Текст книги "Не покидай меня"

Автор книги: Анна Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Господи. Она мне этого никогда не простит, – бормотал он, но Ира не слышала в его голосе раскаяния.

– Ты выпил лишнего. Она поймет, – ей хотелось хоть как-то обнадежить мужа, однако не была уверена в том, что Виктория Павловна такое быстро забудет.

– Что… там? У них?..

– Тихо. Пьют чай. На десерт, если не ошибаюсь, фисташковые пирожные. Хочешь, принесу?

– Не ходи! Останься со мной, – он удержал ее за руку, прижав к своей горячей щеке.

Странно все складывалось. Ей казалось, что Леня уже ничем не способен ее удивить. Искала и находила тысячи причин, которые привели ее к Андрею… Она устала быть Леней в их семье, решать все домашние дела, видеть, как он полнеет, как отступает перед трудностями, как по-мальчишески подчиняется родителям, как беспомощно тыкается в этой жизни и вечно ждет, что кто-нибудь возьмет его за шкирку и направит туда, куда надо.

Но Леня хороший отец и совсем не сволочь. А еще этот безудержный, совершенно преступный смех, который заставил ее снова обратить на него внимание. И вот теперь этот трогательный и естественный жест, которым привлек ее руку. Любовь убежала. А привязанность осталась. И еще, как говорила дочь Вероника, «жалькость» – что-то среднее между жалостью и нежностью.

– Я принесу чай, – сказала Ира и освободилась. – Заодно пошпионю.

– Если спросят, скажи, что я без сознания. Или сплю. Никого не хочу видеть.

– Ну, не будь ребенком!

Ира выскользнула в коридор и прошла на кухню. Там застала Лизу и Викторию Павловну. Лиза варила кофе, поводя большой туркой по лотку с песком, нагревавшемуся на плите. Свекровь вытаскивала парадный кофейный сервиз. Она вопросительно посмотрела на Иру.

– Он хочет чаю, – почему-то шепнула Ира.

– Да? – изумилась Виктория Павловна, словно у нее попросили стейк из акулы. – Странно. Я думала, он захочет виски с содовой и варьете. Он слишком весел в последнее время, не находите?

Ира, заваривая чай, решила не отвечать на риторические вопросы и дать свекрови выпустить пар.

– Вы всегда на него плохо влияли, Ира.

А вот это уже был повод. Она обернулась и скрестила руки на груди, выражая готовность слушать.

– Надеюсь, я не открываю Америку, дорогая! Я всегда знала, что-то подобное он рано или поздно выкинет. «Отмочит», как говорит Иван. И в этом немало вашей вины! – лицо Виктории Павловны было бледным и злым той неуловимой яростью, которая пылает тем ярче, чем сильнее ее сдерживают.

– А что, собственно, произошло? – с удивлением спросила Ира. – Что такого чудовищного совершил ваш сын? Буйствовал? Напился пьян и устроил танцы на столе? Я не понимаю. Человек рассказал забавную историю…

– При чем здесь забавная история? Я всегда внушала сыну правила приличия. Но вы, как я вижу, двигаетесь с ним в несколько ином направлении. Хотели жить отдельно? Ради бога, мы не препятствовали. Но полагали, что вы прониклись духом нашей семьи за то время, пока жили у нас и пользовались нашим… благорасположением! – Виктория Павловна взяла себя в руки и говорила ровным, спокойным тоном. – Где вы бываете вечерами, Ира?

– Что? – вопрос был настолько в лоб, что она не смогла удержаться от изумления и неловкости.

– Простите, но Леонид мне рассказал, что вас часто не бывает дома вечерами. У вас нет постоянной работы. Вы домохозяйка, Ира. Хранительница очага. Если вы не можете внятно ответить на этот вопрос своему мужу, так, возможно, скажете мне, как женщина женщине?

Напыщенная нелепость и театральная прилюдность этих вопросов была так возмутительна, что Ира не нашлась что сказать в первые мгновения. Она только увидела на пороге Виктора, подошедшего с кошачьей непринужденностью так, словно он имел право появляться везде, где ему было угодно.

– Может быть, я должна писать вам письменные отчеты с точным указанием мест и времени, где и когда я бываю? – предательская краска заливала ее лицо.

– Можете на меня обижаться, Ира, но я свое мнение высказала. И прошу вас не делать моего сына несчастнее, чем он есть сейчас. Просто из уважения к его матери.

– Это какой-то сюр, – покачала головой Ира, начиная заводиться. – Паноптикум. Кунсткамера. Вы живете в каком-то призрачном… болоте или внутри каких-то зыбучих песков, где нормальный человек легко может свихнуться, понимаете? Свихнуться! Тут же одни миражи. Миражи приличия, покоя, порядка, радости… А знаете, как рвался отсюда ваш Леня? Как мечтал сбежать за Урал подростком? Знаете? У него еще тетрадочка была с подробным маршрутом – пунктирчиком по каждому городу и указанием километров от Москвы! И какой конечный пункт, знаете, Виктория Павловна? Петропавловск-Камчатский! Двенадцать часовых поясов! А! Бежать так бежать! Лиза, сколько вы сюда приходите? – путаясь в складках своего вечернего платья, Ира подскочила к прислуге. – Двадцать, тридцать лет? Он же и вам показывал эту тетрадочку и плакал у вас на коленках? Не моя вина, что он такой… Ленечка-то и меня замуж взял, чтобы меня как щитом поставить! От всего этого, вашего… тотального порядка, в котором и вздохнуть-то нельзя нормально!

– Вон, – сухо произнесла Виктория Павловна, глядя куда-то поверх ее головы. – Я вполне убедилась… убедилась, что имею дело с особой в высшей степени неблагодарной. Поэтому – вон. Сей же час.

Ира замерла, отрезвленная. Гнев еще не остыл в ней. Под руку попался красивый заварочный чайник. Она подняла его и демонстративно отпустила. Фарфор гулко и красиво рассыпался мелкими осколками по всей кухне. Только после этого Ира прошла мимо ухмылявшегося Виктора, натянула шубку и грохнула входной дверью.

Леня

Смех, как и слезы, оставляет чувство грусти. В детстве он этого не понимал. Старался как можно меньше смеяться, почему-то решив, что за смех какая-то неведомая сила отыграется, отомстит, повернет все не так, как надо. Повзрослев, Леня перестал так думать, но по устоявшейся привычке предпочитал некую золотую середину в эмоциях. Равновесие казалось ему разумной данью жизни.

После того, как жена ушла, Леня тихо лежал на диванчике, наслаждаясь покоем и тишиной. Все, что произошло в столовой, казалось ему незначительным и глупым. Он подумал о том, что, вероятно, впервые здесь, в этом доме, проявил настоящие чувства, не согласованные с реестром дозволенных родителями. Впрочем, предмет ли это для гордости в неполных сорок восемь лет? Почему же было не плюнуть на этот реестрик чуть раньше? И мог ли он это сделать? Рожденный в пещере, принимает ее правила безоговорочно. Как-то Леня нашел в Интернете историю про мексиканцев, устроивших себе дом под огромным камнем где-то на краю пустыни. Пыль, грязь, сколоченная из дерева грубая мебель, тряпки, грязная посуда, очаг… В этом «доме» они родили и вырастили с десяток детей. Так почему же он не должен был принимать правила своих родителей? И что сделали они с ним такое, отчего эта проклятая инфантильность стала его тенью до седин?

…В гостиной начало темнеть. Кто-то вошел. Леня приоткрыл глаза и увидел улыбающегося Виктора.

– Нашкодивший кузен, судя по всему, чувствует себя совершенно хорошо. На, подкрепись, – Виктор вручил ему бокал с вином.

Леня сел и послушно отпил.

– Ты Иру не видел? Куда она пропала?

– Ленчик, ты случайно не знаешь, откуда у твоих родаков бабки на все это? – развалясь на диване рядом с ним, неожиданно спросил Виктор, тоже отпивая из своего бокала.

Леня неловко поморщился.

– Что?

– Я говорю, мне страшно любопытно, как простым российским пенсионерам удается столько лет поддерживать реноме, статус-кво, этакий пат в шахматной игре с жизнью?

– Странный вопрос…

– Ничего странного, кузен. Жизнь это такая штука, которая всегда ставит нас, если можно так выразиться, в позу цугцванга^[8]. А здесь все, как в банке с формальдегидом – ни смерти, ни разложения, ни жизни, – Виктор, раскинув руки на спинке дивана, по-хозяйски заложил ногу на ногу. – Пат. Ничья. В чем секрет?

– Тебе не кажется, что задавать такие вопросы нескромно? – сглотнул неприятный комок Леня.

– А я вообще малоскромный человек, знаешь ли. Политкорректности этой сраной мне хватило за бугром. Искренность, брат, сейчас в большом дефиците. Все больше экивоков, намеков, иносказаний, эвфемизмов, полушепота и шипения по углам. Каждый человек должен иметь право говорить, отвечать за свой «базар» и быть готовым получать в морду, а не повестку в суд. Так честнее. Поверь. Криводушие, брат, признаю, делает жизнь проще, но каждый раз вступает в незримый бой с совестью, как зараза с лимфоцитами, и ослабляет защитные силы организма.

– Да, возможно, ты и прав, – задумчиво пробормотал Леня, потягивая терпкое вино, обволакивавшее язык хмельной горечью.

– Впрочем, я вижу, что мой вопрос не по адресу. Да и не мое это дело. Просто любопытство, черт возьми. Бойся потери любопытства, брат! Бойся! Старость приходит тогда, когда утрачиваешь способность удивляться и любопытничать. И это необратимо. Не вешай нос, Ленчик! Виктория Павловна, конечно, жутко разозлилась, но ты же мужик! А для мужика что главное? Главное набычиться и переть к своей цели. Хочешь историйку на эту тему? Ржачная. Жуть! Мне приятель один рассказал. У него жила рыбка. Подарок. Из тех неожиданных подарков, которые некуда приткнуть. Трудно сказать, чем руководствовался даритель, когда приволок на день рождения магазинный пакетик с водой, в котором удивленно раскрывала рот золотая рыбка. Никто в семье приятеля домашних животных не разводил. Не имелось у них такой традиции. А тут вдруг рыбка. Аквариум – удовольствие дорогое. Поэтому рыбку поселили в пошлой трехлитровой банке. По всей видимости, рафинированная рыбка впала в депрессию от такого к себе отношения. И приобрела предосудительную склонность к побегам, которые в ее положении можно приравнять к суициду. Трудно было понять, действительно ли она так протестовала против трехлитровой банки или в самом деле хотела покончить с собой. Тоже в знак протеста. Разбираться в этом стало недосуг, потому что жизнь семьи приятеля начала вращаться вокруг злополучной банки. Первые два побега-суицида еще смеялись и наперегонки ловили скользкую трепещущую беглянку, а потом пришлось установить круглосуточное наблюдение за ненормальным подарком. Попытались накрывать банку, но рыбка вышибала листки, вырванные из тетрадки в клеточку, и недолго изображала гибнущую в полете чайку. Думаю, в душе она была трагическая актриса. Ей хотелось бурлящих страстей и славы. И то и другое она получила сполна. Ночные часы были распределены между домочадцами с целью слежки за золотой дурой. Днем ответственность за ее жизнь возлагалась на бабку и пятилетнего сына, не ходившего в детский сад. Приятель всерьез хотел везти ненормальную рыбку к ветеринару и бормотал что-то о «подводном психологе». Рыбка плевала на всех, жрала корм и аккуратно раз в день совершала попытку самоубийства. Через месяц решили купить аквариум с дорогой системой очистки воды. Дизайн подводного ландшафта придумывали всей семьей. Точки посадки подводных растений высчитывали на компьютере при помощи специальной программы – чтобы точно по феншую. Рыбка-суицидница была не так проста и выпрыгнула из нового аквариума следующим же вечером. Было решено, что ей нужна пара. Пару сумасшедшей рыбке выбирали так тщательно, что продавец готов был отдать товар даром. Друг другу рыбки понравились с первого взгляда. Семья, затаив дыхание, наблюдала за развитием их отношений. Попытки суицида прекратились. Все облегченно вздохнули. Через какое-то время утром на полу были обнаружены две дохлые золотые рыбки. Приятель утверждал, что они держались друг за дружку плавниками…

Леня, смеясь, допил вино.

– Вы сегодня сговорились все потешать меня?

– У тебя невеселый вид, брат. Вношу свою лепту в твое психологическое здоровье. Что, нелады в семье?

Леня взглянул на Виктора недоуменно:

– Нелады? Почему?

– Был крупный разговор у Виктории Павловны с твоей женой. Оказывается, твоя супруга любит где-то гулять по вечерам? Любопытно, где же…

Рука Лени неожиданно обрела самостоятельность и хлопнула по щеке кузена.

– Не смей! – проговорил Леня тихо. – Ты переходишь границы… Я тебе не позволю.

Он немедленно был вздернут с дивана и с силой притянут за лацканы пиджака.

– Надо же, какие мы стали смелые, – прошептал Виктор зло и насмешливо. – Прыти-то сколько, Ленчик. Мужчинкой себя почувствовал? Странно, до твоей свадьбы я думал, что ты тихий, мирный пидорок. Представляешь мое искреннее удивление? Это хорошо, что ты умеешь удивлять. Это вызывает уважение. Я тебя уважаю, Леня. Без шуток. И желаю тебе в жизни только побед. И мне отвратительна сама мысль о том, что кто-то держит тебя за лопуха, брат. Честь семьи – не хухры-мухры. И если твоя благоверная гуляет на стороне… не трепыхайся, чудак, не трепыхайся, я сказал «если»… Так вот если это так, то нет ничего проще выяснить правду. И принять меры, Леня.

Все это Виктор проговорил ему прямо в лицо, меняя тон с уничижительного на слегка насмешливый, завораживая и убаюкивая, словно удав. Леня сделал еще одну попытку освободиться от хватки, и ему это удалось.

– Где Ира?

– Хлопнула дверью, – усмехнулся Виктор, оправляя на нем пиджак. Леня раздраженно отмахнулся.

– Она ушла?

– Ушла. Испарилась. Покинула нас в раздражении и ярости. Твоя вина, брат, твоя. Ей досталось от Виктории Павловны из-за тебя. Ты же сам наговорил мамочке о вечерних прогулках супруги.

– Боже мой…

Леня ринулся в столовую. Гости, судя по всему, тихо разошлись. Мать и Лиза собирали со стола, тихо о чем-то беседуя.

– Мне очень жаль, что имел глупость… что-то рассказывать тебе! – выпалил Леня, пытаясь вдеть правую руку в рукав своей куртки.

– Леонид, я устала и не хочу больше ничего обсуждать сегодня, – не глядя на него, отозвалась Виктория Павловна.

– Чудесно! Прекрасно! Замечательно! Больше не будет никаких обсуждений! Никаких! Никогда! Моя жизнь вас не касается! Дурак! Дурак! Дурак набитый! – в ярости стукнул он себя по голове. – Чего я ждал от вас?! На что надеялся здесь? Понимания по распорядку не бывает! И любви тоже, мама, не бывает по регламенту! На ать-два не выходит любить! Такая вот трагедия!

– Ты в своем уме, родной? – Виктория Павловна взглянула на него с оскорбленным недоумением.

– Наверное, нет, если думал, что в этом доме есть хоть капля чего-то… настоящего, не притворного… Наверное, нет, если полагал, что значу что-то для вас! Я вас всех прошу не лезть в нашу жизнь. Не надо копаться и любопытствовать! Сами… как-нибудь…

Леня наконец справился с пальто и выбежал из квартиры.

Спустя какое-то время Виктория Павловна сказала Лизе будничным голосом:

– Я всегда советовала ему принимать антидепрессанты.

Андрей

С самого начала у них появилась традиция раз в неделю встречаться в маленьком и не очень популярном кафе, подальше от посторонних глаз, подальше от знакомых. Время от времени они с Ирой проводили ночь вместе. Так просто и легко им было. Без стеснения рассказывали обо всем, что лежало на сердце. Расставались с сокровенными мыслями обыденно и без сожалений. Любили рассматривать друг друга нагишом, радуясь тому, что прилипчивый стыд не беспокоил их наслаждение. Они изобретали новые способы поцелуев, словно рецепты экзотических блюд, смело сочетая несочетаемое. Они мечтали в тишине съемных квартир, пропахших чужой мимолетной жизнью. Они ненавидели холодные гостиничные простыни и согревались коньяком…

Эта часть их жизни проходила в интимной тайне, которая их обоих пока устраивала. Они не загадывали на будущее, остававшееся темным. В темноте им легче дышалось. Андрей не хотел тяготиться обманом, не хотел мучиться. Он хорошо понимал, что это безумие не может продолжаться вечно…

Разобравшись с текущими делами в офисе, Андрей захотел сбежать. А еще более соблазнительной казалась мысль о маленьком отпуске. Вдали от всех дел и проблем.

В его кабинет вошел Семен, старинный друг еще со времен магазинчика на рынке. Должность коммерческого директора его нисколько не изменила. Был он вихраст, небрит и соглашался надеть костюм только во время важных переговоров или при заключении сделок. В любое другое время Семен предпочитал джинсы, кроссовки и свитера.

– Ты посмотрел документы на тот участок возле Химок? – спросил он у Андрея. – Предложение – зашибись. Доли под застройку можно быстро распродать, потому что рядом железнодорожная станция, и цена приемлемая. Но!.. Часть земли принадлежит минообороны. Я узнавал. Поэтому я бы не советовал соваться туда, пока идут суды над бывшими чинами сего ведомства. Можем влететь, если сделку признают ничтожной.

– Да. Я уже знаю, – кивнул Андрей. – Другие варианты есть?

– Хочешь рискнуть?

– Не сейчас. Что с проплатой за объект на Варшавке?

– Деньги приплыли на счета вчера. Пройдут в отчете за неделю. И мне удалось выцарапать наших сто тысяч евро с Кипра.

– Хорошо, – кивнул Андрей.

Семен встрепенулся и взглянул на него удивленно.

– Хорошо?! Только-то? – от изумления Семен присел на краешек стола. – Ты чего? Мы ж их все равно что у грабителей назад вырвали! Андрюха, ты меня пугаешь! Через ходатайство московского правительства в ихний центробанк… Да я попу порвал… Ай, что я ему объясняю! Друг, ты никак совсем не здесь сейчас. Ну-ка посмотри на меня. Посмотри, посмотри! Ба, что я вижу!

– И что ты видишь? – улыбнувшись и откинувшись на спинку кресла, склонил голову Андрей.

– Мужик, у тебя все на лице написано. Любоф!

– Что, прямо так и написано?

– Для опытного человека не составит труда рассмотреть проблему.

– Так ты теперь специалист и по мимике?

– Не ершись, Андрюха. Так я прав?

Андрей никогда особенно не чувствовал потребности в душевных разговорах. Не привык, да и характер не позволял. Но за последние недели столько всего произошло в его жизни, что вот даже Семен заметил. Что говорить об остальных… Может, это не так уж и плохо – высказаться?

– Что, Андрюха? Я попал? И это не Валентина. Ох ты ж е!.. Ти ж мий золотэньки. Як же ти влипнув?

– Да не ори ты, – пробормотал Андрей смущенно, поглядывая на дверь.

– Заорешь тут. С Валентиной-то шутки плохи. Она как-то была в офисе неделю назад. Прикатила в новеньком наряде, на каблучках, всех девок наших на тортик собрала. Шебаршила с ними часа два, выпытывала, не иначе… Так как? Правда, из наших?..

– Ну тебя к черту!

– Ладно, ладно! Понял! – поднял руки Семен. – Давай прячь все свои бумажки, буду ждать тебя в машине. Поедем пообедаем, поговорим в кои-то веки. Не фыркай и не махай руками! Жду в машине!

В машине всю дорогу молчали. Андрей смотрел в окно на город и думал о том, что жизнь преподносит удивительные сюрпризы. И испытания, конечно. Валентина снова и снова, перебарывая себя, бодро выходила с ним на пробежку и упрямо топала по дорожкам вокруг их коттеджного поселка.

Работа и сыновья отвлекали Андрея, позволяли не думать о том, что его с Валентиной дорожки стали как-то невзначай разбегаться в разные стороны.

Наверное, Валентина тоже это почувствовала, насторожилась. Записалась в спа-салон, дала себя уговорить на эти утренние пробежки, начала обращаться к нему подчеркнуто задорным тоном, в котором провоцирующих двусмысленностей было больше, чем изюма в булках, которые она пекла. Валентина отчаянно пыталась удержать жизнь семьи в привычных, удобных для себя рамках. Андрей ценил это. Все же она мать его детей…

Семен привез его в пафосный «Пушкинъ» на Тверском бульваре. Вышколенный официант в безупречном стилизованном костюме трактирного полового провел их к столику у окна.

– Кто она? – сразу спросил Семен после того, как официант удалился с заказом. – Какая-нибудь клубная молодая стервочка в мехах? Ноги от ушей, ни грамма силикона и вся такая секси?

– Пальцем в небо, – усмехнулся Андрей.

– Это я так. Пробный шар. Вообще удивляюсь, как ты столько лет продержался без адюльтера. Извини, конечно, но о тебе разговоров было больше, чем правды. Пора, пора уже было оправдывать свою репутацию ходока!

– Ты вот что-то подобное не вздумай где-то болтать, а! – разозлился Андрей.

– Эй! Я же не идиот. Я что, не знаю, как у твоей Валентины налажено сарафанное радио в офисе? В деталях передадут, если что. А вообще ты слышал о мужской солидарности? Я ее живой символ. Итак, кто она?

– Бывшая сокурсница, – Андрей кивком головы поблагодарил сомелье за вино, отпил немного и кивнул.

Пауза затянулась.

– Ну! Клещами из тебя выковыривать каждое слово? – возмутился Семен.

Андрей чуть распустил галстук и вздохнул.

– А что еще? Встретились в общаге, съездили в кафе…

– Но ведь походом в кафе дело не ограничилось, насколько я понимаю?

– Понимай, как тебе хочется.

– Дела…

– У меня, наверное, крыша съехала. Она замужем. Двое детей. И времени столько прошло… Бывает же так, что люди встречаются, а потом как будто весь мир встает у них на пути. И все уходит. Навсегда. А нам повезло. Мы снова увидели друг друга… И снова, как в первый раз. Не знаю, как объяснить. Я сам себе все это не могу объяснить. Ты не доставай меня, ладно?

– Что будешь делать?

– Не знаю, – покачал головой Андрей. – Подлецом не хочется быть. Валентина, дети… Башкой все понимаю, а ничего сделать не могу.

– Так и не мучайся. Все мы люди, все мы человеки. С другой стороны, может, само отвалится? – хохотнул Семен.

– Не отвалится. Только если разорвется…

Андрей не мог понять, почему так быстро привык к мысли об Ире, о встречах в кафе, о необъяснимой скуке, которая охватывала его всякий раз, когда он не слышал ее голоса хотя бы несколько дней. Он видел ее сомнения, видел всю пагубность этих отношений, но уже ничего не мог поделать. Словно их опутали невидимые ниточки – разговоров, ласки, тайны, дыхания, стыда и бесстыдства. И эти ниточки обрывать не хотелось.

Ира

Если Вероника была воплощенным непослушанием, то ее волосы с точностью наоборот. Ира любила причесывать дочь. Волосы совсем мягкие, детские, пахнут ромашковым шампунем, который Ира специально покупала в одном магазинчике, где все делается вручную.

– Мам, ты уже полчаса расчесываешь одно и то же, заныла Вероника. – Я люблю релакс, но не до такой же степени.

– Ой, извини! – спохватилась Ира, действительно задумавшаяся. – Косу заплести или заколками скрепим?

– Не хочу косу. Как Аленушка буду из русской народной сказки.

– И что плохого в Аленушке? – засмеялась Ира, тиская дочь.

– Ну, мам! Аленушка – это старо. Сейчас другие тренды в моде, – Вероника переключилась в режим «я ребенок-оригинал».

– Другие – что?!

– Боже! Объяснять такие элементарные вещи!

– Интересно, где ты такие слова-то хватаешь? – пробормотала Ира. – Не вертись, пожалуйста… Где твои заколки?

– В шкатулке перед тобой, мамочка. Вон ту, с сиреневым камешком, пожалуйста. Вова сказал, что сиреневое мне к лицу, – с кокетливой гордостью сказала десятилетняя дочь.

– Что еще за Вова?

Мальчик из параллельного класса. У него айфон, и в «Фейсбуке» у него статус «не занят».

– Господи помилуй, – едва сдерживала смех Ира, скрепляя волосы дочери сиреневой заколкой. – А что, десятилетние мальчики у нас нынче могут быть заняты чем-то, помимо учебы?

– Конечно! Не все, правда. Некоторые еще совсем дети. Но настоящие мужики видны даже в четвертом классе! И на таких большой спрос, – Вероника повертела головой перед зеркалом, силясь рассмотреть хвост, а Ира, уже не сдерживаясь, смеялась.

– Ох, не могу… Ребенок, ты слишком быстро взрослеешь. Придержи коней, ладно? Что ж с тобой будет дальше, если у тебя сейчас голова забита маленькими мужиками?

– Ничего она не забита. Но учиться быть женщиной тоже ведь надо когда-то!

Ира повалилась на кровать дочери и схватилась за живот. Вероника в режиме «я ребенок-оригинал» умела веселить всю семью, не прилагая к этому особых усилий. Иногда дочь даже не понимала, почему все ржут над каждой ее фразой. А может, и понимала… С этой хитрованкой все возможно.

Ира никому не признавалась, но не так давно добралась до дневника дочери – пестрого девчачьего блокнотика, запиравшегося игрушечным ключиком, на который Вероника возлагала, вероятно, большие надежды. Но что значит какой-то ключик в сравнении с тайными пружинами родительского внимания? В некоторых местах Ира прочла много интересного. Например, то, что телефон, который они подарили ей на день рождения, вовсе не случайно упал в школе с лестницы второго этажа и разбился. Истина звучала так: «Мама меня разозлила после того, как не разрешила мне покататься с девочками с ледяной горки возле соседнего дома. Я так швырнула телефон в стенку, что он прямо в дребезги! Ну и пусть! Нечего меня злить!». Это открытие неприятно поразило Иру. Потому что Вероника на голубом глазу сочинила историю про «нечаянно уронила». Ира не стала ничего делать, потому что дочь уже была наказана за телефон, но мысленно поставила «галочку» на будущее. Чем дальше, тем тяжелее с ней было справляться. Пухленькая, белокурая, миленькая Ника внушала ложное впечатление пай-девочки. Однако дочь – тот еще кремень. В своем упрямстве она иногда сильно напоминала свою бабушку Викторию Павловну. Ох и доставалось же порой Веронике от матери, что, впрочем, не мешало дочери все сделать по-своему в пику, назло, несмотря на угрозу наказания. Леня, как всегда, пасовал, предпочитая утешать…

И насколько меньше было у них проблем со старшим Иваном. Сын неплохо учился, увлекался то борьбой, то коньками, то авиамоделированием, то языками. Ко всему подходил методично, без лишних слов. Ваня, казалось, предпочитал взрослеть в стоической независимости, относясь с болезненной раздражительностью к вниманию со стороны родителей в отношении появившихся прыщей и других бедствий созревания. Ира и хотела бы говорить с ним откровенно о вещах интимных, даже пугавших некоторых подростков, но совершенно не могла преодолеть глухое недовольство сына. Леня, засланный в его комнату именно с этой целью, тоже оказался бессилен. Ира слышала, как муж мялся и мямлил на фоне глуховатого и решительного баска сына. Свое неловкое бессилие она компенсировала лаской и теплотой, что бесило Веронику до невозможности: «Ваньку вы любите больше, чем меня, девочку в депрессии!».

Ира с великой тревогой думала о том, что будет через годика три-четыре, какие закидоны Вероника изобретет тогда. С другой стороны, глядя на своих детей, ей казалось, что ничего более прекрасного не существовало в ее жизни. Этой мысли хотелось крепко держаться, особенно из-за запоздалого раскаяния после встречи с Андреем. Ей овладела домашняя лихорадка – впервые за два года сняла и перестирала все шторы и покрывала в доме, сделала разорительный для семейного бюджета набег на магазины, выскоблила и перемыла полы, переклеила обои в комнате Вероники и в большом зале. Эта лихорадочность не укрылась даже от Лени, обычно не замечавшего такие вещи по рассеянности.

Несколько дней Ира пресекала всякие разговоры о том, что произошло после того злополучного обеда у его родителей. Намеки не поддерживала, прямые вопросы игнорировала, переводя разговор на другую тему. Она даже не стала упрекать мужа в том, что он так недальновидно, так не по-мужски делился с мамочкой своими семейными делами. Да и на себя Ира злилась из-за того, что дала повод. Она что, недостаточно изучила Леню и его мягонький характер? Знала же…

Как-то они допоздна сидели за переводом Кортасара^[9]. Перевод надо было сдать в издательство срочно, и Ира взяла на себя треть текста, включая литературную обработку. В те дни они были с головой погружены в работу. Ира даже выключила свой сотовый, а Вероника ошалела от вдруг свалившейся свободы. Однако Ире хотелось этого безумного ритма, этой бешеной загруженности, которая помогла бы ей забыться.

Леня вытащил ее из-за стола уже засыпающую, страдающую от головной боли. Разложил диван, неловко застелил его бельем. Потом лег рядом с ней, привлек к себе.

– Хочешь, я больше туда не поеду, – сказал он тихо.

– Куда? – теряя сон, переспросила Ира.

– К родителям.

– Не говори ерунды, Лень, в самом деле.

– Мать со мной, наверное, и так разговаривать не станет, – вздохнул он. – Я ей все высказал тогда… Отец звонил вчера, говорил, что я неблагодарный и вообще сволочь.

– Сволочь? Так и сказал?

– Это подразумевалось. Знаешь, в тот момент мне все казалось безразличным. И одновременно мне было стыдно. Что ж я за мужик такой у тебя? Я ведь все знаю про себя и понимаю. В детстве я был решительнее. Правда. Наверное, потому, что меньше боялся и большего желал, не оглядываясь вечно на родителей, – голос Лени звучал ровно, он успокаивал и убаюкивал. Она любила его голос, особенно когда он звучал из темноты. – Когда я был маленьким, то очень любил птиц. Но птицы меня, признаться, не любили. Они вообще страшные эгоисты и, как правило, дорожат свободой больше, чем счастьем общения с человеком. Я это понимал интуитивно и справедливо решил, что раз глупые птицы не ценят такого счастья, то не заслуживают деликатности в обращении. Ведь умный человек всегда лучше знает, что лучше для братьев своих меньших.

Я гостил тогда у бабушки, матери отца, где-то в Подмосковье (там этой деревни уже давно нет). В один прекрасный летний день я вдруг обнаружил, что за оконным наличником поселилась деловитая семейка воробьев. Во-о-от… Во мне, как ты понимаешь, был метр росту и грандиозные планы по организации птичьего зоопарка, первым обитателем которого предстояло стать кому-то из воробьиного семейства. В пять лет от роду мечты, знаешь ли, еще не наталкиваются на опыт, поэтому в это невинное время совершаются почти все мелкие глупости. Половину дня я, как заправский шпион, следил за графиком жизнедеятельности ячейки воробьиного общества в двух метрах над моей головой. Родители-воробьи суетливо приносили в клювиках мошки насущные своим орущим воробьятам. Сердце мое колотилось от нетерпения поразить первым в мире птичьим зоопарком соседскую девчушку, которая показывала мне язык из-за забора и категорически отказывалась дружить домами. Я начал действовать решительно.

Из яблоневого сада притащил к окну старую полусгнившую лестницу, распоров по пути выступающим из нее гвоздем свои чистые шортики, набив шишку, чуть не высадив стекло, но все же установив ее кое-как у окна. Для страховки похитил из шкафа дедов военный ремень. Веревка тоже обнаружилась – я просто срезал в саду натянутую бабушкину бельевую. После этого был готов идти на подвиг, обернувшись два раза вокруг талии ремнем, привязав к нему бельевой шнур. Другой конец веревки аккуратным бантиком (как мама учила) привязал к нижней планке лестницы. После этого отправился вверх, к славе и успеху.

Лестница скрипела и дрожала, страховочная веревка два раза цеплялась за щербатые планки, пропасть под моими ногами росла с каждой трагической секундой. Но мечта двигала меня к наличнику и моему птичьему зоопарку. Птенцы, угадавшие приближение чего-то страшного, умолкли. Стремясь удержать равновесие на шаткой лестнице, я попытался заглянуть в темное, уютное и теплое нутро за наличником, слегка пахнувшее курятником. Чуть успокоившись, запустил туда руку…