Текст книги "Шкатулка с драгоценностями"
Автор книги: Анна Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Глава 7
Утром Грейс позвонила в офис и, чтобы заняться интервью, отпросилась с работы, сославшись на плохое самочувствие. Несмотря на обычную после шампанского головную боль, привычный шум в доме, отсутствие каких-либо записей, работа шла удивительно легко. В обычном смысле слова их встречу с О'Коннеллом нельзя было назвать интервью, но тем не менее строчки словно писались сами собой.
Два последующих дня с лица Грейс не сходила тупая улыбка, она была рассеянной: теряла вещи, приготовила детям на ужин омлет, хотя оба ненавидели яйца, не слушала, о чем говорили за столом Нэнси с матерью. На работе она не могла сосредоточиться и по ошибке послала на одобрение устаревший и уже отвергнутый проект газетной рекламы для Бейкера и в результате опять получила нагоняй от Обри Пирсона. Но ей было наплевать. Из головы у нее не выходил О'Коннелл. И поцелуй, и танец... и всякие мелочи. Его большая рука, держащая тоненькую ножку бокала с шампанским; эта манящая смесь силы и изящества. Замечание о том, что в Европе он больше других месяцев любит февраль. Февраль с его сумасшедшим хаотическим сочетанием, с одной стороны, морозных ветров и снега, а с другой – ранних весенних цветов: жемчужных подснежников, пурпурных и золотистых крокусов, пробивающихся сквозь снег, и удивительно ослепительных солнечных дней, наступающих тогда, когда их меньше всего ожидаешь.
– Никогда не знаешь, что с тобой будет в феврале, – говорил он. – И мне это нравится. Я люблю, когда жизнь непредсказуема.
Чем дольше она проигрывала в уме события того вечера, тем больше вспоминала деталей. Пока она не вспомнила все до мельчайших подробностей, ее память напрягалась, как струны настраиваемого альта, когда они чуть не лопаются под пальцами настройщика. Грейс трясла головой, чтобы этим физическим действием заставить себя сейчас же остановиться и переключить внимание на совершенно реальные вещи: грязную пеленку Феликса, присутствие Дайамонд на открытии нового французского ресторана на Грейт-Портленд-стрит, попытки Като-Фергюсона выдать успешную кампанию освежающего дыхание эликсира, проводимую Стюардами, исключительно за свою идею (в день «недомогания» Грейс ему было легче сделать это).
К концу третьего дня она пережила три взлета фантазии. Сейчас она думала не столько о том, что уже произошло между Декстером О'Коннеллом и ею, сколько о том, что еще произойдет. Она представляла, как снова танцует с ним, вероятно в «Саламандре» или «Кит-Кат клаб», где оркестр Бена Берни играет что-нибудь новенькое. Не отставить ли в следующий раз угрызения совести и не поехать ли с ним в «Савой»? Она, конечно, знала, что ей не следует этого делать: девушка не должна отдаваться так легко. Но как долго он готов ждать и как долго ей удастся продержаться? Он не заурядный человек, и она не совсем обычная девушка. Конечно, народная мудрость гласит, что мужчина теряет интерес, когда «добивается своего», но Грейс хотелось верить, что это ее не касается. Она не обыкновенная девушка! Неисчерпаемую новую территорию мужчине хочется исследовать все дальше и дальше.
То, что он до сих пор не связался с ней, лишь вопрос времени! Но он свяжется. Она знала, что свяжется.
На четвертый день, в субботу (от О'Коннелла по-прежнему не было ни слова), она начала представлять себе сцены одновременно неловкие и чудесные. Вот она объясняет О'Коннеллу, что не может выйти за него замуж и уехать в Америку, потому что на ней лежит ответственность за Нэнси, Тилли и Феликса. Пытается добиться у него обещания, что они будут жить все вместе в Хэмпстеде, а он вместо этого заявляет, что вывезет всю семью и поселит в просторных нью-йоркских апартаментах, вероятно, поблизости от Центрального парка, чтобы дети не слишком скучали по Пустоши. Она получит работу в «Нью-Йоркер». Он посвятит ей свой новый роман. Вскоре у них родятся двое детей, вероятно близнецы. Фантазии довели Грейс почти до истерики, и все чаще приходилось встряхиваться. Мама пригласила на ленч старых друзей семьи, и Грейс несколько раз пришлось извиняться и уходить в свою комнату только для того, чтобы поговорить с самой собой.
Проснувшись в воскресенье, Грейс обнаружила, что к ее истеричному восторгу примешивается сомнение; черные облака затмевают яркое голубое небо. С момента интервью прошло уже пять дней. Она пыталась найти для него какой-нибудь предлог. У него нет ее телефона или адреса... но ведь с ней можно связаться через «Геральд», а он явно этого не сделал. Или сделал? Может быть, Дики в порыве ревности не передал ей записки и телефонные сообщения? Надо зайти к Дики и задать ему прямой вопрос. Но он будет все отрицать, и что ей потом делать? Вместо того чтобы обращаться к Дики, лучше позвонить его секретарше и попросить ее выяснить все подробнее... но нет, конечно, Дики ее уже проинструктировал! Что же делать? Разумеется, все будет в порядке! О'Коннелл поймет, что на Дики полагаться нельзя.
Она сказала ему, что работает в рекламном агентстве, значит, он и будет звонить в одно агентство за другим, пока не найдет нужное. В понедельник утром, придя на работу, она увидит его, он будет ее ждать!
Наступил понедельник. Когда Грейс прошла через вращающуюся дверь в здание фирмы Пирсона, внутри у нее все сжалось. Она долго не могла решиться войти в свой кабинет, а когда наконец зашла, там было пусто. Конечно, там было пусто. Сама мысль о том, что он с самого раннего утра станет ждать ее здесь, была абсурдна! Почту принесли в девять, и от О'Коннелла ничего не было!
Всю неделю она сама с собой играла в нелепые игры. Фантазии набирали силу и дальше неслись сами по себе. Коляска, упущенная кем-то, катилась вниз по лестнице, как в фильме «Броненосец «Потемкин»!
Осознание печальных фактов тяжелым грузом давило ей на плечи. Он не появится. Не позвонит. Он не прислал ни строчки. Интервью сделано и забыто. Она для него больше не мистическая Дайамонд Шарп. Она сказала ему, кто она такая. И рассказала, что знакома с Джоном Крамером. Все кончилось, не успев начаться!
Часть вторая
СОПЕРНИКИ
Глава 1
Прошлое
К тому времени, когда Грейс собралась написать Стивену, Нэнси уже написала три письма Джорджу. Нельзя сказать, чтобы Грейс не хотела ему писать. Просто не знала, что и как ему сказать. Все так изменилось, и она не могла разобраться в своих чувствах. А при мысли о том, какую чушь Нэнси писала Джорджу, ей становилось еще труднее.
«Дорогой Стивен».
Одно только обращение заняло у нее утром в понедельник больше часа. Она испортила несколько листов бумаги, меняя «дорогой» (слишком официально) на «любимый» (неправда), «мой дорогой» (словно любящая незамужняя тетушка), пока не остановилась на «милый». Эта изматывающая внутренняя борьба плюс написание даты, «10 сентября 1915 года», исчерпали все ее дневные силы.
Вечером Грейс вернулась за письменный стол и попробовала писать дальше.
«Надеюсь, это письмо застанет тебя в добром здравии. Я часто думаю о тебе и хочу знать, как у тебя дела». (Опять незамужняя тетушка!)
«Хэмпстед без тебя скучен и сер. Нам с Нэнси не с кем сходить в кино, а на танцах мы вынуждены танцевать друг с дружкой». (Слишком много стона, и что касается танцев, не совсем верно).
«Я так по тебе скучаю, мой храбрый воин, и каждую ночь молюсь за твое благополучное возвращение». (Господи!)
На этом она сдалась. Прошла еще неделя, и Нэнси настрочила еще два письма Джорджу. К следующему воскресенью чувство вины тяжелым грузом давило на Грейс. Что же она за человек, если оставляет бедного Стивена томиться без привета, когда все наслаждаются посланиями из дома? Ведь нельзя же, в конце концов, сказать, что она его не любит. Просто... Но, откровенно говоря, можно ли объяснить ее молчание отсутствием вдохновения (как она вначале думала)? Ведь речь идет о простом письме.
Терзаемая виной и головной болью, Грейс дождалась, пока все в доме погрузились в сон, на цыпочках пробралась в гостиную, достала из шкафчика бутылку сухого хереса. Налив себе стакан и осушив его до дна, налила второй и взяла с собой наверх. Если это не поможет, не поможет ничего!
«Милый Стивен!
Я напилась папиного хереса... поверь мне, когда-нибудь я в этом преуспею! Дело в том, что ты сделал меня ужасно застенчивой. Мне казалось, я знала вас обоих, но вдруг поняла, что и ты, и Джордж, и даже Нэнси стали другими. Оказалось, что я единственная из нас, кто еще цепляется за прошлое, за нашу неразлучную четверку! Вы же все пошли дальше! Я знаю, что этот разговор не имеет смысла, и прошу прощения (во всем виноват херес!), но теперь ты все знаешь. Когда дело доходит до написания писем, я становлюсь косноязычной, но даю слово, что все это время думала о тебе!
Стивен, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал: я никогда не забуду ту ночь в саду! Знаю, я тогда рассердилась на тебя, но только от удивления и отчасти от стеснения. А на самом деле это была совершенно особенная ночь. И гак, как целовал ты, меня никто никогда не целовал!
Я не очень связно излагаю (опять херес!). Я думаю о тебе, когда остаюсь одна. Я испытываю к тебе очень сильные чувства, о которых не могу говорить даже под винными парами.
Вот так. Надеюсь, это заставит тебя улыбнуться. Стивен, я понятия не имею, чем ты живешь, и мне очень жаль, если все мои слова покажутся тебе пустой банальностью. Не могу делать вид, что хоть отдаленно понимаю войну, понимаю, что значит сражаться.
Я непростительно редко пишу тебе, но надеюсь, ты все равно меня простишь. Ответь мне, если можешь, береги себя и Джорджа. Я хочу, чтобы ты вернулся и снова целовал меня.
Любящая тебя Грейси».
На следующее утро после завтрака значительно освеженная Грейс (от головной боли не осталось и следа) поднялась к себе, чтобы взять письмо и, пока не передумала, отнести его на почту.
«Я не буду его перечитывать», – говорила она себе, но, конечно, перечитала. И покраснела. Затем прочла снова, покраснела еще сильнее и застыла на месте.
«Одумайся и вспомни о Стивене, – уговаривала она себя. – Ты это написала, а теперь должна послать».
Она положила письмо в конверт, запечатала его и помчалась вниз за пальто и ключами.
Но за те несколько минут, что она провела наверху, в дверь позвонили, и все изменилось. Через открытую дверь в гостиную она заметила миссис Уилкинс. Та сидела в кресле, закрыв лицо руками, а мистер Уилкинс стоял у камина и глядел на огонь. По его лицу текли слезы.
– Иди сюда, дорогая! Где твоя сестра?
Сердце у Грейс учащенно забилось. Рука разжалась, и письмо упало на пол. Она услышала собственный голос:
– Кто?
Стивен был убит при артиллерийском обстреле в сражении при Лоосе. Его смерть изменила все. До этой поры сестры Резерфорд жили как под колпаком в то время, когда где-то шла война. Конечно, они знали, что кто-то умирает, но до сих пор не ощутили, что такое настоящая потеря.
Грейс поступила в университет, но это показалось ей таким неуместным, когда погиб Стивен, а Джордж был так далеко. Следовало бы заняться чем-нибудь более полезным. Несмотря на протесты родителей, она бросила учебу и поступила работать на военный завод, твердо веря, что самый прямой и эффективный способ внести свою лепту в общее дело – делать оружие собственными лилейно-белыми ручками. Оружие, предназначенное убивать тех, кто убил Стивена.
Грейс работала как автомат, не оставляя себе времени на уныние. Другие женщины из менее привилегированных слоев общества смотрели на нее со странной смесью благоговения и пренебрежения. Не в состоянии понять, почему столь состоятельная девушка поступила на такую работу, где постоянно имеешь дело с тротилом, вызывающим желтуху, за что их прозвали «канарейками», вместо того, чтобы найти себе более легкую и благородную работу, они относились к ней с подозрением и старались держаться от нее подальше. Кроме Грейс из состоятельной семьи была только инспектор благотворительной деятельности, которая, как быстро поняла Грейс, получила свое место исключительно по праву рождения. Единственной заботой этой женщины было старание скрыть свою некомпетентность за фасадом утонченной деликатности, как можно скрыть беспорядок в углу комнаты, прикрыв его кружевной занавеской. Эта женщина, Эмили, сразу же проявила к Грейс снисходительное дружелюбие, но это было оскорбительнее, чем мягкая враждебность остальных женщин. Еще более нестерпимыми были намеки Эмили о ее планах повысить Грейс, перевести с «производственной линии» на более чистую работу.
– Это всегда была безумная идея, – заявил Гарольд. – Такой светлый ум пропадает! Ты должна бросить эту работу и вернуться в университет. Если ты действительно хочешь выполнить свой долг, можно же что-нибудь делать безвозмездно, как твоя мама и сестра.
Нэнси, днем работающая в офисе, собирала средства в пользу семей погибших на войне, находящихся в стесненных материальных обстоятельствах. Кэтрин, наряду с другими членами СПОЖ, вступила в женскую полицию и вечерами патрулировала в униформе на Пустоши, разговаривая по душам с девушками, сбившимися с пути истинного, и большим жезлом разгоняя примостившиеся в кустах парочки.
В конце концов произошла вторая семейная трагедия, заставившая Грейс оставить работу на заводе, хотя в университет она не вернулась. В феврале 1917 года Гарольд умер от гриппа, и от этого удара семья долго не могла оправиться. В тот период, когда потеря переживается особенно остро, каждый пытался заглушить боль утраты по-своему. Гарольд уже давно тихо страдал бронхами, и никто, тем более он сам, не признавал этого. На фоне многочисленных военных утрат они упустили из виду тот факт, что потеря может коснуться и их дома. Какое-то время весь дом напоминал пресловутого петуха, который все еще бегает, хотя у него отрезана голова. Грейс и Нэнси продолжали работать, а Кэтрин по-прежнему патрулировала. Но по вечерам люстру в столовой не зажигали, потому что ее всегда зажигал Гарольд. Никто не думал, сколько осталось несделанного из-за смерти папы и сколько дел им еще предстоит сделать. Никто даже не входил в его кабинет.
Судьба распорядилась так, что именно Грейс была дома, когда горничная смущенно сообщила, что хотя она понимает, какие тяжелые времена переживает семья, тем не менее не получила недельного жалованья. Именно Грейс открыла дверь, когда пришел молочник и предупредил, что прекратит приносить молоко, если они сейчас же не расплатятся. Именно Грейс ответила на телефонный звонок семейного адвоката, пожелавшего узнать, что, черт возьми, случилось с делами Гарольда. И именно Грейс в конце концов села в пыльном кабинете и принялась разбирать бумаги.
Она поняла, что работа на заводе была лишь игрой. Сначала она все свои действия мотивировала чувством долга и патриотизмом, но теперь поняла, что ее первый долг – семья. Кэтрин, может быть, и бодрилась, но Грейс понимала, что за этим кроется. Мама пребывала в состоянии прострации и не могла заняться делами отца, ей впору было бы разобраться в собственных чувствах! Нэнси же с безразличным видом слонялась по дому с красными глазами, вспыхивая по каждому поводу – по-прежнему младшая, ребенок.
Грейс разбирала бумаги и расплачивалась по долгам. Она сделала нелегкое открытие: у отца было гораздо меньше денег, чем они ожидали. Придется искать работу, где платят намного больше, чем на заводе. «Пирсон и Пирсон» – это то, что надо!
Глава 2
Нэнси и Джордж поженились в 11.30 утра 22 декабря 1917 года. Им пришлось дважды переносить свадьбу из-за того, что откладывался отпуск, и возможность представилась, лишь когда Джордж был ранен и отпущен домой к родителям на несколько недель, оправившись от операции на правой ноге в госпитале королевы Александры в Хайгейте. Несколько небольших, похоже гранитных, осколков было извлечено из его ноги, и Джордж хранил их как память, говоря, что это осколки чьего-то памятника. Во время сильного обстрела в Ипре[8]8
Ипр – город, расположенный на северо-западе Бельгии, близ границы с Францией. Там немцы впервые применили отравляющий газ, получивший название «иприт».
[Закрыть] он находился на кладбище, и одно из надгробий упало очень близко от него.
Это не была сказочная свадьба, о которой мечтала Нэнси, – бракосочетание состоялось в местном бюро записи актов гражданского состояния, в присутствии небольшой группы друзей. Но тем не менее все было очень романтично. Нэнси в ясное морозное утро была ослепительна в отороченном беличьим мехом зимнем пальто. Глаза ее сверкали. Джордж, в чине капитана, очень романтично выглядел в мундире, опираясь на костыли. В нем появилась какая-то отдаленность и серьезность, но это само по себе было романтично. Он участвовал в битве при Лоосе, в которой погиб его брат (с тех пор прошло уже более двух лет). Он выжил в битве на Сомме[9]9
Битва на Сомме – наступательная операция англо-французских армий на Французском театре Первой мировой войны с 24 июня до середины ноября 1916 года.
[Закрыть] и третьей битве при Ипре и вернулся домой, чтобы сделать своей невесте самый лучший рождественский подарок: себя.
Этот день был тяжелым для Грейс. Во время всей церемонии хорохорящаяся Кэтрин так крепко сжимала ей руку, что она слышала хруст костей. Хотя ни на ком не было черного, Грейс чувствовала, что они являют собой тяжелое, трагическое зрелище. Вдовушки в углу. Разумеется, было ясно, что сочувствующие взгляды гостей направлены не только на ее мать, но и на нее. Свадьба напомнила им о том, о чем они давно забыли, – вероятно, о том, чего до сегодняшнего дня даже не понимали. Если Нэнси и Джордж были одной половиной уравнения, то они со Стивеном – другой. Если Нэнси выходит замуж за Джорджа, то Грейс должна потерять Стивена. Но как бы она ни осуждала себя за это, сегодня она думала не о Стивене. Внешней веселостью она изо всех сил старалась подавить нечто, закипающее в ней. Все усиливающееся убеждение, что Джордж должен был жениться на ней, а не на ее сестре. Видя, как он изменился, она все больше уверялась в том, что понимает его гораздо лучше, чем когда-нибудь поймет Нэнси. Как же глупо они распорядились своей жизнью в тот полный страстей и порывов летний день 1915 года! И как несправедлива с тех пор была к ним судьба! Нельзя позволять себе слишком долго думать об этом – это так невыносимо, так ужасно, а в случае со Стивеном трагично и непостижимо.
После церемонии состоялся скучный обед в ближайшем отеле Вултона. За серым куриным супом последовала отвратительно невкусная заливная говядина с морковкой и картофелем, а затем долматец[10]10
Долматец – вареный пудинг с изюмом.
[Закрыть] с замороженным жидким заварным кремом. Чтобы все это осилить, надо было очень крепко выпить. К вечеру Грейс почувствовала, что начинает неметь под влиянием алкоголя, а ее искусственная улыбка стала более искренней и яркой.
«Я пройду через это, – сказала она себе и умышленно отшатнулась от брошенного Нэнси букета, хотя едва не поймала его. – Завтрашнее утро будет ужасным, но не надо об этом думать. Потом будет легче».
Но легче не стало. Новобрачные на Рождество остались в доме Резерфордов. Джордж разделывал гуся и занимал за столом место старого мистера Резерфорда. Когда все собрались вокруг рояля, он звонким тенором пел рождественские гимны. Он установил в доме радио и каждый вечер разжигал камин. На костылях он с секатором копался в заброшенном, заросшем ежевикой саду, приводя его в порядок. Нэнси с обожанием наблюдала за ним, время от времени поглядывая на сестру и мать. «Видите? – словно говорила она. – Видите, какой это бесценный клад? Как нам повезло, что он у нас есть!»
Грейс, глядя на мать, пыталась заметить признаки возмущения тем, что Джордж мало-помалу занимал место ее отца. Но миссис Резерфорд была безудержно весела, и Грейс не могла ее понять. Постепенно она все больше сердилась на стоическую вдову. Ей хотелось встряхнуть мать за плечи и закричать: «Мы стали гостями в собственном доме! Ты щеголяешь в своем счастье, как в новом платье! Неужели тебя не волнует, что твоя старшая дочь в двадцать лет превратилась в неприкасаемую старую деву?»
Хуже всего было по ночам. Миссис Резерфорд уступила свою спальню молодым, а сама перебралась в крошечную комнатку младшей дочери. Это означало, что теперь Грейс и резвых новобрачных разделяла лишь тонкая внутренняя стенка.
В День подарков нервы Грейс были напряжены до предела, а когда Джордж и Нэнси вышли из-за стола и отправились на прогулку, она почувствовала, что больше не может молчать.
– Я долго думала, мама! Тебе, наверное, ужасно тесно в комнате Нэнси?
– Мне очень хорошо. Молодым нужно гораздо больше пространства, чем мне. Еще чаю, дорогая? – Миссис Резерфорд занялась чайником, и Грейс, как всегда, не смогла поймать ее взгляд.
– Почему бы тебе не поменяться со мной? – начала она. – В моей комнате тебе было бы намного удобнее.
– Я уже сказала, что мне очень хорошо. Пожалуйста, не волнуйся об этом, Грейс.
– Но это же неправильно, что ты терпишь такие неудобства. Папы нет. Мы пережили трудные времена. Нэнси должно быть стыдно, что она выставила тебя из твоей спальни!
Стальной взгляд.
– Она ничего подобного не делала. Это была полностью моя идея. Как я уже сказала, мне очень хорошо. Не будем больше об этом.
– Конечно. Как скажешь. – Грейс схватилась за край стола, пытаясь успокоиться. Сосредоточив всю свою энергию на том, чтобы удержать слова, готовые сорваться с ее губ.
Поздно вечером, в последнюю ночь отпуска Джорджа, Грейс осталась с ним наедине у камина. Мама, как всегда, легла спать в десять часов. Нэнси нервничала из-за его предстоящего отъезда и отправилась принять успокаивающую ванну. Оба хранили неловкое молчание, глядя на яркие огни пламени и потягивая бренди.
– Я хотел кое о чем попросить тебя, Грейс! – Джордж поболтал золотистую жидкость в бокале.
– Да, конечно, в твое отсутствие я позабочусь о Нэнси. – Грейс допила бренди и боролась с желанием налить еще бокал. – Она ведь моя сестра.
– Спасибо... Но я не об этом. – В его голосе звучала нехарактерная для него неуверенность.
Грейс метнула на него взгляд.
– Тогда о чем же?
– Я просто... – Он провел рукой по золотисто-каштановым волосам. – Ты сердишься?
– Почему вдруг я должна на тебя сердиться? – несколько ворчливо спросила она.
– Да, я так и подумал. – Он поднял на нее взгляд и нервно улыбнулся. – Ты не очень хорошо умеешь скрывать свои чувства.
– Дай мне, пожалуйста, закурить.
Она попыталась успокоиться. Случай представился неожиданно, и ей пришлось крепко задуматься, как за него ухватиться. Если и поговорить открыто друг с другом о том, что между ними произошло, о том, что все это для них значит, то только сейчас! В конце концов, может быть, это последний раз, когда они остались наедине. О господи! Она не должна позволить себе верить, что это последний раз!
Джордж встал – сейчас он уже мог обойтись без костылей – и потянулся к пачке, лежащей за каминными часами. Он что-то сказал о том, что всем им сложно жить под одной крышей. Он что-то нерешительно бормотал, а Грейс поймала себя на том, что не слушает его. Она все время думала о том, что хочет сказать ему. Она смотрела на его длинную спину. На его шею.
– Ты изменился, – заметила она, пресекая на корню его благоглупости.
– Конечно изменился. – Он протянул ей зажженную сигарету, и она вставила ее в мундштук. Сам он тоже закурил. – Как могло быть иначе?
– Ты больше не прежний Джордж. Такой вежливый, правильный и милый. Как это ни смешно, сейчас в тебе больше от Стивена! Как будто вы оба соединились в одного человека – все собралось в одном теле!
– Что за чушь? – Джордж говорил легкомысленно, но губы и шея его заметно напряглись. Он сидел на самом краю стула.
Грейс стало ясно.
– Ты на меня сердишься.
– Нет, не сержусь. Но если бы и рассердился, ты бы меня упрекнула? Ты только что произнесла оскорбительные слова. – Он крепко затянулся сигаретой.
– Ты видел нас, да? Меня и Стивена?
– Что? – Он явно пытался выиграть время.
Тепло от огня действовало угнетающе, и в комнате было душно. У нее закружилась голова.
– Ты видел меня с твоим братом в тот вечер! И так разозлился, что вернулся в дом и сделал предложение моей сестре! Ты сделал это назло мне! Из всех глупостей...
Вымученный смешок.
– Ты невероятно тщеславна, Грейс!
– Да, правда?
– Я люблю Нэнси.
Она выпустила кольцо дыма.
– Надеюсь, что это правда.
Их разговор начинал походить на битву, пусть и утонченную.
– Ты, конечно, повел себя очень достойно. По отношению к ней, я имею в виду. Ты поступил правильно.
Огонь издавал странный, медленный писк. Словно там находился кто-то живой, из которого ускользала жизнь.
– Нэнси хочет, чтобы у мамы вместо дровяного камина была симпатичная маленькая газовая печь, – рассеянным тоном произнесла Грейс. – Нового образца, такая, как в ее спальне. Прости... в вашей спальне. Она говорит, что такие печи очень красивы, чисты и легки.
– Я женился на твоей сестре, потому что мы оба этого хотели. Оба!
Громкий хлопок из камина. Шипение. Она попыталась не заметить, как Джордж вздрогнул от шума.
– Только через мой труп, сказала я маме. В настоящем камине есть что-то живое. Я люблю сажу и грязь. Я не люблю, когда вещи слишком красивы, чисты и легки.
– А вещи такими и не бывают, не так ли? – Джордж встал и бросил сигарету в камин.
– Бедная Нэнси!
– Прибереги свое сочувствие! Мы совершенно счастливы!
– Для тебя это так же трудно, как и для меня. Правда? – Ее голос теперь звучал мягче.
Он взял кочергу и пошевелил поленья, чтобы огни потухли. Аккуратно поставил на место каминную решетку.
– Это было целую вечность назад, Грейс. На Пустоши. С тех пор все изменилось. Все. Ты и понятия не имеешь, что значит «трудно».
– Прости. – Она смутилась, униженная перед лицом его совершенно непостижимого опыта. – Ты, конечно, прав. Что я знаю?
Он закрыл глаза.
– Но, Джордж, я хочу знать! Я хочу, чтобы ты рассказал мне обо всем!
Джордж вздохнул и открыл глаза.
– Когда мы со Стивеном только что прибыли во Францию, нас прежде, чем отправить на фронт, послали в Хартфлер для технического обучения. Так обычно поступают с новобранцами. Мы должны были пробыть там примерно пару недель. Обучение состояло из строевой подготовки, стрелковой подготовки, лекций о газе и бомбах... Однажды, когда мы ждали инструктора, который должен был рассказать нам о бомбах, сержант решил провести с нами неофициальное, предварительное занятие. Так вот, этот сержант решил показать нам, чего нельзя делать с разрывной гранатой. Он ударил гранатой по столу, чтобы продемонстрировать ее действие. Чертова штука взорвалась, убив его и еще двоих, а десятерых ранив.
– О господи!
– Грейс...
Она знала, что он хочет сказать, еще до того, как он это сказал.
– Стивен был одним из этих двоих. Он так и не попал в окопы!
Все ее существо запротестовало.
– Я видела письмо от полковника. В нем говорится, что Стивен погиб смертью героя... что он попал под обстрел во время наступления и умер, возвращаясь на базу. Умер от ран, вот что в нем говорится!
– Это было стандартное письмо. Полковник посылал их сотнями!
Она глядела в его глаза и понимала, что он говорит правду.
– Это чудовищно!
– Это все чудовищно. Только держи это при себе, ладно? Я не хочу, чтобы мои родители знали, какой бессмысленной и случайной была смерть моего брата. А Нэнси... она будет беспокоиться обо мне еще больше, чем сейчас. – Он встал и направился к двери. – Спокойной ночи.
– И все же я хочу знать больше! Я хочу, чтобы ты поговорил со мной обо всем этом. Если ты когда-нибудь захочешь. – Предложение даже ей казалось патетическим.
– Спокойной ночи, Грейс! – А потом, словно ему в голову пришла запоздалая мысль, остановился, уже коснулся дверной ручки. – Можешь писать мне время от времени. Если, конечно, захочешь. Не думаю, что Нэнси будет возражать.
Его шаги по лестнице. Скрип половиц. И голоса, раздающиеся откуда-то сверху, его и Нэнси.
«2 мая 1927 года.
Жители Уэст-Энда!
Меня нельзя назвать Хорошей Девочкой. Это совершенно ясно всем регулярным читателям этой колонки. Я поздно прихожу домой, люблю компанию мужчин, тщеславна, слишком сильно крашусь, не всегда говорю правду, если мне так нужно, никогда не отказываюсь от коктейля, не притворяюсь застенчивой! Да. До недавнего времени так оно и было.
Я стояла под дождем в конце долгой ночи, ослепительно красивый мужчина, мой знакомый, задал мне вопрос, и я ответила «нет», когда так хотелось ответить «да». Я так сделала, потому что считала это правильным. Вы говорите «нет», это сводит джентльмена с ума, и он начинает бегать за вами, как мальчишка за бумажным змеем, когда ветер вырывает веревку из руки. По крайней мере, подразумевается, что он именно так и поступит. Но не в этот раз, читатели! Этот джентльмен, похоже, не понимает правил игры! Вероятно, он принял меня за Хорошую Девочку, которая говорит «нет», потому что действительно подразумевает «нет». Вероятно, он ведет совершенно другую игру. Да, неделя выдалась не из приятных!
Вероятно, вы хотите узнать о некоторых ресторанах и танцевальных клубах? Но что же я могу вам рассказать в моем теперешнем настроении? Если обстоятельства вынуждают вас пойти к Морелли или на Брюэр-стрит, умоляю, не заказывайте ни рыбу, ни свинину, ни спагетти, ни пудинг, ни первые блюда. Если ваш упрямый спутник вынудит вас зайти в «Маленькую Венецию» на Нижней Риджент-стрит, занимайте столик как можно дальше от танцевальной площадки, так как народу здесь больше, чем на футбольном матче, и каждая из пар, резвящихся на этом большом пространстве, будет наступать друг другу на ноги, толкаться голенями или и того хуже. (Если ваша неделя так же неудачна, как и моя, крупный лысый джентльмен может наткнуться на ваш столик, на котором стоят напитки и тарелки с жареным картофелем, а потом примется нагло утверждать, что вы стоите на его пути!) В конце концов, если чрезвычайные обстоятельства, не подчиняющиеся вашему контролю, требуют, чтобы вы однажды вечером появились в ночном клубе Марчеза на Чаринг-Кроссроуд... Но нет... разумеется, ничто не может привести здравомыслящего человека в это пропахшее потом заведение, с разбавленными коктейлями и голодранцами.
А еще письма этой недели изобилуют жалобами. Мисс Гертруда Саммерхаус из Пекхэма ругает меня за то, что я объявила Декстера О'Коннелла не заслуживающим доверия, и просит меня сделать достоянием гласности тот факт, что «анализ почерка, астрологической таблицы и отпечатков пальцев мистера О'Коннелла говорит о его достоинстве и честности. Словом, это человек, на которого можно положиться во всем!». Мисс Элизабет Джонс из Хаммерсмита еще более категорична: «Как Вы смеете так говорить о мистере О'Коннелле? Будто он только называет себя писателем? Да Вы не достойны лизать его ботинки!» Сдается мне, что эти леди и их прекрасные спутники, мои корреспонденты, танцуют чарльстон с зеленоглазым монстром!
Так что же мне делать с моим непокорным джентльменом? Ответьте, пожалуйста, на привычный адрес. Очевидно, правильная тактика заключается в том, чтобы ничего не предпринимать и ждать, но я боюсь, что мне придется ждать вечно. Я могла бы пойти и найти этого Дьявола и дать ему понять, как редка и бесценна Дайамонд, но ведь так поступают Плохие Девочки, не так ли? И для Плохих Девочек это никогда хорошо не кончается. Я по-дружески делюсь с вами своей дилеммой, дорогие читатели! Вы, может быть, меня не поймете и не согласитесь со мной, но если просто выразите неодобрение, тогда вы не являетесь частью современного мира, для которого я пишу, и можете не трудиться читать мои колонки.
