Текст книги "Не покидай меня"
Автор книги: Анна Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
В это время в дверь постучал Медвежонок.
– Ежик! Ты дома? – тяжело дыша после быстрого бега, прокричал он.
– Дома. Весь день, – ответил Ежик, открывая дверь другу.
– Ты здоров? У тебя невеселый вид.
– Да. Наверное.
– Ну и дождь льет! И листья все падают! Будто звезды, которые мы считали летом. Теперь попробуй – посчитай! Как же! Из-за туч ничего не видно, – Медвежонок подбросил в камин березовое поленце и сел в кресло-качалку. – Забыл совсем! Я тебе малинового варенья принес. Из моих запасов. До весны должно хватить.
– До весны… – эхом повторил Ежик. – А какая она?
– Кто? – спросил Медвежонок, подвесив в камине на крюк блестящий медный чайник с водой.
– Весна, – вздохнул Ежик.
– Говорят, она красивая и вся в этих… как их…
– Цветах?
– Вот-вот! – обрадовался Медвежонок, качаясь в кресле. – В цветах. По мне так чем больше цветов, тем лучше. Больше цветов – больше меда.
– Мне хотелось бы взглянуть, как она приходит, – снова вздохнул Ежик, поставив на маленький столик чашки.
– Она всегда приходит неожиданно! Появится, оставит после себя зеленые листочки и идет дальше! Бывает это во время самого сладкого сна тихой теплой ночью! – с уверенностью говорил Медвежонок. – Попробуй ее поймай!
– А если в это время не спать? – с надеждой спросил Ежик.
– Как это – не спать? Никогда о таком не слышал. Не спят только злые буки в лесу.
– Но это же ВЕСНА! – проговорил Ежик мечтательно. – Разве не интересно посмотреть, как она оставляет зеленые листочки?
– Конечно, интересно, – весело сказал Медвежонок, разливая чай по чашкам. – А что если я ее покараулю?
– Не спать всю зиму? – изумился Ежик.
– А что? Я могу! Буду сидеть, пить чай, мечтать и караулить. И как только весна придет и начнет разбрасывать зеленые листочки, тут же тебя разбужу. Мы на нее посмотрим, а потом разожжем на полянке самовар с веточками… как их…
– Можжевеловыми, – напомнил Ежик.
– Точно! Можжевеловыми веточками, и снова будем считать звезды!
Они сидели у жаркого камина и долго беседовали о звездах, которые не досчитали летом.
Ежик зевал и скоро уснул прямо в кресле. Медвежонок укрыл его пледом и сел у окна караулить весну. Но и он вскоре уснул сладким сном…
А дождь все струился и струился по стеклу. И падали желтые листья…
Леня поправил одеяло на дочери и тихо вышел в коридор. Сын поджидал его у двери.
– Как головастик?
– Спит, – шепнул Леня. – Знаешь, я, возможно, должен буду уехать. Может быть, прямо сейчас. Может быть, завтра. Я всегда буду на связи. Вы должны какое-то время побыть с Риммой.
– Пап, так ты не знаешь, что с мамой?
– Не хочу тебя обманывать, потому что ты мне потом вряд ли простишь это… Я не знаю, что случилось, но определенно что-то не очень хорошее. Я буду искать. Прошу вас будьте терпеливы. Особенно ты. Помоги сестре. Ты старше…
В его кармане завибрировал телефон. Леня увидел, что это звонила Таисия. Голос ее был встревожен.
– Ленечка, ты, пожалуйста, не волнуйся, но ее телефон не отвечает. Звоню весь вечер… выключен телефон.
– Он был выключен еще днем, сразу после того, как пришла эсэмэска.
– У нее другой был. Я ей дала свой, мегафоновский. Он тоже не отвечает. Уже вечер. Наверное, съездим с Гошей туда завтра…
– Нет, – сказал Леня решительно. – Поедем сейчас же. И я поеду с вами.
– Хорошо, – удивительно покорно согласилась Татка. – Будем ждать тебя у подъезда через… минут сорок.
Леня прошел на кухню и сел за стол. Римма тут же подала ему пельмени. Но он, обхватив голову руками, не заметил этого.
Иван, опершись о косяк двери, стоял рядом. На его лице была тревога и ожидание.
– Она не отвечает по телефону. И я уверен, что эту эсэмэску Ира не могла послать. Это все глупо и странно. Сейчас я уеду, Римма. Поеду с Таисией и ее… молодым человеком на эту ее дачу. Что у тебя завтра в институте? Можешь побыть здесь, с детьми?
– Ленечка, ты что? – воскликнула добросердечная Римма, махнув на него полотенцем. – Я уже поменялась с Фроликовой на кафедре. Так что не беспокойся… И вообще, можешь на меня рассчитывать. Но… что произошло-то?
– Сам пока не понимаю, – покачал головой Леня. – Все, что знаю сейчас, – не имеет никакого смысла. Но мне надо найти ее, и я ее найду. И мне вот что любопытно, черт возьми, о чем таком беседовал мой драгоценный кузен с моей малолетней дочерью? Дядя Витя… – произнес он почти с гадливостью.
Он неловко закрутил на шее шарф, натянул куртку, напялил вязаную шапочку и решительно вышел из квартиры. У него больше не было терпения ждать.
Ира
Краски возвращались в ее мир. Ира уже многое понимала, но все больше слушала, чем говорила.
Пожилую соседку по палате звали Руфия. Она была жертвой необъяснимой, непонятной, неожиданной и тотальной потери памяти о прошлом. Имя свое старуха помнила. И колодец… Руфия его тоже помнила. Сложенный из грубых камней. Чуть покрытый зеленоватым мхом на тех местах, где каменные стенки уходили в землю. И еще запах воды. Его воды. Неправда, что вода не пахнет. Глупости. Вода из родного колодца пахнет родиной, ее дождями и ветрами.
Кроме колодца и имени – ничего.
– Плохо не помнить, – сетовала старуха. – Неправильно это.
Но с этим Руфия ничего не могла поделать. Один Всевышний знает, что да почему. Руфия ничего не просила у Него. Раз так случилось, значит, было надо.
– Летом хорошо. Тепло. Легче жить, – говорила Руфия. – В последний раз в землянке жила. Возле поселка какого-то. Меня оттуда не прогоняли. Есть давали. Только уж больно мусора много выбрасывают где попало. Нехорошо. Первую землянку все время затапливало по весне. Из другой бомжи воровали посуду да безобразничали. Из третьей прогнали милиционеры. Молодые, а такие злые. Ай, ай! Лето. Хорошо. Зима – плохо. Зимой мыться трудно. А летом – красота. Речка недалеко. Помыться и одежду постирать можно.
Руфия в своих неприкаянных странствиях старалась содержать себя в чистоте. Привыкла так. Не могла иначе. Девять лет беспамятства, как незаживающая рана. Она даже не могла сказать, сколько прожила на свете. Воспоминания скрылись во внезапной и страшной пустоте, из которой Руфия вышла так, словно не жила до этого. Будто спала и только сейчас открыла глаза. Она помнила, что ехала куда-то, но откуда и куда – так и не смогла объяснить милиционерам, к которым обратилась за помощью. Врач тоже пожимал плечами и сказал, что такое очень даже часто происходит. Человек теряет память на ровном месте, как заново рождается. Вот так же и Руфия. Бац! И будто кто-то выключил в голове свет. Осознала себя Руфия на каком-то железнодорожном полустанке в предутренней осенней сырости. Помнила, что высадили ее ругающиеся проводники. Говорили, что ехала она без билета. А без билета никак нельзя. Вот с этого и начались ее скитания. Он не помнила, откуда приехала и куда направлялась. Пыталась вспомнить, но так и не смогла.
Иногда тихо-тихо Руфия пела. Приходили песни оттуда же, откуда и уверенность в том, что ее зовут Руфия. Где их слышала, с кем пела – темная пропасть. Вглядывайся, не вглядывайся – ничего не видно.
Молилась Руфия Богу часто. Только вот какому Богу, не помнила. Это ее тревожило даже больше, чем потеря всего, что у нее было до этого. Бог у человека должен был быть. Никак не обойтись без Него. Кого благодарить за то, что хороших людей встречает, что есть еще силы, что не замерзла, не простудилась на многочисленных вокзалах, что не ухайдохали в темной подворотне злые нищие, поделившие между своими стаями территории?
В Смоленске Руфию сбила машина. Не слишком сильно, иначе была бы беда. За рулем сидела женщина. Она выскочила из салона, испуганно захлопотала, заохала, привезла в больницу и сдала пострадавшую из рук на руки врачам. Только эта дамочка и посещала Руфию.
Так между разговорами Ира узнала о себе много интересного. Нашли ее в запертом туалете в электричке на конечной станции. При ней не было ни документов, ни хоть какой-то бумажки, которая могла бы помочь установить ее личность. Оказалась она в Смоленске поздним вечером, и если бы не горячее желание помощника машиниста облегчиться после окончания смены, то неизвестно, сколько Ира пролежала бы в туалете пустого вагона.
Ира узнавала вкус еды и с аппетитом поглощала больничную кашу. Иногда она садилась на своей кровати, преодолевая страшное головокружение. Чуть позже уже могла бродить по коридорам при помощи доброй Руфии. На них обеих были одинаковые байковые халаты в цветочек и больничные ситцевые сорочки со штампами «ОГБУЗ «КБСМП», как и все постельное белье.
Руфия рассказывала о себе, о своих странствиях. Первые два года беспамятства Руфия жила в доме для престарелых и инвалидов. Впрочем, жила – слишком громко сказано. Существовала. И ежедневно ужасалась тому, что творил персонал. Ругалась. Требовала что-то, взывая к совести. А вышло все так, что пришлось ей уносить ноги оттуда. Сжили бы со свету. Легла бы на больничном погосте, как и многие до нее, уж на что менее требовательные и ретивые. Страшное место. Нехорошее. Вот и сбежала, как граф Монте-Кристо… О! Гляди ты. Вспомнила что-то еще. Откуда он только взялся, этот граф? Неизвестно.
Чего скрывать, приходилось голодать и милостыню просить. Деньги копила. Подавали на удивление хорошо. Что-то привлекало прохожих в чистенькой доброжелательной старушке. Накопит на билет и на поезд – искать то, что потерялось в памяти. Приедет куда-нибудь, посмотрит на людей, соберет денег и снова в путь.
Ира вежливо слушала и все время пыталась раскопать в своей голове могилу прошлого. «Ретроградная амнезия», – сказал доктор на очередном осмотре. Ира даже улыбнулась, так это было по-киношному несерьезно. Но в том-то и дело, что создатели сериалов знали, когда у героини память восстановится, а Ира не знала.
Осмотр у гинеколога дал новую пищу для размышлений. Она носила и рожала детей. След от украденного кольца свидетельствовал о том, что Ира была замужем. В карманах ее пальто нашли несколько разноцветных резинок для волос. У Иры волосы были короткими, значит, с большой долей вероятности, резинки принадлежали девочке, дочери…
В один из пасмурных дней к Ире пришел полицейский следователь в штатском. Он задавал обычные вопросы, однако Ира на большинство из них не могла дать никакого ответа. Она не помнила, откуда ехала, куда и с какой целью. Не могла описать нападавшего. Не могла назвать свою фамилию, хотя в голове мелькнуло «Соколова», о чем и сказала ему. Ира увидела, как следователь записал крупными буквами: «ИРИНА СОКОЛОВА». Потом он попросил разрешения сфотографировать ее из разных положений и взять отпечатки пальцев. Под вспышкой цифрового фотоаппарата Ира старалась не жмуриться и… не упустить волнующий момент проблеснувшего воспоминания – она и двое смеющихся детей у парапета какой-то реки позируют фотографу… Двое детей. Именно так и было когда-то. И она отчего-то знала, что это «было» – не окончательное, не завершенное. В том далеком «было» на ней лежала тяжкая вина. Вина перед кем-то близким…
Виктор
Какая же великая вещь – Интернет. Виктор, работая с бумагами, украденными из сейфа старшего Заботина, еще раз поразился тому, как много всякой глупой, мелкой и одновременно полезной всячины хранится там. Оборванные ниточки связывались в веревочки и канатики. Рассыпанный когда-то пазл складывался в понятную картину. Тайны, спрятанные под грузом лет, становились болтливее наивных маленьких девочек. К тому же Виктор знал, где искать и что именно. Это существенно облегчало его задачу.
Первую поездку в Лихтенштейн Олег Иванович предпринял на исходе 1992 года. Союза уже не существовало. Он растворился в смуте и тотальном раздражении масс, хлебнувших вдосталь и пустых магазинных полок, и словоблудия властей. А следом начала распродаваться и перепродаваться некоторая государственная собственность. Денежки вызвали явление, которое римляне так удачно выразили фразой «Bellum omnium contra omnes» – война всех против всех. Статейки того периода изобиловали информацией об убийствах, самоубийствах, скандальных возвышениях и падениях.
Собственность имелась и в Союзе писателей, в руководстве которого имел честь состоять Олег Иванович Заботин. Сей достойный муж, как оказалось, заведовал еще партийной кассой областных отделений и руководил лакомыми жилищными фондами в столице. Имя Заботина нигде не мелькало. К тому же он был жив, а это означало, что чутье не подвело старого интригана. Каким-то образом он отщипнул кусок жирного пирога и, пользуясь суетой и неразберихой, уволок его в своем клювике в Лихтенштейн. Не сразу, конечно. Авиабилеты свидетельствовали о том, что таких поездок было несколько за последующий 1993 год. Потом чуть реже.
Владельцами номерного сберегательного счета в LGT Bank in Liechtenstein, если судить по бумагам Заботина, сначала были три человека. Первый – некий отставной генерал, все время писавший мемуары и потому состоявший в Союзе писателей. Второй – забытый всеми поэт-песенник, сочинявший приторно-патетические произведения к партийным и советским государственным праздникам. Отставной генерал в июне 1994 года застрелился при очень загадочных обстоятельствах, а поэта в том же году нашли в петле. Третьим был Олег Иванович.
Виктор полагал, что драгоценный дядюшка имеет весьма красноречивый пушок на рыльце. И знал об этом только он, любимый племянник.
В один из своих визитов на обед к Виктории Павловне Виктор задержался до самого вечера. Улучив момент, он проник в кабинет Олега Ивановича. Старик что-то усердно печатал на машинке, поглядывая то на клавиатуру, то на лист бумаги в каретке.
– А, мой милый! Проходи, проходи! – пригласил Олег Иванович вошедшего племянника и указал на удобный мягкий стул, стоявший перед письменным столом спинкой к окну.
– Спасибо, Олег Иванович! – отозвался Виктор, с удовольствием присаживаясь и испытывая приятное волнение, какое, вероятно, бывает у рыбаков и охотников.
– Ну, зачем так официально? Дядя! Дядя Олег, мой милый юный друг. «Нас узы добра и любви связали», как сказал один поэт.
– Поэт? – встрепенулся племянник. – Как хорошо, что вы об этом заговорили! Просто угадали мою мысль! Мне вот нравятся советские лирики.
Все, что партия прикажет,
Мы исполним – долг таков!
Космос мы освоим даже,
Цепи сняв с земных оков!
Бей, товарищ, по безделью,
По растленью и джинсе!
Рукоблудью, рукоделью
Скажем – нет! И скажем все!
Эх, хорошо! Бодро! Сразу тянет на подвиги!
Глаза Олега Ивановича за стеклами очков стали чуть выпуклыми.
– Что? Что это такое?
– Говорю, хороший поэт был! – бодро продолжал Виктор. – Какие песни писал!
– Да, да, – задумчиво пробормотал старик, – хороший. Странно, однако, что ты вспомнил именно его.
– А почему не его? – играл Виктор в дурачка. – То, что он плохо кончил, ничуть не умаляет достоинств его поэзии. Вы с ним были знакомы?
– С кем? – быстро переспросил Олег Иванович, начавший как-то суетливо перебирать бумаги на столе.
– С этим поэтом?
– Странные вопросы! Я был знаком со многими в Союзе писателей… Почему тебя интересует именно он? – старик уже явно начинал злиться.
– Не знаю, – пожал Виктор плечами. – Просто пришла строка на ум.
– Это замечательно. У-у-у, как поздно уже! Заработался, засиделся! – Олег Иванович встал, давая понять, что аудиенция должна окончиться на милой дружеской ноте.
– Сядьте, дорогой дядюшка, – жестко, но с улыбкой произнес племянник.
– В каком смысле?
– В самом что ни на есть прямом.
– Тебе не кажется, что ты несколько… переступаешь границы… дозволенного? – впервые за долгие годы Виктор увидел на желтоватом морщинистом лице Олега Ивановича яркие пятна едва скрываемой ярости.
– Нет. Не кажется, дядя. «Нас узы добра и любви связали»! Сядьте, и мы с вами продолжим нашу милую беседу.
– Не понимаю, что за тон, Виктор? – старик все же сел обратно в кресло и скрестил руки на груди.
Виктор еще шире улыбнулся, вытянул ноги, закинул руки за голову и мечтательно произнес:
– Знаете, я всегда хотел оказаться на месте Остапа Бендера. Только я бы не был таким добрым, как он. Есть, есть в нем эта совершенно отвратительная снисходительность к человеческим порокам! Эта внешняя бессовестность скрывает в себе абсолютную совестливость. Я, к вашему сведению, болезнями совести не страдаю. У меня иммунитет к ней. В этом мое преимущество. Моя главная фишка. А вот вы, дядя, в глубине души весьма совестливы. Поэт этот бедный – ваших беспокойных ручек дело? «Погиб Поэт! – невольник чести»…
– Что?!
Совершенно невозможно было понять, сами глаза Олега Ивановича стали выпуклыми или их сделали такими стекла очков. Руки его заплясали по столу так, словно он пытался играть на пианино. Весь вид его выражал возмущение и… растерянность.
– Вы, Виктор, несете какую-то околесицу. Это так на вас не похоже. Прошу покинуть мой кабинет. Я устал. Мне надо лечь спать.
– Никуда я не уйду, пока не скажу все, что желаю вам сказать здесь и сейчас. Кстати, ваша недавняя милая оргия с теми девочками записана на видео. Им по пятнадцать лет, дорогой Олег Иванович, – сожалеюще поцокав языком, с удовольствием блефовал Виктор. – Статья-с уголовная! И позор, дядя. Не говоря уж о той порнухе с девицами, которая хранится в вашем «тайном» ноутбуке, – Виктор сделал загадочные глаза и пальцами в воздухе нацарапал мысленные кавычки. – Надеюсь, я завладел вашим вниманием?
– Ах ты, подонок, – прошептал Олег Иванович, совершенно потерявшись и испуганно оглядываясь на дверь.
– Я уже в курсе этого трагического обстоятельства. Но так уж устроен мир. Один подонок жрет другого подонка. Се ля ви. Выпейте валидольчика или нитроглицеринчика на всякий пожарный. Мне бы не хотелось, чтобы в процессе нашей увлекательной беседы вас свалил инсульт или инфаркт. Это было бы огорчительно. Вы же мой дядя.
– Не сметь! Не сметь меня так называть! – хриплым шепотом прогугнел старик.
– О’кей! Как пожелаете!
– Что?.. Что тебе надо? О чем ты собрался говорить со мной?
– Если честно, даже не знаю, с чего начать! Передо мной словно гора сладостей! С какого боку подступиться? Наверное, начну издалека. Был в вашем Союзе писателей один очень интересный комитет. Что-то вроде профкома. И верховодили этим комитетом три человека. Одним из них были вы, Олег Иванович. Комитет в советские времена занимался распределением и учетом некоего недвижимого имущества. Должностишки – так себе. Мороки много, личной выгоды мало. А тут времена как раз неспокойные подоспели. Стало понятно, что статус-кво всемогущего Союза писателей сохранить не получится. Тогда комитет начал распродавать кое-какую недвижимость, принадлежавшую писательской организации разваливающейся страны. И распродавать весьма лихо. К тому времени, когда статейку-то уголовную о валютке отменили, деревянные рубли были переведены в твердые денежки. Идея (уж не знаю, чья она) была, вероятно, поначалу благородной – спасти то, что могли уничтожить общественно-политические катаклизмы в нашей вечно неспокойной державе.
Виктор говорил тоном веселым и с деланной ленотцой, все время поигрывая старым перекидным календарем на столе Олега Ивановича. Даты на календаре щелкали, раздражая старика, по всей видимости, еще больше. Поэтому он схватил механизм и швырнул его в ящик стола. Виктор не обратил на это внимания и продолжал:
– И вот появился некий депозитный счетец в одном из банков Лихтенштейна на два с половиной миллиона франков. В те времена княжество это не слишком задавалось вопросом, откуда деньжишки. Это уже потом, на волне общественного возмущения, стали требовать доказательств чистоты и благопристойности прибывающего в банки капитала.
Сказать по правде, я так и не понял, каким образом вам удалось вывезти валюту из страны. Наверное, не обошлось без помощи одного из членов комитета, бывшего генерала КГБ, который так удивительно кстати два раза прострелил свою башку у себя дома пару лет спустя. А следом отправился и наш знакомый поэт, который тоже знал об этих миллионах.
Таким образом, вы, Олег Иванович, стали единственным обладателем скромного капитала, составляющего на сегодняшний день около четырехсот тысяч буржуйских евро. И потекла расчудесная, тихая, беззаботная жизнь, которая не зависела ни от жалких ельцинских пенсий, ни от инфляции. Каждое утро икорка к завтраку, в обед зажаренные перепела и семга. Гениально! Ни в коем случае не берусь утверждать, что вы как-то причастны к гибели ваших коллег по комитету, дорогой Олег Иванович. Времена действительно были жуткие. Но, признаться, имелись в ваших бумажках кое-какие ниточки к…
– Наглец! Наглец! Наглец! – с плаксивым причитанием вдруг начал повторять очнувшийся от своего ступора Олег Иванович, бросаясь к сейфу и пытаясь его открыть. – Каков подонок! Какая мразь! Какая сволочь! Какая бесподобная дрянь!
– Олег Иванович! Бросьте! – согнулся Виктор, заглядывая под стол, где старик с отчаянием копался в утробе сейфа. – Все интересное я оттуда забрал, не трудитесь искать!
Через мгновение на него зрачком смотрела вороненая сталь. Старик держал пистолет ровно, а взгляд его выражал решительность.
Леня
Это была самая страшная ночь в его жизни. Таисия вместе со своим женихом заехали за ним прямо к дому. По всей видимости, она недавно плакала, и теперь кожа вокруг ее глаз припухла и покраснела.
– Не могу понять, что с ней могло случиться, – снова всхлипнула Татка. – Если бы я только могла предположить, что…
Леня не хотел ее утешать, но все же нашел в себе силы произнести:
– Мы пока ничего не знаем. Поэтому никто ни в чем не виноват. И бога ради, Таисия, будь добра, перестань причитать и расскажи, куда Ира отправилась и зачем?
Татка высморкалась и еще раз повторила свой разговор с его женой. Ничего нового Леня не узнал. Кроме того, что Ира была чем-то расстроена, но согласилась уехать из города только из-за уговоров самой Таисии.
– Я хотела, чтобы она немного отдохнула. А я бы через денек приехала и все у нее выведала, – снова начала всхлипывать Татка.
– Кончай уже, – буркнул Таткин жених, который вел машину. – Если ее там нет, будем искать дальше. Чего зря слезы лить?
– Спасибо, – чуть улыбнулся Леня, ощутив к этому большому и спокойному человеку доверие и симпатию.
Ехали по Минскому шоссе долго и утомительно. Пару раз Георгия останавливали экипажи ГИБДД, но тот показывал свои документы и их машину отпускали без вопросов.
Леня не спал вторые сутки и время от времени провалился не в сон даже, а в болезненно-тревожное забытье, не спасавшее от усталости, не приносившее облегчения. Но решительность не оставляла его, заставляя двигаться и двигаться вперед. Он не узнавал самого себя, как будто что-то новое родилось в нем за эти дни.
Сразу после поворота на Величково, свернули направо – к Батюшково, где была железнодорожная станция, сам поселок и Таисина дачка. В придачу ко всем бедам начал валить снег. Мимо проносились «поцеловавшиеся» машины, так похожие на Ленину жизнь сейчас. Георгий, видимо, хорошо знал свое дело, поэтому вел машину аккуратно и быстро, несмотря на непогоду.
Вскоре они въехали на маленькую улицу с такими же маленькими домиками. В некоторых светились окна. Тот, к которому они подъехали, был темен и холоден. Леня первым вышел из машины и, увязая в снегу, быстро направился к дому, на который указала Таисия. Она едва за ним поспевала. Было очевидно, что в доме никого нет. Татка снова расплакалась. Она нашла запасные ключи и открыла дверь, словно до последнего надеялась, что Ира внутри. Дом действительно был пуст и холоден. Леня опустился на кухонный табурет.
– Ну что? Проверили? – спросил подошедший Гоша, отряхивая о колено шапку.
Татка смотрела то на него, то на Леню, не в силах ничего ответить. Их вдруг поразило ощущение беды, неотвратимо свершившейся уже.
– Сутки прошли? – спросил Таткин жених. – Подавай заявление.
– Да, надо ехать обратно, – сказал Леня, глядя на них воспаленными глазами. – Пытался звонить родителям, но ни один телефон не отвечает. Гоша, заедем сначала к ним, узнаем, есть ли новости, а потом в полицию.
Виктор
Пистолет в руках старика, казалось, Виктора совсем не испугал.
– Упс! Какая, однако, интересная игрушка, если рассмотреть ее поближе.
– Я. Тебя. Прямо тут. Ухлопаю! – разделяя слова, процедил Олег Иванович. – Вор!
– Еще одно убийство, – покачал головой Виктор. – Так и представляю очередную новостную передачу НТВ и пресс-секретаря Следственного комитета, дающего перед телекамерами комментарий об этой трагедии и о начале тщательного расследования ее причин. А у меня в квартире собрано на вас столько бумажек всяких, что оставшиеся у вас в запасе пятнадцать лет жизни вы гарантированно проведете в тюрьме. Милый, добрый, безумный старик, – сказал сочувственно Виктор, протянул руку и попытался вытащить пистолет из его пальцев. Раздался сухой металлический щелчок.
– Там нет патронов, Олег Иванович. Я их вытащил. От греха. Могу только восхищаться вашей решительностью, несмотря на мрачные перспективы будущего.
И как только оружие оказалось у племянника, старик, тяжело дыша, сломленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Мне иногда бывает жалко людей, – вздохнул Виктор. – Время от времени хотел бы спасать их от ошибок. Недавно был в большом магазине. Целая центурия охранников с триумфом поймала воришку. Мужчинка в усах и малость сельского вида спер яблоко. Зеленое такое. Наверное, очень вкусное, если не устоял. Он спрятал его в карман, этим самым почти «разорив» бедный гипермаркет, который вряд ли оправится от такой потери.
Мужчинка, уже представлявший, как вонзит зубы в покражу, был пойман на выходе. Два гипермаркетных преторианца с елейными улыбками приперли его с двух боков и поинтересовались содержимым карманов. Численный перевес обеспечил им уверенность в победе. Мужчинка покраснел и удивился. Он на самом деле думал, что его с яблоком никто не заметит. Он с ним подружился прямо в кармане. А тут такая неприятность. Покража была извлечена на месте.
Оба гиперохранника немедленно вызвали подкрепление. Яблоко придало им сил. Оно было символом того, что жизнь в супермаркете с биркой «Охрана» на груди проходит все же не зря. Это вообще оправдывает унизительный в другое время интерес к чужим карманам и сумкам. Как-то примиряет с действительностью. Тренирует охотничьи мужские инстинкты, прессуемые городом и семейными проблемами. Охранники любовно смотрели на мужчинку, придерживая его за локотки. Отнятое яблоко было триумфально представлено старшему смены с рацией и жившими в ней голосами.
Старший рассмотрел яблоко со всех сторон. Наверное, искал на нем следы надругательства. После вся толпа двинулась в сторону служебного входа. Там у охранников было логово. Они там питались и что-то делали. Мужчинка не сопротивлялся. Он осознавал, что кругом виноват. А мне было его жаль… Правда.
– Что тебе от меня надо? Зачем все это, поганец ты этакий?
– А вы догадайтесь, драгоценный Олег Иванович, – снова заулыбался Виктор. – Думаю, мне понравится быть рантье. Есть в жизни бездельника с капиталом особая прелесть. Человек с большими запросами, конечно, не удовлетворится такой, прямо скажем, незначительной суммой. Однако для скромного и не очень обязательного человека, вроде меня, любящего путешествия и независимость, она вполне подходит. И вы мне ее принесете. На тарелочке. С голубой каемочкой. Да, да, знаю! Это очень подло и негуманно – оставлять стариков без средств. Я подарю вам семьдесят тысяч, так и быть.
– Это невозможно, – глухо и мрачно сказал Олег Иванович, растирая левую сторону груди.
– Это вам так кажется, дядя. Умейте проигрывать. К слову, зачем вам столько денег? В вашем возрасте не рябчиков и икру надо кушать, а пить кефир и жевать зефир.
Олег Иванович впервые пристально взглянул на своего племянника.
– Кто же ты такой? Из какой дыры ты выполз?
– Это теперь не суть важно. Да и сожалеть о чем-то уже поздно, – пожал плечами весьма довольный собой Виктор.
– И что дальше?
– А дальше мы с вами отправимся в городок Вадуц. Вылет завтра в 8.35 утра аэробусом компании SWISS. Рейс 1339 с двумя пересадками до Парижу, – он помахал билетами. – Все расходы, как вы понимаете, я взял на себя, не беспокойтесь. Виза, как я посмотрел, у вас годовая, а наличие обратных билетов и выписка из банковского счета херит любые вопросы при прохождении таможенного контроля.
– Я всегда говорил Виктории, что ты – плесень на нашей семье. Даже, помнится, просил ее отказать тебе от дома. Я думал…
– Вы мне, дядя, тоже никогда особо симпатичны не были, – парировал Виктор. – Оставим лирику и душевные терзания на потом. А сейчас опишу вам план наших действий на ближайшее будущее. Сегодня я ночую у вашей опочивальни. Вытаскиваю из вашего мобильника сим-карту и отключаю городской телефон. Чтобы у вас не возникло соблазна, дорогой Олег Иванович, предпринять какую-нибудь глупость. С супругой своей можете обсуждать все, что вам захочется. Дело это вряд ли изменит или поправит. Вам решать. Далее мы рано утром едем в аэропорт и улетаем в Париж. Оттуда в Лихтенштейн. В городке Вадуц мы вместе с вами зайдем в банк LGT Bank in Liechtenstein. Вы сообщите клерку, что желали бы перевести триста тысяч евро на новый сберегательный счет, который откроет ваш любимый племянник, то есть я. В сухом остатке у вас будет 75 тысяч.
– Минимальный остаток на этом виде депозита должен быть больше, – пробормотал старик, перестав глядеть на племянника.
– Мне это безразлично, – отмахнулся Виктор. – Можете забрать эти деньги с собой в Москву. Правда, придется заполнять таможенную декларацию… но, повторяю, мне все равно, что вы с ними сделаете. Это же ваши деньги, в конце концов! Я хочу получить эти триста тысяч, и я их получу. Спешу предупредить вас, дорогой дядя, о том, чтобы вы воздерживались от разных… м-м-м… непотребных мыслей в отношении меня. Потому что последствия будут весьма печальные. Я вернусь сюда, к вашим драгоценным родичам – жене, сыну, внукам. И сделаю так, что у них в жизни наступит очень черная полоса. Этакий один большой черный квадрат Малевича.
Старик промолчал.
– Как я и надеялся, – продолжил Виктор, – у нас с вами прошел чрезвычайно интеллигентный разговор. Не без некоторой нервности, разумеется, но я говорил с вами на вполне правильном русском языке и рассчитываю на то, что каждое мое слово вы услышали.
Вдруг Олег Иванович снова пристально взглянул на Виктора и даже подался вперед.
– Так это ты?
– Что – я?
– Ты с Ирой моего Леньки что-то сделал?
Виктор поморщился, словно услышал досадный детский лепет.
– Разговор о ней – не комильфо! Она – пример всего того, что вы с Викторией Павловной ненавидите в людях…
– Какая бы она ни была, Ленька ее любит. И если это действительно ты, сукин сын…
