Текст книги "Шкатулка с драгоценностями"

Автор книги: Анна Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Часть третья
ПОЛЕТ

23 мая 1927 года.

«Жители Уэст-Энда!

Только что на Бик-стрит рядом появились меню двух новых ресторанов, и каждое вызывает еще больший интерес из-за существования и близости другого. Позвольте объяснить.

«Пир – низкий жир» – это место, где подают в точности то, что написано в меню. Порции крошечные, пища без жира (а следовательно, и вкуса). На хлебе размазано нечто, не имеющее ни малейшего сходства с маслом. Майонез... Что ж, достаточно сказать, что это никакой не майонез. И все же в обеденный час это место битком набито народом, а к столикам, стоящим снаружи, выстраиваются длинные очереди. Господи! Как же мы в наши дни обеспокоены своими фигурами! Я предсказываю, что эта страсть продлится до конца августа, когда «Селфридж» до последней нитки распродаст коллекцию своих великолепных купальных костюмов, а затем мы все снова начнем объедаться!

Рядом располагается ресторан «Ла Ронд». На окне этого ресторана приклеена газетная статья, предупреждающая об опасности диет. Подаваемая там еда оберегает вас от подобных опасностей. Вчера я зашла туда отведать копченой трески под сливочным соусом. Должна признаться, что это был самый божественный соус, который я когда-либо пробовала! Хотя следует заметить, что совершенно сухая копченая треска, подаваемая в «Пире – низком жире», как ни странно, ничем не отличается по вкусу. Правда, если сравнить два меню, начинает вырисовываться некоторое сходство предлагаемых блюд. Мне кажется, следует заглянуть за кулисы и исследовать кухню этих двух соседей-соперников. И наконец, удивитесь ли вы, узнав, что клиентуру «Пира – низкого жира» большей частью составляют толстяки, а посетители ресторана «Ла Ронд» стройны, как газели?

Но довольно об обедах! Умоляю вас ближайшим вечером пятницы или субботы посетить клуб «Ривьера» на Ковентри-стрит и некоторое время погулять по крыше. Да, в летний сезон там можно отдохнуть на открытом воздухе. Играет очень хороший джаз, неплох дансинг. «Ривьере» стоит поаплодировать за подобный риск. Я уверена, впереди ненастные мокрые ночи, но и к этому там готовы. Над крышей есть что-то вроде навеса, и я не могла не заметить огромное количество зонтов на крюках у подножия лестницы. Так что сейчас у меня есть куда пойти с одним моим знакомым американским джентльменом, когда он в очередной раз затоскует о летних крышах Нью-Йорка. Однако должна вас предостеречь: если ваш бойфренд любит быстрый, бурный чарльстон, не ходите с ним туда! При быстрых поворотах он может вылететь за пределы танцевальной площадки и увлечь вас за собой!

Недавно я получила письмо от мистера Рансетта из Камбервелла, в котором он любезно предлагает сопровождать меня на все увеселительные мероприятия. Он написал, будто его «тронула и опечалила» моя колонка от 18 апреля, оплакивающая положение умной женщины, обделенной вниманием джентльменов, а также упоминаниями о Хороших Девочках, Плохих Девочках и Дьявольском парне, с которым я встречаюсь в последнее время. Он уверяет, что у него сохранились все зубы, почти все волосы и он делает очень разумные предложения. Хотя я благодарна ему за такой град заманчивых предложений, счастлива сообщить, что в данный момент не нуждаюсь в услугах мистера Рансетта. Девушки, я уверена, вы сами разберетесь, что привлекает вас больше: вкусная еда или голод. А я чаще сейчас обедаю в «Ла Ронде», чем в «Пире – низком жире». (Хотя, как я уже говорила, мне нужно заглянуть за кулисы...)

А теперь, читатели, я отправляюсь в небольшую увеселительную поездку и на следующей неделе писать не буду. Скучайте по мне, но не плачьте, иначе смоете ваш макияж! Если будете хорошо себя вести, я черкну вам открытку.

Дайамонд Шарп

От редактора. Мисс Шарп, находящаяся в настоящее время в увеселительной поездке, просила меня передать от своего имени следующее послание Чарльзу А. Линдбергу: «Молодчина, Линди! Я знала, что ты это сделаешь».

Глава 1

– Измениться? Вы? – Маркус Рино провел рукой по усам, разглядывая Грейс.

– Я много лет ношу эту прическу. Я думала, вероятно... – Грейс, сидя в кресле, рассматривала свое изображение в длинном зеркале. Ее короткая стрижка по-прежнему была одной из самых элегантных в Лондоне. Она была уверена, что и Маркус это знает.

– Так чего же вы хотите, а? – Парикмахер энергично нажал на педаль, и кресло немного поднялось.

– Не знаю. Что-нибудь другое. Может быть, перманент? Такие симпатичные волны.

Маркус вынул из кармана жилета большой белый носовой платок и промокнул лоб.

– У вас, милейшая, фантастически прямые волосы. Ни вихра, ни одного завитка. Если обрезать их прямо, получаются красивые линии, углами... Почему вы хотите, чтобы я их завил? Вы хотите, чтобы я уничтожил достояние, данное вам природой? – Он многозначительно обвел глазами длинную, заставленную зеркалами комнату, где его брат Пьетро только что закончил накручивать на бигуди тусклые каштановые волосы женщины, украшенной драгоценностями, и помешивал в миске нечто, издающее сильный химический запах.

– Мне бы хотелось полагать, что прямые волосы не единственное мое природное достояние, Маркус. А что, если оставить их прямыми, но изменить цвет? Как насчет того, чтобы сделать меня блондинкой?

Парикмахер прикусил мизинец.

– Вы хотите, чтобы я испортил перекисью водорода эти прекрасные темные волосы и обесцветил их?

– Я знаю, вы причесываете Додо. Ей, очевидно, идет быть блондинкой, а мне...

– Додо Лоренс натуральная блондинка. А вы, дорогуша, нет. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой, чтобы показать, как вы будете выглядеть с перманентом и светлыми волосами, я бы это сделал. Мы бы оба похихикали, а затем я вернул бы вас в прежнее состояние. Но хотя я и волшебник, этот номер мне не под силу! Дядюшка Маркус знает свое дело. И я не могу допустить, чтобы вы бегали по городу со страшными волосами, рассказывая всем и каждому, кто сотворил с вами такое!

Грейс по-детски надулась, но быстро, увидев себя в зеркале, изменила выражение лица.

– Ну ладно. Но подстригите меня короче обычного. Так коротко, как только можете. Короткие стрижки сейчас стоят два пенни, а мне надо выделяться из толпы!

– Ну, теперь я узнаю мою девушку! – Маркус со слегка мрачной улыбкой защелкал ножницами.

Грейс на минуту представила себе, с какой устрашающей улыбкой он распиливал бы женщину пополам! Маркус крикнул помощнице:

– Шампунь для мисс Резерфорд, Пенелопа! – Повернувшись, он положил руку на плечо Грейс. – Дорогуша, вы выбрали самый лучший способ, чтобы понравиться ему еще больше!

– Кому понравиться?

Маркус пожал плечами:

– Ну, ясно же, что вы делаете это ради мужчины. Не отпирайтесь.

– Я отправляюсь в поездку. – Грейс нервно потирала руки, лежащие на коленях. – Небольшая увеселительная поездка, но я хочу выглядеть на все сто! Я уезжаю сегодня вечером.

Маркус похлопал ее по плечу.

– Вам не надо ни для кого меняться, дорогуша. Дядюшка Маркус знает свое дело.

Пока Грейс мыли голову, на полу у ее ног стояла сумочка, где лежали два письма. Одно, в белом конверте, было адресовано мисс Грейс Резерфорд и написано синими чернилами наклонным курсивом. Аккуратное и привлекательное, хотя и трудное для расшифровки. Другое, на светло-голубой бумаге, написанное черными чернилами, было наполнено колкостями и раздражением. Неприятное и гневное, оно все же легче поддавалось пониманию, чем его курсивный сосед.

– Итак, кто же он? Ваш друг? – Маркус прядь за прядью поднимал ее густые волосы расческой и ловко орудовал ножницами.

Каждый раз, приходя сюда, она восхищалась скоростью, с которой он это делал. Его ослепительной точностью.

– Почему вы так уверены, что я еду с мужчиной?

– Ах, Грейс! Дядюшка Маркус не из тех, кто станет тебя за это осуждать. – Понимающая улыбка. Голова, склоненная набок.

Его парикмахерские инструменты лежали перед ней на туалетном столике аккуратным рядом. Ножницы, расчески, бритвы, странные маленькие ножички. Тщательно отполированные, с ручками из черепаховых панцирей. Заканчивая работу в конце дня или даже отправляясь пообедать или выпить кофе, он складывал их в специальный футляр из телячьей кожи, а футляр прятал во внутренний карман пиджака, ближе к сердцу. Она видела, как он это делает. Его драгоценные точные инструменты.

– Может быть, я сама себя осуждаю!

«19 мая 1927 года.

Дорогая Грейс.

Я хотел написать и извиниться. Извиниться за то, что нарушил Ваше спокойствие. Впрочем, за то, что поцеловал Вас, я не извиняюсь и сделаю это снова, если Вы мне позволите.

Только не пугайтесь. Я джентльмен. Или, по крайней мере, могу им быть, если Вы этого захотите. Фактически это обещание.

Поедем со мной в Париж! Я еду завтра, независимо от того, вылетит Линдберг по расписанию или нет. Вы об этом не пожалеете, я тоже.

Я буду весь день ждать Вашего ответа дома.

Всегда Ваш Джон».

– Я католик. – Маркус подрезал волосы все короче и короче. – Мы любим время от времени заходить в маленькую будочку и каяться в своих грехах. Обычно исповедник – сварливый старик в сутане, заляпанной пятнами от печенки, и пахнущий алкоголем. Такой, с которым вы бы не сели за один стол. Но мы почему-то снова и снова идем к этому человеку и рассказываем ему все, что у нас наболело. Это действительно чудо. Ощущаешь какое-то освобождение.

Грейс улыбнулась:

– Я не католичка.

– Тогда откройте ваши секреты дядюшке Маркусу! Кому же вам еще исповедаться?

«19 мая 1927 года.

Дорогая Грейси.

Нам с тобой обязательно нужно куда-нибудь уехать на несколько дней.

Куда-нибудь подальше от стола Обри Пирсона, моей смятой постели в «Савое», жаркой танцевальной площадки в «Саламандре», трюкаческого виста по средам в клубе «Сильвестр», «Тур Эффель» в автографах, затхлого воздуха библиотеки на Марилебон-роуд, моего беспокойного издателя (который заплатил мне кругленькую сумму в ожидании Великого Романа и теперь ежедневно изводит меня своими телефонными звонками в обеденное время, от чего у меня, наверное, скоро разовьется язва), постоянного немого укора и зловещего присутствия (я чуть не зачеркнул «зловещего», но это очень верное слово) моего бывшего друга Джона Крамера и такой существенной обузы (прекрасной, конечно, но все же обузы), как твоя семья! Ах, давай, ради бога, уедем от жестких бифштексов, которые подают в этих ужасных гриль-барах Уэст-Энда! Куда-нибудь подальше от этого энергичного, пульсирующего, ураганного, захватывающего, оглушительного, умопомрачительного, душераздирающего (не достаточно ли?), потрясающего города под названием Лондон, в котором я не могу жить и без которого тоже не могу, который люблю и ненавижу, и все больше ненавижу, и все больше люблю!

Хоть на короткие каникулы, дорогая, отдохни от Дайамонд, Дьявола и их забавных комнатных игр.

Давай посмотрим, что это такое, когда есть только ты и я! Наши скромные и простые персоны, которым никто и ничто не мешает.

Что скажешь, Грейси? Покрутим руль?

Пришли мне ответ сегодня в «Савой».

С любовью, твой Д. О'К.».

– Вероятно, я из тех, кто любит невысказанное, – сказала Грейс. – Может быть, я люблю держать свои секреты при себе?

– Как это скучно, милочка! Я так надеялся, что вы расцветите мой тусклый день, наполненный стрижками, прическами и завивками. Вы же обычно так хорошо сплетничаете! – Он поднял зеркало в раме из черепахового панциря, чтобы показать ей абсолютно прямые волосы на затылке.

– Да, но я всегда сплетничаю о других. И рассказываю что-нибудь несущественное. – Грейс повернула голову в одну сторону, затем в другую, рассматривая свою стрижку «короче некуда».

– Значит, есть что-то существенное? – Маркус принялся складывать инструменты в футляр из телячьей кожи. – Есть он, существенный?

– Именно это мне и надо выяснить.

Новая прическа зрительно удлиняла ее шею и увеличивала глаза. Она ее молодила. В ее лице появилось что-то почти детское.

– Поэтому я еду с ним!

Глава 2

Сумерки. Полная луна поднимается над аэродромом, не поддаваясь густым пурпурным облакам, угрожающим закрыть ее. Летное поле защищено ограждениями, чтобы сдерживать толпу, и оцеплено плотным кольцом полицейских. С того момента, как Линдберг миновал Ньюфаундленд и летел над Атлантикой, со всех судов поступали телеграммы. Вот его заметили в Голине, в Ирландии, а затем над Корнуоллом. Когда низколетящий самолет появился над Шербуром, многочисленная толпа кинулась к своим машинам и заполонила все шоссе на Фландрию, направляясь из Парижа в Бурже. Лихорадка «Линди» официально началась.

Грейс, конечно, была в первых рядах. По мере того как толпа росла, ее толкали то в одну, то в другую сторону. Сейчас, сжатая со всех сторон, приплюснутая к толстому животу жандарма, она, подняв взгляд к небу, ждала вместе со всеми, иногда посматривая на контрольную башню, где американский посол Майрон Т. Херик беседовал по душам с французскими официальными лицами.

Ее начал мучить неизбежный вопрос: «Интересно, где тут можно пописать?» – как вдруг неподалеку раздался крик. Кто-то заметил самолет.

Все неистово вглядываются в даль. Облака густые, и самолета Линдберга сквозь них не видно. Но... погодите... да: звук! Гул становится все громче.

– C'est lui! C'est Lindy![21]21
  Это он! Это Линди! (фр.).


[Закрыть]

Через несколько коротких секунд появляется серебристый от лунного света моноплан. Затем он снова исчезает за облаками.

Те, что стояли впереди, ждали его здесь весь день. Ожидание стало почти невыносимым. Люди оживились, задвигались, выглядывая друг из-за друга, чтобы не пропустить сенсацию. Рядом с Грейс женщина упала в обморок. Жандармам пришлось нарушить строй, чтобы унести ее в безопасное место.

Вот, наконец, самолет! Показывается из-за облаков, кружит прямо над головой. Толпа вопит и ревет.

Аэродром освещен яркими прожекторами, и вдоль всей взлетно-посадочной полосы стоят фонари. Пилот не спал сорок часов, но привел свой самолет прямо к цели.

Толпа скандирует: «Ли-ин-ди! Ли-ин-ди!» Полицейское оцепление слабеет и больше не в состоянии сдерживать напор. Грейс человеческим водопадом несет вперед. Она не могла бы остаться на месте, даже если бы захотела. Падают все ограждения, толпа затаптывает их и бросается на летное поле. Бежит с поразительной скоростью, совершенно не контролируя себя. Грейс чувствует, как в ее горле клокочет смех, но не слышит себя из-за всеобщего гама. Ее больше не несет, она сама несет себя, стараясь бежать как можно быстрее, чтобы обогнать всех. И вдруг она натыкается на какой-то неподвижный металлический предмет, протягивает к нему руки, чтобы прикоснуться, и запрокидывает голову, чтобы посмотреть на простирающееся над ней крыло. На металле прямо перед ней написано: «Дух Сент-Луиса». Она обводит эти буквы пальцами. Человек в кабине стаскивает шлем и защитные очки, у него оказывается копна рыжих волос и изумительно красивое лицо. Он смотрит на нее, улыбается и говорит:

– А, привет, Грейс! Я знал, что ты придешь!

Глава 3

– Как ты можешь так долго спать? Раздражающий шорох отодвигаемой занавески.

– Смотри! Я принес тебе чай! – Он показал на чашку с ложечкой на столике возле кровати. – Я даже приготовил его так, как ты любишь, хотя одна мысль об этой густой молочной смеси заставляет меня содрогаться. Тебе нужно приучаться пить чай с лимоном. Так пьют чай культурные люди, куколка!

Она видела лишь его силуэт на фоне окна, но знала, что он улыбается. Слышала улыбку в его голосе.

– Я видела сон. Господи, какой ясный сон! Который час?

– Время идти на пляж, пока не скрылось солнце. Как давно я не был на морском побережье! Мы будем строить песочные замки, плавать, а потом ты закопаешь меня в песок по шею, да так и оставишь!

– Не искушай меня.

– Эй, а может быть, мы пойдем туда вечером и поплаваем голышом? Как же давно я не купался голым! – Он подошел и сел на край постели. Наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. Его дыхание было теплым и неглубоким. Маслянистым.

– Мне приснилось, будто я прилетела в Париж, чтобы посмотреть, как приземляется Линдберг. – Грейс села, опершись на подушки. – Как ты думаешь, он уже приземлился?

– Не знаю. Внизу, наверное, есть газеты. Пойду посмотрю.

Грейс хотела заметить ему, что газета там может быть только в том случае, если он купил ее, но он уже исчез, оставив ее пить чай и размышлять о своем сне, таком ясном и подробном, и той эйфории, которую она испытала.

Грейс и О'Коннелл поездом добрались до Дорсета и прошлой ночью приехали в Веймут. На станции их встретил человек в остроконечной шляпе и извилистыми дорогами отвез в дом, стоящий на вершине утеса и предоставленный им английским издателем О'Коннелла.

– По-видимому, это довольно малолюдное место, – заметил О'Коннелл. – Но вид на залив, наверное, великолепен.

Но полюбоваться видами им не удалось. Когда они приехали, было уже темно. Дул шквалистый ветер, враждебно, несколько угрожающе шумели волны. Орас, человек в шляпе, показал им дом, а на кухне с преувеличенной напыщенностью предложил мясной пирог, накрытый чайным полотенцем, который его жена испекла на обед. Это чудо кулинарного искусства было обложено сереющим вареным картофелем. Она также оставила в буфете буханку хлеба, масло, яйца и кувшин молока.

– Завтра в полдень я принесу еще еды.

– А вино здесь есть? – осведомилась Грейс.

– В погребе полно этого зелья. – Орас сморщил нос. – Хозяин пьет его галлонами. Если вы спросите меня, я скажу, что эти бутылки стоят там с незапамятных времен! Они просто заросли пылью! Я бы на вашем месте его не пил.

Ему понадобилась вечность, чтобы научить их пользоваться нагревателем воды. Наконец он удалился, оставив их дать выход подавляемому смеху, и спустился в погреб, чтобы найти хорошую бутылку. Или, как оказалось, две. С половиной.

В переднем вестибюле стоял граммофон с несколькими джазовыми пластинками. Они убрали стулья, сбросили туфли и вместе танцевали на ковре, вращаясь и тесно прижимаясь друг к другу. Останавливались только затем, чтобы отхлебнуть вина, и продолжали танцевать. Наконец голод вынудил их отведать пирога; надломив сдобную корочку, они увидели внутри серые куски мяса неопределенного происхождения с горохом, морковкой и каким-то жирным месивом. Стоя босиком на холодном каменном полу перед кухонным столом, они с аппетитом ели, и, как ни удивительно, еда им нравилась. Картофель же они кидали друг в друга, как снежки, все время хохоча и гоняя друг друга по лестнице.

Их занятие любовью было пьяным и забавным. Они смеясь катались по постели, пока не наступил необычный покой и нежность. Когда они лежали вместе и ее голова покоилась на его груди, Грейс опять поймала себя на том, что хочет расспросить его о смерти Евы и сравнить его рассказ с версией Крамера. Ведь тот предполагал, что она разделяет его подозрения относительно О'Коннелла. На самом деле, чем больше она об этом думала, тем большую симпатию испытывала к своему любовнику. Он оказался втянутым в историю чужого сумасшествия, в чужую трагедию. И эта трагедия до сих пор преследует его в лице безутешного Крамера. Она даже не могла больше сердиться на него за то, что он рассказал ей странную ложь о сделке, когда она поделилась своей тайной о романе с Джорджем. Скорее всего, он не поддержит разговор и ничего не расскажет ей о том, что произошло в том гостиничном номере. Грейс начинало казаться, что самоубийство Евы сыграло свою роль в пятилетнем уединении О'Коннелла.

Сейчас ей хотелось взять его за руку и рассказать все, что ей известно, прижаться к нему тихо и крепко. Сказать ему, что между ними не должно быть недомолвок, что он может доверить ей самые болезненные и личные факты. Но тогда и ей придется рассказать, откуда ей стало известно о самоубийстве Евы: она откровенничала с Крамером, его врагом!

В конце концов ее одолела усталость. По-прежнему обнимая друг друга, они заснули. Последней сознательной мыслью Грейс было: «Я правильно поступила, приехав сюда с ним. Правильно».

Глава 4

Спускаясь по лестнице в халате, Грейс напевала себе под нос. Она весело предвкушала прогулку по пляжу, купание среди скал, собирание драгоценных камушков и ракушек, о существовании которых мгновенно забываешь, а затем, неделю спустя, находишь их в самый неподходящий момент, например в вестибюле хорошего ресторана, и, вынимая их из кармана, просыпаешь песок на ковер.

«Нам нужна собака, – думала Грейс, направляясь в столовую. – Она бы бегала, плавала, обрызгивала нас водой, а мы бы бросали ей в воду палочки. Интересно, а нельзя ли взять собаку напрокат?»

Но потом...

За столиком вместе с О'Коннеллом сидели еще четверо. Они ели вареные яйца и треугольные тосты с маслом, запивая их чаем.

– Это Грейс, – представил О'Коннелл. – Дорогая, кажется, ты уже знакома с Сэмом? – Он указал на их хозяина, Сэмюэла Вултона, который, поглаживая свою эспаньолку, насмешливо смотрел на них.

– Не совсем. Впрочем, очень рада познакомиться! Боже, как это отвратительно! Спуститься в столовую в халате!

Рядом с Вултоном сидела хрупкая женщина с прозрачной кожей и выпуклыми глазами. Напротив – коренастый лысый мужчина в очках и женщина с вьющимися светлыми волосами, изогнутыми бровями и крошечным носиком.

– О, я уверен, мы знакомы. Не были ли вы на довольно утомительной вечеринке в «Сайросе», мисс Резерфорд? – Вултон не мог оставить свою бородку.

– Была. – Повернувшись к О'Коннеллу, Грейс чувствовала, как краснеет. В своей колонке она назвала эту вечеринку «тошнотворной». Что еще она писала в этой колонке? – Мы ведь в ту ночь познакомились, не так ли, дорогой?

– Какой из тебя замечательный Купидон, Сэмми! – Эти слова исходили от прозрачной женщины. – Меня зовут Верити. А это моя сестра Бэбс и ее муж Сесил. Ах, это моя вина, что мы не представились! Когда Сэм упомянул, кому он предоставляет дом, я сказала, что мы обязательно должны приехать сюда и составить вам компанию! Мы все просто умирали от желания познакомиться с вами. Зануда Пат все скрывал от нас! Можно мне называть вас Грейс? Или вы предпочитаете Дайамонд?

– Верити! – Сестра подняла изогнутые брови так высоко, что они чуть не дошли до верхней линии лба. – Ты ее ужасно смущаешь. Простите нас, Грейс! Мы ведем себя по-простецки и, кроме того, ужасно ревнуем за то, что вы подцепили Пата! Он ужасный грубиян, но так красив! Мы все его очень любим.

– Не слушай их! – О'Коннелл наслаждался вниманием к себе. – Мои грубиянские дни давно прошли.

– Так ли это, Пат? – Грейс хотелось убить О'Коннелла. – Ты в этом уверен?

– Дорогая! Неужели ты сомневаешься в моей искренности? – О'Коннелл приложил руку к сердцу.

– Мы ручаемся за Пата, правда, Сэм? Его характер улучшился. В те годы, когда мы его узнали, он не был таким потрясающим.

Вултон погладил бородку.

– Это правда. Ну, не с тех пор, как... – Он оборвал фразу. – Добро пожаловать в наш маленький кружок, Грейс! Мы дружеская компания, вы увидите. Недостаток лоска мы возмещаем теплотой и остроумием!

А! Вот что она еще говорила в колонке: «Книжному миру не хватает лоска».

– Знаете, я уверена, что мы где-то раньше встречались, – заметила Бэбс, нахмурив брови. – И совсем недавно.

После завтрака Грейс вернулась в спальню переодеться. Увидев из окна двух спаниелей Вултона, тявкающих в саду, она подумала: «По крайней мере, теперь у нас есть собаки!»

О'Коннелл, хихикая, вошел в комнату.

– Грейс, ты бы видела свое лицо!

– Каким же оно было? Охваченным ужасом? Гневным? Смущенным?

– И тем, и другим, и третьим! – Он подмигнул ей так, что у нее возникло желание шлепнуть его по губам, но, собрав все свое самообладание, она сдержалась.

– А предполагалось, что это будет уик-энд вдвоем, только ты да я. Помнишь?

– Мне очень жаль, дорогая! – Наконец на его лице появилось что-то вроде раскаяния. – Впрочем, они очень забавны. Обещаю, они тебе понравятся.

Она села на постель, чтобы натянуть чулок.

– Это его дом. Вряд ли я мог запретить ему приехать сюда. – Он смотрел на ее ноги, пока она натягивала второй чулок.

– Что ж, вероятно, нам следовало поехать в какое-нибудь другое место.

Он сел рядом с ней.

– Ты, конечно, права. В следующий раз я позабочусь о том, чтобы там, куда мы поедем, кроме нас, никого не было. Но сейчас я хотел бы, чтобы ты познакомилась с моими очень старыми и дорогими друзьями. Ты простишь меня, дорогая?

– Как давно ты знал, что они приедут? Почему не сказал мне раньше, а устроил эту неожиданную встречу? Это по твоей вине я вошла в комнату в халате, совершенно неприбранная!

– Ах, милая, это была лишь небольшая шутка! – И снова подмигнул, приведя ее в ярость. – Я искуплю свою вину!

Грейс прицепила чулок к подвязке.

– Скажи хотя бы, почему они называют тебя Патом?

– Что? Это мое среднее имя. Патрик.

– Странно. Думаешь, что хорошо знаешь человека, а потом тебе дают понять, как мало ты его знаешь.

– Тебе известно все самое важное. – Он обнял ее за плечи.

Она отстранилась от него и снова занялась подвязками.

– Знаешь, а ведь я могла бы провести этот уик-энд в Париже. С Джоном Крамером. Я тебе говорила об этом?

– Что?

Слова произвели желанный эффект. Застегнув чулки, она встала и расправила юбку.

– Что слышал! И уверена, уж он бы не допустил появления непрошеных гостей!

– Грейс...

– Не волнуйся! Я выбрала тебя. – И, на полпути к двери, добавила: – Во всяком случае, сейчас.

На пляже в самый разгар дня жарко грело солнце. Погода стояла скорее августовская, нежели майская. Люди сидели в шезлонгах или лежали, растянувшись, на песке, но таких было меньшинство. Трое мужчин в купальных костюмах стояли у кромки воды, бросая камни в воду и состязаясь, кто из них забросит дальше. Собаки бегали и плескались, лаяли и резвились, гоняясь за брошенными камнями.

Неподалеку в тени огромного солнечного зонта сидели и наблюдали за ними три женщины, все в самых дорогих купальных костюмах из летней коллекции «Селфриджа» и похожие на рекламу. Бэбс и Грейс курили сигареты в длинных мундштуках. Большеглазая Верити лениво покусывала песочное печенье.

– Вспомнила, где я вас раньше видела! – воскликнула Бэбс. – В «Саламандре», всего несколько дней назад. Мне следовало догадаться раньше, но я в ту ночь сильно напилась! Просто чудо, что я вообще что-то смогла вспомнить! Мы поговорили в дамской комнате, помните? А потом я видела, как вы разговаривали с Джоном Крамером. Просто удивительно, что вы с ним дружите!

– Удивительно?

– Несколько. Вы знаете о нем и Пате?

– Да... Да, знаю.

– Сесил учился вместе с ними в Йельском университете. И всегда гордился тем, что он единственный человек, сохранивший дружбу с ними обоими.

Они наблюдали за мужчинами, стоящими у воды. Волосатый Вултон, по-прежнему поглаживающий свою бородку; Сесил, сияющий, розовый и пузатый, в шапочке из носового платка, завязанного узлами, прикрывающей лысую голову от палящих лучей солнца; О'Коннелл, высокий, широкоплечий и мускулистый, бросающий собакам палку в море. Вот он повернулся помахать женщинам, зная, что те наблюдают за ним. Все они помахали в ответ.

– Во всем виновата девушка, – сказала Верити. – У них все было бы хорошо, если бы не эта девушка.

Грейс перевела взгляд с одной на другую. Барбара изящно держала сигарету. Верити беспокойно и порывисто жевала печенье.

О'Коннелл вошел в воду, с брызгами нырнул и поплыл все дальше и дальше в море. Они наблюдали за взмахами его рук и головой, то исчезающей в воде, то выныривающей на поверхность.

Остальные двое возвращались на пляж с мокрыми собаками.

– Не понимаю, как он может это делать, – сказал Сесил. – Вода чертовски холодная.

– Ну, ты же знаешь Пата, – заметил Вултон. – Он сделает все, что угодно, только бы не ударить в грязь лицом перед девушками.

Верити вздохнула и вынула из банки очередное печеньице.

Неподалеку на спине лежал человек, прикрыв лицо газетой. На первой странице красовалась фотография небольшого самолета в покрытом облаками и озаренном лунным светом небе.

Вечер, начавшийся с коктейлей на веранде, продолжился камбалой с зелеными бобами, рисовым пудингом, любезно приготовленным Орасом и миссис Орас, и играми. Начали с литературной игры, в которой по очереди брали книгу с полок Вултона. Все должны были написать ложную первую строчку и попытаться угадать настоящую. Протесты, что О'Коннелл имеет несправедливое преимущество, оказались безосновательными, когда выяснилось, что он совершенно не в состоянии скрыть присущий ему стиль.

Затем провели состязание на определение вкуса. Вултон предложил попробовать широкий выбор ликеров и верно их определить. Никто в этом не преуспел, а в конце все лыка не вязали.

Попытка разгадывать шарады быстро закончилась всеобщим смехом, когда Сесил разыграл весь сюжет «Грозового перевала» с энергией и серьезностью, которую нельзя было ни превзойти, ни даже вынести. Игру быстро забросили ради пряток на свежем воздухе под шум моря.

Дикий сад, заросший высокой травой, вьюнком и шиповником, резко спускался и простирался до старой деревянной ограды, ярдов на десять от края утеса. На деревьях под самыми невозможными углами висели потухшие и разодранные китайские фонарики, оставшиеся от какого-то давнего праздника. Ближе к дому земля была более плоской, а трава короче. В центре стоял давно не работающий каменный фонтан. Рядом с ним было посыпанное пеплом пространство, на котором недавно играли в бивачный костер.

Они с пронзительными криками бегали по саду взад-вперед, прячась в траве и за кустами. Останавливались только затем, чтобы еще выпить, и, вероятно, запрокинуть голову, и посмотреть на ясное, бесконечное звездное небо. Бросившись за старый глиняный сарай, Грейс столкнулась с О'Коннеллом, который крепко схватил ее и прошептал:

– Я весь день ждал, когда, наконец, останусь с тобой наедине.

– Ждал? – У Грейс кружилась голова.

– Ты же знаешь, что ждал. Эта компания... они сущие дети. Они сводят меня с ума.

– Правда? А я думала, что они твои старинные и дорогие друзья.

– Ты была права, Грейс. Нам следовало бы отправиться только вдвоем. Мне хочется только одного: быть с тобой наедине.

– Правда?

Он снова поцеловал ее, на этот раз мягче. Когда они разъединились, она улыбнулась:

– Не волнуйся. Я совсем неплохо провожу время. Признаюсь, сначала я нашла Вултона и компанию довольно хитрыми. Но сейчас, когда все вычислила, решила, что они мне нравятся.

– Вычислила?

– Они влюблены в тебя. Не только женщины. Сэм и Сесил тоже. Они все без ума от тебя.

О'Коннелл засмеялся. Помотал головой.

– Они подозрительно относятся ко мне, потому что я посторонняя, – продолжала она. – Вмешиваюсь в чужую жизнь. Им очень не хочется пускать меня в свой маленький клуб, но они знают, что должны это сделать, иначе рискуют потерять тебя. По зрелом размышлении все это вполне разумно и понятно.

Он поцеловал ее в шею.