери. Короче, что делают менеджеры компании для улучшения дел? Надеясь на это в будущем, они просто замалчивают размеры убытков, пытаясь с помощью дочерних структур создать впечатление «расширения производства», которое, естественно, требует все новых вложений. Но по сути никаких вложений нет. Есть простая перекачка денежных активов по электронным сетям. И тут на сцену выступают эти самые дочерние структуры – фирмы Y и Z. – На листке появилось еще два кружочка, которые Тимофей соединил стрелочками в треугольник. – Допустим, что компании X не повезло и она связалась с мошенниками, которые специально из своих мошеннических целей создали фирмы Y и Z. Из компании X на их счета с оговоренной периодичностью поступают и с той же периодичностью убывают деньги. Огромные деньги. Перемещение этих денег тщательно контролируется эмиссаром компании X. Этот эмиссар (назовем его мистером X) – кость в горле для руководителей Y и Z. Мистер X – барьер между ними и вожделенными деньгами, так как он уполномочен следить за всеми банковскими операциями. Поэтому руководители Y и Z придумали один хитроумный план, который позволил бы им спокойно завладеть кучей денег, проплывавших до этого мимо их алчных ручек. В этом плане главная роль отводилась твоему покорному слуге, – Тимофей шутливо поклонился, – так как раньше он отлично справлялся с проблемами подобного рода. Но я, как ты понимаешь, поломаю им все удовольствие. Для этого мне надо только одно – поговорить с мистером X с глазу на глаз. Всего несколько минут. Этого будет достаточно, чтобы посадить Старика и его присных в глубокую лужу. Им уже будет совсем не до Кольки.
