Текст книги "Правильное решение (СИ)"

Автор книги: Анна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Слезы у Исанн закончились на удивление быстро. Судорожно всхлипнув напоследок, она отстранилась. Утерев глаза и щеки, вскинула голову – и Арманд поразился, насколько недетским был ее взгляд.

– Ты обещал мне Мотму, папа, – детский голосок прозвучал до того холодно и ровно, что Арманду стало не по себе. – Когда ее поймают, я хочу видеть ее смерть. Хотя нет, не хочу. За то, что она сделала с мамой, эта гадина сама должна сгнить в тюрьме.

* * *

Галактику лихорадило. Провозглашение Империи и сопровождавшее его массовое ликование – отчасти искреннее, отчасти мастерски раздутое и подхваченное пропагандой, – оказали скорее обезболивающий эффект, чем по-настоящему целебный. Триллионы разумных существ, истосковавшись по хорошим новостям, с готовностью поверили в красивую сказку, рассказанную Палпатином – ведь в ней было все, чего так недоставало народам бывшей Республики. Благополучие и справедливость, безопасность и уверенность в завтрашнем дне сулил своим подданным новоявленный император, ухитряясь найти правильные слова и для беднейшего из фермеров Дантуина, и для купающегося в роскоши богатея с верхних ярусов Корусканта. Кто-то верил охотнее прочих, кто-то с большим скепсисом, кто-то не верил вовсе, но было бы лукавством отрицать, что значительная часть имперских граждан лелеляла надежды на перемены к лучшему.

Но война продолжалась, и смотреть новости с фронтов было так же страшно, как и прежде. Если не страшнее, потому что контраст с царившей в Центральных мирах праздничной атмосферой был поистине чудовищным. Галактика все так же горела, а Империя наращивала вооружения, чтобы потушить пламя встречным огнем, и все крепче закручивала винтики своей государственной машины, чтобы не позволить ему разгореться снова. И нисколько не считалась с мнением тех, кому теперь предстояло жить на пепелище.

В первые дни после рождения близнецов у Падме не было ни сил, ни времени задумываться об этом. И днем, и ночью все ее мысли были заняты малышами; в них же она нашла точку опоры и источник душевного покоя. Энакин где-то пропадал целыми днями, но в те редкие часы, что они проводили вместе, был нежен и внимателен, окружая Падме и детей такой любовью, какую она никогда прежде не получала от него. Влюбленность пылкого мальчишки закончилась – любовь взрослого мужчины, отца и мужа пришла ей на смену. Падме слышала множество мрачных историй о Темной Стороне и том, как она уродует душу человека, но если с Энакином и проходила подобная трансформация, то протекала она, как тогда казалось, медленно и незаметно. Почти неделю ничто не омрачало их счастье.

Но вскоре с Набу прибыли Сабе и Дорме, которые взяли на себя большую часть заботы о детях. Падме все еще проводила рядом с Люком и Леей часы напролет, но теперь скорее из желания, чем необходимости. Сил и свободного времени у нее стало гораздо больше, а вместе с ними навалились забытые до поры переживания. Встречая Энакина у порога, Падме все чаще вспоминала о цене, уплаченной за эти счастливые дни, и обугленные стены Храма джедаев, падением которого так гордилась Империя, вставали перед глазами. Держа мужа за руку, гнала прочь мысли о том, сколько невинных жизней эта рука уже отняла и еще отнимет. Всего лишь раз она завела с ним разговор о политике, и его холодный ответ хлестнул, как пощечина: "Галактикой теперь правит Палпатин, и тебя это не касается. Ты больше не сенатор, Падме, и в этот проклятый зал войдешь только через мой труп". Может быть, у нее слишком разыгралось воображение, но в тот момент ей померещился страшный огненный отсвет в глазах любимого.

С каждым днем все сильнее становилось чувство, будто Падме оказалась заперта в спасательной капсуле в самый разгар космического сражения. Она была в равной степени отрезана от дел Империи и Альянса: с товарищами по Комитету, за исключением оставшихся на Корусканте Бейла и Терр, не было связи, а Энакин, знавший хоть что-то о планах Палпатина и его клики, наотрез отказывался обсуждать их с женой. Для нее, привыкшей всегда находиться в гуще событий, тихое семейное счастье стремительно превращалось в плен. Она бы и рада снова забыться в заботе о детях и любви к мужу, да не получалось: невыносимо было наблюдать за творящимся в галактике безумием и сознавать собственное бессилие что-либо изменить.

Хуже всего было то, что Падме больше не видела пути к спасению. Что бы ей дало место в Имперском сенате? Право покорно голосовать за каждую реформу императора или, быть может, как прежде призывать к миру, собирая насмешки и презрительные взгляды? А членство в совете Альянса? Альянс желал мира не больше, а то и меньше Империи. Падме понимала это и раньше, но надеялась, что сумеет стать голосом разума на их собраниях, остужать горячие головы и по мере сил продвигать компромиссные, наименее разрушительные и кровавые решения. Теперь же она сомневалась, что ей бы это удалось. Альянс был создан на демократических началах, а демократия предполагает подчинение одного воле многих. Идея, прекрасная ровно до тех пор, пока большинство не выступает за войну и хаос.

Весь мир перевернулся с ног на голову и продолжал вращаться, и больше не было в нем четких ориентиров. Было зло, но не было добра. Были враги, но не было друзей. Только в своих детях Падме могла быть уверена. Они – ее. Ее и Энакина. Хотя бы над ними у Палпатина не было власти. И не будет, пока она жива.

Лея беспокойно завозилась в кроватке. Приоткрыла глаза и забавно сморщилась, зевая. Выпростав ручонку из пеленок, пихнула брата, но тот лишь прогукал что-то во сне. Улыбнувшись, Падме легонько, почти неощутимо щелкнула дочку по кончику носа. Та цепко ухватила мать за палец и, удостоверившись, что теперь она точно никуда не денется, снова закрыла глаза и умиротворенно засопела.

– Любимые мои, – прошептала Падме. – Что бы я делала без вас?

Опасность давно миновала, но молодую мать по-прежнему бросало в дрожь при мысли, что малышей у нее вполне могло и не быть, сложись все иначе. После рождения детей она не могла поверить, что всего несколько дней назад готова была безрассудно рисковать ими лишь затем, чтобы накрепко привязать Набу к Альянсу. К войне, которая принесла бы неисчислимые страдания ее народу. Тогда это казалось единственно возможным выходом. А сейчас... Падме не знала. Но мерзкий осадок оставляло на душе понимание: никто из друзей и союзников даже не подумал отговорить ее от участия в чрезвычайной сессии. Хотелось бы верить, что это было проявлением уважения к ее выбору и чувству долга. Но почему-то гораздо легче верилось в то, что никого, по большому счету, не волновало, что будет с ней и ее детьми. Кроме Энакина и Тайфо. И, как бы дико ни звучало, Арманда Айсарда, нуждавшегося в Энакине. Хоть плачь, хоть смейся.

За спиной послышались тихие шаги. Падме не было нужды оборачиваться, чтобы узнать Сабе: походку своей бывшей служанки-двойника, а ныне – камеристки, няни малышей и доверенной подруги в одном лице, она никогда бы не спутала с более решительной поступью Дорме. Больше в доме и не было-то никого, если не считать Трипио.

– Дети еще спят, Сабе, – с мягкой улыбкой обратилась она к служанке. – Не беспокойся, я сама покормлю их, когда они проснутся.

– Госпожа, простите, что потревожила, но сенатор Органа просил о встрече с вами. Я оставила его ждать в главной гостиной, подала каф и закуски. Что мне передать ему?

Падме устало потерла виски, мысленно досадуя на свою забывчивость. За всеми треволнениями и суетой вокруг детей она совершенно перестала следить за временем, а ведь они с Бейлом еще прошлым вечером договорились о встрече.

– Передай, что я спущусь через несколько минут. А после присмотри за детьми, хорошо? Не хочу оставлять их одних.

Сабе склонила голову и вышла из комнаты так же тихо и быстро, как и вошла. Будто в воздухе растворилась. Удостоверившись, что близнецы крепко спят, Падме выскользнула вслед за ней и направилась в спальню – немного привести себя в порядок. Встречать гостя без макияжа и с прической, растрепавшейся после возни с малышами, Падме Амидале не позволяли ни воспитание, ни женственность.

Когда она наконец спустилась в гостиную, Бейл с отсутствующим видом листал выпуск "Сенатора" двухмесячной давности. Этот, по меткой характеристике Мон, "дамский журнал для мужчин" Падме выписывала специально для развлечения скучающих посетителей, так как ни на что иное этот сборник сплетен, прикидывающийся политической аналитикой, не годился. Зато теперь, наверное, можно будет хранить его как память о былых временах и ностальгически вздыхать, глядя на наивные прогнозы о скором конце войны и выборах нового канцлера. Падме посмеялась бы, если б плакать не хотелось.

– Представляешь, они меня в следующие канцлеры прочили, – сказал Бейл вместо приветствия, невесело улыбнувшись. – А тебя называли в числе "наиболее вероятных кандидатов на роль спикера". Аналитики...

Поморщившись, он отложил журнал в сторону и поднялся. Церемонно поцеловал Падме руку, но отпускать, как того требовал этикет, не торопился: так и держал ее ладонь в своих, осторожно, едва касаясь.

– Падме, ты даже представить себе не можешь, как я рад, что с тобой все в порядке. Когда ты не вышла на связь перед чрезвычайной сессией, мы предполагали худшее...

В его взгляде было столько тепла, такое безграничное обожание читалось на его лице, что Падме невольно отвела глаза. Каждый разговор с Бейлом оставлял после себя неприятный осадок. Совестно было перед ним – за то, что она не может и не хочет ответить на его чувства. Совестно перед Брехой – за то, что эта любовь предназначалась не ей. Совестно перед Энакином – за то, что позволила так смотреть на себя другому мужчине.

– Не стоит, Бейл. Все обошлось, и полно об этом.

Она мягко высвободила ладонь из его рук и предложила одно из кресел. Машинально отметила, что Бейл даже не прикоснулся к угощению: каф, принесенный Сабе, давно уже остыл, кремовые пирожные высились на тарелке нетронутой горкой.

– Расскажи лучше, что с остальными членами Комитета и Делегации, – попросила она, устроившись в кресле напротив. Трипио, вызванный сигналом комлинка, принес две дымящиеся кружки кафа взамен одной остывшей. Как ни странно, воздержавшись от комментариев и пышного приветствия в пару минут длиной.

Взгляд Бейла беспокойно метнулся от окна к двери, будто выискивая притаившихся в темном углу агентов ССБ. На миг Падме показалось, что она видит подозрение в его глазах. Что ж, если это так, она не вправе винить его: пусть Бейл и голосовал против Ордена и Альянса, отыгрывая свою роль, его неблагонадежность была Палпатину хорошо известна. Бейл сам расписался в ней, поставив подпись под Петицией двух тысяч.

– С Комитетом все в порядке, – наконец сказал он. – Я получил весточку от Мон: они без приключений добрались до места. Ничего больше мне не известно: ты сама знаешь масштабы прослушки и слежки. Приходится сводить все контакты с Альянсом к минимуму, чтобы не получить приглашение к Айсарду в ведомство. Артемиус, впрочем, не лучше... прав был Гарм, когда называл его крысой. Он предал нас и теперь живет себе припеваючи при новом режиме. Куда только все благородство делось...

Лицо Бейла исказила гримаса, ладонь сжалась в кулак. Видно, больно его ранило предательство соотечественника, которого он сам же рекомендовал как ценного и надежного союзника. Падме и сама была шокирована этой новостью, но куда больше – последствиями, которые та за собой тянула.

– Бейл, если Артемиус теперь служит Палпатину, то вы с Терр в большой опасности. Он выдаст вас в любой момент, если уже не выдал!

– Нас и выдавать не нужно, Падме. Палпатину и так все хорошо известно. Мы с Терр живы и свободны только до тех пор, пока кажемся ему полезными... или забавными, сказать наверняка трудно. Когда он сочтет нужным, то потянет за ниточки, и все мы лишимся голов. Или отправимся на Кессель, как те несчастные, что проголосовали за выход из Республики и не успели сбежать.

Падме бросило в дрожь от этих слов. Пятьсот с небольшим голосов было отдано в поддержку Альянса. Более пятисот сенаторов, и многих из них она знала лично...

– Многих арестовали? – хрипло спросила она, с трудом сглотнув ком в горле.

– Многих. Вынесено около сотни смертных приговоров. Тех, кого приговорили к тюрьме или каторге, и того больше. По многим еще идет следствие, кого-то не поймали... некоторые сумели отвертеться. Сослались кто на влияние Силы, кто на шантаж, и были великодушно помилованы нашим милосердным императором. Теперь публично посыпают голову пеплом, проклинают джедаев и поют дифирамбы Палпатину, изрядно веселя этим ГолоСеть.

От таких новостей голова шла кругом. Несколько дней Падме малодушно пряталась от правды, не желая задумываться о таких вещах сразу после родов, но сейчас реальность обрушилась на нее во всем своем уродстве. Пока она, одна из идейных вдохновителей Делегации двух тысяч и непримиримая оппозиционерка, наслаждалась покоем и тихим семейным счастьем, Палпатин расправлялся с ее союзниками. Падме понимала, что не виновата в этом, и все равно чувствовала вину перед ними.

– Падме, – мягко позвал Бейл, слонившись к ней, – ты ни в чем не виновата. Никому не стало бы лучше, если бы ты попала под этот каток вместе со всеми. И уж точно галактика не стала бы светлее и чище, если бы ты потеряла детей.

– Я знаю, Бейл, – прошептала она. – Просто... неправильно это все. Все не так, как должно быть. И я, и малыши живы лишь потому, что Энакин вовремя переметнулся к Палпатину. Если бы не он, джедаи смогли бы казнить этого монстра, а Энакин... он купил мою жизнь, освободив его. Поневоле задумаешься, что цена слишком высока.

Падме никогда бы не подумала, что можно ненавидеть и презирать себя так сильно. Мать в ней рвала и метала: да как смела она сказать такое о Люке и Лее, как смела думать, что их жизни не стоили спасения?! Политик же в отвращении взирала на жену и мать, готовую покорно склонить голову перед тираном и жить с предателем и убийцей, лишь бы сохранить семью.

– Не надо так говорить, Падме. Знаешь, кое-кто считает, что именно твоим детям суждено спасти галактику.

Падме подняла на Бейла удивленный взгляд.

– О чем ты?

– Я держу связь с Оби-Ваном Кеноби. Он специально остался здесь, на Корусканте, чтобы приглядывать за вашей семьей и защищать вас, если потребуется. В ближайшее время он сам свяжется с тобой и объяснит все гораздо лучше меня. Пока он просил передать лишь, что Империю можно разрушить только изнутри, и вашей семье предначертано сыграть в этом ключевую роль. Все, что требуется от тебя, это не позволить Энакину Скайуокеру забыть о том, кто он такой и ради чего предал Орден джедаев. Удержать его от превращения в монстра, которым его желает видеть император, и уберечь от Темной Стороны ваших детей.

Бейл говорил, точно школьник, повторяющий заученный наизусть коспект: прилежно, но без всякого понимания. Но по мере того, как Падме его слушала, понимание складывалось у нее – скорее интуитивное, чем логическое, но оттого не менее верное. Ярко вставали перед глазами два образа: Энакина, каким он был в последние дни перед чрезвычайной сессией, и Энакина, каким он становился рядом с ней и детьми. Тьма, которую даже Падме видела в нем очень явственно, отступала, оставляла его на то время, что он проводил с семьей. Любовь к ней и детям пробуждала в Энакине не только худшие его стороны, но и самые светлые.

Вопрос лишь в том, что окажется сильнее. Сегодня выигрыш остался за Палпатином, но никто не знает, что будет завтра. А Падме была полна решимости взять реванш.

Энакин был учеником Дарта Сидиуса, а значит, рано или поздно учитель дарует ему большую власть. Но кто как не Падме всегда будет рядом, чтобы помочь ему этой властью распорядиться? Не ради блага галактики, а ради их семьи. Будущего их детей, где не будет места страху перед всемогущим императором.

– Значит, все, что от меня требуется – любить мужа и заботиться о детях? – она улыбнулась, чувствуя, как силы возвращаются к ней. Точка опоры была найдена; политик в ее душе сумел примириться с женой и матерью. – Передай Оби-Вану при встрече, что он может не волноваться на этот счет. Я и так не собиралась отдавать свою семью без боя.

Эпилог

Парад был грандиозен. Иного слова и не подобрать, глядя на стройные ряды клонов, нога в ногу марширующих под предводительством командиров-людей – новой элиты имперской армии, купающейся в лучах не только собственной, но и украденной у джедаев славы. Те, кто за всю войну ни разу не показал носа из безопасных штабов, сейчас шли впереди бойцов, словно сражались с ними наравне, а громогласный голос диктора вещал об их славных победах над Конфедерацией. Гимн молодой Империи разносился над Сенатской площадью; лучи яркого солнца отражались от начищенных до блеска доспехов солдат и сверкающих орденов офицеров. Завораживающее и вместе с тем грозное зрелище, призванное вселить восторг в сердца граждан Империи и ужас в ее врагов.

Энакин ожидал этого дня без особого энтузиазма, но даже он не мог отрицать: представление вышло на славу. Когда земля содрогнулась от приближения боевой техники – как испытанной в настоящих сражениях, так и новейшей, едва поступившей на вооружение, – толпа на трибунах была охвачена эйфорией, и даже ближний круг императора, собравшийся на обширном балконе Сената, хоть отчасти, но разделял эмоции простых смертных. Для этих людей сегодняшний день был праздником едва ли не большим, чем для остального населения Империи: триумф, к которому они шли годами, наконец свершился и предстал перед галактикой во всем своем грозном величии.

Но львиная доля славы, разумеется, принадлежала самому императору. Сегодня Палпатин словно бы отошел в тень ненадолго, уступая внимание масс своим войскам, но взгляды триллионов разумных жителей галактики все равно были обращены на него – человека, безраздельно повелевающего всей этой мощью. Шаги легионов звучали в его честь, устрашающие боевые машины воплощали его силу, и когда толпа восхищенно разинула рот, провожая взглядами новейшие звездные разрушители, каждый в ней понимал: монструозные корабли, силуэты которых на несколько минут застили небо, олицетворяли его безграничную власть.

Совсем скоро они будут отправлены на фронт, чтобы стереть с лица галактики любую силу, не желающую покориться воле императора – будь то Конфедерация, Орден джедаев или отдельные миры, цепляющиеся за независимость. Энакин Скайуокер, с недавних пор втайне носивший имя Дарт Вейдер, мог лишь пожелать бывшим товарищам по Ордену легкой смерти. Противостоять Империи было так же глупо, как призывать Палпатина добровольно отказаться от власти, и сейчас это казалось особенно очевидным.

С каждым днем Энакин все больше убеждался в том, что выбрал правильную сторону. Он больше не идеализировал Палпатина, зная, что за чудовище скрывается под маской благодушного мудрого старика, и его окружение было Энакину отвратительно, но идти против него было бы смерти подобно – для него и для его семьи. Даже Падме, казалось, смирилась с действительностью, хоть и решительно отказалась присутствовать на параде – "этом торжестве милитаризма". Она обещала присоединиться к мужу после, к началу праздничного бала, на котором Энакин впервые во всеуслышанье назовет ее своей женой. Все-таки у его нового положения было немало преимуществ, о которых в Ордене он не смел и мечтать.

Пусть отныне его удел – быть тенью за спиной Палпатина и оружием в его руках, каждый день выменивая благоденствие жены и детей на абсолютную верность, Энакин не чувствовал себя обманутым или порабощенным. Он все равно никогда не был волен распоряжаться своей судьбой: Орден точно так же требовал от него беспрекословного повиновения, но, в отличие от Палпатина, взамен не давал ничего, кроме новых обязанностей. Стоя в кругу самых могущественных людей галактики и свысока взирая на Сенатскую площадь, распростертую под его ногами, Энакин почти не сомневался в том, что продал свою свободу за справедливую цену.

Семья. Власть. Будущее. Все то, на что не имел права рыцарь-джедай Энакин Скайуокер, было у Дарта Вейдера, ученика Дарта Сидиуса и начальника личной гвардии императора Палпатина. А призраки былых друзей и товарищей никогда не станут терзать его так же сильно, как терзали бы образы погибшей Падме и нерожденных малышей.

Внизу грохот тяжелой техники тонул в раскатистых звуках гимна, в небесах величаво проплывали все новые и новые "Разрушители" – класс "Империал I", настоящее чудо инженерной мысли и гордость флота. Глядя на эту мощь невольно подумаешь, что имперская идея не так уж пуста: во всяком случае, Республике никогда не удавалось вызвать в сердце Энакина что-то хоть отдаленно похожее на трепет. Империя же казалась чем-то несоизмеримо большим, новой вехой в истории, к которой действительно хотелось быть причастным.

Энакин не видел лица Палпатина, но знал, что старик улыбнулся в тот момент – не собственным мыслям, не объективам голокамер, а именно ему. Их связь, в полной мере раскрывшаяся в последние дни, оказалась куда более крепкой, чем та, что существовала между Энакином и Оби-Ваном. Не сказать, чтобы Энакину было по нраву, что старик читал его мысли и чувства как открытую книгу, но с этим оставалось только смириться... по крайней мере до тех пор, пока он не научится закрываться от нового учителя так же легко, как от старого.

Энакин не сомневался, что со временем и это, и многое другое станет ему по силам. Его нынешняя власть и могущество – ничто по сравнению с тем, чего он может добиться в будущем. Он начинал путь верным слугой императора, но каким будет конец, решать лишь самому Энакину.

Как говаривал магистр Йода, будущее всегда в движении. И сегодняшний день был тому лучшим доказательством.

* * *

Палпатин не мог сдержать улыбки, глядя на ученика. С каждым днем этот талантливый своевольный мальчик все крепче увязал в сети, сплетенной специально для него. Как галактика покорилась Палпатину из страха, корысти и веры в светлое будущее, так и Энакин попал в ловушку своих нереализованных амбиций и переходящей все грани разумного привязанности к семье.

Само собой, он еще побрыкается. Будет скалить зубы, выказывать норов... но разве не это делает процесс приручения таким интересным? Ученик, покорный с самого начала, бесперспективен и скучен, и годится лишь на роль инструмента. Энакин же напоминал уникальный алмаз, огранка которого сделает честь мастеру, сумевшему превратить неподатливый кристалл в произведение искусства.

"Ты будешь служить мне верой и правдой, Энакин, и счастье, которого ты никогда не ведал в Ордене, станет залогом твоей преданности. Я сделаю из тебя великого человека, верностью которого можно гордиться. Но не приведи Сила тебе забыть, кому ты обязан всем, что имеешь".

В Империи не было места нелепому Правилу двух, как не было места двум владыкам ситхов. Дарт Сидиус, последний в линии Бэйна, гордо взирал на рождение величайшей державы в истории галактики, зная, что она будет принадлежать лишь ему – бессменному и бессмертному властителю.

Власть не терпит двоих хозяев. Он никогда не повторит ошибки Дарта Плэгаса, забывшего об этом: если Вейдер возомнит себя ровней учителю, Сидиус сотрет его в порошок, пожалев лишь о бездарно загубленном потенциале ученика.

Все-таки мальчик был уникален. Такие рождаются слишком редко, чтобы подходить к их дрессировке спустя рукава.

* * *

Сначала Исанн немного расстроило то, что ей нельзя было смотреть парад с балкона, рядом с отцом и императором. Конечно, она хорошо понимала, что это правильно: не дело маленькой девочке путаться под ногами у великих людей, построивших Империю, но с этой глупой детской досадой Исанн ничего не могла поделать: хотелось быть в такой момент вместе с отцом, а не с дурехой-гувернанткой. Впрочем, с VIP-трибуны, предназначенной для важных персон и членов их семей, открывался прекрасный вид, а сам парад был настолько потрясающим, что Исанн и думать забыла обо всем – и о надоедливой гувернантке, и о глупышке Сейли, успевшей изрядно надоесть своим хмурым видом, – едва зазвучали первые ноты нового гимна. Какой же он все-таки мощный! Совсем не та невнятная ерунда, которая была раньше и совсем не подходила могучему государству.

Во все глаза Исанн смотрела на героев войны, марширующих так слаженно, будто были не людьми, а дроидами с идеально заданной программой; с восторгом провожала взглядом сияющие бронепластинами танки и шагоходы; с замиранием сердца вглядывалась в небо, в котором величественно проплывали новейшие боевые корабли. Это было восхитительно, похоже на сказку со счастливым концом, где добро всегда побеждает зло, и мир приходит на смену войне. Даже не верилось, что конфедераты и джедаи могли до сих пор угрожать Империи: с такой силой невозможно сражаться, особенно когда во главе ее стоит такой гений, как император Палпатин, а помогают ему герои вроде отца Исанн.

Еще немного, и в галактике наступит мир – да такой крепкий, какого Республика никогда не знала. У Исанн мысли бросались вскачь, стоило ей задуматься о будущем: ведь Империя только встает на ноги, и ей еще предстоит через многое пройти. Перед молодой девушкой, которой Исанн станет всего через несколько лет, открывалось столько возможностей оставить след в истории и сделать галактику лучше, что голова шла кругом. Правда, отец только посмеивался над ее фантазиями, а когда Исанн поделилась с ним планами вступить в молодежное отделение КОМПОНП, вообще заявил, что голову ей оторвет, если вдруг заметит ее "в обществе этой крикливой шпаны". Но папино недоверие Исанн считала делом поправимым: он ведь думает, что она такая же бестолковая, как большинство девчонок, а это не так уж трудно изменить.

Но это все планы на будущее. А сейчас Исанн ужасно волновалась, думая о предстоящем бале: и она, и Сейли были дебютантками, а значит, должны танцевать на открытии вместе еще с десятью девочками и мальчиками их возраста. На глазах у всего высшего общества и самого императора! Здорово, конечно, что ее первый выход в свет будет таким особенным, но оттого и оплошать вдвое страшнее. Не терпелось уже выйти и посмотреть, на что она способна.

Хотелось бы, конечно, чтобы мама ее увидела. Хоть отец и обещал передать ей запись, но это все равно будет совсем не то...

– Эй, ты что такая грустная? – Исанн, которой самой стало грустно при мысли о маме, с нарочитой веселостью ткнула в бок Сейли. – Тебе что, парад не нравится? Красота же!

Конечно, Исанн знала, что дело не в параде, а в Мотме: Сейли очень переживала за нее, и убеждать эту доверчивую дурочку, что "тете Мон" плевать и на самих девочек, и на их матерей, было решительно бесполезно. Сейли только отмахивалась, а однажды даже выдала со зла, что Исанн просто слепо верит всему, что говорит ее отец. Подружки тогда чуть не разругались, но Исанн предпочла замять тему, хотя руки чесались стукнуть Сейли по бестолковой голове: не хватало еще из-за Мотмы потерять единственную настоящую подругу. Не говорить же обо всем, что по вине этой сенаторши произошло...

– Не знаю, – тихо ответила Сейли, почему-то отводя взгляд. – Это же просто машины, которые нужны, чтобы убивать. И солдаты, которые скоро вернутся на войну. А все такие радостные, будто в этом есть что-то хорошее.

– Ты все перепутала, – покровительственно заявила Исанн, привычно напуская на себя уверенный и взрослый вид. – В войне нет ничего хорошего, и именно поэтому нам нужны сильные войска. Чтобы всякие твари вроде Альянса сто раз подумали, прежде чем войну устраивать. Если они будут знать, что им дадут достойный отпор, то не посмеют нападать на Империю или пытаться от нее отделиться, и все будут жить мирно, без войны. Понимаешь?

Судя по виду, ничего Сейли не понимала: нахмурилась и помотала головой, как бестолковый тритт.

– Не понимаю. Почему нельзя просто поговорить с ними, чтобы понять, чего они хотят? Может, тогда и воевать не пришлось бы: в чем-то мы бы им уступили, в чем-то – они нам, и незачем стало бы людей убивать и бомбить города. По-моему, так всем было бы лучше.

– Ну и наивная же ты, – фыркнула Исанн. – Как ребенок маленький: почти двенадцать, а в сказки веришь. Войны потому и развязываются, что кому-то воевать выгоднее, чем жить мирно. Вот как с пиратами: они могли бы честно работать, но предпочитают грабить и убивать, потому что так можно быстрее разбогатеть. С такими разговаривать не о чем, они только силу понимают.

– А по-моему, ты так говоришь, потому что так думает твой папа. Ведь он жалованье получает за то, что применяет силу.

– А твой – за то, что производит оружие. Вот он смеяться будет, если узнает, какая ты пацифистка, – ядовито поддела Исанн. – Ладно, хватит, а то опять поругаемся. Расскажи лучше, ты с кем в паре танцуешь?..

Сейли и сама рада была сменить тему: посветлев лицом, с готовностью принялась обсуждать Ирренуса Заарина и то, какой он противный, грубый и неуклюжий – наверняка все ноги ей оттопчет. Исанн слушала вполуха: ей-то, на самом деле, было все равно. Просто не хотелось ругаться с лучшей подругой из-за того, что та была слишком наивной и маленькой – не по возрасту, а по уму.

Наверное, это здорово – быть такой. Исанн ведь совсем недавно была такой же дурочкой, и мир ей тогда казался гораздо более простым, добрым и светлым. Она бы и рада научиться снова верить в глупости, но, видимо, кто-то должен быть умнее, чтобы защищать остальных, как родители защищают своих детей, а старшие братья и сестры – младших.

Кто-то должен понимать, что иногда надо убить нескольких человек, чтобы сотни могли жить спокойно. Исанн поняла это в неполные двенадцать, хотя ей очень хотелось бы не понимать. А значит – должна со временем стать одной из тех, кто не боится разбираться с негодяями их же методами.

Иначе у хороших людей – таких, как ее мама и Сейли, – не будет шансов остаться хорошими.

Комиссия по защите Республики, вскоре после провозглашения Империи преобразована в Комиссию по охране Нового порядка. Общественная организация, призванная продвигать идеи Палпатина среди широких слоев населения.

Комиссия по охране Нового порядка

150