Текст книги "Анжелика в России"
Автор книги: Анн-Мари Нуво
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Когда совсем рассвело, Анжелика натолкнулась на следующую отару: два оборванца гнали ее навстречу. Успев разглядеть пыль, всадница попыталась спрятаться вместе с конем за зарослями тростника. Собаки учуяли ее и свернули по конскому следу. Анжелика выехала им навстречу, ударила конька изо всех сил пятками и легким наметом проскакала мимо раскрывших рты пастухов. Собаки для приличия метнулись под ноги шарахнувшемуся коню, но тут же отстали.
Впереди показалась деревушка, серая и невзрачная, гораздо беднее и хуже виденных Анжеликой в России. На всякий случай она объехала ее стороной, хоть конь и тянулся к безмолвным, сонным хижинам.
Вряд ли пастухи сообщат кому-либо в деревне до вечера, что видели странную всадницу, а она тем временем уедет подальше на запад, как советовал Мигулин.
Восходящее за спиной солнце стало припекать. Конь все чаще тянул повод и наклонялся к придорожной траве. Он не особо устал, шагом шел из упрямства и из презрения к всаднице. Анжелика сама почувствовала голод. Да и коня надо было напоить… Поразмыслив, она направила коня к первой показавшейся роще.
Навалившаяся усталость валила ее с ног. Листья убаюкивающе шептались над головой. В ближайшем озере она выбрала место почище и напоила коня. Потом выбрала место в чаще под деревом, привязала коня к кисти своей руки, вторую руку положила себе под голову и мгновенно заснула.
Пока спала, она не слышала, как отряд конницы прошел невдалеке, направляясь на восток, как раз к тому месту, где ночью высаживались казаки. Конь Анжелики сквозь ветви видел этот отряд и поволновался при виде бегущих лошадей, но, к счастью, не заржал.
Спала Анжелика до полудня. Солнечный луч, пробившийся сквозь листву, заиграл у нее на лице и разбудил. Очень хотелось есть. Она съела пару лепешек, засунутых ей за пояс в специальном мешочке предусмотрительным Мигулиным, и напилась из того места, где пил недавно ее конь.
За рощей показалась еще одна деревня. Анжелика решилась. Гораздо хуже будет, если ее заметят прячущуюся. Она выехала из рощи и стала спускаться к деревне.
Каменные, обмазанные глиной домишки лепились друг к другу, но вокруг было относительно чисто, и жители внешне не напоминали татар. Они, действительно, заметили перстень на руке Анжелики и горячо обсудили его, зашушукались, поглядывая на всадницу.
Анжелика сказал им два слова, которые рекомендовал Мигулин, а от себя произнесла приветствие по-татарски. Люди, застенчиво и вместе с тем плутовски улыбаясь, взмахами показали ей направление и подтвердили:
– Кафа.
– Мне надо в Кафа. Это там? – уточнила Анжелика.
– Га. Кафа, – подтвердили жители и снова зашушукались.
Пожав плечами, Анжелика тронула коня, и, проехав через деревню, стала вброд перебираться через ручей. Один из жителей, убедившись, что за ним никто не наблюдает, сделал Анжелике знак: указал на видневшийся впереди лесок, на солнце и зашевелил пальцами, имитируя быстрый бег. Анжелика ничего не поняла. Потом уже, отъехав, догадалась, что ей советуют побыстрее добраться до леса и пересидеть там светлое время суток. Она так и сделала.
Что-то в ее одежде и внешности было не так. Деревенские жители (явно – не татары) советовали ей скрываться. Но другого пути не могло быть. Анжелика продремала в лесу до сумерек и всю ночь осторожно, шагом пробиралась все дальше на запад.
В тревогах прошла еще одна бессонная ночь. И снова она отсыпалась в роще. Однако дальше тянулась абсолютно голая, безлесая равнина, горы ушли на север, а с юга, как показалось Анжелике, должно было вскоре показаться море. «Так или иначе, но надо идти к людям», – решилась. Анжелика, и она поехала напрямую к видневшейся впереди деревне.
Деревня на этот раз оказалась татарской. Анжелика определила это не доезжая, по запаху. Жители, в основном – женщины и дети, обступили всадницу. Она сказала, чтоб ей показали жилище начальника, и вся толпа отправилась вместе с ней к одному из строений. Старый, сморщенный татарин вышел к ней и обалдело уставился, но пришел в себя, как только Анжелика протянула ему перстень.
– Якши. Кафа, Кафа… – забормотал он и, оставив Анжелику, стал давать какие-то распоряжения, готовясь в дорогу.
Анжелика отошла в узкую тень у стены одного из жилищ и стояла там, держа коня за повод. Толпа, собравшаяся поблизости, рассматривала и ее и лошадь. Мальчишки оживленно обсуждали тавро на конской шкуре.
Наконец, все было готово. Старый татарин с необычной для таких лет сноровкой уселся в седло, взмахнул рукой:
– Едем…
Анжелика приготовилась взобраться на спину своего коня. Но тут толпа стала оборачиваться куда-то на восток, раздались крики и топот, и вскоре конный отряд влетел в деревню. Всадники проскакали бы мимо, но расступавшаяся толпа замедлила бег их коней. Анжелика предпочла отвернуться и насколько возможно укрыться в тени за своей лошадью. И все же ее заметили. Удивленные возгласы заставили ее оглянуться. Начальник отряда, косясь на нее, о чем-то грозно расспрашивал старого татарина, и в начальнике этом она с ужасом узнала старого знакомого. Перед ней был Исмаил-ага собственной персоной.
– Что это за пери прячется в вашей забытой аллахом деревне? – опрашивал похожий на паука татарин.
– О, великий и мудрый, – лебезил старик, прикидывая в уме лишь одно, как бы не отобрали перстень. – Только аллах знает все. Я, пыль у его ног, ничего не знаю. Да если б и знал, что могу я, старик…?
– Говори короче, старый шакал!
Толпа зашумела, обидевшись за своего старшего.
– Молчать! – прикрикнул Исмаил-ага. – Говори короче, старик. Ну? Кто эта такая? Не переодетый ли мужчина? Да покарает аллах такого грешника…
– О, могучий и благородный, – закланялся старый татарин. – Она появилась неожиданно, как будто спустилась с небес…
– Э-э…! – Исмаил-ага спрыгнул с седла на землю и сквозь толпу направился к готовой зарыться в землю Анжелике.
Анжелика полностью закрыла лицо, но сквозь прозрачную ткань могла видеть все. Исмаил-ага внимательно осмотрел ее конька и хищно оскалился – лошадь, судя по тавру, была из деревни, только что разграбленной и сожженной казаками. Он протянул руку, готовый сорвать покрывало с лица Анжелики, но заколебался и, пошевелив пальцами, опустил руку.
– Эй, разойдитесь все! – крикнул он толпе, но та не сдвинулась с места. – Хорошо… Пойдем внутрь.
Он указал Анжелике, чтоб шла внутрь хибарки. Она пошла, лихорадочно ища выход, но не находила его. Внутри был полумрак, свет проникал лишь в неровное отверстие в крыше. И здесь Исмаил-ага недрогнувшей рукой сорвал с лица Анжелики покрывало.
– Ты…?!
Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.
– Аллах… – простонал татарин и вдруг с криками метнулся к выходу.
Увидев, что великий и мудрый, могучий и благородный Исмаил-ага с воплями выскочил из хижины, куда только что завел странное существо, толпа шарахнулась и стала разбегаться. Всполошилась вся деревня. А Исмаил-ага, выскочив на середину дороги, упал на четвереньки, оборотился к востоку и стал стучать лбом о землю, выкрикивая:
– О аллах! Благодарю тебя! Ты рассмотрел мечты и сны последнего из рабов твоих…! О, аллах, как мне тебя славить?! Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его! О-о-о-о!
Воины из отряда остолбенели. Начальник их так долго бесновался в пыли, что Анжелика подумала о возможности улизнуть как-нибудь под шумок. Но паукообразный Исмаил-ага вскочил на ноги, бегом бросился к хижине, где все еще стояла Анжелика, вытащил ее оттуда за руку и поволок к своему коню.
– Это моя беглая рабыня! – объявил он всем громогласно. – Аллах помог мне найти ее…
Он стал подсаживать Анжелику на круп пугливого, переступавшего ногами и косящегося коня. Старый татарин стоял в сторонке, опустив глаза, мечтая, чтоб в суматохе все забыли о доставшемся ему перстне с бриллиантом. Но не вышло. Анжелика покрутила указательным пальцем вокруг среднего на левой руке и указала на старика.
– А-а… – вкрадчиво протянул Исмаил-ага и шагнул к потупившемуся старику. – Где украшения этой женщины, подаренные ей мною? А? Взять его!
Воины, услышав об украшениях, набросились на укрывателя. Старик завизжал, задрыгал ногами. Обшарив, его поволокли внутрь его жилища и вскоре один из воинов выскочил, сжимая в пальцах ослепительно сияющий предмет.
– Вот все, что мы нашли, больше нет ничего.
Следом на четвереньках выполз разъяренный старик, он не осмелился слать проклятия Исмаилу и обрушился на Анжелику:
– О, подлая тварь! Дочь свиньи и шакала! Чтоб ты покрылась коростой вместе с твоим перстнем!
– Это все? – спросил Исмаил-ага у Анжелики, и когда она кивнула, обратился к старику. – Не гневи аллаха, старый человек. Мы спасли тебя от греха. Укрывать краденное так же грешно, как и красть…
– Шлюха! Потаскуха! – не слушая, выл старик. – Чтоб ты сдохла под забором!
От хваленого татарского бесстрастия не осталось и следа.
– Поехали! – бодро воскликнул Исмаил-ага, вскакивая в седло впереди Анжелики.
– Пакость! Кусок верблюжьего навоза! – летело им вслед.
А когда они отъехали подальше, старик, который не мог смириться с ударами судьбы, высказался и о великом и мудром Исмаиле:
– Сын крокодила, сын змеи! Чтоб ты сломал свои зубы, чтоб эта подлая скотина откусила тебе…!
Напутствуемые подобными пожеланиями Исмаил-ага и вынужденная обхватить его за пояс Анжелика скакали все дальше на запад, вокруг них с гиком и свистом неслись татарские воины.
Что будет теперь? Исмаил-ага – это не легковерный и благородный Баммат. Она вновь была в руках татар, о которых с таким ужасом говорили поляки и украинцы. Да она и сама помнила, что они сделали с украинской деревней. Впрочем, нечто подобное сотворили с татарской деревней позапрошлой ночью донские казаки… И разве отличались все эти зверства от безобразий, что совершили в деревнях возле родового замка де Сансе французские солдаты, распущенные из армии после подписания Вестфальского мира?
Лошадь под двумя всадниками быстро устала, она неслась неровными скачками, и Анжелика вынуждена была все время тыкаться лицом в пропахшую дымом, конским потом и бараньим салом спину Исмаила. В отряде было много запасных лошадей, но Исмаил-ага упрямо держал Анжелику у себя за седлом и иногда в вожделении мычал, стонал и скрипел зубами.
«Господи, что он со мной сделает?» – в ужасе думала Анжелика. И отвечая на ее мысли, Исмаил-ага взвизгивал и сильнее сдавливал коленями бока облитого потом коня. Конь храпел и прибавлял ходу.
Так безостановочно скакали они несколько часов, пока не показалось еще одно селение, побольше предыдущего. Здесь Исмаил-ага запер Анжелику в каком-то темном и воняющем прогорклым салом помещении, приставил к ней двух охранников, а сам куда-то ушел.
«Что же он сделает со мной?» – терзала себя Анжелика и заранее передергивалась от омерзения. Ну конечно же, будет склонять к любви, а если она откажется, изнасилует. Такова перспектива на ближайшее время. А дальше? Похоже, что любовные безумства паукообразного татарина затянутся, очень уж громко орал он в пыли, слишком рьяно благодарил аллаха.
Исмаил-ага вернулся в сумерках. Он с вожделением уставился на Анжелику. Она видела, что он сдерживает себя, хотя давно уже готов наброситься на нее. «Какая сволочь, – подумала она. – Когда был жив Баммат, этот тарантул советовал подарить меня хану, а теперь… сам дорвался…».
Исмаил-ага и вправду сдерживал себя. Он мог бы изнасиловать упрямую француженку прямо здесь и сейчас, но его истомившаяся без женской ласки душа жаждала чего-то возвышенного, нежного. Зычным голосом он отдал кучу распоряжений. К провонявшей бараньим салом хибаре подогнали немазанную, скрипучую арбу и нагрузили ее свернутыми коврами и съестными припасами. Исмаил-ага зашел к Анжелике и величественным жестом показал ей на выход.
– Пошли. Поедем отдыхать.
Вопреки ожиданиям, он не посадил Анжелику верхом, а заставил взобраться на арбу. Сгорбленный старый татарин хлестнул лошадей. Арба поползла, качаясь, как на волнах. Исмаил-ага гарцевал вокруг и выглядел совершенно счастливым. Он поглядывал на Анжелику, на чахлые деревья сада, обступившие дорогу, на луну, показавшуюся на небе. Тележный скрип ласкал его слух, как лебединые клики.
Они протащились сквозь сад, миновали по шаткому мосту мелкую и шумную речку, и на небольшой террасе над обрывом Исмаил-ага велел вознице остановиться.
Татарин выгрузил и раскатал прямо на траве ковры, расставил серебряные и медные блюда с фруктами и ягодами, разложил подушки. Потом Исмаил-ага знаком послал возницу за сушняком, чтоб развести костер.
Ночь была тиха и прекрасна. Крутобокая луна поднималась над морем и серебрила его поверхность. В стороне возница разводил костер, резал и свежевал барашка, которого заранее привязали к арбе и привели с собой. Исмаил-ага знаком пригласил Анжелику садиться и сам сел на подушки напротив. Он улыбался, показывая острые волчьи зубы, хлопал себя ладонями по коленям и, казалось, подскакивал от удовольствия и возбуждения.
Сердце Анжелики сжималось, внезапно у нее разболелась голова, и она старалась успокоиться, глубоко и размеренно вдыхала воздух. Татарин же при виде ее вздымающейся под покрывалом груди возбудился еще больше. Он хватал и кусал яблоки, жевал изюм, брал его целыми горстями и предлагал слипшиеся комья Анжелике:
– Кушай… Кушай… Якши…
Аллах запрещал ему пить вино, но в заветной фляге у Исмаила-аги была настоянная на травах горилка, про которую в Коране не говорилось ни слова, и он несколько раз приложился, утирая всякий раз рот и редкую бороденку рукавом халата. Глаза его затуманились рот ослабел, душа ликовала.
Старый возница подкрался на четвереньках и что-то пробормотал. Исмаил-ага щелкнул пальцами, указывая слуге на костер и на блюдо перед собой. Тот принес и ссыпал на указанное блюдо куски плохо прожаренной, сочащейся кровью баранины, а затем сбегал к арбе и принес хозяину странный предмет, похожий на гитару, но с одним лишь грифом и каким-то набалдашником на конце его.
Исмаил-ага долго умащивался на подушках, елозил задом; наконец, умостился, прокашлялся и ударил по струнам.
– Бдынннь! – тоскливо запел-задребезжал инструмент.
Первой мыслью Анжелики было, что надо бы подтянуть струны. Но парящий на волнах страсти и вожделения Исмаил-ага закрыл глаза, как будто, напрягая слух, выискивал одну неповторимую ноту, страдальчески приоткрыл рот и какое-то время вслушивался в это дребезжащее бренчание, как в неповторимо прекрасную, прямо-таки райскую мелодию.
– О-о-о… – простонала Анжелика.
Исмаил-ага по-своему истолковал ее стон. Он приоткрыл глаза и покачал головой, как бы говоря: «А ты как думала…?»
– О-о-о… – повторила Анжелика, раскачиваясь из стороны в сторону от головной боли, обручем сдавившей ее голову.
– А-а-а-а…! – на одной тоскливо-высокой ноте вывел ободренный Исмаил-ага и запел.
Сияет на небе луна, кружатся вокруг нее звезды. Но засыпает небо, уходит луна, и звезды тоже засыпают. Превращается весь небосвод в сонное царство. О, если б Исмаила-ага мог пройти сквозь тишину ночи и подняться в сказочное спящее царство, тихо снял бы он с неба красавицу луну и принес бы ее на землю. Пусть она светит в ночи всем, как волшебная лампа; пусть ее свет озаряет пути всем влюбленным на этой земле…
Исмаил-ага пел самозабвенно, и ему казалось, что вся ночь переполнена звуками его чудной песни, что поет море, подыгрывая ему плеском набегавших на берег волн, поют деревья, подыгрывая шелестом серебрящихся под луной листьев, поет ветерок, тихо и заунывно, как и сам Исмаил-ага.
Он ударил по струнам последний раз и вскинул руку с растопыренными пальцами, вслушиваясь в неземные звуки своего сердца, отраженные струнами, ночью, лунным светом, морем, листьями и ветром… Все пело вокруг, и Анжелика, как показалось Исмаилу-аге, тоже пела…
Хрипло вздохнул Исмаил-ага, уверенный, что подлинное искусство не оставит человека равнодушным, отложил инструмент и сказал Анжелике:
– Пойди ко мне на грудь, моя певунья!
«Да пошел ты…!» – хотела сказать Анжелика, но у нее не было сил даже на это.
Потом Исмаил-ага навалился на нее. Заминка с шароварами – и его, и ее – прошла как в бреду. Анжелика стонала от боли и омерзения. Из всей гаммы пакостных чувств больше всего ее изводило то, как татарин елозил по ее животу своим толстым, тугим, волосатым животом.
Исмаил-ага понял ее стоны весьма своеобразно. Он тоже стонал, сопел, ухал и хрюкал, пускал слюну и, вообще, отдавался любви с полным самозабвением.
– …Умх… Умх.
Наконец, он прогнулся, простонал: «О-хо-хо-хо-хо…!» и отвалился в сторону:
– Фу-у-ух-х…
Он еще лежал на спине, глубоко и протяжно вздыхал, живот его при этом колыхался. Потом стали собираться обратно. Исмаил-ага подобрал все финики, наскоро скомкал их и сунул в рот; чавкая, отер руки о кушак:
– Умх… Умх… Вкусно…
Старик, бесстрастно сидевший у костра, стал сворачивать ковры и швырять подушки в арбу. Придерживая рукой у пояса шаровары, Анжелика пошла садиться. Голова ее кружилась, ноги были как чужие.
Арба тронулась, заскрипела. Анжелика сидела, уткнувшись лицом в колени, раскачивалась всем телом в такт колебаниям этого примитивного экипажа. Она с непонятным наслаждением расслабилась и не пыталась удержать равновесие. От одного из толчков она повалилась набок и так замерла.
Исмаил-ага победителем скакал вокруг, горячил коня и что-то мурлыкал себе под нос. Он поглядывал на Анжелику, и ее расслабленность доставляла ему странное наслаждение. Он, видимо, ощущал себя героем-любовником, который умелыми ласками довел свою возлюбленную до изнеможения.
«Какая сволочь! – думала Анжелика. – Лучше б я графу отдалась…» Потом до нее дошло, что «лучше» или «хуже» здесь значения не имеют. И любовная связь с мальчишкой-графом ни в коей мере не повлияла бы на дальнейшее развитие событий. Но тот хотя бы ухаживал за ней, «охмурял», он был детски наивен и в то же время весьма находчив. Баллады пел… Тут Анжелика вспомнила недавний концерт и невольно застонала.
Исмаил-ага немедленно откликнулся на этот любовный зов. Прямо из седла он прыгнул на арбу, взмахом руки заставил отвернуться заволновавшегося возницу и прямо на ходу еще раз изнасиловал уткнувшуюся лицом в подстилку Анжелику. «Взбесившийся самец»! – думала она.
В селение они возвратились под утро. Исмаил-ага заперся вместе с Анжеликой в том же бедном строении, растянулся на кошме и захрапел. Беззвучно плачущая Анжелика прикорнула в уголке и без сна провела остаток ночи.
На следующий день Исмаил-ага снова загрузил арбу, посадил на нее Анжелику и велел вознице трогаться. «Неужели опять поедем на берег моря? Но почему тогда съехалось так много татар?» – недоумевала Анжелика. Ей даже пришла в голову мысль, что развратному татарину мало овладеть ею на глазах у старика-возницы и он собрал как можно больше свидетелей… Нет, Исмаил-ага велел вознице ехать на север.
Они пересекли весь полуостров. Татары вместе с Исмаилом-агой уехали далеко вперед. Лишь двое из них, старых и беззубых, были оставлены караулить Анжелику и сопровождать арбу. Они беспрестанно молились, чтобы отогнать греховные мысли. Трижды в день падали они лицом вниз на каменистую землю и, оттопырив тощие зады, о чем-то горячо просили аллаха.
Основное место жительства Исмаила-аги располагалось неподалеку от узкой стокилометровой полоски суши, разделяющей Азовское и Гнилое моря, неподалеку от Утлюкского лимана. Татарские кочевья здесь были не особо богатые. Скот выгоняли в степь, а жилища располагались на берегу лимана, на самой стокилометровой косе и на маленьких островах, сообщающихся друг с другом системой бродов.
Исмаил-ага, глава над сотней воинов, жил на небольшом островке, заросшем камышом. Помимо его юрты здесь стояли юрты еще трех семейств. Посреди острова возвышались полурассыпавшиеся древние каменные строения, не имевшие крыш и сплошных стен. Они примыкали к горной гряде, и в ближайшей горе можно было обнаружить целую галерею обжитых пещер. Видимо, жители когда-то, потеряв свои жилища, пережидали смутные времена в ближайших пещерах. Исмаил-ага и его соседи-татары не переносили крыш над головой, в пещеры заходили крайне неохотно, но использовали их как убежища.
К приезду Анжелики Исмаил-ага, желавший поразить ее воображение, перетащил в пещеры все свои ковры, лежанки и другую «мебель». Получилось очень живописно и экзотично. Арбу бросили в поселке за проливом. Через мелкий соленый залив перебрались вброд. И вот Анжелика оказалась на острове, который в любое иное время поразил бы ее своей красотой, но теперь пугал своей необжитостью.
До встречи с прекрасной француженкой Исмаил-ага имел двух женщин, одну для работы, другую для развлечений. Он мог себе это позволить. Еще до приезда Анжелики он продал ту, что предназначалась для развлечений, а вторую запугал и несколько раз побил. Когда Анжелика появилась на острове, оставленная для работы татарка боялась поднять на нее глаза.
В целом остров произвел на несчастную маркизу впечатление окруженной водой тюрьмы. В тюрьме человек имеет право на одиночество, здесь же ей предстояло проводить время в обществе сластолюбивого Исмаила-аги.
Однако судьба распорядилась иначе. В день приезда Анжелики в улус прискакал гонец с тревожными вестями, и в тот же день все, кто мог носить оружие, выступили к Перекопу.
Исмаил-ага послал сотню проклятий неверным, которые обнаглели до такой степени, что готовы были вторгнуться внутрь полуострова. Своей волей он оставил сторожить Анжелику двух татар, молодого и старого, беззубого, пригрозив им содрать с живых шкуры, если пленница убежит. Взбив тучи брызг, всадники ускакали по проливу известным им бродом, и Анжелика осталась на острове почти одна, если не считать стражей.
Она обнаружила в пещере своеобразную кладовую, где Исмаил-ага хранил свои припасы. Посреди острова бил ключ, и ручеек стекал по склону к морю. Еды и воды было достаточно. Анжелика взобралась на вершину горы. На север, юг и восток блестела под солнцем морская вода. На запад целая система островов образовала своеобразный лабиринт. Вдали виднелось еще одно селение, не татарское. Его жители иногда выходили в море на маленьких баркасах ловить рыбу. А южнее, по островам, прятались в камышах юрты, указывая на свое пребывание здесь узкими синими дымами. Море на восток от острова казалось синим, ласковым, прибой постоянно играл галькой, намывал и уносил песок, на запад же оно теряло свой блеск, приобретало больной зеленый оттенок, отдавало постоянно водорослями, их гнилостный запах всякий раз наносился на остров западным ветром.
Оставленные татары бдительно следили за каждым шагом Анжелики, бродили за ней всюду, не оставляли одну. Работница-татарка готовила пищу, но Анжелике ее стряпня не нравилась. Она питалась сушеными и свежими фруктами (сушеных был запас, а свежие приносили из соседнего поселка и меняли местные жители, греки или армяне) и запивала ключевой водой. Из книг, прочитанных в монастырской школе, она помнила, что именно так питались отшельники и святые.
У нее неожиданно оказалось целое море свободного времени. Ночью она спала в одной, особенно удобной пещере, утром завтракала, закусывала, чем бог послал, брала с собой сушеные фрукты и уходила на берег моря, к ручью или на террасы, где рос одичавший, но обещавший быть сладким виноград. Мысли о возможности побега не покидали ее. Первым и самым простым способом было совращение одного из стражей и побег с ним в Кафу. Стражники уже стали коситься друг на друга, несколько раз между ними вспыхивали ссоры. Три семейства, жившие на острове помимо Исмаила-аги, вскоре сняли свои юрты и перебрались на другие островки или на материк. Там они рассказали, что Исмаил-ага привез с собой шайтана в образе прекрасной женщины, чье появление сразу же развращает нравы, люди начинают ссориться, дела идут плохо; жалели служанку и двух оставленных на острове воинов.
Она опробовала на них некоторые свои приемы, но без особого энтузиазма. Пока Исмаила-аги здесь не было, она не прочь была отдохнуть, набраться сил, само тело подсказывало, что есть нужда в отдыхе. Она много спала, много гуляла, беспрестанно думала, вспоминала… Тем не менее страшные чары давали себя знать. Молодой татарин скрипел зубами и дошел до того, что спрашивал у аллаха совета: какого члена лучше лишиться? Попытки использовать один непременно закончились бы потерей другого.
– О, аллах, – плакал ночами молодой татарин. – Лучше б я был евнухом, чем терпеть такие муки… Если же не стерплю, то Исмаил-ага отрубит мне голову…
Старый подозревал молодого в шаткости, но и сам, забывшись, бросал порой на Анжелику красноречивые взгляды.
Анжелика доводила их до умопомрачения, когда начинала раздеваться на берегу моря, чтоб искупаться…
Дни тянулись, похожие, как близнецы. Постепенно Анжелика поняла красоту острова и моря. Это понимание пришло к ней, когда она думала о муже и вспоминала детей. Воспоминания о графе де Пейраке были туманными, она больше помнила его голос, чем его тело. Второй ее муж, маркиз дю Плесси де Бельер, казался более осязаем в воспоминаниях, память тела сохранила боль его побоев, ожоги от его хлыста. А Жоффрей… Столько мужчин встретились ей на жизненном пути, что постепенно образ первого мужа странным образом видоизменился. Она приписывала ему многие качества, понравившиеся ей в других. Во сне она видела его, но иногда он приобретал образ кого-то другого. Она знала, что это он, Жоффрей, а проснувшись, вспоминала, что видела Филиппа… Зачем же она искала его? Впоследствии, анализируя от вынужденного безделия свои чувства, она поняла, что где-то в самом укромном уголке ее души живет еще одно воспоминание. Не образ, а ощущение – вот что манило бедную Анжелику. В душе ее жило воспоминание о БЕЗМЯТЕЖНОМ СЧАСТЬЕ. В жестокое время в жестокой стране она испытала с Жоффреем ощущение безмятежного счастья и теперь стремилась вернуть его. Это была погоня за символом.
Она мало думала о детях, усилием воли отгоняла эти воспоминания, чтобы совсем не раскиснуть. Но дети тоже являлись ей в снах, и живые, и утонувший Кантор… Она подскакивала на своем ложе, начинала плакать и, чтобы отогнать воспоминание, отогнать детские образы, делавшие ее совсем больной, начинала вспоминать Версаль, короля, африканскую пустыню…
Природа брала свое – ночи напролет она лежала в полузабытьи и ей мерещились мужчины, побывавшие в ее постели, и те, кого она подсознательно мечтала в ней увидеть… О проклятом паукообразном азиате она старалась не думать…
Жара, запах моря, тоска и вынужденное безделие сводили ее с ума. Она выходила на лимонно-желтый песок, покрывавший берег одной из лагун, и падала на него лицом вниз. Песок сухо скрипел, и ее душили слезы. Ей казалось, что ее услышат, и она настойчиво и нежно звала людей, которые могли помочь ей. Увы, их было немного: юный граф Раницкий, казак Мигулин… Иногда, забывшись, она обращалась к мелькнувшему в ее недавней жизни Баммату. Вот кого боялся этот паук Исмаил-ага…
Чудесное крымское лето проходило. Минули месяцы. Жара спАла, и Анжелика немного успокоилась.
Ветер нес по берегу моря клубы тяжелого песка, они не взлетали, а как бы катились вдоль воды. Поднимаясь на гору, Анжелика видела, что опустели террасы на дальнем берегу, притих рыбацкий поселок, и рыбачьи баркасы ушли далеко-далеко в море. Птицы еще пели ей на заре, но это были прощальные песни, грустные и нежные. Падали первые листья…
На целые дни уходила Анжелика в заброшенный одичавший виноградник, где золотом налились, вызрели кисти, садилась в колеблющуюся тень и начинала ощипывать и есть не умещающуюся в руке виноградную кисть. Долго… Сладко…
С первой прохладой к ней вернулась бодрость. Она решила воплотить в жизнь свой план, соблазнить молодого татарина и сбежать с ним в Кафу. Первые знаки внимания возымели на объект неожиданное воздействие. У юноши пошла носом кровь. Старый татарин немедленно прогнал его и, не приближаясь, издали слал на Анжелику проклятия, но в голосе его слышались похотливые нотки. Анжелика подмигнула ему и, виляя бедрами, ушла к себе в пещеру. Исподтишка выглядывая, она заметила, что старик качался и извивался на пригорке, как будто его что-то разъедало изнутри.
Посмеиваясь, она стала регулярно, неторопливо прогуливаться, застывая неожиданно в самых соблазнительных позах и бросая на молодого татарина довольно откровенные взгляды. Тот, не выдержав, стал рвать на груди полосатый халат и что-то кричать старому, указывая на Анжелику. Старый, завизжав, повалил его на землю и стал бить кулаком по голове. Это обнадежило Анжелику, что цель близка – либо один из них сбежит с ней, либо они перережут друг друга.
Вечером допоздна она сидела на берегу моря, любовалась закатными красками. Старый татарин, чей черед пришел сторожить, бормотал и плевался в стороне, проклинал искусителя-шайтана и его порождение в образе прекрасной пленницы. За спиной Анжелики зашелестели заросли, и громкий шепот молодого татарина подсказал Анжелике, что план ее близок к завершению.
– Эй, девушка…
«У этих азиатов довольно низкая планка, – подумала Анжелика. – Если я кажусь этому дикарю девушкой…»
– Эй, девушка! Поговорить надо…
«Господи, все вы на одно лицо…»
– Девушка… а девушка…
«Вот же тварь!»
– Чего тебе? – отозвалась, не оборачиваясь, Анжелика.
– Молчи… Только не кричи… Поговорить надо.
– Ну, говори…
– Девушка, а девушка… Как тебя зовут?
– Боже мой! – горестно сказала Анжелика по-французски.
– Красивое имя… – отозвался татарин.
Анжелика усмехнулась и покачала головой, она знала, на что идет.
– Слышишь, Мондю? Не говори старому… Я к тебе в каменную юрту приду…
– Он услышит.
– Не услышит…
– Услышит, услышит… Не приходи… Я боюсь.
Молодой татарин заворочался и зашуршал в кустах. Старый прекратил свое бормотание и насторожился. Анжелика подобрала камешек и запустила его по воде. Шуршание за спиной прекратилось. На некоторое время воцарилась тишина. Старый татарин поднялся, отряхнул халат и шаровары и подошел к Анжелике:
– Иди каменный юрта. Ночь…
Анжелика поднялась и пошла мимо него по берегу, отвлекая внимание от кустов, где прятался молодой.
Побродив, она вернулась к себе в пещеру, зажгла светильник и расположилась с ним у входа. Старый татарин, почуяв что-то неладное, ощетинился, как пес, и рыскал внизу меж юртами. Настала очередь молодого караулить. Всю ночь он должен был ходить берегом моря. Старый татарин не доверял ему, но ничего не мог поделать. Сон возьмет свое, не укараулишь… Еще оставалась служанка. Здесь Анжелика не могла рассчитывать на женскую солидарность. Что-то в поведении этой женщины, кутавшейся в черное, подсказывало ей тревогу и опасение. Вот кто опасен! Она выдаст и Анжелику и молодого татарина.
