Текст книги "Не покидай меня"
Автор книги: Анна Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Они сидели у большого окна, за которым тихо падал снег. Ира смотрела на снег и заметила, что он кажется ей апельсиновым и теплым от света фонарей.
Троллейбусы, мчавшиеся мимо кафе, разбрасывали искры. Из-за них она каждый раз невольно вздрагивала, словно от плохого воспоминания.
Нежность к ней почти лишала дыхания. И это чувство не проходило со временем…
Они говорили о самых обычных вещах, смеясь и дурачась, кормя друг друга кусочками бисквита, уже растерзанного на тарелке их общими усилиями.
Во что они играли, во что ввязались вопреки судьбе? В свое время они поиграли в любовь и разошлись на годы. За это время каждый обзавелся семьей. А потом случайно столкнулись. Обрадовались друг другу так, словно ждали этой встречи, как несбыточного счастья. После этого закрутилось все неожиданно и странно, безумно и страстно… Разве о таком можно было жалеть?
Она любила неуловимым движением поправлять его непослушную челку, бессознательно утверждая свое право прикасаться к нему с таким нехитрым жестом внимания.
Ира смотрела на него с улыбкой, словно на ребенка. Она теребила и поправляла свои волосы плавным движением руки, отпивала из бокала вино, тихо смеялась – и все выходило как-то тревожно и растерянно. Андрей знал, что разговор о вещах, которых она боялась, неизбежен.
Они много говорили, а иногда молчали, просто глядя друг на друга, как будто искали что-то в глазах друг друга. Возможно, ответы на известные им обоим вопросы.
– Давай съедемся, Ира, – повинуясь порыву, предложил он однажды.
– Что? – она тихо засмеялась. – А Валентина и дети?
– Не говори о них.
– Почему?
– Просто не говори.
– Тогда, может быть, поговорим о моем Лене и о моих детях?
– Зачем?
– Затем, что они у меня есть, Андрюша.
Он усмехнулся, покачав головой.
– Ну что ты? – она погладила его по щеке.
– Мы могли бы уже давно быть вместе. Даже сейчас. Поедем в Нижний…
Ира ничего не ответила. Новая вспышка за окном заставила ее на мгновение зажмуриться.
– Хочешь, пересядем? – спросил он.
– Нет, не надо. Мне здесь нравится. Ты же знаешь. Я люблю сидеть у окна. Весь мир как на ладони. Знаешь, я бы и спала у окна, и готовила, и принимала бы ванну. У окна, за которым деревья и трава. И солнце. Все-все за окном.
– В нашей городской квартире я так и сделал. Валентине не нравятся большие открытые окна. Она их шторами закрывает, – сказал он.
– Ненавижу шторы, – поморщилась она. – За ними всегда что-то прячется.
– Валентина, – обронил он иронично.
Они засмеялись, уткнувшись лбами. Так просто и уютно им было вместе.
Все, что происходило до этой встречи в кафе, походило на сон. А что будет после, Андрей не имел представления. И спрашивал себя – согласился бы он пройти все заново, зная, что все закончится в этом кафе? «Наверное – да», – отвечал он своему внутреннему судье.
Минуты, казалось, пролетали, оставляя после себя горечь во рту, словно после неудержимых слез.
Здесь и сейчас. Все. Они оба это чувствовали, знали. И избегали касаться не больной – кровоточащей темы…
Не хотелось никуда идти. Не хотелось ничего делать…
Валентина перестала спрашивать, где он бывает. Даже не упрекнула его за отсутствие в день празднования именин старухи. Но он догадался, что его и не ждали на этих именинах, больше походивших на девичник. Какие-то ее подруги перепились и остались ночевать в доме. Нина Ивановна, разряженная, словно сама смерть решила одеться приличнее, дремала, забытая всеми, в темной гостиной перед работающим телевизором. Андрей чувствовал себя лишним здесь.
На следующее утро Валентина, явно страдавшая от похмелья, впервые обратилась к нему, попросив отвезти мать обратно в Монино.
– И, пожалуйста, не собачься с ней. Она от этого еще больше заводится.
Старуху привели к BMW Андрея и усадили на заднее сиденье. В голове у тещи снова прояснилось.
– Вот нагажу в вашей драгоценной тарантайке, будете меня помнить!
– Будем, будем, – пообещала Валентина, укладывая ей под бок сумку с вещами. – А если станешь вести себя нехорошо, зятек твой выкинет тебя на обочину, там и сдохнешь, как собака. Поняла?
Нина Ивановна заперхала, захихикала, давая понять, что такой вариант ей тоже подходит.
Путь до пансиона – всего каких-то пятьдесят километров. Миновав МКАД, Андрей летел в потоке машин по шоссе Энтузиастов. Старуха всю дорогу что-то бубнила себе под нос, рылась в сумке и смотрела в окно. Уже на Горьковском шоссе вдруг заволновалась, зашуршала сильнее. Андрей попытался в зеркальце заднего вида рассмотреть, что теща задумала. Движение утром на Горьковском было интенсивным, и он всеми силами старался не упускать из вида дорогу и маневры других машин. Много дней спустя, уже в больнице, он думал, что надо было бы сразу перестроиться, снизить скорость и вырулить к обочине…
Нина Ивановна в зеркале не просматривалась, копошась где-то вне поля зрения.
– Ивановна, ты чего там делаешь? – спросил он как можно более доброжелательным тоном.
– Не хочу, – раздалось в ответ.
– Что?
– Не хочу в богадельню. Возвертай взад! Возвертай меня! Буду у вас жить! Или тут вылезу…
Андрей с яростью увидел, как она уже пытается открыть дверь на полном ходу. Это, конечно, у нее не получилось, так как двери были заблокированы. Старуха, упираясь ногами в противоположную створку, упрямо толкала и толкала. А потом спустила штаны…
Андрей выматерился и пытался остановить неизбежную диверсию, которую вознамерилась совершить полоумная теща.
Потом события приобрели стремительность разворачивающейся пружины. Перед глазами замелькали кадрами куски выхваченного из реальности пространства. Стоило лишь на мгновение отвлечься, и весь мир обрушился на него. Подушка безопасности, в которую он уткнулся, стала той самой точкой, после которой наступила темнота.
К месту аварии спешили мигалки. Раскуроченный BMW, старый фордик и «ауди», казалось, закатили смертельную попойку на обочине. Рядом с BMW сидела смеющаяся старуха, на которой не было ни царапины.
Леня
Он даже обрадовался, когда Ваня попросился с ним в аэропорт. В последнее время они с сыном мало разговаривали, и это угнетало Леню. Он не знал, как подступиться к взрослеющему Ваньке. Он быстро и незаметно перерос сказки и наивные детские «почему?». В свои тринадцать лет вытянулся и ростом почти догнал Иру. Серьезность и какая-то очень естественная самодостаточность его смущала Леню и одновременно заставляла немного завидовать. Было очевидно, что сын совершенно не унаследовал застенчивость отца и его вечные сомнения в отношении к себе окружающих. Если Леня в его годы мучился вопросом, как, кто и что о нем думает, то Ваньке были незнакомы такие терзания. Индивидуализм и совершенное равнодушие к кривотолкам за спиной, вероятно, стали визитной карточкой нового поколения молодых, одевавшихся так, как им хотелось, украшавших себя, как нравилось, и общавшихся так, как они считали нужным. И чихали они на всех, кому это не нравилось. В этом было, на взгляд Лени, много дерзости и даже разгильдяйства, но и много внутренней свободы тоже. Такой свободы он за собой никогда не знал, подчиняясь сначала правилам, которые ему внушили родители, и потом – которые сочинил сам.
Пока ехали в «Домодедово», Иван все тыкал пальцами в экран своего смартфона, чему-то улыбаясь.
– Знаешь, лет двадцать назад это казалось бы фантастикой, – неловко начал Леня беседу.
– Что? – сын повернулся к нему, словно ждал его реплики. В подростке уже угадывался мужчина, несмотря на россыпь прыщей. Глядя на него, Леня понимал, что все его ошибки в жизни компенсируются появлением Вани.
– Ну, смартфоны, айподы – вся эта техника.
– А что у вас было? – улыбнулся Иван.
«У вас!» – еще одно напоминание о годах, потерянных в эгоистических поисках какого-то «идеала», и о той трагической разнице в возрасте его и сына.
– Были обычные проводные телефоны с диском, были таксофоны на улице за две копейки. А дети играли с консервными банками, между которыми протягивали проволоку. Проволока натягивалась, и можно было говорить в банку. Слышимость так себе, но это щекотало нервы причастностью к изобретательству. Знаешь, однажды моему приятелю привезли из-за границы два детских телефона на батарейках, которые соединялись проводами. В трубках была отличная слышимость. Мы поиграли с ними целый день, придумав на ходу игру «Ленин в Смольном». А потом эти телефоны быстро надоели, что ли… Они уже были придуманы. Мы ничего не могли прибавить к их совершенству. Понимаешь?
– Кажется, да. А почему «Ленин в Смольном»? Это такая стратегия или типа симулятора… на словах?
Леня расхохотался так весело, что Иван тоже не удержался от улыбки.
– Чего?!
– Вань, ты даже сам не представляешь, насколько точно выразил то, во что мы играли! Правда, таких слов мы не употребляли тогда. Жизнь без Интернета, без эсэмэсок… Все проще. Невиннее. Постепеннее. Сейчас все быстро. Еда. Тексты. Связь. Человек во всем этом растворяется и сам забывается, теряя время, перестает оглядываться и всматриваться в мир и людей… Извини, говорю как со своими студентами…
– Не думай, что я не понимаю. Не совсем же дурак…
– Не буду думать, – повинуясь порыву, Леня протянул руку и потрепал волосы сына, ощущая с радостью и волнением, как от пальцев к груди прихлынула теплая волна. Он вдруг понял, что сыну приятно быть с ним, разговаривать. Ванька не сторонился его, не прятался в своих делах, как Лене казалось. И устыдился, что так мало проводил с ним времени, упуская возможность понять и быть понятым. Пусть не рыбалка, не совместный ремонт мотоцикла, но поход в Третьяковку, в музей, к импрессионистам, Рубенсу… Да мало ли что может предложить этот старый, дерзкий и лукавый город?! Так обидно и досадно понять это в машине, на пути к аэропорту.
– А чего дед в Европу ездил? – спросил Иван, когда они подъехали к «Домодедово».
– У него в Париже дела какие-то. Говорит, что его книгу там издавать будут… Мы немного опаздываем. Самолет должен вот-вот приземлиться! – выбираясь из старенького «ауди» и запирая его ключом, ответил Леня.
Пройдя через металлоискатель, они нашли терминал, где должны были появиться пассажиры вечернего рейса 1326 из Цюриха.
– Он и в Германии был? – спросил Иван, держась ближе к отцу в толпе встречающих.
– Нет-нет, там пересадка была из Парижа… А вот и он! Пап! Сюда!
Олег Иванович с непроницаемым лицом отделился от других пассажиров, прошедших таможенный контроль, и приблизился к ним. Он был одет в свой вечный серый костюм-тройку, вышедший из моды лет тридцать назад, но в новом и весьма дорогом пальто Кромби из английского кашемира и в элегантной шляпе. В руках он держал только большой кожаный портфель.
– Здравствуй, папа, – Леня пожал руку отцу. – Где твой багаж?
– Ты что, не помнишь, что я отправлялся налегке? – чуть приподнял кустистую бровь Олег Иванович.
– Ах да! Забыл совсем! – стукнул себя легонько по лбу Леня.
– Иван? И ты здесь?
– Как видишь, дед, – пожал плечами внук. – Как съездил?
Подстраиваясь под неспешный шаг Олега Ивановича, они неловко плелись за ним по огромному залу.
– Съездил? Неплохо, мой дорогой, неплохо. Кое-какие дела уладил. Пересадка утомила немного…
– Ты давно никуда не выезжал, – заметил Иван.
– Признаться, немного от этого и потерял. Эта нынешняя объединенная Европа просто невозможна, – губа его брюзгливо оттопырилась. – Цены, цены! Пять евро за чашку кофе! Двести рублей! Слава богу, в моем «Бристоле» был утром шведский стол.
– «Бристоль»? Дорогой отель, папа…
– Но цены в городе совершенно несусветные! Совершенно! – Олег Иванович не заметил реплику сына. – И полно арабов!
– Чем тебе арабы не угодили? – спросил Леня.
Отец повернулся к нему и строго взглянул.
– У каждого должно быть свое место! Мы доцацкаемся, глядя на Европу, со своими…
– Ты же знаешь, я не люблю обсуждать этот вопрос, папа, – поморщился Леня. – Так, значит, «Бристоль»? Надо думать, переговоры с твоим французским издателем прошли неплохо?
– Да, да, все уладилось. Они прижимисты, но разумно смотрят на вещи. Где твоя машина?
– На стоянке. Мы уже рядом.
– Тебе надо поменять эту гору металлолома. Просто жуть.
– Пап, ты же в курсе, у нас нет лишних денег.
– Ну-ну, будет. Я могу одолжить немного. Присмотри вариант на рынке. Не новую, конечно, но что-то более приличное… Как считаешь, Иван?
– Мне все равно, – пожал плечами внук, привычно уступая деду переднее пассажирское сиденье.
– Ему все равно! – фыркнул Олег Иванович, снимая шляпу, перед тем как сеть в машину. – Мальчика твоего возраста уже должны волновать две вещи – автомобили и девочки. Это нормально.
– Мне ты говорил, когда я был в его возрасте, что три – хорошо учиться, оправдывать доверие старших и готовиться к возможности стать когда-нибудь коммунистом, – усмехнулся Леня, выводя «ауди» со стоянки.
– Тогда была другая эпоха, мой милый, – скривился старик. – Надо смотреть на вещи трезво. Но я готов добавить хорошую учебу к этим двум вещам. Это никогда и никому не мешало. Главное – хорошо распорядиться полученным образованием. Что бы там ни говорили, но мир сейчас открыт. Не то что в наше, прошу прощения, скотское время. Теперь можно везде найти себе работу, если ты знаешь свое дело и языки. И хорошо жить. Не как твой отец! – Олег Иванович полуобернулся к Ване, который уже успел сунуть в уши наушники от своего смартфона.
– Ты считаешь, что я плохо живу?
– Ты живешь… – Олег Иванович покрутил рукой, словно помогая себе подобрать слово, – живешь бледно. Хотя знаешь греческий, латинский, немецкий, португальский и еще черт-те какой.
– Французский и английский.
– А сидишь на должности преподавателя в этой своей дыре и учишь лоботрясов за копейки!
– Ты сам меня устроил в этот институт.
– Ха! Двадцать лет назад! Леонид, за это время люди горы сворачивали!
– У меня нет таланта сворачивать горы. Я просто живу так, как умею.
– О, это нам известно! – Олег Иванович презрительно усмехнулся.
Леня почувствовал злость и неловкость за то, что эту злость вызвал отец, причем некстати, походя.
– Я считаю, что отец делает то, что любит, и нечестно обвинять его в этом, – раздалось вдруг сзади. – Я тоже хочу делать то, что мне будет нравиться делать. А всех, кто мне в этом будет мешать, я пошлю нахер.
Ваня сказал это с таким спокойным достоинством, с такой непоколебимой уверенностью, что у Лени мурашки побежали по коже. Он не слышал за последнее время ничего более приятного, ничего более обнадеживающего и согревающего. В какой-то момент Леня почувствовал закипавшие на глазах слезы. И ликующая улыбка растянула его губы, наперекор изумленному лицу отца.
Вероятно, впервые в своей жизни Олег Иванович не нашелся с ответом. Впервые Леня увидел, что и он способен стушеваться. Только спустя минуту он пробормотал, покачивая головой: «Молодежь совсем распустилась», – и потом молчал до самого дома, крепко прижимая к себе шляпу и портфель.
Не попрощавшись, Олег Иванович вышел из машины и направился к подъезду своей уродливой «сталинки».
Леня улыбался. Он ничего больше не ждал от отца и твердо был уверен в том, что не возьмет его денег. Ваня тоже вышел из машины и стал рядом.
– Ну что, пап, все? Поедем домой? – спросил он просто.
Леня повернулся к нему, потом прижал к себе и заплакал. И плакал, и улыбался, крепко прижимая к себе сына, целуя его в макушку и в виски. Ваня не сопротивлялся, только говорил тихо:
– Ну, пап, ты чего? Ладно тебе… Все, все… Кончай. Поехали домой.
Он и хотел бы ответить что-то, но все не мог этого сделать. Мир был и горьким, и сладким, и большим… И он любил его.
Ира
Об аварии, в которую попал Андрей, она узнала не сразу.
Ждала звонка. А потом в условленный день поехала в гостиницу «Севастополь», где они часто встречались. В ее памяти навсегда остался тот бесконечно серый вечер, заполненный безнадежно тусклым светом гостиничного бра, под которым она пыталась читать томик стихов Блока…
Светлый сон, ты не обманешь,
Ляжешь в утренней росе,
Алой пылью тихо встанешь
На закатной полосе.
Ожидание растянулось до безумной головной боли. Она мучила себя изворотливыми стихами до вечера, боясь набрать его номер. Но все же не выдержала. Телефон отозвался в ее страдающей голове мерзким сигналом и равнодушным женским голосом на двух языках. Она вернулась домой обессиленная и почти больная. Надо было взять себя в руки, преодолеть свою лихорадку. Если бы муж с детьми не уехал к прихворнувшей свекрови… Он все понял бы. И, наверное, наказал бы ее спасительным молчанием.
Несколько звонков хватило, чтобы разузнать о том, что произошло. Андрей разбился где-то на Горьковском шоссе недалеко от Монино. Ей сказали, что он вез в пансион свою тещу, которая пыталась выйти из машины на полном ходу. Ире показалось, что она сходит с ума. Ей надо было его увидеть.
Пока он был в коме, приспособилась не попадаться его жене на глаза, угадывая до предела напряженной интуицией ее визиты. Даже самые неожиданные. Втерлась в доверие к врачам, сестрам и нянечкам так ловко, с такой отчаянной деликатностью и настойчивостью, что все они стали ее сообщниками, не замечая этой своей роли.
Валентина, которую Ира видела только издали, подняла на ноги всех врачей и почти не отходила от своего мужа. Она знала, что ради него Валентина сделает все. А она, несчастная любовница, сейчас не имеет права находиться рядом с ними. И все же не могла побороть глупую надежду на то, что все это только сон. Бывали моменты, когда ей казалось, что тот страшный вечер наедине с Блоком, а потом дни и недели, когда приходилось виртуозно обманывать весь мир вокруг себя – лишь морок, наваждение…
Она ждала. Вздрагивая из-за каждого звонка, глупо и невпопад отвечая на вопросы.
Андрей пришел в себя утром. Об этом Ире рассказали медсестры, которые были вовлечены в заговор. Жена Валентина даже поговорила с ним, потом поехала за сыновьями. Ира просочилась в эту паузу к нему в палату. Он узнал ее и улыбнулся. Она сдержалась. Не расплакалась. Даже успела рассказать ему что-то веселое, для них обоих ценное. А потом пошла в больничный туалет, заперлась там и расплакалась, избавляясь от тяжелого груза эмоций, скопившихся за последние дни из-за бесконечного страха и вранья дома, вранья самой себе…
И только после этого успокоилась. Ей казалось, что теперь хорошо узнала женщину, на которой он женился. Валентина, растрепанная, стремительная, способная пробить любую стену упрямством и настойчивостью, сделала, казалось, единственно невозможное – подняла Андрея после страшной аварии. Ира не могла не испытывать к ней благодарности.
Дома Леня ни о чем не спрашивал. Дети, казалось, тоже ничего не замечали. Только Вероника как будто дулась на нее. Впрочем, вела себя сносно, не досаждая своими обычными выходками, так утомлявшими Иру. Заглянув в дневничок дочери, она нашла там запись: «Девочки говорят, что когда критические дни, женщина может вести себя как кретинка: это значит на всех ругаться или на всех обижаться. Надо будет узнать получше про эти дни. Я чувствую, что они у меня тоже бывают. У мамы сейчас только сплошные критические дни. Так жить нельзя!». Ира пыталась быть внимательнее к детям, но это не всегда получалось.
Леня все домашние дела взял на себя, пережидая ее состояние, словно болезнь. Муж был более предупредительным, более внимательным, чем была она сама.
В какой-то момент пришло ощущение гнетущей вины, знакомой еще до Карениной. Вины перед собой и своим домом. Ира приходила в ужас от мысли, что Виктор уже рассказал Лене о том, что успел разнюхать. И даже с готовностью ждала развязки. Хотя что делать после – она не имела представления. Ира продолжала ездить в больницу, наблюдая за Андреем, Валентиной и их детьми издали. Ее душили слезы и стыд. Всепоглощающий стыд за себя.
Подруга Татка, отчаявшаяся выведать у нее хоть что-то, выдала ключи от своего домика в дачном поселке, доставшегося ей от бабки.
– У тебя сумасшедший взгляд, Ирка. С таким взглядом люди не должны просто ходить по улицам и травмировать граждан своим видом. Езжай-ка ты в эту глухомань и разберись в себе. Мы с Георгием приедем, навестим тебя, продуктов подкинем.
Ира не согласилась бы, но нечаянный разговор с Валентиной решил дело в одночасье…
Она столкнулась с ней на выходе из лифта. И замерла, ошеломленная этой нежданной встречей, догадываясь уже, что Валентина знает ее. Жена Андрея тоже остановилась, потом, склонив голову набок, пристально осмотрела соперницу. Обе не знали в первую минуту, что сказать друг другу. Их обходили врачи и персонал больницы, а они все стояли и смотрели друг на друга. Ира всегда думала, что Валентина способна и должна была бы устроить сцену с криками и матом в исступлении крайней обиды. Однако поняла, что ошиблась. Более того, было очевидно, что Валентина ни о чем не жалела. Страдала, разумеется, но не жалела.
– Поговорим, подруга? – первой предложила жена Андрея, направляясь к гардеробу и увлекая за собой Иру своей волей, покоем и искренностью.
Они долго ходили по дорожкам больничного парка, как две подруги. Сначала молча, потом Валентина снова заговорила, с зябкой женственностью кутаясь в норковую шубку.
– Знаешь, Андрей никогда не мог бы пожаловаться на недостаток внимания к себе. К нему тянулись и его опасались по одной и той же причине. А я ничего не боялась. Некогда было, да и не считала нужным. Работали и спали вместе, как два каторжника. Может быть, работа и вырвала его из беспутства и компаний дурных. Иначе спился бы, распорОшил попусту и красоту, и здоровье, и даже комнату свою коммунальную профукал бы. Мало ли случаев таких, когда под заборами оказываются, словно собаки, если слишком умные берутся за дело и нужные бумаги в нужное время подсовывают на подпись. А мне хотелось видеть в нем человека. Потому что он этого заслуживал. И он пошел рядом со мной. Мне хотелось думать, что приручила его, будто дикого зверя. Все они такие – львы дикие без нас… А может, ему самому просто захотелось стать кем-то другим. Не дурковатым детдомовским шалопаем, знающим за собой лишь два достоинства – веселый нрав и привлекательность, а другим… Может, ты не знаешь, но он мне рассказывал, что какое-то время, до меня еще, даже рассматривал вариант «парня для эскорта» у богатых дамочек, но это попахивало проституцией. А проституткой он становиться не хотел. Гордость не позволяла. Гордость!
– Я знаю, – отозвалась Ира, идя рядом и внимательно слушая.
– Его я никогда не обманывала. Но у вас что-то было? До меня…
– Было, – подтвердила она. – Мы и сами не понимали, что это настоящее.
– Нет. Настоящее – сейчас. Другого настоящего нет. Ты хочешь забрать его у нас? – Валентина остановилась и снова пристально всмотрелась в ее глаза. – А вот я не отдам. Из любви не отдам. Любовь она же хищница. Вцепится – не отпустит. Грызть будет до костей. Ничего не сохранит, все сожжет… Вот и меня сожгла-сгрызла. Люблю его. Наверное, только сейчас поняла, как люблю, – Валентина заплакала, прислонившись к стволу мокрой, холодной, словно утопленница, березе у дорожки. – Я же пугала его, что уйду и все заберу! – сквозь слезы горько усмехнулась она. – Пугала… и сама боялась. Зачем мне все это без него?.. Сама его тогда с матерью в Монино отправила. На этой дуре старой ни царапины, а у него живого места нет. Когда позвонили в то утро, я так и грохнулась в обморок. Казалось, что и у меня жизнь кончилась. Вот это – настоящее, подруга. – Останавливая жестом Иру, хотевшую сказать, что ей жаль, Валентина предупредила: – Ты ничего не говори сейчас, ладно? Сейчас ты зритель. А трагедию играем мы с Андреем. Не хочу тебя, подруга, ни в чем упрекать. Пустое это дело. Что случилось, то случилось… Может, и моя вина в том есть. Но ты не приходи больше. Прошу тебя. Его я на ноги поставлю, можешь не беспокоиться. В Германию увезу, в Израиль, в Англию, в Бразилию… Хоть на край света. А ты отойди. Пусть сам решает, что делать. Я вот говорю, что не отдам, однако ж разве так возможно? Он мужик. Решит уйти – поплачу, смирюсь. Только ты сейчас уходи сама. Так будет лучше для всех нас.
Виктор
Как же он любил семейные интриги, тайны, страстишки! Виктория Павловна и не догадывалась, какая грязь скопилась в ее квартире. И кого же в этом винить? Кому предъявлять счета, как не самим себе?
В разговорах по телефону с Олегом Ивановичем он придерживался все того же «шифра» с бабочками. Потешаясь от души, Виктор даже демонстративно приволок ему несколько экземпляров засушенных мотыльков в прозрачных декоративных коробочках, купленных в сувенирных магазинах. Виктория Павловна с некоторым недоумением прислушивалась к их разговорам и, прикладывая к близоруким глазам очки наподобие лорнета, рассматривала насекомых с вежливым вниманием дилетанта.
На несколько дней Олег Иванович исчез. Виктор быстро узнал у тетки, что он улетел во Францию и зачем-то в Лихтенштейн. Это было удивительно и необычно. Старик никуда не выбирался много лет. Хотя «легенда», которую выдала Виктория Павловна, повествовала о чрезвычайно выгодном контракте с каким-то французским издательством, Виктору показалась шитой белоснежными нитками. Тетка, впрочем, верила этой чепухе безоговорочно.
За это время Оксана, отрабатывая полученный гонорар, устроила маленький кастинг у себя дома. Виктор придирчиво осмотрел шлюх, которых она привела, и выбрал двух не очень потрепанных девочек. Одна – знойная молодая украинка, вторая приехала за счастливой долей из Екатеринбурга. Обе стали «ночными бабочками» всего несколько месяцев назад и уже вполне сознательно остались в «работе».
Они поставили только два условия – деньги вперед и никаких групповух в саунах. Эти условия были приняты. Обе получили озвученную сумму и краткое описание их единственного клиента на ближайший вечер. После чего Виктор обсудил с Оксаной антураж, меню на вечер и соответствующую одежду для «работы».
…Виктор прибыл за Олегом Ивановичем в условленный день заранее. Дверь открыла Виктория Павловна. Она улыбнулась ему.
– Витя, голубчик, вы уж проследите за ним на этой этимологической конференции.
– Что, простите? – несколько опешил племянник.
– Конференция по… бабочкам, – сказала тетка. – Я так понимаю, вы его туда сопровождаете?
– Ах да! Бабочки!
– Странное, признаться, увлечение. Но вы проследите, чтобы он не пил много после, на фуршете, если таковой будет. Ему пить вредно. В его возрасте…
– Разумеется, Виктория Павловна! – веселился Виктор, восхищаясь стариком. – Прослежу, конечно. И привезу обратно в целости, сохранности и полностью удовлетворенным.
– Вы так любезны, Виктор. Не знаю, что бы мы без вас делали. Леня совершенно нас забыл. Такая неблагодарность с его стороны. Они мне ничего не рассказывают, но я понимаю, что у них не все хорошо, – жаловалась Виктория Павловна, проводя его в столовую и там наливая чай из горячего электрического самовара. – Всегда знала, что это рано или поздно кончится дурно. Нет, не хочу, не хочу сплетничать!
– Знаете, Виктория Павловна, ничуть не удивился бы, узнав, что Ира бегает налево.
– Боже!
– А что? Современные нравы вполне это допускают, даже более – не осуждают.
Виктор обожал играть здесь роль «хорошего мальчика».
– Видели бы вы, каких типов приглашала в квартиру мать после того, как отец ушел к другой.
– Бедный ребенок! – сердобольно качала головой тетка, придвигая к нему розетку с вареньем.
– Я никогда не осуждал ее. Она же моя мать.
– Наталья всегда была вульгарной и взбалмошной, – произнесла Виктория Павловна, и в ее ровном тоне можно было различить презрение. – Никогда нельзя было предугадать, что она выкинет в следующую минуту. Вместо того чтобы пойти в МГУ, как советовал отец, она окончила какой-то дрянной политехникум. Полагаю, назло ему. И что с ней стало теперь? Живет с алкоголиком! Мы всегда говорили с ней на разных языках. Удивительно, что у нее вырос такой культурный и воспитанный мальчик, – на этих словах она поощрительно улыбнулась и прикоснулась своей холодной сухонькой ручкой к его руке.
– Я всегда ценил все, что вы для меня делали, – со слезой в голосе произнес Виктор.
В порыве чувств, так редко ею проявляемых, она прижала его голову к груди и поцеловала его в лоб.
– Вы всегда можете считать этот дом своим, Витя.
В это время в столовую зашел Олег Иванович. Он был подчеркнуто элегантен – в костюме, галстуке, в совершенно новом английском пальто, шляпе и лаковых туфлях.
– Олег Иванович, друг мой, я прошу тебя быть сдержаннее, – поднялась ему навстречу Виктория Павловна. – Витя обещал присмотреть за тобой на этой конференции.
– Очень любезно с его стороны, – с совершенной серьезностью произнес старик. – Нам пора?
– Да, да, – улыбнулся Виктор и, поцеловав тетку, вышел с Олегом Ивановичем на площадку.
Они молча спустились к «хонде» Виктора.
– Нам стоит что-нибудь купить по дороге для… дамы? – спросил старый жуир.
– Не стоит, – покачал головой Виктор. – Там, куда мы направляемся, все уже готово. Сервис по высшему разряду. Расходы были, как вы понимаете, не малые. Дамы, съем квартиры, антураж, аксессуары…
– Да, понимаю. Сколько?
– В общей сложности, что-то около пятисот. Долларов.
– Однако! – фыркнул старик, покраснев.
– Олег Иванович, дорогой дядюшка, мы ведь не на базаре. И не в секонд-хенде. Хорошие, чистые девочки в приличной обстановке требуют хороших денежных вложений.
– Не будем спорить! – трясущимися ручками Олег Иванович достал из кармана конверт, вытащил оттуда несколько купюр, спрятал их в карман, а сам конверт передал Виктору. – Там триста пятьдесят евро. Надеюсь, этого хватит?
– Более чем! – осклабился Виктор, выводя машину с парковки.
Через час они стояли у двери квартиры Оксаны. Открыла сама улыбающаяся хозяйка в платье немного непристойном, глубоко декольтированном, с бокалом вина в руке. Олег Иванович недоуменно оглянулся на племянника.
– Это не она, – шепнул Виктор, разгадав его недовольство. – Настоящие коллекционные экземпляры внутри. Я вас оставляю, Олег Иванович, в хороших руках. За все заплачено, так что вперед и с песней! Надеюсь, виагру вы с собой захватили, потому что вас ждут такие одалиски, которых вы долго не забудете. Хорошего отдыха! Буду ждать вас в машине.
С этими словами он слегка подтолкнул старика вглубь квартиры и перемигнулся с Оксаной.
Подруга детства позвонила через час.
– Этот старый козел оприходовал обеих. Крепкий дедуля. Девки сейчас коньяком силы восстанавливают.
– Сам как?
– Храпит.
– Ключи? – быстро поинтересовался Виктор.
– Нашла.
– Сейчас прибегу.
Он оказался на площадке перед квартирой меньше чем через минуту.
Оксана проскользнула в дверь растрепанная, слегка пьяная и потому смешливая.
– Ф-у-у, блин! А дед-то твой – живчик еще тот! Обеих затискал, засмешил. Ко мне начал подваливать, еле отбилась.
