Текст книги "Шкатулка с драгоценностями"
Автор книги: Анна Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Глава 8
Библиотека на Марилебон-роуд была переполнена. Люди сидели на складных креслах, поставленных рядами, стояли сзади – негде было яблоку упасть. Обычно эта комната походила на холодную пещеру, но сегодня здесь была страшная духота. Жара исходила в основном от тел. В этот теплый майский день многие пришли в тяжелых нарядных костюмах и шляпах, и в результате помещение комнаты оказалось неожиданно тесным. Официальные костюмы в большинстве своем были черными, поэтому аудитория имела несколько похоронный вид. Привычный аромат библиотечной пыли усиливался сильным запахом старых платяных шкафов и нафталиновых шариков.
Единственным шумом в толпе были случайный кашель или чиханье, чьи-то прерывистые вздохи и выдохи и еще какие-то приглушенные звуки, наверное, кто-то обмахивался листком бумаги, а может быть, это был звук всеобщего ожидания и тревоги. Но в конце концов к тихому жужжанию добавился неприятный гул, вибрирующий в ушах, зубах, животе. Гул, показавшийся Грейс явным нарастанием неисчезающего гула, составляющего фон жизни и находящегося за ее пределами, гула, который иногда слышишь, когда сидишь один в пустом доме или когда лежишь ночью в постели, пытаясь заснуть. Вероятно, шум крови в голове.
Этот вибрирующий гул, наполняющий библиотеку, исходил от женщины, сидящей впереди с закрытыми глазами и вытянутыми, сложенными чашечкой руками. Все присутствующие в зале смотрели на нее. Она пребывала в этой позе и гудела уже более пяти минут.
Грейс, сидящая с О'Коннеллом в девятом ряду (почти в самом конце зала), пыталась угадать возраст миссис Маккеллар. Мертвенно-бледное лицо без всяких признаков косметики говорило о солидном возрасте, но морщин вокруг закрытых глаз, рта и на лбу было мало. На ней было бесформенное желтое платье, а бесцветные волосы скрывал вязаный желтый шарф. Это могла быть шестидесятилетняя женщина, сохранившая молодость с помощью всех усилий своей души, сорокалетняя, не умеющая одеваться и подать себя, или что-нибудь между этим. Сколько бы ей ни было лет, она выглядела странной, слегка пугающей и почти наверняка искала любовных приключений.
В целом публика, поглощенная происходящим, сидела молча, но Грейс зашевелилась на своем месте и попыталась подавить зевок. Когда у нее заурчало в животе, О'Коннелл повернулся и поднял бровь.
– Я ничего не могу с собой поделать, – прошептала Грейс. – Я еще ничего не ела с самого завтрака!
– А как же ленч? Или ты сидишь на какой-то сумасшедшей диете, которая не позволяет есть днем?
– У меня была срочная работа. Но ты не поймешь прозы моей работы, правда? Ее суть. Куда мы пойдем, когда закончится эта пантомима?
– Думаю, нам следует пойти туда, где я лучше пойму кухню твоей работы. Ведь я очень хочу понять тебя полностью, дорогая! – С этими словами он сжал ей руку.
– Что ты собираешься делать?
– Ш-ш-ш! – О'Коннелл приложил палец к губам. – Ты тревожишь «эфир»!
– Что ж, мы, конечно, этого не хотим. – Грейс посмотрела на гудящую женщину, затем огляделась. – В этом эфире, наверное, много духов, если каждый из присутствующих здесь получит то, за что заплатил.
Гудение стало на октаву громче. Женщина, сидящая справа от Грейс, шишковатыми пальцами схватилась за свои нефритовые бусы.
– Только представь, сколько шиллингов сегодня перешло из рук в руки, – прошептала Грейс. – Кто делает состояние на чужих смертях?
– Владелец похоронного бюро? Торговец цветами, каменщик, могильщик, доктор, юрист... Миссис Маккеллар, конечно, скажет, что у нее Богом данный дар и призвание помогать нуждающимся, но ведь у нее большие траты и куча голодных ртов.
– Да, наверное, она так и скажет.
– Прямо в спину! – Широко открытые зеленые глаза женщины свирепо смотрели на Грейс. – Помалкивайте в тряпочку или убирайтесь отсюда!
– Очень возвышенно, – пробормотала Грейс, когда миссис Маккеллар снова закрыла глаза и загудела.
Все присутствующие в зале повернули голову в сторону Грейс. Публика, как и следовало ожидать, состояла из пожилых людей. Здесь нечего было делать тридцатилетним и двадцатилетним, а также юношам и девушкам, едва достигшим брачного возраста.
«У всех в этом зале какое-то горе, – думала Грейс. – Никто из них от него еще не оправился».
– Ах, Эдвин, вот и ты! Пора! – Миссис Маккеллар встала, одной рукой схватившись за лоб. Она слегка покачивалась, шевеля объемистыми складками желтого платья. Перед сеансом она уже объяснила публике, что ее «посредником» является мальчик по имени Эдвин, умерший от гриппа после войны. Именно он общался с духами от ее имени. – Кто он, Эдвин? Назови его имя. – Она замолчала и поднесла сложенную чашечкой ладонь к уху. – Ты сказал Арчи? – Она снова открыла глаза. – Или Алфи? – При последнем имени женщина, сидящая в первом ряду, шумно вдохнула. – Алфи, – подтвердила миссис Маккеллар. – Что вы хотите сказать, Алфи? Что-нибудь о детях?
Грейс краем глаза увидела женщину, которая вздохнула. Ей было лет сорок. При слове «дети» у нее опустились плечи. Грейс хотелось бы увидеть выражение ее лица.
– Алфи очень жалеет, что у вас нет детей, – сказала миссис Маккеллар женщине и после многозначительной паузы, во время которой женщина слегка склонила голову набок, добавила: – Выживших.
Послышался сдавленный звук. Женщина заплакала.
– Вы что-нибудь хотите сказать ему, дорогая?
– Только то, что я всегда буду любить его. – Голос женщины дрожал.
– Он говорит, что тоже вас любит. Он наблюдает за вами с того света.
– Это отвратительно, – прошептала Грейс.
– Он просит вас следить за шкатулкой, – добавила миссис Маккеллар.
– Шкатулкой? – Женщина, похоже, даже выпрямилась при этих словах. – Какой шкатулкой?
Но миссис Маккеллар покончила с Алфи и попыталась связаться с маленькой девочкой в белой ночной рубашке с куклой, одетой в лохмотья. Упоминание этой физической подробности встревожило две пары безутешных родителей, сообщивших ясновидящей имена своих умерших дочерей. Мгновение спустя миссис Маккеллар подтвердила, что девочку звали Эдит, а не Мэри, и пустилась в обычные расплывчатые заверения в вечной любви с того света.
– Для этого даже не требуется мастерства, – прошептала Грейс. – Я бы тоже так могла. Она хищница, а отчаяние родных слишком велико, чтобы они могли это понять.
– А что за шкатулка Алфи? – спросил О'Коннелл. – Откуда она ее откопала?
– Ну, у каждого в доме есть шкатулка, где хранятся ценности. Это можно утверждать со всей уверенностью.
– А вот еще военный, – сообщила миссис Маккеллар.
Грейс прочла страшную надежду в лицах почти всех присутствующих.
– Офицер. Не могу определить чин и полк. Он высокий, с рыжеватыми волосами.
О'Коннелл толкнул Грейс под ребро.
– Слушай, Грейси! Может быть, это имеет отношение к тебе? – Его глаза дьявольски блеснули.
Так вот зачем они пришли сюда? Ему хотелось понаблюдать за ее реакцией, когда эта шарлатанка начнет разглагольствовать о погибших солдатах? Не в первый раз она чувствовала себя подопытным экземпляром, который берут пальцами и кладут под микроскоп!
– Как твое имя, сынок? – спросила женщина. Глубокий вздох и еще один взгляд на О'Коннелла. Он шутит с ней, вот и все! Вероятно, он бессознательно коснулся больного места. Пару дней назад они вместе заметили афишу и пришли сюда позабавиться, не догадываясь, что дело примет такой оборот. Они даже не представляли себе, чем это может обернуться.
– Кто это был, Эдвин? – Миссис Маккеллар приложила руку ко лбу, словно изо всех сил старалась что-то услышать. – «У», говоришь?
Уилкинс!
Это имя звучало в голове Грейс, а сердце стучало, хотя она пыталась взять себя в руки.
– Военных двое, – сообщила миссис Маккеллар. – Братья. Очень похожие друг на друга.
О'Коннелл крепко сжал руку Грейс. Она не отрывала глаз от миссис Маккеллар, не желая видеть его. Она вообще ни на кого не хотела смотреть, чтобы не видеть, как ее напряжение и возбуждение отражаются на лицах собравшихся. Она не хотела быть одной из них.
– Буква «У», Эдвин? – Ясновидящая заговорила громче. – Эдвин, мне нужны имена!
Грейс закрыла глаза, желая, чтобы этот ужасный, тревожный момент закончился. Перед ее мысленным взором возникли Джордж и Стивен, играющие в карты на кухне у Резерфордов.
– Ах, так, значит, все-таки «М»? – раздраженно спросила миссис Маккеллар. – Эдвин, тебе действительно надо лучше выучить буквы.
Значит, не «У». Не Уилкинс.
– Грейс! – О'Коннелл по-прежнему держал ее за руку. – Ты в порядке?
– Прости, Эдвин? Ты говоришь Майкл? Мэттью?
Женщина, сидящая рядом с Грейс, громко фыркнула и вцепилась в нефритовые бусы.
– Ты хочешь уйти, дорогая? – В его голосе звучала забота. И вероятно, нечто большее, чем забота.
Грейс позволила себе повернуться и посмотреть на него.
– Она падает! – Медиум покачнулась и схватилась за стул. – Такой долгий путь! Бедная девочка, лежит на земле с разорванным ожерельем и сломанной шеей! Вокруг нее разбросаны жемчужины!
– Давай уйдем отсюда! – О'Коннелл встал и потянул за собой Грейс. – С меня довольно!
Было поздно, примерно часа три ночи. Уличные огни за окном кабинета в сочетании с луной окрашивали в серебристый цвет совершенно пустое пространство длинного дубового стола. По полу были разбросаны карандаши, ручка, промокашки, помещенная в рамку фотография женщины с причудливой прической, две папки с бумагами, несколько листков бумаги и телефон со снятой трубкой.
Грейс и О'Коннелл сидели рядом на пыльном ковре, прислонившись спиной к стене, куря одну сигарету на двоих и сбрасывая пепел в фарфоровую чашку. Ее волосы были взъерошены, ноги обнажены. Где-то валялась одежда. Его галстук был развязан, рубашка расстегнута. Он уже нашел в беспорядочно сброшенных вещах брюки и надел их. Грейс даже нравилось, что наглый, пресыщенный О'Коннелл так смущен тем, что несколько минут пробыл без штанов.
– Как зовут парня, которому принадлежит этот кабинет? – О'Коннелл с трудом открыл бутылку белого вина, которую вынес под пиджаком из «Сайроса», и протянул ей.
– Обри Пирсон. Это один из двоих братьев, которые владеют компанией. Отвратительный тип!
– Что он о тебе думает?
– Он считает, что я оказываю на других служащих дурное влияние. Ему бы хотелось избавиться от меня.
О'Коннелл наклонился, чтобы слегка поцеловать ее в губы.
– Полагаю, сейчас мы дали ему хороший повод для этого! Если он обнаружит.
Грейс поежилась и сделала большой глоток вина. Трезвость и здравый смысл возвращались быстро, а ей этого не хотелось. Она хотела остановить это восхитительно опасное мгновение.
– Ну как, ты лучше понял суть моей работы?
О'Коннелл снова взялся за бутылку.
– Нет, но я ощутил, как хорошо с тобой на столе твоего босса! Интересно, что будет следующим?
А действительно, что? В глубине сознания что-то начало слегка терзать ее. Как долго это может продолжаться: стремление к пределу, переход границы? Каждый поступок казался более вызывающим, более возмутительным, чем предыдущий. Разумеется, вскоре настанет день, когда их неосуществленные фантазии и невысказанные желания истощатся. Им ничего не останется делать, кроме как совершать нелепые и отвратительные поступки, а этого просто очень не хочется. Что тогда?
– Дьявол! – Она еще иногда называла его так, обычно в наиболее интимные моменты. – Что будет, когда праздник закончится? Интересно, сможем ли мы быть такими же простыми и откровенными друг с другом? И будет ли этого нам достаточно?
О'Коннелл затянулся сигаретой. На ее конце опасно закачался длинный столбик пепла.
– Зачем об этом беспокоиться? Праздник же продолжается, правда? Давай жить сегодняшним днем, Грейс! Наслаждайся тем, что у нас есть сейчас. Я поступаю именно так!
Он выдвинул вперед руку с сигаретой, и пепел упал на ковер. Грейс поняла, что он думает о Еве. Когда-то он сказал, что Ева жила только сегодняшним днем. Она не была предназначена для того, чтобы остепениться, говорил он. Ее невозможно представить старой.
В этот вечер они ели в низкосортном ресторанчике за углом библиотеки, на Марилебон-роуд. Скатерти были грязные и липкие. Мясо кролика ужасно. Вино, которым они все это запивали, било в нос уксусом, но они все равно его пили, посмеиваясь над сеансом.
– Кто внушил этой ясновидящей, что ей идет желтое?
– Единственный дух, с которым она общается, появляется из бутылки джина. Клянусь, я и в конце комнаты чувствовал запах ее дыхания!
После обеда они отправились в «Сайрос», чтобы выпить хорошего вина, потанцевать и опять выпить. А позже, здесь, в тишине кабинета Обри Пирсона, обучая О'Коннелла пускать кольца сигаретного дыма («Нет, не так. Сомкни губы вот так, вот так, Дьявол!»), Грейс подумала о Маккеллар, кричащей о падающей девочке, и о выражении лица О'Коннелла, когда он поднялся и потянул ее за собой.
– Я не могу жить только сегодняшним днем, – возразила Грейс. – Я не Ева! Я хочу прожить долгую счастливую жизнь, и меня очень беспокоит будущее. Если ты со мной не согласен, тогда, думаю, его у нас нет! Я хочу сказать, будущего.
– Ну, не знаю насчет будущего, но сейчас я люблю тебя, Грейс! – О'Коннелл промокнул лоб салфеткой.
– Любишь? – Она чуть не взвизгнула от удивления.
– А почему мне хочется видеть тебя из ночи в ночь? Не знаю, чем все между нами закончится, но могу сказать с уверенностью: ты возбуждаешь во мне желание.
– Я возбуждаю в тебе желание?
– Ты удовлетворяешь мое желание, но оно становится все сильнее, и ты мне все больше нужна, чтобы удовлетворять его снова и снова!
Это заявление, конечно, взволновало ее. Ведь они повинуются порыву, только и всего. Ими движет неуемная энергия, которая рано или поздно, конечно, истощится. Грейс выпустила еще одно кольцо дыма, чтобы дать себе время придумать ответ.
– Ты как-то сказал, что думаешь, будто я хочу быть известной. По-настоящему известной. Помнишь?
– Что-то в этом роде.
– Что ж, ты был прав. Именно этого я хочу. Для меня это и есть любовь. Глубокое взаимопонимание между людьми.
– Ты считаешь, у нас с тобой оно есть?
– Я знаю, что мне хочется, чтобы у нас оно было. Я расскажу тебе то, о чем никогда никому не говорила. То, что ты обязательно должен знать, если хочешь когда-нибудь по-настоящему понять меня. А затем послушать твой ответ.
– Я открою тебе себя, если ты мне откроешь себя.
– Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга.
Он кивнул и отхлебнул вина.
– У меня был роман с мужем моей сестры. Фактически это было больше чем роман. Наши отношения продолжались не один год и закончились только тогда, когда выяснилось, что она беременна своим первым ребенком. Полагаю, беременность прояснила мне серьезность ситуации; я поняла, во что вмешалась, что он принадлежит ей, а не мне. И что, если я не хочу навсегда потерять сестру, он должен принадлежать только ей!
Она повернулась и взглянула на него. Игривость исчезла с его лица. Он слушал ее со всей серьезностью.
– Нэнси ни о чем не догадывалась, – продолжала она. – А теперь я не могу ей сказать, даже если бы хотела. Он умер, и я ответственна за нее и за ее детей. Я не могу сделать или сказать что-нибудь такое, что могло бы повредить семье. Все в прошлом, и мне ничего не остается делать, как только держать все в себе. Но прошлое всегда невольно наносит вред настоящему!
Ничего, кроме тиканья настенных часов мистера Обри. Свист проехавшей машины. Кабинет на мгновение осветился ее фарами.
– Это многое объясняет, – сказал О'Коннелл.
– Что, например?
Он не стал вдаваться в подробности, а только сидел и смотрел на деревянные ножки кресла для гостей Обри Пирсона. Ножки, имеющие форму странных пружинистых спиралей и выглядящие так, будто они не могут выдержать человеческий вес.
– Итак, теперь ты знаешь самую темную страницу моей жизни. Я открылась тебе и хочу, чтобы ты сделал то же самое!
Она разжигала его желание. На его лице появилась хитрая улыбка, и он поставил бутылку. Потянулся к ней.
– Нет, – отстранилась она. – Расскажи о себе. Что произошло между тобой, Крамером и Евой в прошлом? Расскажи, что происходило, когда ты писал «Видение»?
Рассвет застал Грейс сидящей в комнате Феликса и наблюдающей за его сном. Он лежал на спине, забросив над головой ручки. Войдя в комнату, она потревожила его, и он широко открыл глаза. Испугавшись, мальчик захныкал. Но стоило ей положить руку ему на грудь и сказать, чтобы он засыпал, крошечные веки снова опустились и дыхание стало ровным и глубоким.
Как чудесно, когда есть кому довериться и чувствовать себя в его присутствии в полной безопасности!
В голове у Грейс мысли сменяли одна другую с быстротой молнии, и она знала, что идти спать бесполезно. Тревожить Феликса было эгоистично, но ей не хотелось быть одной. В конце концов, в присутствии этого маленького человечка она тоже чувствует себя в полной безопасности!
Что она сказала О'Коннеллу, когда он рассказал ей свою историю? Она не могла припомнить. И сказала ли она вообще что-нибудь?
– Ты хочешь знать, почему я еще здесь, в Англии? – Он сказал это прямо перед тем, как они покинули кабинет. – Из-за тебя, Грейс! Чтобы быть рядом с тобой. Больше здесь меня ничто не держит!
Он протянул к ней руку, но она отодвинулась от него. Стала искать в груде хлама свои украшения, чулки.
– Я не должен был тебе этого говорить, – сказал он. – Но ты спросила. Ты же сама полагала, что у нас не должно быть тайн друг от друга.
– Я знаю. – Она застегнула платье сзади. Раньше платье расстегнул он, чтобы поцеловать ее прямо в то место, где находилась пуговка. – Просто я устала.
– Значит, давай поспим.
– Я хочу поспать дома.
– Я люблю тебя, Грейс!
Снова слово на букву «л»! Как он за него цепляется! Неужели он действительно считает, что можно все сказать одним словом?
Феликс вздохнул во сне. Этот вздох был таким милым в своей непосредственности. Ей хотелось протянуть руку и погладить его прелестную нежную кожицу под ушком, но она подавила порыв, боясь разбудить его снова. О чем он вздыхает?
Выйдя из кабинета Пирсона, полностью одетые, но растрепанные, они услышали в коридоре какой-то непонятный шум, похожий на звук метлы, стукнувшей по ведру.
– Ш-ш-ш! – зашипела Грейс, видя, что О'Коннелл собирается заговорить, и потащила его через пожарный выход к служебной лестнице.
На улице он коснулся ее лица.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Грейс! Но постарайся понять. Ради нас. Ведь ты так же, как и я, не хочешь, чтобы между нами все кончилось. Постарайся хоть немного!
Свет раннего утра пробивался сквозь шторы, окрашивая комнату в оранжевый цвет.
«Что ж, ладно, Дьявол!» – думала Грейс, когда Феликс снова засопел. – Я постараюсь понять твой поступок, очень постараюсь».
Два харизматичных молодых человека. Один светлый, другой темный. Дьявол и Ярко-голубое Море. Студенты колледжа. Соседи по комнате. Лучшие друзья, теснее тесного, но к их дружбе примешивается соперничество. Они находятся на той тонкой грани, которая отделяет любовь от ненависти.
Эти мальчики понимают настроение друг друга; оба любят подшутить над собой, оба поверяют друг другу душевные тайны. Каждому кажется, что друг – это половина его собственного «я». Но каждый также отчаянно хочет освободиться от своей второй половины и втайне мечтает о том дне, когда его соперник пойдет ко дну.
Соперничество проходит через все их ученические годы. Они соревнуются в спорте и учебе. Но больше всего они соперничают из-за девушки, в которую оба влюблены. Разумеется, они могут любить только одну и ту же девушку: ведь каждый давно впитал в себя ценности и художественные, личные, эстетические вкусы другого. И конечно, девушка из тех, кого все знают. Она красива и умна, одновременно горячая и холодная, танцует как богиня, а целует так, как не умеет целовать ни одна девушка. Они оба целовали ее, так что оба знают.
Зачастую они куда-нибудь отправляются вместе с этой девушкой. Иногда идут в кино, сидят в последнем ряду, а девушка между ними. Ходят на танцы, и так заняты друг другом, что никто не осмеливается приблизиться ни к ней, ни к ним. Большую часть времени они упиваются своей исключительностью, дружным трио, в которое никто не может проникнуть. Иногда они вместе гуляют по улице, все трое, держась за руки и получая удовольствие от направленных на них взглядов. Если они есть друг у друга, больше никто им не нужен!
Девушка наслаждается вниманием обоих молодых людей, но не хочет, чтобы их трио было слишком уютным и комфортным. Ей нравится некоторая острота жизни. Нравится сама мысль о том, что мужчины борются за нее. Нравится, даже если это причиняет некоторую боль, как ей, так и другим. Однажды на летнем пикнике с обоими юношами она хватает Дьявола за руку, увлекает в густую тенистую рощу и разрешает ему зайти немного дальше, чем раньше, лишь слегка удерживая. Когда она встает и сбрасывает с себя одежду, он почти сгорает от желания. Когда они возвращаются, Ярко-голубое Море, сидя в одиночестве за остатками пикника, кипит от ревности и негодования. «Не тушуйся, – весело говорит девушка. – Сейчас твоя очередь». Когда она уводит Ярко-голубое Море в рощу, на лице Дьявола застывает выражение недоумения. Ей это нравится больше, чем что-либо. Вероятно, она понимает, что мальчики испытывают друг к другу столь же сильные чувства, как и к ней. Во всяком случае, ей хочется это повторить.
Девушке нет дела до условностей. Ею движут силы, которых бы другие девушки стыдились и избегали. Может быть, она уже на полпути к безумию (путь, который ей предстоит завершить по прошествии нескольких лет). Вскоре молодые люди регулярно принимают ее в своей комнате. Пока один забавляется с ней в комнате, второй ждет снаружи. Но ей мало и этого; она хочет отодвинуть границу условностей еще дальше, рискуя больше и ища все более острых ощущений. Однажды они остаются в комнате все втроем. Один из молодых людей наблюдает, потом они меняются ролями.
По колледжу поползли разные слухи, и бывшие друзья юношей стали их избегать. То же относится и к подругам девушки, однако ее это не очень волнует, а вот молодые люди недовольны. Они оба любят девушку, но начинают тихо ее ненавидеть. По иронии судьбы именно в тот момент, когда казалось, что их дружбе приходит конец, они начинают преодолевать свое соперничество и становятся ближе друг к другу. Они оба ее жертвы. Чтобы пережить все это, им нужно держаться вместе и поддерживать друг друга.
У молодых людей наблюдаются литературные склонности. Они решают написать роман о девушке (какой бы грандиозный персонаж из нее получился!) и начинают делать наброски к книге. Это сотрудничество поглощает их целиком; они так много времени проводят за рукописями, что почти не видятся с девушкой. Теперь единственная женщина, которая занимает их, – вымышленная героиня.
Девушка не знает, чем они занимаются, но чувствует, что они ее избегают. Это бесит ее. Она отдавалась им не затем, чтобы они использовали ее, а потом выбросили за ненадобностью! Она этого не допустит! Она снова должна верховодить, а для этого ей нужно стравить их!
Однажды она приглашает обоих юношей и заявляет, что они больше не могут оставаться втроем. В реальной жизни мужчины и женщины живут парами, и они трое должны взглянуть в лицо реальности. Она сообщает, что выберет одного из них и что ее решение будет окончательным и бесповоротным. На раздумье она берет примерно неделю, а затем снова позовет их и огласит свое решение. Молодых людей это совсем не радует. Если она сейчас сделает выбор между ними, их дружбе наверняка придет конец и роман никогда не будет написан!
Ожидая решения, молодые люди вместе разгоняют тоску за бутылкой бурбона в своей комнате. Разве можно позволять этой ведьме решать их судьбу? Если она думает, что верховодит, то глубоко ошибается! Правда, первым порывом обоих стало желание поддаться ей, но вскоре они сумели подавить его: оба по-прежнему влюблены, и обоим невыносимо видеть ее с каким-нибудь недостойным внимания тупицей. Шагом вперед было бы принять решение самим и навязать его ей! Только один из них имеет право обладать девушкой! Другому придется в одиночестве писать роман, терзаясь ревностью. Но как принять решение?
В конце концов молодые люди договариваются бросить монетку. Ведь это самый легкий способ. Дьявол должен подбросить, а Ярко-голубое Море выкрикнуть. Если он угадает, то получит девушку.
Никелевая монетка щелкает, разворачивается в воздухе и глухо ударяется о ладонь Дьявола. Ярко-голубое Море выкрикивает: «Орел»! Монетка лежит вверх решкой.
– Кидаем еще раз? – спрашивает Ярко-голубое Море.
– Что ж, ладно.
На этот раз Ярко-голубое Море выкрикивает: «Решка!» Монетка приземляется орлом вверх. Девушка достается Дьяволу.
В неловком, тяжелом молчании юноши возвращаются к бурбону. Каждый уговаривает себя, что должен быть счастлив. Все решено. Все кончено. Они просто должны принять свои новые роли: Дьявол – любовник, Ярко-голубое Море – писатель. Почему бы по этому поводу немного не повеселиться? Некоторое время они продолжают пить бурбон, почти не разговаривая и не глядя друг на друга. Когда они в конце концов все же поднимают взгляд, оба понимают, что происходит в душе другого. И начинают улыбаться.
Шел восьмой час. Феликс начал просыпаться. Он ерзал в кроватке и тихонько мурлыкал. За дверью послышался шум шагов по скрипучей лестнице. Нэнси или мама?
О'Коннелл уступил Еву Крамеру, а сам продолжил писать «Видение». Он продал любимую девушку, как корову на рынке. И ему достались и слава, и деньги за роман, которые частично принадлежали и Крамеру.
– Грейс? – Это Нэнси позвала с лестничной площадки. Интересно, насколько Нэнси оказалась проницательной в отношении книги. Грейс хотелось бы обо всем поговорить с сестрой, но разве она может злоупотребить так важным для нее доверием О'Коннелла?
– Грейс?
А как же Крамер? Можно поспорить, что в этой истории он выглядит более привлекательно. В конце концов, он выбрал любовь! Но в основном он проиграл, что делает его фигурой, заслуживающей сочувствия. За свою роль в этой постыдной сделке он был награжден тем, что ему пришлось наблюдать, как его друг становится богатым и знаменитым, тогда как он тратит время на уход за душевнобольной женой, которая впоследствии кончает с собой, оставив его вдовцом с дочерью. Достаточное наказание, не так ли? Но если посмотреть с другой точки зрения, ему просто меньше повезло в жизни. Если бы судьба распорядилась иначе, О'Коннелл, возможно, начал бы пить от тоски по утерянной любви, а его неопубликованная книга навеки осталась бы лежать в дальнем ящике стола.
Какая неприятная история. Еще более неприятная, чем история сестер Резерфорд и братьев Уилкинс.
На память Грейс пришел случай из давнего прошлого. Два валета – бубновый и пиковый. Лучше ли она и Нэнси, чем О'Коннелл и Крамер? Если честно, кто она такая, чтобы кого-то судить?
Нет, это была безумная мысль. Тут совсем другое. Они были лишь парой школьниц, которые играли. Они никогда не устраивали свою жизнь подобным способом.
Дверь открылась. Нэнси в голубом халате стояла на пороге, держась за дверную ручку.
– Мне следовало бы догадаться, что ты здесь!
У Феликса затрепетали веки. Сначала он испуганно смотрел то на тетю, то на маму, а затем на его лице появилась широкая улыбка.
