Текст книги "Слухи"

Автор книги: Анна Годберзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Вы знаете, я всегда был горячим почитателем вашей сестры, старшей мисс Холланд, – начал он, когда лошади тронулись в путь.

– Да, я знаю. – Диана знала, что ей не следует продолжать, но это ее не остановило. – Вы так мило о ней писали. Маме всегда нравилось.

– Это была трагедия, – сказал мистер Барнард, и его слова заставили Диану сделать скорбное лицо, как это часто ей приходилось делать последние несколько месяцев.

– Мне очень трудно писать о вашей семье после смерти вашей сестры. – Диана, не зная, что за этим последует, промолчала. – Но я, разумеется, по-прежнему все читаю. Например, та заметка в «Газетт» сегодня, где обсуждается…

Он умолк и взглянул на Диану, проверяя ее реакцию. Она невольно покраснела и не стала скрывать свое раздражение. То, что Холланды, одна из старейших и самых знатных семей Манхэттена, в данный момент испытывала финансовые затруднения, было правдой. И хотя Диану не особенно интересовала материальная сторона, ей не нравилось, когда ее жалели.

– Обсуждается что? – спросила она резко.

– Неважно, это не имеет значения. – Барнард опустил подбородок на свою внушительную ладонь и окинул Диану оценивающим взглядом. – Суть в том, что вы происходите не из одного, а из двух старинных семейств, и, даже если некоторые газетчики пишут о вас беспочвенные вещи, вы по-прежнему принадлежите к сливкам общества. Вот почему я счастлив с вами познакомиться. И вот почему мне бы хотелось вам сказать, что, если вы когда-нибудь услышите какие-нибудь интересные истории – любые истории, которые могут представлять интерес для меня, я бы с радостью нанес вам визит. И считал бы себя вашим… должникам.

Он смотрел Диане прямо в глаза, сделав эффектную паузу– Вам следует знать, что я совсем не болтлив.

Экипаж выехал из парка. Диана почувствовала, что губы ее скривились в усмешке. Скоро они поедут по Пятой. Барнард улыбнулся в ответ, и она, не удержавшись, встряхнула головой – характерный для нее жест – и рассмеялась.

– Полагаю, что вряд ли знаю что-либо, представляющее интерес, мистер Барнард. Но в любом случае, очень мило с вашей стороны было предложить подвезти меня. Надеюсь, вы пригласите меня на танец, в следующий раз, когда мы встретимся на балу, – сказала она в заключение, изящно показав таким образом, что у нее нет ни малейшего намерения что-либо ему рассказывать.

И это в то время, как ее голова буквально забита секретами самого романтического свойства. Диана сама себе удивлялась, что хранит их так долго.

– Хорошо, мисс Диана, – ответил он с той же загадочной улыбкой. – И я рад сказать, увидев вас вблизи, что вы так же красивы, как ваша сестра.

Их расставание перед домом Холландов в Грэмерси-парк, № 17, было весьма сердечным. Мистер Барнард помог Диане выйти из экипажа, поцеловал ей руку и попросил не забывать о его предложении. Он настоял, чтобы она взяла его визитную карточку, и, прежде чем уехать, напомнил о том, что не болтлив.

Когда она повернулась и начала подниматься по каменным ступеням на крытое крыльцо с железными украшениями, она не смогла сдержать улыбки при мысли, что ей, возможно, понадобится продать сплетни за деньги. Помимо того, что ее семья действительно обеднела, был еще один секрет, который хранила Диана. В письме, которое Элизабет написала сразу же после своего исчезновения, она сообщила Диане, что знает о чувствах младшей сестры к Генри. Знает о ночи, которую они провели вдвоем в оранжерее Скунмейкеров, а также о бесчисленных записках, которые они посылали друг другу во время злосчастной помолвки Элизабет и Генри. Она даже одобряла все это.

Итак, Диана знала, что, как только позволят приличия – когда закончится траур Генри по Элизабет, – она будет видеть его повсюду. В опере, на благотворительных балах и на всех рождественских вечеринках в Нью-Йорке. Довольно скоро Генри сделает ей предложение, а она уже заручилась разрешением – принять предложение от того единственного, кто значил для нее так много. И тогда она навсегда освободится от этих сочувственных взглядов и от грубых намеков на то, что ей следует беспокоиться о чем-то вроде денег. Л также от заранее организованных встреч с этими Персивалями Коддингтонами и от унылого брака с одним из них. Ведь Генри Скунмейкер не только очень красив и обладает бесшабашным нравом – он еще и весьма богат, а это значит, что он избавит ее от всего этого. Впрочем, когда она будет с Генри, ее жизнь будет такой яркой и волнующей, что у нее просто не будет времени для огорчений и тревог.

3

«Было время, когда этот штат просто кишел золотоискателями, но сейчас, на пороге нового века, Калифорния совсем другая, нежели в 1849 году. Новые орды устремились на поиски черного золота. Сейчас на уме у всех одно слово: нефть!»

«Бейкерсфилд сан», пятница, 15 декабря 1899

Впереди простиралось поле золотистой травы, игравшее фокусы со зрением: Элизабет Холланд то казалось, что оно почти рядом, а в следующую минуту она понимала, что оно в нескольких милях от нее. Остановившись, она посмотрела вдаль из-под полей своей шляпы, почти не защищавшей от солнца белоснежную кожу лица, которой она когда-то славилась. Теперь ее лицо в форме сердечка, с топкими чертами и маленьким круглым ротиком, приобрело коричневый оттенок, которого она никогда прежде не встречала у женщин; пепельные волосы так выгорели на солнце, что стали почти белыми.

Она оглянулась на маленький городок Сан-Педро у железной дороги, откуда пришла. Она не смогла бы определить, как долго шла и далеко ли еще до дома. Правда, домом это вряд ли можно было назвать. Все восемнадцать прожитых ею лет домом для Элизабет был величественный особняк в Грэмерси-парк. Там жило три поколения Холландов, украсивших его комнаты, обшитые деревянными панелями, безделушками и произведениями искусства и наполнивших дом негромкими звуками светской беседы и ароматом чая. В этом доме ее отец прожил свою слишком короткую жизнь. Высокие окна-фонари гостиной выходили на огороженный парк с густой листвой, по которому прогуливалась исключительно хорошо одетая светская публика.

Сейчас дом очень далеко. Но Элизабет была воспитана как истинная Холланд, и это осталось с нею и на широких просторах Калифорнии. На ней было то самое льняное платье в белую и синюю полоску, в котором она была в тот день, когда покинула Нью-Йорк, – с узкой талией, рукавами в три четверти и прямоугольным воротником. Белый цвет был уже не совсем белым, но даже в этом далеком краю Элизабет изо всех сил старалась, чтобы оно было всегда чистым. Она по-прежнему ходила с прямой спиной, расправив плечи.

Элизабет последовала зову сердца, а о таком никто не сожалеет. Но она не могла не думать о матери, сестре и тетушке Эдит, которые остались в бедности в Грэмерси-парк. Ведь именно Элизабет должна была их спасти, выйдя замуж за богатого Генри Скунмейкера, а вместо этого она просто сбежала. Нет, не просто – она знала, что это не может быть просто. Она мало что знала о положении своей семьи, потому что ее сестра, Диана, была никудышной корреспонденткой, а для Элизабет было слишком опасно все время ее подталкивать. Фактически она позволила себе всего два письма к младшей сестре, чтобы заверить, что она жива, и дать адрес конторы «Вестерн Юнион» в Сан-Педро.

В одном из своих редких и загадочных писем Диана упомянула, что у матери неважно со здоровьем. Памятуя об этом, Элизабет проделывала путь до города, как только возникала возможность. Сегодня снова не было никаких новостей из Нью-Йорка. Элизабет купила бейкерсфилдскую газету на случай, если там будут какие-то упоминания о делах на востоке, и отправилась в долгий обратный путь.

До приезда в Калифорнию Элизабет слышала лишь о двух городах в этом дальнем штате – Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. О них говорил Уилл. Она прибыла в Сан-Франциско, не зная точно, как ей найти Уилла, но исполненная решимости это сделать. А потом оказалось, что он тут – ждал поезд, словно знал, что она на нем приедет. На самом деле, как он рассказал ей позже, он ходил на станцию каждый день в надежде, что в один прекрасный момент увидит, как его Лиззи выходит из черного вагона. Вскоре после этого они отправились в путь через Центральную долину, проезжая мимо городков с такими названиями, как Мерсед, Модесто и Сан-Хоакин. Это были пыльные города с печальными главными улицами и деревянными тротуарами. Пока влюбленная пара не добралась до Лос-Анджелеса.

Вначале Элизабет очень скучала по дому. Ее буквально одолевала ностальгия. В Нью-Йорке Элизабет была девушкой, для которой совершенство – внешности и наряда, манер и репутации – было своего рода, привычкой. Ей нелегко приходилось без этого. Но сейчас, когда она провела уже два месяца на Западе, где ни наряд, ни манеры не определялись строгими правилами, она пребывала в каком-то мечтательном состоянии. Над головой было необъятное голубое небо – такой чистой голубизны она никогда не видела в Нью-Йорке, теплый ветерок шевелил бледно-желтую траву под ногами – и больше ничего не было. Ей все еще было непривычно, что не слышно колес экипажей, что до нее не доносится шум прачечной и голоса служанок из кухни, из нижних помещений дома. Элизабет шла, придерживая широкополую соломенную шляпу, и видела лишь две вещи: голубую дугу и волнистые желтые холмы, простиравшиеся насколько мог охватить взгляд. Шум ее шагов по траве, камешкам и грязи звучал в ее ушах, как звуки оркестра.

И вдруг у нее за спиной раздался, стук копыт, и кто-то громко произнес ее уменьшительное имя: «Лиззи!» Сердце у нее замерло, но, взглянув вверх, она увидела Уилла, своего Уилла, гарцевавшего вокруг нее на старой лошади в яблоках, которую он купил в Ланкастере. Встретившись с ним взглядом, Элизабет заметила, что он улыбается.

– Как ты думаешь, куда ты идешь?

В голосе его ясно слышался смех. Элизабет закусила губу, борясь с желанием рассмеяться вместе с ним. Какая ирония, что девушка, которая не терялась в любой светской ситуации от самой легкой усмешки до самой короткой паузы, совершенно терялась в этих бескрайних просторах! Ей бы следовало предвидеть появление Уилла, но ничуть не бывало.

– Я шла… домой.

– А я раздумывал, не убегаешь ли ты от меня, – продолжал он с улыбкой, – когда увидел, что ты прошла примерно в ста ярдах от лагеря и продолжаешь решительной походкой направляться на запад.

Элизабет резко повернулась, поднеся сложенную газету к лицу, чтобы заслонить глаза от солнца. Теперь она видела ее на утесе – маленькую хижину из брезента и дерева, которую построил Уилл. Она осталась далеко позади, но Элизабет очень хорошо ее видела.

– Наверное, ты ее передвинул! – Она взглянула на Уилла и с шутливой укоризной покачала головой. – Ее там не было двадцать минут назад! Я в этом уверена.

Она тщетно ждала его ответа и наконец поняла, что он не собирается говорить. Его бледно-голубые глаза на загорелом лице пристально смотрели на нее, а полные губы, слегка изогнутые по бокам, не шевелились. Интересно, о чем он думает? Возможно, удивляется, насколько она изменилась.

Уилл Келлер был слугой ее покойного отца. Резкие черты лица всегда делали его непохожим на Генри Скунмейкера из высшего света. Но когда они оба стали старше, Элизабет обнаружила, что Уилл удивительно красив, и она считала это своим собственным драгоценным секретом.

– Тебе просто нравится, чтобы я гонялся за тобой, не так ли? – сказал он в конце концов.

– Да.

Она улыбнулась. Он ответил ей улыбкой. Затем она сделала шаг в его сторону.

– Значит, ты собираешься отвезти меня домой?

– Нет, – ответил Уилл и, перекинув ногу через широкую спину лошади, приземлился с другой стороны. – Прежде я хочу кое-что тебе показать.

Он взял лошадь под уздцы одной рукой, а вторую протянул Элизабет, и они пошли рядом, направляясь на север, вверх по склону холма. Она слегка отставала, крепко держа его за руку. Элизабет едва доставала до широкого плеча Уилла.

– Я увидел это на днях, когда разведывал здесь, – продолжал он, хотя на самом деле Элизабет не нуждалась в пояснениях.

Она следовала по этим необъятным просторам за ним, весьма приблизительно представляя себе его план заработать на западе состояние. И сейчас, взобравшись на вершину холма, она взглянула вниз, на арендованный ими участок. При виде целого поля оранжевых маков, сверкающего не хуже канделябров на Пятой авеню, она крепче сжала руку Уилла.

– Как красиво, – прошептала она.

– Не правда ли?

– Дома всегда было так много цветов, помнишь? Но ничего похожего на это.

– Потому что это дикие цветы. Да и вообще мы уже не дома.

Элизабет не нашлась, что ответить, и просто улыбнулась. Уилл взял ее лицо в руки и поцеловал. А потом прижал к себе, и она сразу забыла, что когда-то существовало какое-то другое место. В Нью-Йорке Они могли проводить время вместе и выказывать друг другу нежность лишь втайне, урывками, поздно ночью или рано утром. Теперь, на Западе, когда некому было за ними наблюдать, кроме огромного неба да старой лошади, сейчас опустившей голову. Элизабет тянуло к Уиллу с силой, которая чуть ли не пугала ее. Наверное, это тоска по упущенному времени, предположила она. А он уже поднял ее на руки и понес к лошади. Открыв сумку, притороченную к седлу, он вынул кусок брезента.

– Мисс Элизабет, – сказал он, глядя на нее своими искренними глазами.

Он по-прежнему называл ее так, хотя она и возражала. Ему трудно было отказаться от этой привычки. Он все еще держал ее на руках, и она крепко обхватила его за шею. Уилл бросил кусок грубого брезента на землю. Потом наклонился и положил Элизабет на брезент.

– Что ты собирался сказать? – спросила она, когда он прилег рядом.

Она повернулась на бок, лицом к нему. Уилл снял с нее шляпу и начал задумчиво играть ее волосами.

– Однажды я построю тебе настоящий дом, – спокойно произнес он. – С комнатой, где можно обедать, и с комнатой, где можно принимать гостей, и чтобы было достаточно ваз, так что ты сможешь сорвать столько маков, сколько захочешь, и расставить их повсюду.

– О, я знаю, ты это непременно сделаешь!

Она рассмеялась, а затем потянула его за руку, так что он оказался над ней, заслонив небо.

Элизабет лежала, ощущая цветы под головой, через брезент, волосы ее разметались вокруг головы. Она улыбнулась, увидев, что выражение лица Уилла стало серьезным. Волосы у него сильно отросли, так что падали на воротник рубашки. Кожа, которая и прежде была смуглой, приобрела па солнце красноватый оттенок. Казалось, ему всегда было неуютно в городе, и только здесь, на открытых просторах, он чувствовал себя в своей тарелке.

Их губы слились, и, когда он отстранился, чтобы снова взглянуть на нее, Элизабет почувствовала, как у нее покраснели щеки и шея. Она ощущала приятную легкость. Молчание, которое последовало, как-то странно затянулось, и поначалу ей показалось, что у него есть еще какой-то сюрприз. Она не первый день знала Уилла и чувствовала, что за этим молчанием что-то стоит. Он явно собирается ей что-то сказать.

– Мы остановились здесь не только по счастливой случайности, – сказал он со своей очаровательной серьезностью, которая так пленила ее когда-то.

Оторвавшись от нее, он сел.

– Вот как? – беспечно ответила она.

– Да. Я уже знал об этом месте. Твой отец рассказал мне о нем.

Дыхание Элизабет замедлилось, и она почувствовала, что глаза ее увлажнились. Воспоминание об отце всегда так на нее действовало. С одной стороны, он олицетворял здравый смысл семьи, но с другой стороны, был не в ладах с финансами. Он принимал неправильные решения, касающиеся своего наследства. Элизабет приподнялась на локте, чтобы отогнать эти мысли.

– Но каким же образом?

– Когда я возил его повсюду, и мы беседовали.

Уилл тщательно выговаривал каждое слово, и речь его была лаконичной, как всегда, когда он перед разговором несколько раз что-то обдумывал.

– Он рассказывал мне о местах, в которых побывал. Он рассказывал мне о многих местах, которые я, возможно, захочу увидеть, но про это место сказал, чтобы я его отыскал, если захочу разбогатеть. Он дал точное описание. Он сказал, что…

– О, Уилл. – Элизабет показалось, будто холодный ветерок коснулся ее шеи. – Папа говорил много прекрасных вещей, но он был мечтателем. Ты же это знаешь. – Уилл продолжал смотреть в направлении хижины, ничего не отвечая. – Я просто не хочу, чтобы ты возлагал надежды на что-то нереальное. Как раз сегодня утром я прочла в газете, как трудно найти нефть, и как много людей, приехавших из Пенсильвании, потерпели неудачу. А ведь у них был опыт. Они не смогли конкурировать с крупными компаниями. Эти компании – единственные, кому удалось найти нефть.

– Я собираюсь обеспечить тебе такую же хорошую жизнь – не хуже той, от которой ты отказалась.

Взглянув на Элизабет, он положил руку на изгиб ее шеи.

– Твой отец сказал мне, как это сделать.

Элизабет особенно хотелось поцеловать Уилла в такие минуты.

– О, мне не нужны деньги, Уилл, – прошептала она.

И, прижавшись к его теплому телу, снова его поцеловала.

Позже, когда они шли обратно, в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, она почувствовала такую умиротворенность, что на минуту даже перестала размышлять о том, правда ли на самом деле то, что она сказала под конец, – насчет того, что ей не нужны деньги.

4

Дорогой журнал «Стиль леди»! Не могли бы Вы ответить мне на весьма важный вопрос? Какой надлежащий срок траура для молодой особы, потерявшей того, с кем она была помолвлена? Книги по этикету не дают точного ответа на этот печальный, но животрепещущий вопрос.

Дорогой читатель! Вы не одиноки в своем стремлении получить ответ, поскольку подобная ситуация, которую Вы описали, занимает сейчас многие умы в обществе. В то время как утрата невесты, бесспорно, грустное событие, мы должны помнить, что помолвленные пары еще не муж и жена и фактически не являются родственниками. И, разумеется, джентльмены обычно должны соблюдать более короткий период траура, нежели леди. Таким образом, хотя и важно, чтобы подобный период траура соблюдался, вполне достаточно двух месяцев.

Ежемесячник «Стиль леди», декабрь 1899

Генри Скунмейкер стоял на перекрестке двух узких улочек в старой части города размышляя, как скоро ему прилично будет улизнуть с парада его отца. Карета, из окна которой ему подмигнула Пенелопа Хэйз, исчезла, направившись в сторону Ист-Ривер, хотя ее конечная цель почти наверняка – Пятая авеню, где живет Пенелопа. Семья Генри тоже жила в одном из особняков на этой улице – правда, Скунмейкеры поселились там и заняли положение в нью-йоркском обществе на много лет раньше Хэйзов. Однако теперь никого уже не волновало, откуда и когда прибыли Хэйзы.

Пенелопе сегодня даже удалось рано удалиться с парада, сохраняя мину святой покровительницы бедняков. Она умна – Генри пришлось восхититься и отдать ей должное.

– Какой чудесной молодой леди становится мисс Хэйз, – заметил отец Генри, Уильям Сэкхаус Скунмейкер, переходя через перекресток. Генри смотрел со спины на отца, целеустремленно шагавшего по мощеной улице. – Как хорошо с ее стороны было принять участие в нашей маленькой благотворительной акции и пробыть здесь так долго.

– И ты же знаешь, как она, должно быть, устала, – вставила его жена Изабелла.

Ей было двадцать пять лет – всего на пять лет больше, чем Генри, и она разговаривала тонким девчоночьим голоском. На ней была шуба из оцелота и шляпа, обильно украшенная шелковыми розами и воробьями. Хотя Изабелла шла под руку с мужем, ей все же удавалось подпрыгивать на ходу.

– Как и все леди.

– Молодая мисс Хэйз изменилась навсегда, как и все мы, – продолжал мистер Скунмейкер, обращаясь к репортеру «Нью-Йорк уорлд», который завладел его второй рукой и все утро послушно записывал под диктовку мысли мистера Скунмейкера. – Нас изменила утрата мисс Холланд. Вы видите, как преобразился мой сын.

Оба мужчины обернулись, чтобы взглянуть на Генри, который следовал сзади, отстав от них на несколько шагов. На нем был цилиндр и черное пальто до колен, хорошо сидевшее на его стройной фигуре. Хотя смерть Элизабет Холланд сильно повлияла на его отношение к жизни, прежде беззаботное, он не до такой степени преобразился, чтобы перестать заботиться о моде.

– Вот видите, – услышал он слова отца, который уже отвел взгляд от сына, – он безутешен. Отношение нынешнего мэра к смерти Элизабет – это, конечно же, одна из причин, по которой я намереваюсь бросить ему вызов.

Старший Скунмейкер продолжил свою речь, которую Генри много раз слышал прежде. Его отец недавно решил, несмотря на свое огромное богатство и власть, которую оно давало, поиграть еще и в политику. Его желание стать мэром Нью-Йорка было одной из главных причин, по которой Генри вынужден был согласиться на помолвку с Элизабет Холланд, и также одной из причин, приведших девушку к столь трагическому концу.

Дело в том, что Генри видел свою невесту в последний день ее жизни, и ее образ – одинокой и испуганной, когда она стояла посреди тротуара в Манхэттене, – врезался ему в память. Она стояла так несколько минут, вглядываясь в него. Их помолвка состоялась за несколько недель до этого, и через каких-нибудь несколько дней они должны были пожениться под давлением своих семей. Поведение Генри в тот период не давало ему повода гордиться теперь – хотя это и был один из немногих случаев, когда он был предельно честен с девушкой. Не с той девушкой, с которой был помолвлен. Не давало ему повода гордиться и его поведение в годы, предшествовавшие помолвке, благодаря которому он заработал заслуженную репутацию хлыща.

И все же он не мог заставить себя до конца осудить свое поведение в ночь накануне того дня, когда он увидел Элизабет на углу улицы, – ночь перед тем, как она утонула. Ведь именно в эту ночь он пригласил ее младшую сестру, Ди, в оранжерею Скунмейкеров. Это была нехарактерная для него целомудренная ночь. Они шептались и обменивались невинными поцелуями. На следующее утро Элизабет увидела Генри и Диану вместе, и по ее взгляду он увидел, что его невеста поняла, что произошло. Должно быть, это и довело ее до смерти – в реку просто так не падают,чтобы не вернуться. Генри не мог отрицать этот ужасающий факт.

Однако Генри винил не одного себя. Он также винил своего отца, и именно по этой причине ему было так тошно слышать рассуждения У. С. Скунмейкера о Элизабет, словно она имела отношение к его политическим амбициям.

Генри повернул назад и начал пробираться сквозь марширующий оркестр, следовавший за парадом. Крутом возвышались многоквартирные дома – некоторые из них принадлежали компании его отца, – с безликими фасадами и украшениями в псевдоитальянском стиле. Эти завитушки из штукатурки, которые вечно осыпались, ужасно действовали Генри на нервы.

Он зацепился локтем за тромбон, из-за чего музыканты столкнулись, и инструменты издали фальшивые ноты. Однако музыканты знали, кто им платит, поэтому никто не посетовал вслух. На них была униформа цветов Скунмейкера – небесно-голубая с золотом. Генри продолжил пробираться сквозь оркестр, оглушенный пронзительными звуками рожков, затем через толпу леди в массивных шляпах и белых перчатках, следовавших за оркестром.

Услышав, как леди произносят его имя, он понял, что они обернулись, чтобы посмотреть на молодого человека, который идет против движения – несмотря на то, что парад устроил его отец. Разумеется, позже он еще услышит об этом своем поступке. Его отец обожал грозить, что лишит Генри наследства, если он не будет себя вести как следует сыну будущего мэра. Правда, эти угрозы стали звучать реже с тех пор, как отец осознал, что может базировать свою избирательную кампанию на неподобающем отношении нынешнего мэра к смерти дебютантки и на горе своего сына.

– Скунмейкер!

Генри обвел взглядом лица людей, столпившихся на тротуаре, и лица участников парада и, наконец, встретился глазами со своим старым другом, Тедди Каттингом. Рядом с Тедди была его младшая сестра Элис, светловолосая, как ее брат, с такими же серыми глазами. Сейчас она смущенно потупилась. Как-то раз Генри поцеловал ее в саду, окружавшем коттедж Каттингов в Ньюпорте, и с тех пор она не могла смотреть прямо ему в лицо. Кажется, она была самой младшей из сестер Тедди – впрочем, Генри не был в этом уверен, поскольку Тедди был единственным сыном в семье, где много дочерей. Словом, на взгляд Генри, Тедди был человеком, у которого слишком много сестер.

– Мисс Каттинг, – сказал Генри, взяв ее затянутую в перчатку руку, чтобы коснуться поцелуем, – Всегда так приятно вас видеть.

Тедди предостерег его взглядом.

– Похоже, с тебя хватит.

Генри одарил своей обаятельной улыбкой брата с сестрой и ответил:

– Я сыт по горло.

– Тогда пойдем. – Тедди положил руку иа плечо Генри, Он больше всех проявлял сочувствие к Генри после несчастья, случившегося в октябре. – Я знаю тут одну закусочную.

Они распрощались с Элис, которая присоединилась к группе молодых женщин, и, опустив голову, двинулись вместе с толпой простых людей. Правда, их выдавал блеск черного цилиндра Генри и великолепный покрой его пальто, а также коричневая куртка Тедди из вигони и марка «Юнион Сквер» на его коричневом котелке – сразу было видно, что это представители городской элиты, но оба молодых человека старались не встречаться со взглядами людей в толпе, а, когда добрались до переулка, остановили первый же экипаж.

Закусочная, предложенная Тедди, оказалась чистой и уютной. Пол был вымощен белыми восьмиугольными плитками, на стенах – зеркала. Друзья уселись за маленький круглый столик из темного дерева и заказали немецкое пиво, которое им принесли в стаканах с кусочками лимона. Генри расслабился после стольких часов, проведенных на публике. Он был благодарен другу за то, что тот подождал и заговорил лишь после того, как они отпили из своих стаканов.

– Как ты это переносишь? – спросил Тедди, ставя стакан на стол.

Он снял шляпу. Его белокурые волосы были аккуратно зачесаны набок. Генри слегка улыбнулся, и Тедди продолжил:

– Я с трудом выношу речи твоего отца, а я ведь даже не его родственник. Я имею в виду, что он был едва знаком с Элизабет, и вот так, в политических целях использовать ее смерть…

Тедди покачал головой.

– Давай не будем об этом говорить, – Генри сделал большой глоток пива и почувствовал, что у него уже не так мрачно на душе. – Кому нужно все это лицемерие?

– Совершенно верно, – согласился Тедди, отвечая на его улыбку. – Просто возрадуемся, что мы сейчас не на этом нелепом параде – и точка.

Они чокнулись стаканами и выпили, и последовала короткая пауза. Генри размышлял, как бы подойти к теме, которую они вкратце обсуждали более двух месяцев назад.

– Тебе действительно нужно как-то успокоить Элис, – сказал Тедди, прежде чем Генри успел начать. Он попытался неодобрительно взглянуть на Генри, но не смог удержаться от улыбки оттого, что обаяние его друга действует на женщин даже в период печали. – Она сама не своя каждый раз, как тебя видит.

– Твоя сестра слишком хороша для меня, – рассмеялся Генри, – Скоро она это поймет, и проблема будет решена.

– Она и слышать об этом не захочет, – с жаром возразил Тедди, – но я не могу с тобой не согласиться.

Генри сделал паузу, отхлебнув еще пива, и, поставив стакан на стол, взглянул в серые глаза Тедди.

– Ты знаешь, мой официальный период траура подходит к концу.

– Я знаю, слава Богу. – Тедди выпил и покачал головой. – В свете было так скучно без тебя.

– Будем развлекаться,

– Да. У нас будет обед, в «Шерри» и, возможно, мы поохотимся в Такседо.

Генри повертел цилиндр у себя на коленях.

– Думаю, мы пойдем на открытие сезона в опере. Даже моему отцу нравится эта идея, там, несомненно, будут газетчики, и он будет распинаться перед ними насчет недостойного отношения Ван Вика к смерти Элизабет. Знаешь, дают «Ромео и Джульетту».

– Ну, тогда нам нужно спланировать, как провести время после оперы.

– Да.

Взглянув на свой цилиндр, Генри начал крутить его в обратную сторону. Он снова встретился взглядом с Тедди и вернулся к теме, которую хотел обсудить.

– Есть еще кое-что. – Тедди приподнял свою светлую бровь. – Рано или поздно отец захочет, чтобы я подумал о новой помолвке… – Генри откашлялся. – И девушка, о которой думаю я, – это Диана Холланд.

Их стаканы были пусты, и один из официантов в длинных белых передниках подошел, чтобы их убрать. Тедди попросил его принести еще пива, после чего строго взглянул на друга. Генри редко помнил о том, что Тедди старше него на два года, но сейчас вспомнил.

– Это невозможно. – Тедди понизил голос и оглянулся, чтобы убедиться, что никто не слышал.

– Но почему? – раздраженным тоном спросил Генри. – Ты же знаешь, что я еще меньше интересовал Элизабет, чем она меня. Все эти слухи о том, что они обеднели, – наверное, по этой причине она приняла мое предложение. Она даже не могла заставить себя улыбнуться мне. А Диана – точно в таком же положении, как ее сестра, но, в отличие от сестры, у нее есть шанс быть со мной счастливой. А я, несомненно, буду счастлив с ней.

– Ты же знаешь, что общество этого не допустит.

Генри покачал головой и обвел взглядом переполненный зал:

– Они забудут.

– Я не хочу знать, что произошло между тобой и младшей мисс Холланд. – Тедди сделал паузу, поскольку принесли их напитки. Сделав глоток, он продолжил: – Но если ты действительно ее любишь, – а мне кажется, это так, – ты должен образумиться. Ее сестра была твоей невестой, и она умерла при невыясненных обстоятельствах. При обстоятельствах, которые, как ты сам предположил, могут быть как-то связаны с ее предстоящей свадьбой. Возможно, сейчас Диана в тебя влюблена, но, когда она повзрослеет и станет лучше понимать относительно этой смерти и семейных дел, когда она поймет, что предала Элизабет, соединившись с ее бывшим женихом, – она погибнет. А ты прекрасно знаешь, что люди не упустят возможности все время напоминать ей об этом. Общество не забывает.

Генри большими глотками пил пиво, подавляя злость на друга. Ведь Тедди отрицательно отозвался о воображаемом будущем, которое Генри сулил себе в самые мрачные минуты прошедших месяцев. В первые недели траура он сидел напротив Дианы в гостиной ее семьи и представлял себе время, когда их взгляды снова встретятся; печальные дни пройдут, и они, наконец, смогут быть вместе. Диана была единственной девушкой, вдохновлявшей его на мысли о браке.

– Она возненавидит и себя, и тебя.

Тедди покачал головой, и это почему-то вызвало в памяти Генри лицо Элизабет в день ее смерти. И он задумался о той роли, которую сыграло в ее гибели то, что он волочился за юбками. Его невеста видела его со своей младшей сестрой; возможно, именно поэтому эта яркая девушка не захотела больше жить.