Текст книги "Жертва (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

– Я долго думал, – продолжал Элизар. – Но все же решил с тобой поговорить... я думаю, ты поймешь...

– Я понимаю, – прошептал Миранис.

– Мое облако неплотное, как и у твоих телохранителей. Но и для меня нет ни спасения, ни надежды. Бывает, что лучше умереть раньше... чем обезуметь...

– Не понимаю...

– Ну тогда слушай, наследный принц Кассии. Слушай внимательно: повторить я это вряд ли смогу. Некоторые слова можно произнести лишь раз.

– Слушаю тебя, Элизар, – выдохнул Миранис, неосознанно устраиваясь на подушках поудобнее. Разговор обещал быть долгим, как и этот бесконечный день.

***

– Временами я тебе завидую, – без улыбки сказал Радон на прощание. – Когда твой народ тебя разочаровал, ты всех перебила. И никто тебе ничего не сказал. Когда мои сыновья прошлись по Кассии вихрем смерти, Единый заставил их наказать…

– Рад… – выдохнула Виссавия. – Что случилось, Рад?

– Война, – пожал плечами Радон. – Айдэ обрадуется. Столько новых душ, столько веселья.

– А ты…

– А я должен смотреть и не вмешиваться. Но если они убьют носителей моих сыновей, если лишат их власти… даже Единый не заставит меня благоволить новому повелителю и его прихвостням.

– Это твоя страна… – выдохнула Виссавия. – Ты не можешь оставить ее детей без помощи! Они далеки от твоих сыновей. Они думаю, что это всего лишь легенда…

– Ну так пусть убедятся, что нет. Пока еще не стало поздно. Я не позволю им предать моих сыновей дважды, одного раза было достаточно, – ответил Радон и исчез.

12. Алкадий. Море

Виссавия нравилась Аши все больше, все больше растопляла, казалось, застывшее в боли сердце. И уже не тянули, не звали ни холодная Кассия, ни неугомонные души братьев. Он привык к одиночеству. Привык к тишине. И теперь, когда не было вокруг ритуальной башни, он был даже счастлив.

И чего людям не хватает? Почему они всегда ищут конфликтов, смерти, крови? Почему им всегда и всего мало? И почему Рэми отказывается от всего этого, ради чего?

Ради Мираниса? Стоит ли Миранис такой жертвы? Стоит ли кто-то из них такой жертвы?

Аши раскрыл крылья и взлетел в синее небо. Тетя сдержала слово… он все меньше чувствовал своего носителя, все меньше зависел от его силы, от степени его привязанности к Кассии. Все больше обретал свободу, но знал: это ненадолго. И уже скоро душа носителя вновь позовет. И вновь придется встать плечом к плечу со своими братьями. Как они не слышат… как могут не слышать, что Кассия сейчас плачет, омываемая кровью?

***

После битвы в храме Алкадий восстановился гораздо быстрее, чем смел даже надеяться. Ему крупно повезло: в таверне, где он снимал комнату уже несколько дней, остановились аж трое молодых арханов. Достаточно сильных магов, хоть неопытных и слишком самоуверенных.

Той же ночью Алкадий с трудом сполз с постели и, держась за стену, пошел по узкому коридору. Половицы поскрипывали под ногами, ветхая дверь поддалась не сразу и ее пришлось толкнуть сильнее, еще сильнее, шуму было столько… Но в маленькой комнатушке никто не проснулся.Арханчик раскинулся на узкой кровати и оглушительно храпел в пьяном дурмане. Пачкая серую простыню кровью, Алкадий забрался к арханчику на кровать и застыл на миг, вглядываясь в молодое, освещенное слабым лунным светом лицо. Красив. Молод. И магией от него пахнет так упоительно сладко…

Алкадий выпил его силу до дна, чувствуя, как с каждым глотком боль уходит, становится тупой, раздражающей, уже терпимой. Но магии было недостаточно и, скривившись, Алкадий повернул голову арханчика, открывая тонкую, цыплячью шейку. Стало даже жаль, что мальчишка пьян: кровь будет невкусной. Но выбирать не приходилось: полоснув по артерии тонким кинжалом, Алкадий приник к бьющему в губы горячему фонтану и пил, жадно пил, не чувствуя вкуса.

Жажда, мучительная поначалу, шла на убыль. Стоило сделать с десяток глотков, как подоспела тошнота, быстро переросшая в отвращение, а голова закружилась. Алкадий медленно поднялся, глянул на умирающего арханчика, на набухающие влагой простыни, и, одним всплеском магии смахнув с себя чужую и свою кровь, направился к дверям.

Силы уже вернулись, пить кровь второй жертвы не понадобилось, и Алкадий ограничился лишь магией молодого, темноволосого архана. Нагрелся на груди тяжелый амулет, впитал последнюю каплю силы жертвы, потребовал еще, и, чуть поколебавшись, Алкадий наведался и к третьему постояльцу. Он не любил убивать много людей сразу. Он, сказать по правде, вообще не любил убивать без причины, но сегодня был готов прибить каждого.

Виссавия. Опять Виссавия. Ее вождь, которого Алкадий не видел столько зим... Как похож возмужавший Элизар на своего отца! И как похож на него Эррэмиэль. В обоих течет отравленная кровь рода вождей, но особо ярко она выразилась в мальчишке. В наследнике. В гордости Виссавии. А чем он заслужил? И как хотелось выпить серебристую силу мальчишки до последний капли. Как хотелось вслушаться в его предсмертные хрипы, отплатив сполна Виссавии за унижение, за одиночество, за ни на мгновение не стихающую в душе тоску. Он ненавидел Виссавию… он жаждал туда вернуться… но он знал: это невозможно. И это медленно, но верно убивало, наполняя душу горечью.

До рассвета еще было далеко, и Алкадий, вернувшись в свою комнату, не раздеваясь повалился на кровать. Зацепился взглядом за фигурку Радона, в полумраке ниши. Боги всегда были к нему неблагосклонны, свои ли, чужие. Все считают Алкадия чудовищем, но настоящим чудовищем был его отец...

Отец любил познавать новое, неизведанное. Даже один из сыновей его родился не, как полагается, от виссавийки, а от русалки… Выродок, полукровка, которого родная мать после рождения выбросила из моря на берег Виссавии.

Постепенно Алкадий смирился, что его ненавидят из-за русалочьей, холодной крови в жилах. Что именно из-за этой крови не дала богиня Алкадию никакого дара. Что именно поэтому пришлось идти в хранители смерти, ведь больше никуда и не брали.

Но оказалось, боги не ко всем полукровкам так неблагосклонны. Папочка успел перед смертью начудить еще раз, и в клане неожиданно появился запуганный мальчишка-кассиец. Аким.

Алкадий так надеялся, что хотя бы в Акиме он найдет друга. Нашел. Но вот беда – мальчика, в отличие от его брата, любили все. И Аким вскоре стал любимцем не только Алкадия: фаворит самого вождя, друг наследника, целитель, самый молодой и самый талантливый хранитель вести... Еще и эти брат с сестрой, близняшки, что в Акиме души не чаяли... бегали за ним, как привязанные...

Пришлось признать – Аким в Виссавии стал своим. А Алкадий? Алкадий никогда не был и быть не мог... потому и злился... Потому и пошел однажды к морю...

И стоило лишь войти в море, как вместо ног вырос хвост, и вода стала гораздо приятнее воздуха.

Море, холодное, безмятежное, дарило непознанный до сих пор покой, примиряло с одиночеством. И уже было все равно, что не общаются с Алкадием другие тритоны, избегают, как избегают на суше виссавийцы.

В море все иначе.

В море быть одному – это хорошо, это правильно. В море сердце и кровь холодны, а разум... не ослепляют чувства. В море не мучила окаянная зависть. Да, он завидовал Акиму на суше, до ненависти завидовал, а в море он брата даже любил…

Алкадий не знал, как долго проплавал в холодных, пронзительно синих водах, как долго играл с дельфинами и гонялся за шаловливыми русалками. Просто однажды, когда солнце опускалось в окрашенные красным воды, он услышал тихий, едва различимый плач, отозвавшийся тоской в холодном, спокойном сердце.

Он вышел из моря и сразу же нахлынули забытые уже чувства: боль, обида, непонимание. И щемящая душу нежность: на влажном песке, свернувшись калачиком, спал Аким.

Алкадий медленно подошел к брату, заметив, что мальчик страшно похудел, осунулся. «Ему всего двенадцать зим», – с неожиданной нежностью подумал Алкадий, касаясь светлых, выпачканных в песке волос. Аким вздрогнул, открыл глаза, увидел Алкадия и... бросился ему на шею...

Брат плакал. Алкадий был счастлив. Счастлив так, как никогда в жизни. Море помогло понять многое... море примирило с Виссавией, уняло спящую в душе страсть к чужой силе. Море успокоило.

– Ты вернулся, – всхлипывал Аким, прижимаясь к обнаженной груди брата. – Ты вернулся, а я боялся...

– Боялся чего, глупыш?

– Что ты останешься там...

Чувствительный братишка.

Алкадий никогда не понимал таких, как Аким: обычно тихие, податливые, как серебрившаяся в лунном свете вода, они в одно мгновение превращались в ледяную сталь... Но непонимание не мешало Алкадию любить… Брат был единственным по-настоящему дорогим для него человеком.

Но Аким уехал из Виссавии. Алкадий остался.

И уже жить не мог без моря, без волн, без их холодного покоя. И не жил... погружался в море все чаще, заплывал все дальше и умирал... тихо топил душу в одиночестве. Пока не встретил его...

Он и не думал, что тритоны заплывают так далеко. Он и не думал, что тритоны тоже стареют. Не думал, что тритоны когда-нибудь решатся с ним заговорить. Этот решился.

Зеленые волосы его давно потемнели, засеребрились в них седые нити, покрылось морщинами лицо, иссохли руки. Осыпалась местами чешуя, показав белесую, с зеленоватым оттенком кожу. Жаль его было, но в то же время старчески иссохшее, начинавшее разлагаться тело вызывало неосознанное отвращение... С трудом сдержав позыв к рвоте, Алкадий поклонился незнакомцу и ответил приветствием на приветствие: «И тебе доброго дня».

«Мои дни не бывают добрыми, – чужие мысли мешались в голове и подобно белесым червям, сжирали мозг. – Окажешь старцу услугу?»

«Чего пожелаешь, мудрейший?»

Виссавийцы приучили Алкадия уважать старость, потому развернуться и отплыть показалось низким и бесчестным.

«Убей меня... не хочу умирать тут долго... не хочу мучиться... понимаешь?»

Алкадий понимал. Как хранитель смерти видел он облако над тритоном, очень плотное облако, и предчувствовал скорый уход за грань полурыбы, получеловека... Но он все еще был виссавийцем. Виссавийцы никогда не убивают... и Алкадий не смог.

«Прости», – прошептал он, опуская в бессилии руку с кинжалом.

«Ничего, сынок, – ответил старик, и покрытая морщинами рука легла на руку Алкадия. – Тогда давай просто посидим... поболтаем».

Как долго они так сидели? Как долго старик говорил, а Алкадий слушал? Наверное, долго. Успел он забыть и о том, что перед ним полураспавшийся труп, что старик уродлив, что мысли его когда-то вызывали отторжение. Думал только об одном – никто и никогда до этого в нем не нуждался... только Аким, но Аким далеко, в проклятой Кассии... а старик тут...

А потом старик вдруг замолк. Тело его пошло дрожью, лицо скривилось в гримасе боли, и Алкадий в ужасе заглотнул соленой воды, впервые в жизни пожалев, что он не целитель...

«Помоги», – молил старик.

И Алкадий помог. Так, как сумел.

Он зарыл тело старика в иле, а потом долго сидел рядом, не в силах пошевелиться и поверить, что только что убил. Собственными руками. Из сострадания, но все же убил...

Очнулся он от прикосновения маленьких лапок к плечу... и, посмотрев на крошечного, с полпальца рачка, вдруг подумал: «Может, с ним я не буду одиноким?»

***

– Почему вы, виссавийцы, всегда стремитесь всех понять? – не выдержал Миранис. – Вот и Рэми... тоже всех понимает. Неужели это важно, почему кто-то поднял оружие? Он поднял... Значит, заслужил смерть.

– Алкадий не заслужил ее, – мягко поправил принца вождь и, когда Миранис открыл рот, чтобы ответить, быстро добавил:

– Смерть для него была бы милостыней, как и для меня. Но некоторые виды милостыни мы оказать не можем.

– Не понимаю... – вновь признался принц.

– Мне было всего семь лет, когда я нашел Алкадия на берегу, в тине, опутанного водорослями. Я был мал и глуп, хотя нет, сейчас я поступил бы так же... я помог ему встать и когда он пошатнулся, я чуть было не упал, оперся ногой о камень, наступив на сидящего на нем рачка. «Зря, – сказал тогда Алкадий, глядя на раздавленный панцирь. – Все это зря...»

Миранис посмотрел на сверкавшие за окном звезды и кисло улыбнулся.

***

Почему звезды всегда ему подмигивают? Издеваются? И почему воспоминания сегодня столь яркие, что не дают уснуть. Будто что-то или кто-то тревожит их, раскаленными клещами тянет из глубин памяти.

Семья вождя всегда была для Алкадия проклятием. Когда маленькая нога Элизара раздавила рачка, единственного друга, принесенного из далеких глубин моря, Алкадию показалось, что мир вокруг рухнул.

И в самом деле рухнул. В тот же день он впервые за долгое время встретил Идэлану, подружку Акима. Девочка внезапно расцвела, стала почти красивой: золотые волосы, столь редкие в Виссавии, гибкая, пленительная фигурка, ясная, сверкающая в лучах солнца улыбка целительницы.

Эта же улыбка резко погасла, когда девушка вырвалась из объятий Алкадия, как кнутом огрев единственным словом:

– Нет.

В тот же день Алкадий вновь научился ненавидеть. Он ненавидел ее золотые волосы, ее шаловливые, босые ножки, разбивавшие в сверкающие капельки ровную гладь озера. И ее смех, предназначенный другому.

В ту ночь Алкадий заснул мучимый жаждой, а когда проснулся, внутри плескалась ярко-зеленая, чистая сила виссавийки-целительницы. Он сполз с постели и его вывернуло наизнанку. Было противно, больно, и Алкадий выбежал из дома, метнулся к морю, к единственному другу, который мог бы помочь.

Но раньше, чем он добежал до кромки воды, он увидел в пенистых волнах гибкое тело и рухнул на влажный песок, охватив голову руками. Почему она пришла именно сейчас? Почему не пускает его к морю? К чему останавливает?

– Мне очень жаль, мой мальчик.

Ее голос был холоден, как и ее серебристое тело. Когда-то в детстве Алкадий мечтал увидеть эти бездонные глаза, это бледное лицо и зеленые, вьющиеся волосы. Выдохнуть это слово, что сейчас застыло на губах кровавой коркой. Мама!

– Прости... – сказала она. – Думала, тебе будет лучше среди людей... Мы холодные, а ты не такой. Ты теплый, нежный... Зачем? Зачем полез в запретные воды? Зачем убил изгнанного, зачем принял в себя духа-гралиона?

– О чем ты говоришь, мать? – тихо спросил Алкадий, с трудом улавливая смысл сказанных ею слов.

– Думаешь, мы просто так выгнали старого тритона? Думаешь, нам не было больно? Но зараженного духом-гралионом нельзя оставлять среди живых. Другого выхода не было, понимаешь?

– О каких духах ты говоришь, мать? – выдохнул Алкадий, подняв голову. – Не видишь, что я...

– Вижу. И что будет хуже – вижу. Девочку завтра найдут, и вождь тебя убьет, не так ли? Собственноручно, потому что никто другой в Виссавии убить не может. И он примет в себе духа. Они ведь так и переходят – от жертвы к убийце. Потому тритона никто не трогал... потому его оставили умирать в одиночестве.

– Почему одному...

– Потому что он начал бы убивать, чтобы заставить убить нас. Как начал убивать ты... как начнет убивать маленький сын вождя... задавивший зараженного молодым духом-гралионом рачка...

– Не будет этого, – прошипел Алкадий.

– Ты уже ничего не изменишь... Ты принес в свой мир заразу. Вождь идет...

– Не будет этого! – ответил Алкадий, бросаясь в ноги фигуре в белом. – Выслушай меня, мой вождь...

– Выслушаю, – неожиданно мягко сказал вождь и это было, пожалуй, в первый раз, когда Алкадий услышал его голос.

***

– Отец не убил тогда Алкадия вовсе не потому, что пожалел Акима, – сказал Элизар. – Так думали все, но мы в семье знали правду. После смерти Идэланы отец долго разговаривал с Алкадием наедине. Когда он вышел из зала совета, он подошел... ко мне. Взял за руку и провел в спальню. Я сел на кровать, он опустился передо мной на колени, взял мои ладони в свои и сказал:

– Мой бедный мальчик.

– Отец, ты... плачешь? – тогда я в первый и в последний раз увидел его слезы и больше удивился, чем испугался.

– Плачу от бессилия.

– Папа?

А потом он быстро, сбивчиво объяснил, а я в одно мгновение повзрослел. Еще тогда я узнал, что буду сходить с ума... буду искать своего убийцу, более сильного, чем я, буду подвластен чужому духу...

– И теперь он в тебе? – выдохнул Мир. – Поэтому ты сошел с ума? Ты пытался...

– …довести Рэми до сумасшествия и заставить себя убить. Но, на счастье, Виссавия гораздо мудрее нас всех. Она свела Рэми с целителем судеб, и Аши... на время утишил во мне духа. Но убить заразу не в силах даже твой телохранитель, потому мне лучше умереть сейчас. Слава богам, я умру в своем рассудке, а не с разумом глупого и честолюбивого гралиона. А теперь послушай меня, наследный принц Кассии… Я прошу тебя о помощи… я прошу помочь мне уйти, пока… пока не будет слишком поздно.

– Да, – тихо прошептал Миранис, чувствуя, как собственный страх перед смертью куда-то уходит. – Я сделаю все, о чем попросишь…

– И ты не уйдешь за грань один. Я буду тебя сопровождать… мой друг.

Миранис сглотнул, отводя взгляд. Друг? Пусть будет… друг.

***

– Мы нашли его, мой архан, – поклонился Миленар, но даже за плотно поставленными щитами чувствовалось его осуждение.

Лиранс и сам-то не сильно хотел прибегать к помощи виссавийца. Тем более, такого виссавийца: упыря и убийцы. Один из убитых в таверне был сыном его друга, но сейчас места для мести не было… позднее. Когда власть над Кассией будет в его руках. Вот тогда он позволит другу отомстить.

А пока…

Он успел в самое время: Алкадий как раз выходил из таверны. Закричала где-то служанка, обнаружив первое тело, опускались на город сумерки и бил над храмом, прощаясь с днем, колокол. Лиранс преградил упырю дорогу и спросил:

– Поговорим?

– Мне не о чем с тобой разговаривать, – холодно ответил Алкадий.

– Может, и не о чем. Может, есть о чем. Ты ведь меня помнишь, да? Ты не сумел воспользоваться поданной мной информацией сполна: принц жив. Теперь он в безопасности, в Виссавии. Вместе с его телохранителем, которого ты так ненавидишь.

Знать бы еще почему.

– Чего ты хочешь?

– Того же, чего и ты, – ответил Лиранс, вспоминая голову своего старшего брата на мече. Вроде бы и сволочью был этот брат, но не заслужил… а Лиранс тем более не заслужил. Ни прилюдной смерти отца и младшего брата, ни устроенной на него охоты. – Мести.

Хорошее слово. Правильное. Алкадий заинтересовался, окинул Лиранса чуть насмешливым взглядом, вздохнул и сказал:

– Хорошо. Будет тебе… месть. Для начала найди мне место, где можно спрятаться.

– За этим и пришел, – улыбнулся Леранс.

13. Миранис. Полет

– Он все более успокаивается, – докладывал Арам. – Учителя им довольны: он послушен и вежлив. Мой вождь, может…

– Не обольщайся, – тихо ответил Элизар. – Мой племянник не смирился, он просто успокоился на время. Пока Миранис не очнется и пока они вновь не вернутся в Кассию.

– Ты их не задержишь?

– Силой? Целителя судеб? Это нас погубит, Арам.

– Но то, что задумал ты и Миранис может быть опасным… если ребенок умрет…

– Это уже не наша забота, – усмехнулся Элизар, проходя мимо Арама. И вдруг показалось, что вождя уже не столь и беспокоит судьба Виссавии, будто мыслями он частично уже был… за гранью.

***

Лия была даже счастлива. Наконец-то Миранис проснулся, наконец-то брат успокоился, согретый заботой виссавийцев, наконец-то помирился с дядей. Они теперь в Виссавии, в безопасности. Тут так хорошо, и солнышко вон какое, аж слепит, разливает золото по высоким коридорам.

Тихонько напевая себе под нос, Лия вошла в спальню Мираниса и чуть не выронила поднос с едой: муж, полностью одетый, сидел за столом, погруженный в чтение какой-то книги.

– Мир! – протянула она. – Еще утром...

Еще утром муж был бледен и в глазах его клубился туман усталости. А теперь солнце не успело докатиться до зенита, а Миранис выглядел так, будто ничего и не случилось. Будто и не было той проклятой битвы, не валялся он несколько дней в жестокой горячке, и Лия не сидела рядом, с ума сходя от страха и беспомощности.

– Забываешь, дорогая женушка, что мы в клане целителей, и теперь поправляться я буду быстро, как и твой старший брат, – Мир захлопнул книгу, медленно поднялся и посмотрел улыбкой голодного зверя. – Но ты права, мне пора вернуться в кровать. Оставь свой суп, я из без того сыт, и иди ко мне.

– Опять? – пробормотала Лия, чувствуя, как щеки залило жаром.

– Опять? – мурлыкающе переспросил принц. – Это, родная, не опять. Это будет всегда... пока я жив.

– Ну, ну... в старости и у тебя пройдет, – Лия послушно поставила поднос на стол, и Мир тотчас обнял ее за талию, властным жестом притянув к себе.

Горячее дыхание обожгло шею, пальцы мужа мягко провели по вороту платья, принимаясь за многочисленные застежки. И Лия сразу же ослабела в уверенных руках Мира, и поняла: она уже не может, да и не хочет сопротивляться.

– До старости еще дожить надо, – недовольно сказал принц, отпуская Лию: в дверь постучали.

Перехватило дыхание, сразу стало почему-то холодно, и Лия оперлась о край стола, чувствуя… разочарование?

***

Мир вздохнул, с трудом оторвавшись от молодой жены. Боги, им осталось так мало времени, а кто-то все равно осмеливается мешать... Будто не понимают.

Погасив всплеск гнева, он показал Лие на кресло, и притихшая жена послушно села, сложив руки на коленях. Щеки ее горели алым пламенем, в глазах медленно рассеивался туман, и Мир еще раз мысленно проклял стоявшего за дверью, который, решив, что его не слышали, повторил стук.

– Войдите.

На пороге появился молодой виссавиец в синем одеянии. Он тихонько прикрыл за собой дверь и низко склонился перед Миранисом, начав длинное кассийское приветствие.

Миранису внезапно захотелось, чтобы виссавиец споткнулся на его полном имени, на перечислении его земель, на его многочисленных титулах, но тихий голос гостя все так же правильно и с почтением один за другим выдавал слова, которые и Миранис-то помнил с трудом…

В этой Виссавии каждый на своем месте. Людей здесь раскладывают по полочкам, как вещи. На одной полочке целители в зеленом, на другой – хранители дара в желтом. На третьей – такие, как этот… в синем. Послы. Люди, которых с самого детства учат дипломатии подобно искусству, которые к каждому способны найти верную дорожку, каждого способны обвести вокруг пальца. Потому-то Миранис их не любил: после разговора с такими можно почувствовать облегчение и радость, и лишь позднее, гораздо позднее понять, что тебя нагло обманули. Сколько раз так было… и каждый раз раздражал как первый.

– И вам доброго дня, хранитель, – холодно ответил Миранис, взяв с подноса Лии чашу с вином. Пригубив ярко-красной, терпкой жидкости, он спросил:

– Что вас привело ко мне?

– Приказ наследника.

Приказ наследника, значит? Сам не пришел, гонца послал. То отказывается быть наследным принцем Виссавии, то гоняет виссавийских послов с поручениями… Рэми, Рэми. Как можно быть таким идиотом?

– И чего же хочет мой телохранитель? – Миранис залпом выпил вино и поставил чашу на стол.

Хранитель вести даже виду не подал, что заметил иронию в голосе принца. Взгляд его, прямой и бесстрашный, был все так же спокоен, зато Лия чуть покраснела, посмотрев на мужа с легким испугом. Миранис прикусил губу. Надо было попросить жену выйти. Женщины… женщины мало что понимают в таких разговорах на полутонах. Но Лия должна научиться понимать… только вот времени осталось немного…

– Наследник ждет вас во дворе замка, – продолжил виссавиец.

– Меня? – еще более удивился Мир.

До этого Рэми не осмеливался посылать за принцем, а приходил сам. Обнаглел вконец. Либо пусть становится вождем… либо пусть относится к своему принцу как положено телохранителю.

– Простите. Я прихожу лишь по личным приглашениям, – усмехнулся Миранис.

– В его положении... передвигаться по замку несколько затруднительно... – к удивлению Мираниса, в голосе виссавийца появились неподдельно сожалеющие нотки.

– В его положении? – выдохнул Миранис, сразу же забыв о своей злости.

– Мой брат… – начала говорить за спиной принца Лия, и Миранис коротким жестом оборвал жену:

– Позднее. Вы можете идти, хранитель.

– Могу ли я передать наследнику, что вы удовлетворите его просьбу?

– Да. Вы можете передать моему телохранителю, – Миранис подчеркнул слово «телохранитель», – что я явлюсь на его зов.

«И голову оторву, если это был всего лишь каприз новоиспечённого наследничка. Хочешь посылать ко мне послов, Рэми, разрывай связывающие нас узы».

Когда дверь за послом Виссавии закрылась, Лия долго говорила, сбиваясь, краснея, пытаясь объяснить. Миранис терпеливо слушал, сжимая до скрежета зубы, чтобы не выругаться. Он не знал, что драка с Алкадием далась им так дорого. Он не знал, что его телохранителя заставили остаться в Виссавии. Да как они… Мир тихо простонал. А сам полгода назад, когда упрямый мальчишка не желал становиться его телохранителем, не поступил с Рэми так же? Проклятие!

Поймав испуганный взгляд Лии, Миранис в очередной раз вздохнул. И это изящное создание с глазами девочки – мать его ребенка? Наследника?

– Значит, твой брат все время был тут, – прошептал Миранис. – И потому не отвечал на мой зов.

– Да, – тихо ответила Лия.

– Твой дядя совсем отчаялся, если попробовал его заставить стать наследником, – горько усмехнулся Миранис. – Одевайся, мы выходим.

– Мы?

– Уж не думаешь ли ты, что я один буду возиться с твоим братом…

«Не думаешь ли ты, что я тебя отпущу? Хоть на мгновение?»

– Мир… – не дала обмануться Лия. – Мир… почему твой взгляд столь печален? Что случилось?

Вот тебе и маленькая девочка… а в по-детски широко распахнутых глазах недетское понимание. Желание помочь, защитить, окутать теплом.

Не выдержав, Мир притянул ее к себе, вплетая пальцы в мягкие, распущенные волосы. Маленькая глупышка… заметила, что ему не нравятся эти сетки, и пришла к нему такая вот… простоволосая. Его дикая кошка.

«Потому что времени у нас осталось так мало… а я не хочу тебя терять, не хочу оставлять одну, – подумал Мир, целуя жену в макушку. – Потому что чувствую, что предаю. И тебя, и нашего ребенка. Боги… как же вы жестоки!»

Лия чуть отстранилась и посмотрела мужу в глаза… какой глубокий у нее взгляд… Погладив Мира по щеке, Лия поднялась на цыпочки и приникла губами к крепко сжатым губам Мираниса, не понимая… совсем не понимая, что им надо идти, а Миранису и без того так сложно сдерживаться.

***

Площадку шагов десяток в диаметре окружали полукругом изящные, казавшиеся невесомыми, арки, украшенные тонкой лепниной. Вился по поддерживающим их колоннам цветущий алым клематис, сыпал на белый мрамор площадки кровавые лепестки. За арками убегали под кусты черемухи и сирени узкие дорожки, поросшие нежной травой, где-то за кустами оглушительно громко журчала вода. Наверняка родник. Наверняка в другой день он бы проверил, но не сегодня.

Воздух звенел от жары, разливал зеленовато-желтое марево. Порхали, гонялись друг за другом синекрылые бабочки, и одна из них опустилась Миранису на плечо, прошла по нему деловито лапками, тронула тонкую ткань хоботком и бросилась догонять подружку.

Ветерок ласково погладил сирень, подхватил пару сухих листьев и вихрем метнулся к ногам неподвижно стоявшего у самого края площадки Рэми. Коснулся полы белоснежного (боги, почему белоснежного-то?) плаща, оставил сморщенный коричневый листик, и понесся дальше, к темнеющему над садом лесу.

Миранис же смотрел на своего телохранителя и не решался окликнуть. Рэми не потерпит жалости. Да и виноват Миранис, боги, так виноват… Если бы засунул свою гордость куда подальше, поехал бы в то поместье, заметил бы подмену вовремя. Тогда не надо было бы прорываться через заслоны вождя во время битвы, призывая Рэми на помощь и теряя драгоценное время… стоившее кому-то жизни…

И тогда не было бы ни этой слепоты, ни ранения Армана, ни смерти двух телохранителей. А чего уж точно не было бы: злости на собственную глупость и непривычной неловкости, когда надо окликнуть, а не знаешь как.

Рэми все так же стоял спиной к Миранису и слушал песню соловья, заливающегося в кустах сирени. Замысловатая мелодия то взрывала жару громким щелканьем, то вдруг затихала и сменялась едва слышной, мелодичной трелью. Ускорялась раскатами и серебряной дробью осыпалась на землю, чтобы уже через миг отозваться в сердце щемящей болью. И все же Виссавия похожа на Кассию, как похожа младшая, тихая сестричка на зрелую, уверенную в себе старшую.

– Ты пришел... – не оборачиваясь сказал Рэми.

Соловей, услышав человеческий голос, смолк на мгновение и вдруг запел с удвоенной силой. То ли наследника узнал, то ли заклинателя, но пел явно только для него и старался чрезмерно, убивая старанием красоту собственной мелодии.

– Ты просил, я пришел, – ответил принц. – Боги... я надеюсь...

– Все хорошо, – прервал его Рэми, оборачиваясь и улыбаясь.

Он неловко шагнул вперед, и Миранис поспешно вышел ему навстречу, подставив плечо под протянутую ладонь. Пальцы Рэми чуть дрожали. Губы слегка скривились, а по щеке сбежала капелька пота.

– Еще пара дней и я вновь смогу видеть. Тебе не надо беспокоиться...

Мир не мог не чувствовать беспокойства. Он понимал, как тяжело дается телохранителю пусть временное, а все ж калечество, хотел помочь, но не знал как. А Рэми и не просил о помощи... Напротив, снова улыбнулся, мягко, осторожно, и сказал:

– Прости, что позвал вот так…

– Ты всегда можешь меня позвать, – ответил Миранис. – Даже если я разозлюсь, я все равно приду. И ты это, надеюсь, знаешь.

– Знаю, – еще раз улыбнулся Рэми, и Миранис вдруг понял, что голос у его телохранителя изменился. Будто стал мягче, спокойнее. – Я хотел показать тебе настоящую Виссавию, Мир.

Показать Виссавию, которую ты сам сейчас не видишь? Ох уж этот Рэми…

– Позднее покажешь. Ты еще слаб, я это чувствую. Сейчас мы вернемся в замок, и ты отдохнешь.

– Нам всем некогда отдыхать... – сказал вдруг Рэми, царапая душу словами. – За гранью отдохнем. А сейчас помолчи немного, закрой глаза и слушай...

Миранис скривился, но все же подчинился. И сразу же, будто повинуясь чьей-то воле, оборвал трель соловей, и звуки стали четче, мягче. Легкий ветерок трепал кроны деревьев, казалось, что вокруг дышало, шумело бесконечное море… а в этом море приближался, тревожил гул огромных крыльев. Миранис дернулся, и пальцы Рэми сильнее сжали плечо, будто успокаивали. Полилась знакомая сила, и принц улыбнулся телохранителю, на миг забыв, что Рэми не может видеть его улыбки. Шум бьющих воздух крыльев был все ближе, последний взмах окатил потоком горечи, показалось вдруг, что ударили в площадку копыта, и вновь стало тихо.

Принц замер. Коснулось ладони что-то мягкое, бархатистое, опалило кожу горячим дыханием. Миранис, не выдержав, открыл глаза и ошалел от пронесшейся по душе горячей волны радости и восхищения.

Он много слышал о пегасах, но никогда не видел их вблизи: грациозные, с длинными ногами, с лебедиными шеями, они были похожи на лошадей столь же, сколь выученный маг похож на обычного, не слишком далекого крестьянина.