Текст книги "Не покидай меня"
Автор книги: Анна Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Так как Виктория Павловна не могла справиться с готовкой одна, обычно приглашалась тихая, молчаливая и вечно мрачная Лиза. Виктор каким-то образом узнал, что эта Лиза когда-то работала в кагэбэшной столовой поваром, давно вышла на пенсию, но по старой дружбе помогала Виктории Павловне в организации обедов. Кое-что Лиза готовила у себя, привозя судки и кастрюльки на такси прямо к подъезду. Но основная работа шла на кухне Заботиных.
В столовой на стол укладывалась безупречная крахмальная скатерть, способная поспорить по белизне со свежевыпавшим снегом в Арктике. В центр помещалась хрустальная ваза с орхидеями, после чего расставлялся старый фарфор, раскладывались столовое серебро и салфетки. Сама столовая выглядела довольно аскетично – у двери располагался старый посудный буфет, на стенах несколько старых репродукций на кулинарные темы, вроде натюрмортов с дичью и фруктами. Большой стол чуть выступал в эркер, из которого в солнечные дни на блестящий дубовый паркет падали столбы света, казавшиеся материальными, осязаемыми. В столовой пахло деревом, мастикой, чуть-чуть вином и едва уловимо – теми многочисленными обедами, которые здесь устраивали.
В последний раз на таком обеде подавали сливочный крем-суп из боровиков, перепелов, запеченных с черносливом и гречневой кашей, салат по-царски с икрой, котлеты по-киевски, седло барашка с чесноком и травами, грибное рагу, рататуй, а на десерт кофейное желе и фирменный заботинский блинный пирог с медовой помадкой и орешками. О, в этом доме знали толк в еде!
Виктор явился пораньше. Дверь ему открыла Лиза в цветном переднике. Этот старый динозавр сухо поздоровался и ни о чем не спросил, как будто и не прошло пять лет с тех пор, как он в последний раз входил в эту дверь.
– Елизавета Сергеевна, рад вас видеть, – расшаркался Виктор. – Вы все такая же!
– А ты пооблез, голубь. Не сладко, поди, за границами, – угрюмо ответила она.
– «И дым отечества нам сладок и приятен…» и так далее. Что Виктория Павловна?
– Занята. Иди в библиотеку. Дожидайся там.
Динозавр в переднике уплыл на кухню.
Как же он обожал житейские игры и условности этого дома, ценил их неизменность, так безнадежно устаревшую в их изменчивом мире.
Пригладив перед зеркалом волосы и щелкнув пальцами по хрустальным каплям на бра, он отправился в библиотеку. Здесь он чувствовал себя лучше, чем дома.
В библиотеке было сумрачно и тихо. Книжные полки до потолка, большой кожаный диван у окна, глобус, лесенка на колесах, вечно какой-то грустный фикус. Виктор мог поклясться, что на нем не появилось ни одного нового листочка за пять лет.
Книги здесь были такими же грустными, старыми и пыльными. В годы своей мятежной и не очень щепетильной юности Виктор стаскал отсюда букинистам с десяток томов, заменив их на полках похожими по цвету пустышками. Деньги выручил приличные. Хорошо еще, что у Олега Ивановича не было привычки ставить свой экслибрис. Подкатив лестницу к правому шкафу, Виктор взобрался на самую верхнюю ступеньку и потянул на себя книгу, которую оставил в качестве одной такой замены. Пыль, мрак, шито-крыто. Он еще раз убедился в том, что совершенно точно понял хозяев этого дома. Собрав свою библиотеку и изобразив ее такой, какой она должна быть, Олег Иванович Заботин успокоился и больше не дергался. Библиотека, живущая движением книг, давно бы раскрыла пропажу. Библиотека мертвая надежно хранила преступление Виктора. И это ему нравилось больше всего на свете. Мир, в котором ничего не меняется, где сплошная видимость, – мир блаженный.
Подхватив шикарное и очень старое издание пословиц и поговорок Даля, Виктор плюхнулся в кресло. «Снегу нету, и следу нету» – бросилось в глаза на какой-то странице. Он улыбнулся.
Через мгновение в кабинет вошел сам старик. Он рассеянно, не глядя по сторонам, открыл один из шкафов, порылся внутри, хлебнул чего-то и только после этого заметил Виктора.
– А! Вы уже здесь! – Олег Иванович подошел ближе и пожал руку гостю.
У Виктора после таких пожатий всегда возникало непреодолимое желание помыть руки с мылом, настолько они были липкими и холодными. Это был на редкость неприятный старик с ласковым взглядом дурака, убежденного в том, что никто об этом не догадывается.
Передние зубы Олега Ивановича давно выпали, а зубной протез он вставлял только в самых крайних случаях. Из-за этого шамкал и пришепетывал. Был он упрям до идиотизма и спокоен в своем упрямстве, как хорек, преследующий добычу. Те, кто его хорошо знал, зарекались спорить с ним, потому что даже спокойного человека он был способен довести до белого каления откровенным отсутствием логики в суждениях. Когда-то Олег Иванович писал учебники по марксистко-ленинской философии, а после «кончины» Союза переключился на безответный спор с Ницше, Кантом и Шопенгауэром. В свое время Виктор даже отвозил в одно издательство печатную рукопись Заботина, которую приняли почему-то с горестным вздохом.
Причины, по которым старый болван держался на плаву, оставались загадкой. Деньги в этом доме возникали словно из воздуха. Такое положение вещей казалось Виктору очень любопытным и удивительным. До сего момента он не задумывался о том, на какие средства Заботиным удается содержать свой привычный мир. Уж конечно не за гонорары с бредовых книжонок, которые продолжал писать Олег Иванович. К тому же их Ленечка в доверительной беседе признался Виктору, что родители давали весьма крупные суммы, когда маленький Ваня заболел. Тут было над чем поразмыслить…
Виктор взял себе за правило поддерживать беседу с Олегом Ивановичем ровно так, как от него ожидалось – то есть не спорить или придерживаться нейтральных реплик. А беседу старик мог начать с любой темы и в любой момент. Иногда даже складывалось впечатление, что он просто продолжал вслух то, о чем думал минуту назад.
– Знаете, друг мой, смотрел на досуге один старый фильм… Герой говорит: «Царя шлепнули!» – и протягивает другому «Известия». Тот читает, улыбается. Какая же ненависть должна была быть к последнему Романову, чтобы люди так реагировали на его убийство!
Олег Иванович всплеснул руками и посмотрел вопросительно на племянника. Виктор понял, что от него требуется реплика.
– Ну, вы смотрели фильм, причем советский. То есть это художественный вымысел с идеологической направленностью. Но то, что Николай привел Россию к печальному концу, – бесспорно. И канонизировали его и семью за мученичество. Он, насколько мне помнится, был помазанник Божий.
– Фу! Меня всего передергивает, когда вижу «икону» Николая Второго. Да, мученическая смерть. Таких невинно убиенных – миллионы. Почему Романов святой? Что он сделал? Делал детей, как все, был верным мужем и отцом до конца, писал пустопорожние дневнички, курил, пил водку, принимал парады и послов, слабовольный, мягкий интеллигент, которым все крутили как хотели, с одной стороны, а с другой – беспримерный гордец, ввергнувший Россию в жуткую войну, не желавший ни на шаг поступаться своими иллюзиями относительно своей богоизбранности. Кто-нибудь задумывался, почему современники этого царя даже не дрогнули, когда стало известно о его расстреле, – ни правые, ни левые, ни сами монархисты? Почему все перед Февральской революцией относились к Романову с презрением и насмешкой? Почему этот человек так настроил против себя Россию? В чем же святость Романова?
– А как же идея сакральности царской власти? – поинтересовался Виктор с едва скрываемой иронией, которую позволял себе только один на один со стариком.
– О, я далек от мысли о такой сакральности. Уважаю ваше мнение, но согласиться с ним не могу. И делить мучеников на правильных и неправильных, на помазанных и не помазанных не хочу. Это не ко мне. Это против моих принципов, против здравого смысла. Да и против христианских. Нет в учении Христа VIP-христиан, христиан бизнес– и эконом-класса. Нету! Все равны перед Господом. Ни бриллиантов, ни золота, ни званий, ни регалий, ни дипломов на тот свет не унести. «Помазанника» (как и все прочее) придумали грешные люди, чтобы тешить свою гордыню, чтобы оправдывать свою власть над такими же людьми из плоти и крови. Сотни тысяч людей, достойней Романова, более крепких в вере и в своих принципах, праведники даже и мученики не менее его, сгинули в крови. А что сделал человек Николай Романов, чтобы удостоиться чести святой и великой быть ликом на иконах? Только что был «помазанником» и в губительном безволии отдал и себя, и семью невинную свою на заклание? И к тому же – не на арену римскую шел, как первые христиане. Жить надеялся. Ну да бог с ним. Человек слаб. Но я категорически против человека Николая Романова, Николая Кровавого (после Ходынки, после Кровавого воскресенья) на иконах.
– Это не удивительно, – заметил Виктор.
– Ах! Не говорите! Считаю величайшей ошибкой такие спорные личности, как Николая и Александру Романовых, возводить в святые. Решение это – политическое или с оглядкой на власть предержащую. Сейчас люди ведь не глупые. Историю хорошо знают. Да, ужасная смерть. Да, необходимо было реабилитировать и достойно похоронить. Но совершеннейшая нелепость возводить в святое достоинство и спешно писать с них лики на иконах! Многие этого просто не понимают и удивляются. Как же так можно? Что сделано этими «святыми»? Какие праведные дела? Витте… Витте… Где же это?.. – Олег Иванович нацепил мгновенно очки, полез за какой-то книгой, перерыл быстро, как мышь, тяжелые тома, по-мышиному же тыркаясь носом в страницы, нашел необходимое, торжествующе зачитал: – «Отличительные черты Николая Второго заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император». Да ежели каждого только воспитанного человека да в святые! Святцев-то не хватит! А?
После чего торжествующе уставился на племянника. За очками чуть выпуклые глаза Олега Ивановича походили на два подпорченных куриных яйца. Порча выглядывала зрачками – бледно-серыми, неподвижными, мертвыми. Виктору даже почудился сероводородный запах.
– С вами трудно не согласиться, – ответил Виктор, перебарывая тошноту.
– Еще бы вам не согласиться, молодой человек! Еще бы! Эти «сильные мира сего»! Пыль, грязь, гордыня, иллюзии! Всякая козявка, всякий таракан, взбирающийся на колонну власти, мнит себя мессией, Божиим избранником! Агностики, как правило, воображают себя проводниками гениальных идей!
Олегу Ивановичу, судя по всему, в последнее время сильно не хватало аудитории. Всегда уравновешенный, сейчас он передвигался по библиотеке хаотичными рывками, погрузив руки в глубокие карманы своей любимой вязаной кофты. Голова с пушистыми седыми волосами качалась и подергивалась. Он походил на большую, старую, облезлую, надменную птицу.
– Глядя на то, что происходит в мире, я все больше становлюсь пацифистом и врагом любой самовлюбленной диктатуры. Потому что диктаторы, ослепленные своим псевдомессианством, способны на страшную несправедливость именно из-за своей слепоты. А мы же все – червячки. Кто-то подлиннее, кто покороче. Но из одной грязи вышли. Понимаете? Вот что меня мучает, не дает покоя… Написал статью в «Литературную газету». Об этом же. Завернули. Написал в этот… как его… прости господи! Ну, не важно! Тоже не оценили. Такие глубокие и такие спорные вопросы сейчас, дорогой Виктор, не в чести. Новоявленные мессии от власти думают, что русскому народу необходим хлыст и поводырь. Великий Зрячий среди мириадов слепцов! Такая у нас философия. И такая жизнь…
Олег Иванович остановился и посмотрел на племянника пристальнее. Виктор поднял брови в немом вопросе и желании слушать.
– Да, такая жизнь… – повторился старик и сел рядом на диван. – Вы знаете, я очень рад, что вы зашли сегодня.
– Сегодня у вас с Викторией Павловной очередная годовщина…
– Да, да, годовщина, – поморщившись, отмахнулся Олег Иванович. – Однако у меня к вам дело одно, мой дорогой. Сугубо между нами.
– Я весь внимание, Олег Иванович. Располагайте мной, как вам будет угодно, – Виктор, заинтригованный, придвинул ухо.
– Дело, так сказать, совершенно… личное, интимное. Вы из нашей семьи, я могу вам доверять. Вы многое повидали, много путешествовали, насколько я знаю… а я в таком возрасте… Жизнь, мой милый, проходит мимо… Позвольте говорить без обиняков, старость – омерзительная штука, когда еще есть потребности…
Виктор напрягся, ожидая продолжения. Перемена в старике была так разительна, что хотелось встать и уйти. Рука, ухватившая его, чуть дрожала.
– Все мы черви. Это правда, – Олег Иванович почти шептал ему в ухо едким духом нечистого рта. – Кто-то подлиннее, кто-то покороче… И каждому отмеряно по трудам его. Каждому! И каждый стремится к чему-то большему… Грешен, грешен! Стремлюсь. Но не возношусь. И никогда не возносился. Понимаете? Важны лишь приличия. Так сказать, общая незыблемая гармония бытия. Вы согласны?
– С чем? – потешался Виктор, догадывавшийся уже, в чем дело, но все еще не веривший, что старик выбрал для такого щекотливого разговора день празднования очередной годовщины их с Викторией Павловной свадьбы.
– С гармонией!
– Да, гармония, конечно, очень важна в жизни.
– Так вот в последнее время стала очевидной нехватка этой гармонии, мой дорогой. Этакий разлад. Вы молоды, знаете этот мир лучше меня… Воленс-ноленс[4] вручаю вам скорбную привилегию быть проводником старика в этом мире.
– Старика с потребностями?
Олег Иванович обернулся и вперился в него глазами.
– Именно. Не нахожу в этом ничего предосудительного, однако все должно быть сотте il faut[5]. Зачем соблазнять невежественные умы на кривотолки?
– Как я понимаю, досуг с Викторией Павловной кажется вам несколько пресноватым? – первым подступил ближе к делу Виктор.
– Она святая женщина. Святая! Совершенное существо высшего порядка, на которую не должна пасть никакая тень!
– Боже упаси! – поднял руки племянник в притворном жесте полной капитуляции.
– Только мысль о ней останавливает меня… Останавливала. Но я мужчина. Старый, однако ж…
– Вам найти проститутку? – вбил Виктор твердый гвоздь догадки в самую макушку старика.
Олег Иванович как-то плотоядно скривился и зачем-то потер свои ручки.
– Вы на удивление проницательны, молодой человек. Но я вынужден остеречь вас в дальнейшем от такого прямодушия. Сотте il faut, мой дорогой! Мы пока одной ногой в варварской Азии. Если в Амстердаме пенсионер имеет право на… некоторые услуги со стороны жриц любви, то у нас это, сами понимаете, мой милый…
Старый селадон[6], казалось, весь ожил, словно его хорошенько разогрели в парной.
– Отлично, прибегнем к старику Эзопу. Скажем так: вы увлеклись бабочками. Где-то тут я видел… – Виктор встал, обошел шкафы и вытащил книгу. – Лепидоптерология![7] Таково название вашего нового… хобби. Однако какой вы разносторонний человек, Олег Иванович.
Старик на диване захихикал.
– Итак, какой вид бабочек вас интересует? – чуть развязным тоном приказчика, добывшего выгодного клиента, вопросил Виктор.
– М-м-м… Трудно вот так сразу выбрать. Те, вероятно, виды, которые посветлее и помоложе. Такие, знаете, только из куколок… Как считаете?
– Главное, чтобы на это ваше хобби нашлись деньги, Олег Иванович. Все остальное может ограничиваться исключительно вашей фантазией. Наличные, дядюшка, имеют свойство открывать многие двери.
– Это мне известно, – кивнул Олег Иванович.
– И я говорю не о тех деньгах, за которые вы ежемесячно расписываетесь в пенсионной ведомости, – Виктор желал бы хоть глазком взглянуть на те потаенные закрома, из которых старший Заботин черпал наличность.
Олег Иванович с озорным видом поманил его пальцем и прошептал на ухо:
– О деньгах, милый мой, беспокоиться не стоит. Умный человек со связями и некоторым талантом предвидения не пропадет даже в смутные времена, мой хороший.
И захихикал со скрежетанием ржавого механизма.
Виктор улыбнулся в ответ, но посчитал, что вряд ли старик прямо сейчас откроет ему секрет своего финансового благополучия. Это деликатное дело надо было вести тонко и осторожно.
– В таком случае постараюсь сделать так, чтобы вы, дядюшка, не напоролись на какую-нибудь бабочку-огневку, обозначаемую здесь как Pyralididae, которая питается животной пищей… Те, что я имею в виду, лопают кошельки и банковские счета. Очень прожорливы.
Олег Иванович рассмеялся.
– У вас, как всегда, потрясающее чувство юмора! Я рад, что не ошибся в вас, мой дорогой. Устройте это деликатное дело ради старика. Устройте! – он поднялся и направился прочь из библиотеки. – Бабочки, бабочки! Как, однако, остроумно! И есть в этом что-то… Набоковское! Не так ли?
Виктор остался в одиночестве. Даже не верилось, что с такой легкостью ему вручили интимную тайну, которой впоследствии можно будет с умом распорядиться. Он отбросил книгу. Беседа ошеломила его и развеселила. Та еще, оказывается, семейка!
В коридоре уже слышались голоса приглашенных гостей. Скорее всего, прибыли Леня с Ирой и еще кто-то из старых друзей семьи. Еще один повод для того, чтобы порадоваться открытию в себе таланта дергать за тонкие ниточки, управляющие чувствами людей. Что еще может быть увлекательнее?
Виктор остался в кабинете, улыбаясь новым обстоятельствам – таким причудливым, таким волнующим, таким, без сомнения, многообещающим. Он решил не волновать раньше времени свою «бабочку», на которую охотился. И которую ненавидел всем сердцем.
Ира
С некоторых пор она боялась этих тоскливо-торжественных семейных сборищ в столовой старой четы Заботиных. Раньше Ира старалась не думать об этих общих обедах вообще, принимая все, как есть. Однако сейчас ей стало казаться, что есть в этом доля театральности, лживого лицедейства. Все понарошку. И еда, и улыбки, и разговоры. Жить на сцене – не более чем красивый образ, действенный лишь там, где театр и реальная жизнь чуточку разделены портьерой.
Детей пришлось оставить с подругой Таткой, хотя Леня искренно удивлялся, откуда у них такое странное упорство в нежелании повидать дедушку и бабушку. Бедный Леня. Он очень любил родителей и не подозревал, что некоторые не способны разделить эту любовь искренно и до конца.
Стоило отдать должное этому дому – стол был безупречен с точки зрения сервировки и обеденного этикета. В левом верхнем углу виртуального обеденного места ножик для масла на хлебной тарелочке. В правом – бокалы для шампанского, красного вина, белого вина, для воды. Слева от декоративной тарелки, на которой покоилась суповая тарелка, – вилка для морепродуктов и вилка для мяса и салатов. Справа – столовый нож, нож для закусок, ложка для первого блюда и свернутая салфетка в начищенном серебряном кольце. Серебро, фарфор, хрусталь и мертвенная благопристойность – таковы были составляющие каждого банкета у Заботиных.
Гостей было немного – Ира с Леней, увядшая лет двадцать назад парочка старинных друзей семьи, племянник Виктории Павловны Виктор, а также новое лицо – некий Дмитрий Владимирович, представленный как издатель старшего Заботина. Лиза, всегда помогавшая с обедом, за стол никогда не садилась. Или ее не приглашали.
Все расселись по своим местам согласно маленьким милым карточкам с именами, надписанными изящным каллиграфическим почерком хозяйки дома. Они лежали перед каждым прибором. Ира оказалась между мужем и Виктором. Друзья семьи и Дмитрий Владимирович разместились напротив.
Бумбокс, подаренный Леней родителям, наигрывал что-то тихое из Вивальди. Лиза подала салат по-царски с икрой и морское ассорти. Говорили мало и тихо.
Ира все время ощущала на себе взгляды Виктора. Кузен Лени был из тех молодых людей, которые очень заняты собой, находя в самом себе неисчерпаемые залежи приятного, все оправдывающего эгоизма. Вероятно, Виктор много мечтал. О свободе и деньгах, о машинах и красивых женщинах. И если для одних мечты были побудительным мотивом энергичнее работать локтями и головой, то для него – приятной дымкой, сюжетом, темой очередной релаксирующей медитации в ванной. Ира, гордившаяся своей способностью разбираться в людях, присматривалась к Виктору какое-то время. Не потому, что он представлял для нее какой-то интерес, а по нужде, которая обязывала знать человека, переступающего порог ее дома. Леня принимал кузена, несмотря на тонкие намеки жены, что этот человек ей не совсем по душе. И этот ее пристальный взгляд, не искаженный родственной симпатией, говорил Ире о многом. Скорее всего, Виктору нравилось чувствовать себя «наблюдателем» за муравьиным копошением людей на навозной куче жизни. Ему очень импонировала эта роль, грела отсутствием обязательств и сильных привязанностей. Плыть над суетливой, беспокойной толпой этаким снисходительным господином, никому и ничего не обязанным объяснять. Вот к этой мечте Виктор стремился больше, чем к дорогим игрушкам вроде машин и женщин. Он не рисковал упражняться в остроумии по отношению к Ире, однако Леню изводил с самого детства. Она видела в Викторе необъяснимую, раздражающе неуловимую угрозу, характер которой определить не могла, как ни старалась.
– Леня тебе говорил, что ты сегодня замечательно выглядишь? – чуть склонился к ней Виктор в то время, когда Лиза разливала ароматный гаспачо.
Какой мудацкий вопрос, заданный тоном ловеласа в неподходящее время и в неподходящем месте! Кем, интересно, он себя воображал? Что за тайные страстишки копошились в его язвительной душонке?
Ира не сочла нужным отвечать и занялась своим гаспачо. Тем более что суп был выше всяких похвал.
– Ах, эта удивительная способность ставить человека на место, даже не открывая рта, – со злой иронией шепнул Виктор, стараясь, чтобы его не услышала Виктория Павловна, как раз благодарившая собравшихся на их скромный семейный праздник.
– Назойливые комары, как правило, долго не живут, – ответила Ира. – К тому же советские пионеры жили по принципу: когда я ем – я глух и нем. Дарю!
– Хамство не красит женщину… – он почти касался подбородком бретельки ее платья.
– Как джентльмена не красит неумение сидеть с закрытым ртом, когда его просит об этом леди, – парировала Ира, ощущая на себе вопросительный взгляд Лени.
– Ты – не леди, – зло пробормотал Виктор.
После пары тостов во здравие виновников торжества и приличной паузы оживился хозяин дома. Олег Иванович вообще поражал сегодня своей живостью. Ира подозревала, что он снова начал тайком лакать что-то из своего тайника в библиотеке.
– Знаете, друзья мои, к слову о потере такта… Смотрел недавно сериал «Достоевский», и там это ну настолько явно! Девушка, женщина, например, влюбляется в Достоевского. Ах, ах – какой писатель, какой необычный, какой неординарный и удивительный человек! Говорят уважительно, с полагающимся тактом, а после… н-да, сталкиваясь с человеком, с его особенностями, привычками, склонностями, забывают обо всем! О всякой необходимости некоторого, скажем так, пиетета… Решительно все отметается! Не говорю, что сериал этот – документальное фиксирование истины. Но ситуация-то знакома!
– Ну, папа, тебе ли жаловаться на пиетет? – сказал Леня, выпивший второй бокал вина, несмотря на строго-удивленные взгляды, бросаемые матерью в его сторону.
Ира даже чуть не поперхнулась, так неожиданно и дерзко это прозвучало. «Леня, Леня, не буди спящего тигра…» – хотелось шепнуть ему на ухо.
– Да. Виктория Павловна – святая женщина. Совершенное создание во всех смыслах. И мы понимаем друг друга с полуслова. Мы в браке уже сорок семь лет. Разное мы испытали, через многое прошли… Однако в чем же секрет такой гармонии, дорогие мои? – Олег Иванович обвел всех своими красноватыми выпуклыми глазами. – В такте! В непреложном соблюдении дистанции, в правилах, которые упорядочивают супружеские отношения, не позволяя внешнему хаосу вторгнуться в этот дом. – Его сухой палец постучал по краю стола, от чего слегка звякнули бокалы.
– Олег Иванович, – впервые разомкнула чуть подкрашенные губы Виктория Павловна. – Право, это, вероятно, не совсем интересно нашим гостям.
– Нет, это очень любопытно, – заговорил пришлый Дмитрий Владимирович. – По правде говоря, я восхищен вами и вашим домом. Беда наша в том, что мы не умеем уважать личность! Не умеем уважать пространство друг друга!
Ира видела в нем барахтающегося книгоиздателя, за плечами которого как минимум один развод и пара финансовых крахов. Он был опрятен, но очевидно, что опрятность эта наведена на скорую руку, порывом, усилием. Дряблое его лицо и тусклые глаза совсем не украшала бородка. Она была совсем лишней.
Лиза в это время начала разносить горячее – пасту с соусом болоньезе.
– Мы не умеем держать язык за зубами тогда, когда это надо! – продолжал книгоиздатель. – Не умеем отходить в сторону. Не умеем держать себя в рамках приличия. В большинстве своем наш народ – варвары, не замечающие этого с детской непосредственностью. Вот вам случай! Еду однажды в метро. Входит молодой человек слегка за тридцать. Естественно, хватается за поручень. Разумный человек. Я оказываюсь прямо напротив его подмышки. Жаль, что у меня нет полезной привычки носить с собой противогаз. Иногда он может спасти жизнь. Мужик мне буквально тычет в нос свою подмышку! Отодвинуться не получалось (утром, сами понимаете, это очень проблематично), поэтому пришлось размышлять о том, отчего в отдельно взятой семье мужика был навсегда утерян рецепт принятия ванны или, на худой конец, пошлейшего душа? Странно. Люди если что-то теряют, всегда интересуются: «Вы не находили, случайно, инструкцию о том, как правильно намылить себя мочалкой?». Кто-то меня упрекнет в придирчивости: «А вдруг у них горячую воду отключили!». Все может быть, господа! Город – место непредсказуемое. Но судя по стойкому кислотно-аммиачному запаху из подмышки, мужик явно не мылся всю жаркую неделю. Второе, за это время можно было бы помыться и холодной водой (да, сам так не делаю, но я не образец для подражания). В крайнем случае, в каждой семье есть ведерко, в котором можно согреть воду. Это разумно. Это уважение к себе. И к людям. А если ты утром в понедельник вперся в общественный транспорт с вонючими подмышками без смущения, то диагноз будет только один. Ты – свинья. Знаете, меня всегда удивляли такие люди. И всегда ставили перед выбором – отвечать на протянутую руку или нет? А все потому, что у многих из этих типов нет привычки мыть после туалета руки. В любых случаях, уверяю вас! Выходит и еще застегивается на ходу. «О, здорово!» – рука вперед. «И вам не хворать, – говорю в таких случаях. – Извини, только что руки помыл, мокрые». Да… Наверное именно из таких потом выходят засаленные старики. О! Это удивительное племя! Поясняю. Наш город – туристический. В смысле – иностранцы часто на глаза попадаются. В основном империалистические пенсионеры и пенсионерки. Чистенькие, холененькие, подтянутые, в аккуратных очечках, с хорошими зубами и надушенные. И мне страшно любопытно, почему наши после сорока лет перестают следить за собой? К шестидесяти годам это – невнятная тушка с отвислым животиком, с плохими зубами, плохим запахом вообще, в неряшливой одежде, с очками, замотанными скотчем. Мужички за пятьдесят в массе своей все такие. Живут в сальном коконе безнадежности. Женщины еще стараются. Красятся, брызгают себя «Шанелью» или аналогами из магазинов. Ну ладно совсем уж пенсионеры. Понятно. Денег не хватает. Хотя, с другой стороны, неужели пенсионеру так сложно простирнуть свои шмотки? Неужели не хочется ходить в чистом?! Вот что меня поражает! Пусть в старом, залатанном (хотя это уже бомжи), пусть в секонд-хенде, но в чистом, выстиранном и выглаженном!!! Или стиральные порошки, мыло – это разорение, которое пробьет невосполнимую брешь в пенсионном бюджете?! Не поверю ни за что на свете! К тому же у всех же теперь есть стиралки и утюги! Или я чего-то недопонимаю? Лень, нечистоплотность, неразборчивость в еде – и вот к шестидесяти годам наши старики превращаются в совершенные развалины. Это единственное объяснение. Других нет. А все идет от этой вонючей подмышки тридцатилетнего болвана, которому уже плевать на себя и на всех остальных.
Монолог гостя слушали так внимательно, что даже перестали есть. Ни один бокал не дрогнул, ни одна вилка не звякнула о великолепный чешский фарфор Виктории Павловны.
Ира восхитилась. Она бы не смогла уподобиться этому счастливцу, которого вот с этой самой минуты отлучат от семейных застолий раз и навсегда. Вонючие подмышки, отвислые животики, нечистоплотные старики – да этот Дмитрий Владимирович просто гений неудачных монологов!
Неожиданно Ира услышала слева от себя какой-то звук и скосила взгляд. Леня прикрыл глаза рукой, но она видела его огненно-красное ухо и такого же цвета щеку. Плечи его тряслись. Было очевидно, что он едва сдерживает смех. Ира толкнула мужа ногой под столом, чувствуя, что сама заразилась этим искрящимся, рвущимся изнутри весельем, какого еще не было за этим столом.
Леня всхлипнул громче. Из него потек звук, как из-под капота машины, которая никак не хочет заводиться. Ира, скрывая улыбку салфеткой, прикоснулась к его плечу, и тут мужа прорвало. Никогда до этого она не слышала такого оглушительного, такого задорного, такого все испепеляющего смеха, как в тот вечер.
– Леонид! – возвысила голос побледневшая Виктория Павловна, но лучше она бы этого не делала, потому что стала причиной усилившейся вспышки.
Леню корчило на стуле, его лицо заливали слезы, он сморщился и походил на только что родившегося большого младенца. Ира, сама не сдерживая смех, попыталась заставить мужа встать из-за стола.
– Браво! – сипел Леня, силясь изобразить аплодисменты. – Феерическая история! У всех есть утюги! Конечно!.. Руки после туалета! О! Это никогда!.. Никогда!
За столом возникла сумятица. Никто не знал, как реагировать на такое неожиданное веселье в такой чинной атмосфере.
Почти падая, Ире удалось вытащить мужа и направить его к выходу из столовой.
– Леонид, мы вынуждены будем с тобой потом побеседовать! – шипела Виктория Павловна, идя следом.
Леня, хохотавший в коридоре уже не сдерживаясь, замахал руками. Ира, обхватив его за талию, хохотала рядом. Свекровь впервые в жизни, казалось, была бессильна в этом доме. То, что задумывалось как обед в стиле Версаля, превратился в смехотворный балаган.
Только спустя минут пятнадцать Леня начал успокаиваться. Они сидели с Ирой в большой гостиной на диванчике. Ира держала в руках стакан воды и мокрое полотенце. Мужа иногда дергало. Он стонал, запрокинув голову, потому что из носа у него все еще капала кровь. Такое бывало, когда Леня был чем-то сильно взволнован.
