Текст книги "Избранное. Из гулаговского архива"

Автор книги: Анна Баркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Граждане возмутились и рассмеялись очень презрительно:

– Еще бы! Никогда искусство не достигало таких вершин, как в наше время.

«Опять вершины!» – с ужасом возопила я про себя.

– А как же искусство может существовать без борьбы, без индивидуальной фантазии, без индивидуального стиля, без конфликтов, без философских противоречий… Если уж наука мертва, то искусство…

– Наше искусство прекрасно! – категорически заявили граждане. – Наша живопись красочна и декоративна. У нас преобладает орнамент. Наши пейзажи ярки, объективны, лишены так называемых настроений… В природе настроения нет. Скульптура у нас портретная и… надаллегорическая, что ли, цветы, плоды, апофеозы.

– Хорошо. А роман? А трагедия? То есть искусство слова и театр?

– Трагедии у нас нет. Трагедии всегда базировались на какой-то борьбе идей и чувств, на моральных и социальных конфликтах, на каком-то недовольстве жизнью, миром и судьбой. У нас нет почвы для этого.

– А кровавые бойни, которые вы время от времени устраиваете, разве это не материал для трагедии?

– Помилуйте, это скорее хирургические мероприятия.

– А запрещение познания разве не трагично?

– Конечно, нет! Разве может быть идеальным героем трагедии человек, разрушающий нормы, установленные высшим социальным строем? Он – преступник и, как все преступники, больной, и только. Разве аномальный человек может быть достойным объектом искусства?

– Н-н-да! Приходится удовлетворяться вашими объяснениями. Следовательно, театра у вас нет.

– Почему нет? Легкие комедийные увеселяющие спектакли, остроумно поставленные и оформленные в наших театрах, пользуются колоссальным успехом. Затем балет… с апофеозами, очень декоративный. Музыка, пение… Все это у нас…

– Знаю! Знаю! Достигло вершин.

– Совершенно верно. Мы своим искусством довольны.

– Вот вы сказали: «остроумно поставленные спектакли»… Откуда бы у вас взяться остроумию? Что такое, по вашему мнению, остроумие, юмор, веселость?

– Ну, это всякому понятно. Юмор, остроумие… то, что вызывает смех.

– Но в вашем мире все так идеально, что, мне кажется, смеяться не над чем.

– Не совсем так. Да мы вам лучше приведем пример… Этот скетч выдержал сотни представлений. Молодой человек летит на своем самолетике к невесте. Сегодня должен быть решен вопрос о браке. Он задумался о будущей семейной жизни и по рассеянности перестал следить за самолетиком, и… упал на крышу, которую в это время красили. Натурально, он весь перемазался в краске, самолетик сломался. Тут очень забавный трюковый акробатический балет на крыше с малярами. Словом, к невесте он не попал. Она ждала и, не дождавшись, в тот же вечер дала слово другому. На следующий день ее бывший жених явился, объяснил, почему не попал к ней вчера, но было поздно. Невеста сказала ему, что рассеянность – порок, недопустимый в наше время.

– Ну и что же? Он был огорчен?

– Нисколько. Девушек много. Невесту всегда можно найти. Наоборот, кончается свадебным торжеством, в котором он тоже принимает участие. Веселые танцы. Апофеоз брака.

– Тьфу! – плюнула я внутренне, – вершины да апофеозы. Когда-то был кинокомик Макс Линдер. С ним постоянно случались такие происшествия, как с вашим молодым человеком. То он из своей ванной комнаты проваливался в нижний этаж, в чужую, то в момент любовного объяснения его начинала кусать блоха, то на людной улице у него сваливались штаны. Но он нравился только людям с очень примитивным вкусом. А у вас, видимо, линдеризм в фаворе.

– В фаворе… Мы не знаем вашего линдеризма. Но вы представьте только: крыша окрашенная, скользкая. Какая ловкость нужна, чтобы удержаться на ней. А танцы на этой крыше – какой показ спортивных данных, какое умение владеть телом, какое обилие танцевально-акробатических трюков. Что вам еще нужно? Кроме того, у нас есть легкий сатирический жанр. Вот, например, веселая комедия-сатира на этих… носителей индивидуалина. Тоже молодой человек, но, в противоположность первому, очень неуклюж, человек, не танцор, не гимнаст. Он весь предан каким-то особым своим переживаниям. Он очень хочет влюбиться и жениться, но не может. Все женщины и девушки, по его мнению, похожи одна на другую. И вот он ходит и восклицает:

– Я ищу единственную женщину. Я ищу женщину, непохожую на всех женщин. Пусть она будет уродом, но уродом своеобразным, оригинальным. Мне надоели, опротивели здоровые уравновешенные женщины на одно лицо, на один характер!

Ну, конечно, все смеются. Очень веселая вещь.

– Бедный молодой человек! Я ему очень сочувствую.

Граждане посмотрели на меня, как на помешанную.

А я продолжала расспрашивать:

– А музыка… Она требует титанических чувств и титанической мысли. В музыке отдельная душа сочетается с великим сущим. В музыке вопли неистовых страстей, могучие голоса вселенной. Бунт стихий и раскрепощение всех грозных конфликтов в торжественном гимне красоте.

Граждане снова посмотрели на меня с любопытством и жалостью, как на слабоумную.

– Бетховен… Скрябин. Эти варвары, создатели какофоний, которых не выдержало бы ухо ни одного из современных слушателей. Бунт стихий… В пределах земных потребностей и удобств стихии усмирены, а их дальнейшая судьба нам безразлична. Голоса вселенной… Какие? Мы достигли Марса, Луны. Мы устроили там свои базы и склады. Для жизни Марс и Луна не приспособлены, но для хранения некоторых элементов и некоторых видов нашей земной продукции они исключительно удобны. Мы долетаем до Марса и Луны за десять-двенадцать часов и никаких голосов вселенной не слышим. Мы сидим в удобной каюте межпланетного самолета, а таких самолетов у нас десятки, если не сотни тысяч. В самолете мы завтракаем, обедаем, пьем вино, спим, читаем, смотрим телевизор, а иногда с помощью особых аппаратов наблюдаем черноту межпланетного пространства, в котором сверкают ледяным ярким светом звезды, и – ничего: никаких загадок и тайн. Все очень просто и обыденно.

– Как обыденно? – завопила я. – Чернота межпланетных пространств, ледяной яркий блеск звезд в этой черноте – это, по-вашему, обыденно?

Граждане с непоколебимым спокойствием подтвердили:

– Да. Обыденно. Мы к этому привыкли.

– Неужели у вас не возникает мысль: откуда все это и куда?

– Мысль совершенно бесполезная, младенческая. С такими вопросами и мыслями давно покончено. Для своих удобств мы извлекли из вселенной все, что нам надо. А дальнейшее нас не тревожит. Мы достигли пределов познания.

– Слава богу! Не вершин! – сердито шепнула я моему безмолвному, очень бледному черту.

– За этими пределами, – подчеркнули граждане резко, – для нас ничего нет.

– А смерть? Вас не возмущает факт смерти? Вас не соблазняет идея вечности и бессмертия? Вас не терзает мечта о постижении последней тайны создания, о каком-то Великом Начале, из которого все возникло и к которому все возвратится?

– Это мистика. Это недоказуемо и ненужно.

– И вы так-таки довольны своим земным бытием, декоративным искусством и декретами, запрещающими познание?

– Вполне довольны.

– Хорошо, что все-таки не все у вас довольны. Остались все-таки живые умы и живые сердца даже среди вашей китайщины. Вернемся, однако, к прежней теме об искусстве. Ваши предшественники, жившие задолго до вашей эры, требовали идейного искусства.

– В те времена, очевидно, это диктовалось необходимостью. Империализм и коммунизм ожесточенно боролись между собой. И те, и другие искали идеологической поддержки в искусстве и в науке. У нас надобность в этом миновала.

И они снова задолбили:

– Радующие глаз яркие краски… декоративность… Радующий глаз яркий балет.

– Обыденная чернота межпланетного пространства, – подсказала я.

Граждане единогласно пожали плечами, их одинаковые глаза выразили одинаковое сожаление:

– У вас избыток индивидуалина.

Я злорадно крикнула:

– Не только у меня. Кое у кого и из ваших он имеется. И все-таки справиться вы с ним не можете. Эта «частная проблема» очень беспокоит вас. Надеюсь, что она когда-нибудь взорвет ваш мир и рассеет его в обыденной черноте межпланетного пространства.

Черт, еще более побледневший, не проронивший ни слова за все время моего собеседования с гражданами «второго варианта», спросил меня:

– Хватит?

– Нет! Постойте! Еще один частный вопрос. Когда-то ратовали за освобождение, за независимость и полный суверенитет даже самой крохотной угнетенной страны в Африке и в Азии. В каком положении теперь эти страны?

Граждане, все, как один, приняли серьезную мину:

– О, это была затяжная борьба. Борьба кровопролитнейшая, к большому сожалению. Когда коммунизм победил во всех крупных странах, эти группки дикарей начали с остервенением драться за свои обычаи, за своих божков, за свои привычки и жизненный обиход, недопустимые при коммунистическом строе. Они цеплялись за свою национальную дребедень, они не хотели сливаться с цивилизованным передовым человечеством. Победивший коммунизм, ясное дело, не мог позволить этого…

– Индивидуалина, – подсказала я.

– Да. Этого гнетущего невежества, этой тупой племенной ограниченности, этой косной приверженности к родовым – чисто инстинктивным – нравам, порядкам и нормам поведения. Долго и терпеливо мы доказывали этим жалким народцам необходимость подчиниться непреложным законам развития человеческого общества, долго объясняли им все положительные стороны новых форм социального бытия. Уговоры и широкая агитация не привели ни к чему. Пролетарского интернационализма эти отсталые племена понять не могли, хотя некоторой степени промышленного развития они уже достигли. Они вопили о своих интересах, о каком-то невероятно важном значении в истории человечества их ничего ценного не представляющих местных убогих культур. Они вопили о каком-то вкладе в цивилизацию, который им помешали внести колонизаторы, а теперь мешаем мы. Это была смехотворная и неприятная буча.

– Надеюсь, что вы им вправили мозги с помощью военной силы.

– Пришлось. Нужно признаться, что их осталось очень-очень немного. Оставшиеся слились с нами и стали счастливыми гражданами нового мира.

– Понятно!

И я скомандовала моему спутнику:

– Теперь довольно. Вполне. Теперь, пожалуй, я смогу приветствовать атомную гибель.

VIII

Снова мы сидели в домике рыболова. Снова он пил коньяк, рюмку за рюмкой, с очень мрачным, сосредоточенным видом. А я молчала, удрученная всем увиденным и услышанным в течение каких-нибудь пяти часов. К рыболову я пришла в три часа дня, сейчас было начало девятого вечера. Наконец я робко спросила:

– Неужели никакого третьего варианта, кроме атомной катастрофы?

Рыболов молчал. А у меня возникла некая новая обнадеживающая мысль:

– А бледный человек, с которым я спорила в демократическом варианте, не прав ли отчасти? Может быть, только отрицание является созидательной силой, только гневное «нет» всему существующему. Как только сказал «да» – все кончено… И, конечно, правы эти преступники, обуянные индивидуалином. Они же говорят «нет».

– Голубушка, люди говорят «нет» во имя какого-то «да», не так ли?

– Вы ошибаетесь. Я просто говорю «нет», а «да» я не знаю, и никто его не знает… Разве только господь бог и вы. Но вам угодно держать это «да» в секрете. Слушайте, откройте секрет. Я готова обречь себя на какие угодно вечные мучения, только бы спасти мир… от двух вариантов и от атомной гибели. Но как спасти, я не знаю. Откройте секрет и забирайте мою душу.

Рыболов улыбнулся насмешливо и сострадательно:

– Вы взяли свою судьбу в свои руки. Вы отреклись от нас.

Я взбеленилась:

– Это, наконец, смешно. Вы долбите одно и то же, как эти дураки второго варианта. Неужели вы оба рассердились на человечество? Такое детское упрямство недостойно ни вас, ни того, другого. Ну, мы ошиблись, заблудились, – наведите нас на истинный путь… Знаете, что я начинаю думать?

– Что?

– Никакого секрета вы не знаете, изменить что-либо в мире вы бессильны. Значит, мы правы, признав вас несуществующим. Не мочь – это значит не существовать.

– Ого! А вы можете что-нибудь?

Я осеклась.

– Ничего не могу.

– Вы существуете?

– Не знаю. Иногда кажется, что нет.

– По крайней мере, вы не пугаетесь крайних выводов, – буркнул рыболов.

– Я хочу реальности и действия!

– А разве существовать – значит быть реальным? Ни мысль, ни действие не дадут вам реального бытия.

– А что же?

– Вот вам загадка. Над ее разрешением стоит поломать голову. Попробуйте. Узнаете разгадку, поймете и наш секрет. А сейчас займемся вновь вашими историческими сновидениями… Хотите еще показ?

– Какой?

– Свидание с глазу на глаз двух крупных деятелей противоположных лагерей.

– С глазу на глаз? Без переводчика? Это почти невозможно.

– Почему? Деятель буржуазно-демократического лагеря владеет русским языком и выражается куда изящнее и литературнее, чем ваш… русский.

– Хорошо. Валяйте. Посмотрим, что даст ваша последняя постановка.

…Они сидели за небольшим круглым столом друг против друга. На столе красовалось какое-то угощение: стаканы чая, вино, фрукты и прочее. Но теплая дружественная обстановка, судя по выражению лиц собеседников, видимо, не вытанцовывалась… Беседа носила, должно быть, крайне секретный характер. На столе не было ни бумаги, ни чернильного прибора.

Гость – высокий представительный господин с густой седой шевелюрой и четким правильным профилем, как и полагается иностранцу, с манерами очень спокойными, выработанными долголетней дипломатической дрессировкой, и очень проницательными глазами, обладающими искусством ничего не выражать, когда это требуется обстоятельствами. Наш – коротенький, крепенький, нос у него, как хорошо растоптанный лапоть. Выражение глаз заносчиво-беспокойное. Украдкой он то и дело оглядывал комнату: единственную дверь, окна, стены и даже иногда потолок, словно чуял где-то какую-то опасность.

Гость наблюдал за маневрами хозяина, опустив голову, покуривая сигару, разрешив своим глазам вспыхнуть насмешливым сиянием. Наконец, он мягко обратился к хозяину:

– Простите. Почему вы так настороженно оглядываетесь? Разве мы не одни?

Хозяин что-то промычал, потом заговорил, и манера говорить у него была простонародно-грубоватая, несмотря на явные усилия хозяина придать голосу и речи культурный оттенок.

– Я не остерегаюсь… А оно не мешает… Мы одни, но враги не дремлют. Они могут всюду проникнуть… известное дело.

– Какие враги? Я, например, представитель политической системы, которую вы считаете враждебной, пришел к вам один. Меня провел ваш личный секретарь. Я думаю, что опасность здесь скорее может грозить мне, человеку беззащитному, политическому деятелю другой державы, явившемуся к вам без охраны… Вам опасаться каких-то врагов, по-моему, излишне.

– Дело не в вас, Ваше превосходительство. Я не боюсь, что вы… того… покуситесь на мою жизнь… А мало ли: магнитофоны, звукозапись и все такое.

– Магнитофон? У меня? – гость рассмеялся. – Магнитофон не спрячешь в перстень или в карманные часы.

Хозяин несколько сконфузился:

– Ваше превосходительство, да разве я вас подозреваю… Это привычка к бдительности. Вы хорошо знаете нашу политическую историю… За десятки лет мы много кое-чего вынесли: измены, предательства… Мы часто боролись на два фронта: вне страны и внутри страны… Ну, у нас и выработался инстинкт бдительности.

– Но в вашей стране ведь полное спокойствие и довольство… судя по вашей прессе и по вашим выступлениям. Народ бережет свое правительство, смыкается вокруг него. Это не то, что у нас, где непрерывная борьба партий, стачки, забастовки, правительственные и экономические кризисы. Однако, смело скажу: мы, буржуазные политические деятели, обладаем большей уравновешенностью, чем вы. Мы ко всему привыкли и на все смотрим философски. А вы все, простите за откровенность, Ваше превосходительство, как будто одержимы манией преследования. Вы кричите об угрозе нападений, о заграничных разведках, о шпионаже, о том, что на вас ополчается вся, – гость улыбнулся, – империалистическая клика… И все это бред. Конечно, политика не обходится без некоторых не особенно моральных мер, но меры эти принимают решительно все правительства, в том числе и ваше.

Хозяин вскипел:

– Мы не шпионим! Нам не нужно! Ваши трудящиеся массы за нас… Нам не к чему заниматься провокациями, мы не пользуемся буржуазными политическими методами… мы не ведем подрывную работу.

Глаза гостя стали очень веселым, ясными, искрящимися:

– Ваше превосходительство, а что такое дипломатия с начала времен, как не обман и провокация в изящной, то есть лицемерной форме? Полноте, мы одни! Записей мы не ведем. Не будем разыгрывать друг друга. Ваша дипломатия пользуется шпионажем и подкупом не меньше, чем всякая другая.

Хозяин ничего не слушал. Он разошелся:

– Мы не создаем военных блоков. Вы создаете. Зачем вам все эти якобы оборонительные сообщества?

– Затем же, зачем вам. Они и у вас есть.

– Наши союзы фактически носят оборонительный характер. Вы в любой момент готовы напасть на нас.

– В том же самом мы подозреваем вас и поэтому создаем систему защиты, – спокойно возразил гость.

– Неправда! Мы стремимся к мирному сосуществованию, а вашим монополистам война выгодна, они хотят распространить повсюду свое экономическое влияние.

Гость слегка поморщился, но изысканная вежливость его не покинула:

– Мы тоже считаем, что коммунисты не прочь подчинить весь мир своему экономическому и политическому диктату. Как видите, мы с вами сходимся во взглядах… Но это схождение, – рассмеялся он, – ни к чему хорошему не приведет. Мы с вами не на пресс-конференции и даже не на совещании высоких сторон. Мы с глазу на глаз будем говорить проще, искреннее и серьезнее. От нашей искренности и серьезности зависит кое-что в мире, хотя, конечно, далеко не все.

– Я только и стремлюсь к этому, – смягчив тон, заявил хозяин, – но вы все, буржуазные политики, упорно не хотите понять нас.

Гость слегка наклонился вперед, пристально глядя в глаза хозяина, и спросил:

– Что вы хотите от нас? Скажите прямо, откровенно и честно, забыв о дипломатах, теориях и о прочем, просто по-человечески.

– Мы желаем мирного сосуществования. Мы желаем прекращения гонки вооружений, мы желаем запрещения атомного оружия. Мы желаем ликвидации военных баз, невмешательства во внутренние дела других государств. Вот наша программа.

– Это и наша программа, – улыбнулся гость. – Однако договориться мы не можем, не умеем. В чем же дело? Дело, Ваше превосходительство, в условиях. Вот тут-то у нас и начинаются расхождения.

Хозяин снова вспылил:

– Вопрос тормозите вы!

– Чем?

– Вот этими самыми условиями… Ваши условия неприемлемы… Они возмутительны. Мы – не какая-то маленькая, слабенькая держава… От нас нельзя требовать объединения Германии до рассмотрения вопроса о разоружении. От нас нельзя требовать вывода войск из стран народной демократии. Тамошние народные массы умоляют нас не выводить войска, боясь вашего нападения.

Вежливый гость откровенно рассмеялся:

– Так-таки сами рабочие массы и умоляют?

– Ну, да! Мы там были, беседовали с рабочими, и все высказывались за то, чтобы наши войска оставались там.

– Удивительно! Странно! Не на митингах, конечно, а через своих депутатов и делегатов рабочие массы этих стран умоляют освободить их от коммунистического гнета.

– Это не рабочие массы… Это буржуи, национал-фашисты… отщепенцы шлют к вам свои делегации.

– А разве там сохранились буржуи и национал-фашисты в таком количестве, что могут присылать к нам довольно многочисленные делегации. Состав депутаций нам известен: рабочие, интеллигенты, крестьяне.

– Это все маскировка… Кроме того, среди рабочих и крестьян есть отсталые элементы, это не секрет.

– И много этих отсталых элементов?

– Конечно. Их нужно перевоспитывать, пробуждать в них сознание своих интересов.

– Чем перевоспитывать? Танками?

– Опять эта клевета! Танки мы пустили в ход по просьбе венгерского революционного правительства против явно реакционных элементов, мятежников-хартистов.

– А как вы отличили их в толпе от передовых элементов? Были же в толпе и рабочие… очень много рабочих… Это тоже не секрет.

– Рабочие все были на нашей стороне… А отребье – да! – было перебито. И венгерский народ благодарит нас за это, и вообще вы, кажется, подвергаете меня допросу. Здесь не международный трибунал… И еще не известно, кого международный трибунал будет судить.

Гость, не теряя спокойствия, с прежней тонкой улыбкой, все так же пристально глядя в глаза беснующемуся хозяину, тихо, но необыкновенно четко ответил:

– Международный трибунал будет судить побежденного.

– То есть вас, – гулко захохотал хозяин. – Вы будете побеждены. Капитал будет низвергнут – таков железный закон истории.

– С вашей точки зрения, – не повышая голоса, заметил гость.

– Точка зрения марксизма-ленинизма и есть единственно правильная точка зрения.

– Правильных исторических точек зрения нет, Ваше превосходительство. Нет и непререкаемых экономических и политических учений. В этих науках сначала создают схему, а потом втискивают факты… Не избежали этого ни Маркс, ни Ленин. Вот в точных науках с фактами обращаются почтительнее и то далеко не всегда правильно истолковывают их. Всякая теория – только рабочая гипотеза. И ваша гипотеза, дорогой хозяин, отживает свой век.

Хозяин с недоумением уставился на гостя. Он, должно быть, ничего не понял.

– Что отжило?

– Ваша доктрина, ваша религиозная догма, – любезно объяснил гость.

Хозяин вскочил, сжал кулаки, но сейчас же опомнился и насильственно улыбнулся:

– Учение Маркса – Ленина? Религиозная догма? Это оклеветание учения пролетариата. Законы общественного развития, открытые Марксом, так же реальны… как мы с вами.

– Я не имел намерения клеветать на ваши верования. Я сам человек религиозный, но я примыкаю к католической церкви, а не к марксистской.

– Самое передовое материалистическое учение, учение восходящего класса – церковь, религиозная догма! – бурно и торжествующе хохотал хозяин. – Вот оно, просвещенное мнение господ буржуазных идеалистов.

– А вы думаете, что материалист не может быть религиозным? Я считаю, что безбожников гораздо больше среди идеалистов.

– Среди идеалистов? Среди мракобесов? Здравствуйте, я ваша тетя! – так у нас говорится, – спохватился хозяин.

– Я знаю это выражение.

– Где вы так хорошо изучили русский язык? – вдруг с завистью опросил хозяин. – Я ни одного языка не знаю, а теперь изучать поздно и некогда.

– Вы слишком много работаете, поэтому быстро отстаете от движения культуры.

– Мы отстаем? Мы? Наше производство в пятьсот раз превышает довоенное…

Гость снова поморщился.

– Цифры довольно точные вашего промышленного роста мне известны, – кратко заметил гость. – Они сильно расходятся с вашими. О качестве же вашей продукции говорить не приходится… Впрочем, – любезно и с иронией добавил он, – для международных выставок вы изготовляете неплохие вещи.

Хозяин вспыхнул:

– Только для выставок?

Гость не ответил на этот вопрос, а веско заговорил, отделяя каждое слово, будто диктовал:

– Мы встретились, чтобы выяснить: удастся нам мирно сосуществовать или уничтожим правых и виноватых, коммунизм и капитализм, промышленность и сельское хозяйство, культуру и религию, женщин и детей… и себя самих, что, согласитесь, для нас с вами имеет некоторое значение.

– С нами нельзя вести переговоры с позиции силы. Мы не боимся угроз, – немедленно отбарабанил хозяин тоном ученика первого класса.

– Ни одно уважающее себя правительство не ведет переговоры с другим правительством с позиции бессилия. Вы очень любите всюду и всегда употреблять фразу, которую вы сейчас произнесли… А, в сущности, она бессмысленна.

Мы с чертом, невидимые, сидели на диване. Я с интересом читала мысли собеседников. Иностранец думал: «За всю свою политическую жизнь не встречал еще подобных идиотов. И как идиоты они очень опасны, потому что безответственны». А хозяин говорил про себя: «Выкуси! Пришел торговаться – нужда заставила. Политики!»

А вслух он сказал:

– Позиция силы – это позиция угрозы.

– Нет. Позиция силы – это позиция силы. Вам никто не угрожает, но вам, я бы сказал, очень деликатно доказывают, что и ваших угроз, ваших странствований по всему миру и неудобных для политических деятелей митинговых выступлений тоже никто не боится… А я лично сейчас только изобразил вам положение, в которое попадем мы все, если грянет атомная война.

– Надо прекратить гонку вооружений. Надо запретить атомное оружие. Надо ликвидировать военные базы.

– Надо! – сказал гость. – Ликвидируйте ваши базы. Выведите войска из других стран. Предоставьте их своей судьбе. И мы ликвидируем наши базы… причем, нас тоже умоляют, чтобы мы их не ликвидировали.

– Ага! Вывести войска. Подчинить молодые народные демократии вашему диктату.

– Ну что вы! Не так давно авторитетные лица у вас утверждали, что можно вывести войска отовсюду – социалистическое строительство не прекратится.

– Ну да! Ну конечно! Мы выведем. А вы ликвидируйте Европейское объединение.

– Европейское объединение, Соединенные Штаты Европы, – идея не новая. Она зародилась лет шестьдесят назад и, к сожалению, слишком поздно осуществляется… После двух мировых войн.

– Значит, не ликвидируете?

– Нет. Мы не можем предоставить Европу вашему диктату.

– Ваше объединение ущемляет интересы отдельных стран, Франции например. Урезывает их суверенитет и оскорбляет национальное достоинство.

– Отдельные страны охотно поступились частичкой своих национальных интересов и суверенитета для того, чтобы избавиться от бесконечных войн за жизненное пространство, за прибыли монополий, как вы любите выражаться, и за химерические идеи.

– Э-э! Все равно войны будут. И все равно вашим европейским сообществом те же капиталистические компании руководят. А рабочих в кулаке зажимаете пуще прежнего… С вашим комплектом рабочим бороться будет потруднее.

– Почему? – невинно спросил гость. – Мы, буржуа, создали европейское сообщество, но ведь и рабочие объединяются в пределах Малой Европы. Монополиям придется иметь дело с внушительным рабочим союзом… К тому же законы общественного развития, по вашим словам, таковы, что ваше учение восторжествует. Чего же вы боитесь?

– Мы ничего не боимся, Ваше превосходительство. Время работает на нас, но прогресс затянется при наличии ваших блоков.

– А вы на самом деле уверены, что коммунизм победит? – с любопытством спросил гость.

– Да. Таково глубокое убеждение всей нашей партии… и таков закон общественного развития.

– А ваше личное мнение?

– У меня нет личных мнений. То, чему учит и к чему призывает партия, – вот мои мнения и убеждения.

Гость покачал головой. Я увидела его мысль: «Бедные фанатики! Бедные тупицы. Им недоступны никакая мысль, никакое чувство. Страшная вещь: мир обречен на гибель».

Он тихо спросил:

– Можете вы быть просто человеком? Вероятно, вы муж, отец, друг чей-то. Вероятно, у вас в употреблении есть иные слова, кроме официальных формулировок. Скажите: кто вы вне партии?

– Типично мещанский вопрос. Никто. Я весь в партии.

Хозяин самодовольно забарабанил пальцами по столу, выпил вина и съел грушу.

– Ну так вот ради вашей партии уйдите отовсюду: так будет лучше и для вас. Вы имеете колоссальную территорию и двести миллионов людей… Я не буду касаться их положения, а оно трагично. Но с ними вы можете делать, что угодно. Они вас создали, и пусть они с вами разделываются. Называйте ваши занятия строительства коммунизма чем угодно… Только оставьте в покое нашу дряхлую планету.

– Нет! Это вы оставьте! Это вы везде свои базы устраиваете. Вашим монополистам выгодна атомная война.

Многотерпеливый выдержанный гость на этот раз ответил очень резко и с нескрываемой иронией:

– О да! Нашим монополистам чрезвычайно выгодно превратиться в обугленные поленья, погибнуть от лучевой болезни и так далее. Наши монополисты чудесным способом с помощью своих миллиардов спрячутся от взрывов ядерных бомб. Вы представляете, что такое атомная война? Есть у вас воображение? Вы постоянно упоминаете Хиросиму, но, видимо, это просто условный пропагандистский рефлекс, а на самом деле ваша фантазия настолько скудна и убога, что вы не чувствуете и сотой доли хиросимского ужаса.

– Мы не нуждаемся в фантазии. Мы трезвые люди. А хиросимский ужас – дело рук ваших союзничков.

Гость изумился и неторопливо сказал:

– Кстати, в тот момент вы были чрезвычайно довольны этим делом.

– Клевета! Мы всегда протестовали.

Гость безнадежно пожал плечами:

– Очень жаль, что вы не нуждаетесь в фантазии… И очень жаль, что с вами нельзя договориться даже на вашем родном языке. Оспаривать вас, приводить логические доказательства – бессмысленно, и все же я попытаюсь в последний раз.

Гость, видимо, решил говорить очень примитивно и очень резко:

– После двух десятков атомных бомб все полетит к черту: и коммунизм, и капитализм. Поняли? Жалкие остатки людей уползут в пещеры, если какие-нибудь пещеры сохранятся. Поняли?

– Марксизм и ленинизм бессмертны, – упорно заявил хозяин.

Гость откинулся на стуле и поправил воротник своей крахмальной рубашки: его душило.

– Ну, разве это не религиозная вера? Марксизм и ленинизм бессмертны. Где они будут бессмертны? На небесах? Вы слышали, что я вам сказал? Вообще, умеете вы слушать, а? Извините за грубость. Первобытной орде ленинизм нужен так же, как древним египтянам, например. Человек забудет о происхождении огня… – гость рассмеялся. – Огонь слишком уж испугал его. Человек станет пожирать сырое мясо и сырые коренья.

– Этого не может быть, – категорически отрубил хозяин. – Это ваша атомная паника, атомная истерия, выгодная вашим монополистам.

Гость, видимо, крепился. Он внешне спокойно спросил:

– А что будет, по вашему мнению?

– Ну, конечно, большое бедствие, колоссальный ущерб в материальной и людской силе во всем мире… Ну, частичная гибель земной поверхности, кое-где невозможно будет насаждать сельское хозяйство и промышленность. Но и после атомной войны, как после всякой войны в наше время – таков закон истории, – многие страны окажутся в социалистическом мире, а возможно, что и весь мир.

– Ваше превосходительство, вы здоровы? У вас нормальная температура?

– Так же, как и у вас, – ухмыльнулся хозяин.

Я прочла мысль, проскочившую у него в голове: «Вот как я его допек!» И голова снова опустела.

– У вас есть много людей, зараженных лучевой болезнью. Вы знаете об этом результате ваших испытаний на собственной территории?

– Клевета, – искусственно зевнул хозяин. На этот раз в его голове проскользнула, словно крыса, мысль трусливая и жестокая: «Говорил, что, кроме карантина, надо более радикальные меры принять. Ясно было, что пронюхают. История неприятная. Надо было их поскорее ликвидировать, а участки эти огородить, будто бы для строительных целей, что ли».