Текст книги "Правильное решение (СИ)"

Автор книги: Анна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Вселенная, как известно, не терпит пустоты – а значит, и на смену Артемиусу придет новый глава Департамента юстиции. Арманд уже представлял себе возможные кандидатуры – и ни одна из них не внушала оптимизма. Сравнительно молодые, жадные до власти хищники. Знавшие об Арманде куда больше, чем Артемиус, чьи данные с приходом нового порядка обесценятся, станут, в лучшем случае, материалом для желтых газетенок.

И положение этих молодчиков в системе будет куда более крепким, чем у перебежчика, вчерашнего врага.

Порой старый противник гораздо лучше нового. Так пусть Артемиус покоптит небо еще несколько лет... а там видно будет.

* * *

В гардеробной пахло пылью и немного – духами. Сладкими или с горчинкой, легкомысленными цветочными или строгими, с терпкими нотками арктанового дерева... у каждого платья был свой запах – едва уловимый, но безошибочно узнаваемый.

Исанн не заходила сюда с самого исчезновения матери. Не могла, не хотела. Здесь все выглядело так, будто мама никуда не пропадала – самое большее, отлучилась куда-то на час-два. Вот-вот она переступит порог и рассмеется ласково, снова поймав дочку за примеркой слишком больших для нее нарядов. А потом заговорщически улыбнется и, вытащив из шкатулки изумительной красоты украшения, примется помогать ей прихорашиваться...

"Ты у меня красавица, Исанн. Ни одна принцесса и ли сенаторская дочка с тобой не сравнится ".

Девочка стиснула зубы и запрокинула голову, смаргивая непрошеные слезы. И как только она могла поверить, что мама бросила ее, даже не попрощавшись? Какой непроходимой дурехой надо было быть, чтобы проглотить эту ложь и не подавиться?

Она со всей силы сжала в кулачке жемчужную нить, которую мама так любила вплетать в волосы. Пропустила через пальцы, позволив ей ручейком стечь в шкатулку и раствориться в россыпи драгоценных камней, золота, платины и серебра. Помнится, не проходило и месяца, чтобы отец не подарил жене нового колье, браслета или колечка, и каждое было краше предыдущего... просто в голове не укладывалось, что он мог сделать с ней что-то ужасное. С кем угодно, но только не с ней. Они ведь обожали друг друга, Исанн же помнила!

Неужели это тоже было ложью? Спектаклем для общества и одной маленькой глупой девочки?

Исанн распласталась на ящике со старой одеждой, которую мама собиралась, да так и не собралась пожертвовать бедным, и принялась машинально отстукивать ритм по его крышке. Получилось в такт мыслям: рвано, сбивчиво и зло.

Ложь-ложь-ложь. Повсюду и ото всех. Отец, гувернантка, Мотма... даже собственная память – и той уже доверять не получалось!

Исанн, наверное, сама уже сходит с ума. Вспоминает то, чего не было, сомневается в том, что было. Отец говорил ей, что в этом мире многие вещи на самом деле являются вовсе не тем, чем кажутся на первый взгляд... а она важно кивала и делала вид, что поняла. Дура, дура, дура! Ничего она тогда не понимала!

Собственное бессилие не просто злило – доводило до отчаяния. Если бы ей только удалось сбежать! Мотма наверняка рассказала бы хоть малую часть правды, а там уж Исанн как-нибудь вычленила ее из вороха лжи и передергиваний. Но теперь она заперта дома, спасибо Элдберу... тюремщик, чтоб ему пусто было! Еще отцу наверняка все расскажет... даже интересно, что он с ней сделает. Просто отлупит хорошенько или что похуже выдумает? Как с мамой?

Исанн уже не знала, чего от него можно ожидать. Не была даже уверена, что на самом деле была его любимой дочкой. Что вообще была его дочкой. Мало ли, с чего их с мамой размолвка началась? В этом мире же все не то, чем кажется на первый взгляд!

Девочка сердито шмыгнула носом, утерла подозрительно влажные глаза. Эдак до чего угодно додуматься можно... вот только ей уже ничто не казалось слишком невероятным. Жизнь, где все было просто и понятно, и был папа, которому всегда можно верить, расползлась на рваные клочки. А что на самом деле под этой оберткой – черта с два разберешь. Мерзость какая-то, похоже.

Исанн скатилась с ящика. Присела около него на колени, откинула крышку и по локоть запустила руки в ворох мягких, приятно ласкающих кожу тканей. Если закрыть глаза, можно ненадолго представить, что эти два года ей просто приснились. Что сейчас действительно придет мама и с напускной строгостью спросит, что это она тут делает...

Конечно, это называется "бегать от реальности". Конечно, такие глупости – для малышей и тех, кто не разумнее их. Но как же ей надоело быть не по годам умной! Ей бы все вернуть, чтобы все стало как раньше... да хотя бы последние два дня стереть из памяти! Чтобы она снова смогла поверить, что мама жива, и папа никогда не причинял ей вреда.

Оказывается, это было очень здорово – верить в ложь. Только теперь не получалось.

Неожиданно в ладонь ткнулось что-то твердое и острое. Пробежавшись по странному предмету пальцами, Исанн поняла, что это была маленькая печатная книга или что-то в этом роде. Заинтересованная, девочка вытащила находку на свет. Оказалось – записная книжка в твердом переплете, чуть потрепанном по углам. Яркие цветы на обложке; к корешку прикреплена ручка. Самая обыкновенная вещица. Обнаружься такая где-нибудь на видном месте, Исанн даже внимания бы не обратила.

Но кто станет так прятать простой ежедневник? Не случайно же он попал в кучу старых вещей, которые должны были пойти на благотворительность? Нет, только не у мамы... она всегда знала, что где в доме лежит – даже лучше, чем горничные. И растяпой никогда не была.

Значит, специально спрятала. Там, где точно никто не найдет – ни прислуга, ни любопытная дочка, ни, тем более, муж.

Значит, было что скрывать.

У Исанн вдруг защемило сердце, болезненно и в то же время – предвкушающе. Неприметная книжица будто преобразилась в ведьмин гримуар из старинных сказок: и открыть страшно, и отложить, не взглянув хоть одним глазком, уже невмоготу.

Боясь даже вдохнуть, девочка перевернула первую страницу. Руки чуть дрожали от волнения, и острая кромка флимсипласта больно резанула по пальцу. Исанн даже не ойкнула – молча смотрела, зачарованная, как кровавое пятнышко расползается по листу. Как медленно дотягивается до первой буквы – вытянутой и изящной, с завитушками... такими бы письма к возлюбленным или стихи писать. Но никак не...

" Я знаю, что теряю разум. Не могу сконцентрироваться. Не могу думать, не могу вспоминать о том, что произошло со мной. Больно. Даже сейчас у меня перед глазами все плывет, я едва вижу лист перед собой. Но я должна вести этот дневник. Иначе просто утрачу связь с реальностью. Не отличу фантазию от воспоминаний . Я должна записать все, пока меня не заставили забыть снова ..."

Исанн прижала трясущуюся ладошку ко рту. Вновь перечитала первые строчки. А потом – еще и еще раз, словно надеялась, что они волшебным образом изменятся или вовсе исчезнут. Но нет. "Я знаю, что теряю разум. Не могу сконцентрироваться. Не могу думать, не могу вспоминать..." – снова и снова перечитывала она. Не знала даже, вслух или про себя: все звуки заглушал шум в голове. Исанн едва сознавала, что вообще происходит вокруг: словно весь мир исчез, остались только эти страшные, написанные таким знакомым почерком слова на замаранном кровью листе.

"...Я никогда не хотела лезть в политику. Я ничего не по нимаю в ней и не хочу понимат ь. Но что мне оставалось делать? М ой муж сам затягива л петлю у себя на шее. Мон говорила, что жить ему осталось до следующих выборов. Когда Палпатина уберут от власти, на Арманда тут же ополчатся все, кто прежде жил в страхе перед ним. Его боятся, ненавидят, у него руки в крови по локоть... его могут казнить за все, что он делал на своем проклятом посту. Мон обещала помочь. Сказала, что сумеет этого не допустить, если я помогу ей в ответ. Сказала, что это для блага нашей семьи. Чтобы я не осталась без мужа, а наша малышка – без отца. Сказала, что сможет представить сведения, которые я для нее достану, как доказательство того, что Арманд действовал не по своей воле, а лишь исполняя приказы Палпатина.

Зачем я только согласилась? Думала, что не смогу нанести вреда. Думала, что все равно в жизни не узнаю ничего такого, что смогло бы доставить ему неприятности . Неужели – ошиблась? Не знаю, не понимаю, что такого сделала... или не помню? Не знаю.

Знаю лишь, что в се рухнуло в то т день. Наша любовь, наш брак, моя жизнь. Голова кружится, я не могу думать об этом. Я не помню, что произошло со мной . Скандал, потом больница... все как в тумане. И головные боли, нескончаемые, страшные, постоянные. Что они сделали со мной?! Мне страшно. Не могу писать дальше, теряю мысль... кажется, слышу шаги. Меня ищут? Уже? Слуги обращаются со мной, как с умалишенной. Не сводят с меня глаз. Арманд недавно поменял гувернантку и горничных, полагаю , на своих шпионок. Охрана превратилась в тюремщиков. Их я тоже не знаю, во всем доме – новые лица.

Мне надо бежать отсюда. Возможно, без транквилизаторов я почувствую себя лучше. Но куда? Я не могу бросить Исанн. Не могу пуститься с ней в бега. Не могу вернуться к семье, они скорее решат, что я сошла с ума, чем поверят мне и позволят расторгнуть брак.

Нужно найти ког о-то, кто сможет защитить меня. Но я не могу навредить Арманду, не могу! Куда идти? Не знаю, у кого спросить совета.

Голова раскалывается на части. Не могу больше думать. Нужно прилечь. Подумаю над этим после".

Читать становилось все труднее и труднее. Ровные поначалу буквы скакали и кренились в разные стороны, порой наползая друг на друга; кое-где разобрать текст и вовсе было невозможно. Да и у самой Исанн, кажется, что-то случилось со зрением: глаза болели, и белесая пелена так застилала их, что строчки превращались в неровные размытые линии. Дойдя до конца страницы, девочка захлопнула ежедневник. Сгорбилась, обхватила себя руками и пустым взглядом уставилась в стену, пытаясь уложить в голове прочитанное.

Укладывалось не слишком хорошо. Вернее, Исанн отчаянно не хотелось это все осознавать.

Ведь тогда получалось, что ее сон – не бред. Что это все было на самом деле. И мама действительно...

У сердца и внизу живота стремительно нарастала жуткая боль. Она разрывала, скрючивала, душила... со сдавленным воем Исанн согнулась пополам, заскребла пальцами по полу. Из груди рвался плач, но рот открывался и закрывался почти беззвучно: в легких не хватало воздуха, чтобы закричать.

Девочка не знала, сколько времени прошло, прежде чем она наконец смогла подняться и вдохнуть полной грудью. Голова горела так, будто сейчас вспыхнет, но остальное тело тряслось в ознобе.

Как во сне Исанн вновь взяла в руки злосчастный ежедневник. Распахнула его на второй странице, чуть не порвав.

Она дочитает. Не может не дочитать. Хотя знает, что все закончится плохо, и нечего надеяться на счастливый финал.

Ведь она его уже видела.

* * *

Ночь опустилась на Корускант – темная и вязкая, словно навеянный глиттерстимом сон. Последняя ночь старой Республики, насквозь пропитанная страхом и тягостным ожиданием неизбежной катастрофы.

Падме могла лишь догадываться, что испытывают сейчас одаренные Силой. Порой она задавалась вопросом, каково это – не представлять, но чувствовать надвигающиеся перемены так же, как обычный человек чувствует дым от близкого пожара... теперь она была точно уверена: ей бы не хотелось знать.

Ей и без того с лихвой хватало дурных предчувствий.

Больше всего сенатор желала сейчас проснуться, где-то за три года до сегодняшнего дня. Открыть глаза и понять, что и Война клонов, и катастрофа, к которой планомерно вел Республику Палпатин, – не более чем порождение ее воспаленной фантазии. Что не затягивают ее стремительно жернова истории, грозя перемолоть и вышвырнуть как отработанный материал и саму сенатора Амидалу, и все, во что она верила и за что боролась.

Голова внезапно закружилась, и Падме с тихим стоном оперлась на перила балкона. Прохладный ветер приятно холодил лицо и игриво трепал распущенные локоны, но ей все равно не хватало воздуха. В животе беспокойно завозился малыш, напоминая о себе. Будто тоже понимал, что происходит нечто неладное... или просто уловил волнение матери.

А может, пытался образумить? "Мама, что ты делаешь? А как же я? Ты можешь умереть завтра. И я могу умереть. Не надо, мамочка. Не ходи туда, не ходи!" – упорно звучало в голове детским голоском. Фантазия – страшная вещь, если дать ей волю... Падме поймала себя на том, что нежно поглаживает живот, как если бы действительно успокаивала ребенка.

"Я бы хотела, маленький мой. Если бы я только могла..."

Предстоящая чрезвычайная сессия страшила ее. Падме никогда не призналась бы в этом ни перед кем, кроме себя, но после совещания ее неотступно преследовали панические, пораженческие мысли. А не лучше ли было затаиться? Прикинуться послушным сенатором, как Бейл и Терр, чтобы расшатывать режим изнутри? Не разумнее ли было бы это вооруженного восстания и альянса с КНС? Возможно ли, что просчеты и недальновидность мятежников сведут в могилу и их самих, и последнюю надежду на возрождение Республики – не говоря уже о тысячах ни в чем не повинных людей?

До недавнего времени члены Комитета надеялись на поддержку многих миров, что никогда не встали бы на сторону ситха, исконного врага Республики. На то, что Делегация единым фронтом выступит против сторонников Палпатина в Сенате – наживавшихся на войне, купленных сладкими обещаниями и акциями крупнейших государственных компаний, запуганных убийственным компроматом... и упустили из виду, что некоторые меняют идеалы легче, чем флюгер – направление. Достаточно лишь пресловутых посулов и угроз.

Надежда на мирное разрешение конфликта, на казнь Палпатина и отмену всех его реформ была призрачной. Вернее, стоило признаться себе: ее не было вовсе. Слишком глубоко проникли гибельные изменения, слишком большую власть получили ставленники ситха... слишком на многое они готовы были пойти, чтобы удержать ее.

Новая война была неизбежна. И Падме, так рьяно боровшаяся за мир, собственными руками подливала масла в ее огонь...

Она никогда не призналась бы в этом, но ее уверенность, непоколебимую внешне, изнутри сотнями маленьких термитов подтачивали сомнения. Сомнения не только в победе, но и в самой правильности выбранного пути. В намерениях друзей. Разве стали бы Мон, Гарм и Фэнг заключать тайный альянс с конфедератами, если бы не рассчитывали на военные действия задолго до ареста Палпатина? Не был ли этот ход спланирован слишком рано... и не слишком ли он удачно вписался в нынешнюю ситуацию, казавшуюся такой непредсказуемой?

Падме желала свержения режима, но не раскола Республики. Но так ли уж совпадали ее цели с целями товарищей?

Она уже не могла с уверенностью сказать "да". Быть может, беременность сделала ее слишком мнительной. А может – страх исподволь рушил барьеры иллюзий, за которыми Падме оставляла все, во что не желала верить.

Ясно было одно: теперь ей некуда отступать. Она сделала свой выбор – и смогла убедить в нем правителей Набу. Втянула свой народ в войну, решив все за него... не слишком-то это сочеталось с идеалами демократии, которыми Падме так дорожила.

Мир перед глазами вдруг помутнел, и пол предательски качнулся под ногами. Падме судорожно вцепилась в перила, глядя вниз расширившимися от страха глазами. Малыш запинался сильнее прежнего, испугавшись, похоже, не меньше матери.

– Госпожа, у вас все в порядке? – раздался за спиной мягкий, участливый голос.

Падме медленно, стараясь не делать резких движений, обернулась. Вымучила бледную улыбку:

– Да, капитан Тайфо. Не стоит беспокоиться.

Она не приняла руки, галантно поданной начальником личной охраны, – все с той же улыбкой подняла ладонь, мягко отстраняя его.

Во всей галактике существовал лишь один мужчина, рядом с которым сенатор Амидала могла позволить себе слабость. И был он сейчас далеко... наверное – в Храме. Вместе с другими джедаями готовился к грядущей угрозе... насколько к ней вообще возможно было подготовиться.

Чувствуя, как болезненно щемит в груди, Падме решительно отогнала мысли об Энакине. Слишком много страхов и тревог, слишком много тяжелых раздумий вызывало одно лишь его имя.

Всем им грозила смертельная опасность. Ей, ее любимому, их малышу. И думать об этом – самая худшая ошибка из тех, что Падме могла бы сейчас допустить. Она и так слишком расклеилась. Нельзя с таким настроем в бой, нельзя...

Пусть Падме хотелось кинуться мужу не шею, спрятаться в его объятиях ото всех тревог и сбежать далеко-далеко, прочь от войны и политики – сенатор Амидала не могла позволить себе такой слабости.

И у нее, и у Энакина был долг, который они обязаны исполнить. Несмотря на все страхи и сомнения.

Ступая твердо и гордо, гоня прочь слабость и смятение, Падме прошла мимо начальника охраны. Не заметив ни тяжелого, полного беспокойства взгляда, которым он проводил ее, ни желвак, игравших на его лице.

У капитана Тайфо тоже имелось немало тревог и сомнений. Но лучше его госпоже было не знать о них.

Для ее же блага.

* * *

Корускант сочился Тьмой. Горел ею, жил ею. Она пульсирующей паутиной опутывала дома, бурной рекой текла по аэротрассам вместе с машинами, ураганной воронкой закручивалась над зданием Сената, видневшимся вдали. Тьма заволакивала ночное небо клубящейся чернотой; непроглядным туманом растекалась по улицам, заставляя электрический свет трусливо жаться к фонарям.

" Посмотри вокруг , Энакин. Вдумайся. О сознай то, что видишь. Суть Темной Стороны – не в абстрактном зле, но в изменении . В с ломе того, что было прежде ; в рождени и принципиально нового. В движении вперед и уничтожении отмершего. На пороге великих перемен галактика всегда погруж ается во Тьму – это так же неизменно, как восход и закат небесных светил . Это наше время, не джедаев. Им не остановить того, что грядет. Попыткой противиться наступлению новой эры они лишь преумножат силу Темной Стороны . Нашу силу".

Энакин упрямо стиснул кулаки. Подставил лицо резким порывам ветра, глядя вперед – но не на сверкающие силуэты небоскребов и вереницу ярких огней аэротрассы, а в горящие расплавленным золотом глаза Палпатина. Не покидавшего стен Храма – но находившегося ближе, чем случайный прохожий, ненароком задевший Энакина плечом.

"Вашу, Дарт Сидиус. Не мою".

Фантом, сотканный из теней и неверных отсветов, улыбается – одними глазами и мимолетным проблеском веселья в Силе:

" Разве?"

Нет. Конечно, нет. Тьма струилась сквозь него, льнула к рукам и горячила кровь. Энакин чувствовал себя в силах свернуть Манарайские горы движением ладони. Смять небоскреб, как консервную банку, не шевельнув и пальцем. Разорвать на куски любого, кто встанет у него на пути, не прикоснувшись к световому мечу.

Ему было знакомо это состояние – с того злополучного дня, когда тускенские выродки до смерти замучили его мать. С тех же пор он знал, сколь оно обманчиво. Тьма давала силу, это верно, но куда больше – иллюзию силы. Опьяняющей и гибельной, если потерять контроль над собой, забыть о своих реальных возможностях.

В одном Энакин был уверен наверняка. Он действительно мог убить Оби-Вана сегодня. Мощи, сконцентрированной в его руках, было достаточно, чтобы смять горло бывшего учителя, как бумажный лист. И – что хуже всего – в какой-то момент ему хотелось дать ей волю. Послушаться неясного голоса, скандировавшего в ушах требовательное и такое соблазнительное «убей», и обрушить всю свою ярость на человека, едва ли этого заслуживавшего.

"Я не превращусь в это, лорд Сидиус. Безумного убийцу вам из меня не сделать".

И снова – тихий смех. До обидного снисходительная улыбка на старческих губах.

"Неправильно, Энакин. Мне безумный убийца без надобности. Это я нужен тебе – чтобы не превратиться в него".

"И без вас справляюсь".

"Надолго ли? Кто окажется на месте Оби-Вана в следующий раз? Случайный прохожий, подвернувшийся под горячую руку? Падме? Ваш малыш? Ты не можешь знать, когда сорвешься снова. Джедайские техники не позволяют управлять зверем, что таится внутри тебя – лишь запереть. Д обровольно лишиться части себя вместо того, чтобы научиться жить с ней и использовать ее . Но и этот путь для тебя закрыт. Темная Сторона у тебя в крови . Из нее ты черпа л силы в последние годы, к ней ты всегда обращался в трудную минуту. Ты не научишься чувствовать Силу по-иному. Твоя природа возьмет верх, как бы ты ни бежал от нее. Ты, быть можешь, и совладаешь с ней самостоятельно... но кто расплатится за твой опыт?"

Помимо воли в памяти вспыхнул страшный образ, один из тех, что являлись ему в видениях: Падме, задыхаясь, царапала горло. Шептала мольбы побелевшими губами – и голос ее становился все тише и тише, а белки огромных глаз заливала кровь...

Лишь ценой огромных усилий Энакину удалось отогнать видение прочь. Оно было всего-навсего одним из многих – возможной, но не предрешенной вариацией будущего. Он насмотрелся такие с избытком. Сидиусу нечем здесь поживиться.

"Вокруг предостаточно достойных кандидатур. Не думаю, что Орден будет возражать, если я потренируюсь в использовании Темной Стороны на ваших любимых псах".

Сидиус был само равнодушие.

"Значит, галактика потеряет нескольких способных людей. Вопрос в том, что приобретешь ты?"

Энакин не ответил. Ни к чему это было – проговаривать очевидное, тем более Сидиус не нуждался в словах. Одной мразью в галактике станет меньше. А в его загривок по-прежнему будут вгрызаться десятки других. По-прежнему будет висеть на волоске жизнь Падме.

Если она переживет чрезвычайную сессию, разумеется. Условие, в выполнимости которого Энакин серьезно сомневался.

Он думал об этом не раз и не два. Страх сменялся яростью, ярость – глухим отчаянием, и так по бесконечному кругу. Сейчас же они складывались в горькую, холодную решимость.

Каждый видит в нем разменную монету? Оружие массового уничтожения? Что ж, оно обычно стоит недешево.

"А что я приобрету, если не сделаю этого? Если помогу вам? Могущество? Увольте, его мне с лихвой хватает. Власть и свободу? Не считайте меня за идиота. Я прекрасно понимаю, кто будет держать мой поводок. На каких условиях вы предлагаете мне рабство, лорд Сидиус?"

Старик рассмеялся, и не было в том смехе ничего от привычного добродушия канцлера Палпатина. Холодная насмешка, сухое одобрение с оттенком снисходительности.

" А все же ты неглуп, мой мальчик. Свобода – лишь в праве выбрать себе цепь по вкусу, так ведь говорят? Что ж, мое предложение тебе известно. Я научу тебя владеть С илой, чтобы ты смог управлять ею, а не она – тобою, как сейчас. Своим правлением я спасу галактику от войны, которая погрузит ее в хаос на многие десятилетия. Но самое главное – я сохраню жизнь твоей Падме. П ока ты верно служишь мне, ни она, ни твои дети не будут ни в чем нуждаться. Он и буд у т жить в роскоши и безопасности, вдали от политики. Рядом с тобой . Решай сам, стоит ли это твоих представлений о чести. Знай лишь, что так или иначе, но совесть твоя чистой не останется. Тебе решать, чья кровь замарает ее".

Желтые глаза фантома померкли, и вслед за ними начал таять его силуэт. Мгновение – и Энакин остался наедине с собой, глядя в пропитанную Тьмой корускантскую ночь.

Он был до странного спокоен сейчас. В поганые времена и дороги в будущее не лучше. Рыцарю-джедаю и Избранному давно пора бы усвоить это.

На одну ему недвусмысленно указали – не в первый, но, вероятно, последний раз. Вторую же Энакину предстояло торить самому... чем и надлежало заняться, пока еще не слишком поздно.

Сегодня Энакин в последний раз возвращался в Храм. Не зная, как покинет его. И, что самое главное, кем.

* * *

– Сэр, я прошу вас... – Сибилла едва поспевала за широким шагом работодателя, путаясь в юбках. От волнения дыхание молодой женщины сбивалось, как у старухи, страдающей одышкой.

Обычно благовоспитанная до чопорности, чтившая субординацию как величайшую добродетель, гувернантка бегом бросилась Арманду наперерез и решительно преградила ему путь к лестнице.

– Я прошу вас быть с Исанн помягче, сэр, – сказала она уже уверенней. – Бедная девочка сама не своя. Я понимаю, что ее выходки уже переходят все границы, но она совершает их не из желания досадить. Ей нужно ваше внимание...

– И она его получит. В том виде, которого заслужила своим поведением. А теперь прошу вас отойти в сторону, мадам.

Его тон не терпел возражений, но женщина не шелохнулась – только сурово сдвинула брови и решительно вздернула подбородок. Невиданная наглость для прислуги, а уж тем более допустившей в последнее время столько промахов, что впору писать заявление об уходе – пока не выставили с работы силком, снабдив нелестной рекомендацией.

Не в первый уже раз Арманду подумалось, что за нехваткой свободного времени он непозволительно распустил своих домашних. Дочь, в первую очередь – а теперь и Сибилла, похоже, набралась дурных манер от своей избалованной и обнаглевшей подопечной.

– Сэр, у девочки сильный стресс, с которым она явно не справляется. Неужели вы забыли, что с ней творилось вчера? Бедному ребенку нужна помощь специалиста и ваша забота, а не наказание! Ей не хватает поддержки и ласки, как вы не понимаете?

"Бедному ребенку не хватает ремня!" – едва не рявкнул Арманд, но вовремя сдержался. Судя по виду, Сибилла и сама была недалека от истерики, а ему только драматических сцен в исполнении гувернантки не хватало. И без того он чувствовал себя таким измотанным, что больше всего хотелось махнуть рукой на выходки дочери и урвать хоть немного сна – тем более, что завтра силы ему очень пригодятся.

К сожалению, Арманд не мог себе этого позволить. И без того слишком многое сошло девчонке с рук. Ее следовало хорошенько выпороть еще вчера, когда он поймал ее на подслушивании. Быть может, не пожалей он ее тогда, не было бы побега и встречи с Мотмой – за что Исанн не получила даже устного выговора благодаря своим кошмарам. И вот теперь – новая попытка сбежать из дома. Несмотря на все запреты и предупреждения. Будто этого было мало, маленькая паршивка додумалась подмешать в каф Сибилле и Элдберу сильнодействующее снотворное... быть может, в другое время он мысленно похвалил бы девчушку за смелость и предусмотрительность, но сейчас это казалось скорее поводом всыпать ей покрепче.

– Сибилла, – положив ладонь женщине на плечо, он строго посмотрел ей в глаза. – Никакой "стресс" не может быть оправданием тому, что девочка натворила. Исанн не просто нарушила прямой запрет – она сознательно подвергла опасности свою жизнь, прекрасно понимая, что ее похождения могут плохо закончиться. Это нельзя оставлять безнаказанным.

– Я понимаю, сэр. Прошу вас лишь обойтись без... крайностей. Исанн – ребенок с очень сложным характером и, боюсь, хрупкой психикой. Прошу, не усугубляйте ее состояние...

– "Ее состояние"? Хотите сказать, девочка страдает психическими отклонениями?

Под холодным и очень, очень внимательным взглядом работодателя Сибилла невольно вздрогнула.

– Нет, сэр, – проговорила она тихо, нервно сглотнув. – Я вовсе не это имела в виду...

– В таком случае вынужден вам напомнить, что контролировать ее "сложный характер" – ваша работа. Работа, с которой вы в последнее время справляетесь не без нареканий. Надеюсь, вы не намерены и дальше усугублять свое положение грубым нарушением субординации?

Лицо гувернантки дернулось, будто ей залепили пощечину. Губы сжались в тонкую, недовольную линию.

– Прошу прощения, сэр. Я не хотела показаться навязчивой.

– Извинения приняты, мадам Дереле. А теперь позвольте мне увидеть дочь.

Сибилла почтительно склонила голову и отступила. Вид у нее был скорбный, словно у матери, вынужденной отдать на растерзание родного ребенка. Поднимаясь на второй этаж, Арманд спиной чувствовал ее осуждающий взгляд.

"Хорошая она все-таки женщина. Возможно, даже слишком хорошая для моего чертенка. Неудивительно, что Исанн совершенно распоясалась под ее присмотром: некоторые дети напрашиваются на неприятности лишь затем, чтобы проверить, как далеко им позволят зайти".

В который раз он пожалел, что Исанн не родилась мальчиком. Парнишке с таким характером было бы куда проще найти место в жизни... и вправлять мозги с помощью ремня мальчику куда легче. А с девочкой... с девочкой тяжелее. Каждый раз приходится бороться с иррациональным желанием немедленно простить и приласкать эту маленькую паршивку, умело прикидывающуюся невинным ангелочком.

У порога детской он остановился. То ли предчувствуя бурю, то ли в знак глупого подросткового бунта Исанн заперла дверь. Арманд не соизволил постучать – просто провел ключ-картой по электронному замку.

В комнате царил полнейший бардак. Валялась на полу вываленная из шкафа одежда, содержимое распотрошенной школьной сумки ровным слоем усеивало ковер; под ногу чуть не попалась дорогая фарфоровая кукла, которую Арманд подарил дочке на день рождения где-то года три-четыре назад. С выдранными золотистыми локонами и раздробленной наполовину головой.

Сама виновница беспорядка сидела на постели, закутавшись в одеяло и глядя на Арманда затравленным волчонком. В руках она сжимала то ли планшет, то ли книгу, то ли тетрадь – разглядеть толком не удалось, потому что девочка поспешно спрятала вещицу под скомканное покрывало.

Она казалась не просто напуганной – нездоровой. Эти ее покрасневшие глаза, бледное лицо, на которое падают нечесаные волосы...

– Итак, Исанн, ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он строго, ничем не выдав зарождавшегося беспокойства.

Габриэлла точно так же дичилась, когда безумие начало брать верх над самообладанием. Так же жалась к стене, когда он приближался к ней. Так же молчала, глядя на него широко распахнутыми глазами.

"Этого не может быть. Исанн здорова. Напугана, только и всего".

– Я задал тебе вопрос, девочка. Что все это значит?

Арманд попытался схватить ее за подбородок, но Исанн вывернулась из-под его руки. Вскочив с постели, шустро отпрыгнула в сторону.

– Ничего! – с вызовом выпалила она. – Тебе-то какая разница? Ты же наказывать меня пришел, да? Вот и доставай ремень, нечего тянуть! А бардак я уберу, как ходить смогу.

У нее тряслись губы. Глаза, испещренные красными прожилками, смотрели нагло и в то же время – испуганно. Казалось, девочка вот-вот разревется.

Арманд подошел к ней и крепко схватил за плечи. Хорошенько встряхнул, даже не обратив внимания на то, что Исанн рванулась из его рук.

– Прекрати истерику. Или мне успокоить тебя пощечиной?

– Мне плевать! Не в первый раз! – девочка упрямо мотнула головой, отбрасывая волосы за спину и нарочно подставляя щеку для удара. Ту, на которой все еще красовался синяк... да, он определенно приложил ее крепче, чем собирался.