Текст книги "Анжелика в России"
Автор книги: Анн-Мари Нуво
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Долгие переходы по изматывающей степной жаре лишали невольников последних сил. Татары их почти не кормили. Сами они питались одной кониной. Утром резали молодую кобылицу, кровь ее смешивали с мукой, варили и с наслаждением ели. Мясо резали на тонкие лепешки, клали на конские спины, сверху накидывали седло, вскакивали сами и трогались в путь. Во время привала лошадей расседлывали, снимали с лепешек и конских спин кровавую пену, намазывали ее на куски сушеной баранины.
Исмаил-ага на первом привале протянул один такой кусок Анжелике, та в ужасе отшатнулась, он удивился, протянул другой кусок, без пены.
На вечернем привале татары снимали с конских спин казавшиеся парными лепешки, ели и запивали кобыльим молоком.
Пленным от всего этого пиршества оставались лишь обглоданные кости да конские кишки.
Ленивой волной колыхался над степью горячий воздух, чаще и чаще свистели бичи над выбившимися из сил невольниками. Кто-то уже упал да так и не поднялся.
Одной Анжелике татары предлагали вдоволь мяса, варева из муки и крови или кобыльего молока. Она отказывалась, не могла преодолеть брезгливость, вместе с другими пленниками изнемогала от зноя и тряски. Исмаил-ага, так своеобразно заботившийся о ней, укоризненно качал головой, цокал языком, потом как-то дал небольшую флягу с украинской горилкой, настоянной на травах, но после первого же глотка отобрал.
Подкрепившись горилкой, Анжелика собралась с духом и съела немного сушеного мяса.
Солнце садилось, жара спала, но голова все еще болела и кружилась. Старая украинка на четвереньках подобралась к Анжелике, сидевшей отдельно от других невольниц:
– Донюшка моя, вельможная пани! Дай старой бабке хоть кусочек…
Замечавший все Исмаил-ага издали крикнул:
– Эй!
Он подошел, подозрительно всматриваясь в старуху.
– Я – ничего… Я тильки поисты… – бормотала та, отползая.
– Якши, – сказал Исмаил-ага, наступая ей на волочащийся подол.
Старуха замерла.
– Что вам нужно от бедной женщины? – вступилась Анжелика.
– Якши, – повторил Исмаил-ага и коленом в бок подтолкнул старуху к Анжелике. – Ходи сюда. Ханум бегать – твой башка резать буду.
Баммат-мирза, наблюдавший эту сцену, улыбнулся, и улыбка его неожиданно успокоила Анжелику и вселила надежду. Юноша, несомненно, храбр и, как все храбрецы, наивен. Именно наивность проглянула в улыбке воина, и Анжелика мгновенно это подметила и оценила. С ее опытом зрелой женщины легко будет приручить этого дикаря. Пусть он везет ее в Крым. А уж в Крыму… Анжелика улыбнулась ему самой обольстительной своей улыбкой, и непобедимый Баммат-мирза, чей аркан должен был захлестнуться на шее Ляхистана, от неожиданности вздрогнул и отвел взгляд.
Облегчение, несказанное облегчение снизошло на Анжелику. Она потянулась с кошачьей грацией и откинулась в высокую мягкую степную траву. Степная теплая ночь с фейерверком запахов, с ласковым, щекочущим ветерком показалась маркизе неописуемо прекрасной.
Весь следующий день Баммат-мирза маячил где-то у горизонта, вдали от еле ползущего табора, словно боялся показаться Анжелике на глаза, а она в мужском, плотно облегающем ее фигуру костюме вольготно разлеглась на крыше кареты, распустила волосы и лениво покачивала носком сапога.
– Назвалась, дура стара, та вже не рада… Краше здохнуть у ридний хати… Ой, лишенько, – бормотала бредущая за каретой старая крестьянка. Она весь день чавкала, не могла прожевать доставшийся ей от Анжелики кусок сушеной козлятины.
Голодными псами смотрели на пышущую соблазном Анжелику татары. Сопел Исмаил-ага, глаза у него, как у быка, налились кровью. Он несколько раз подъезжал к карете, но не находил слов, мотал головой и отъезжал. И лишь Баммата-мирзы не было видно.
На первом же привале одуревшие от жары и вожделения татары бросились насиловать невольниц, а одного из них всполошившийся Исмаил-ага застукал на скотоложстве.
– Закрой морда! – проревел паукообразный главарь, подскакивая к карете, и швырнул Анжелике накидку из плотной темной ткани.
Анжелика самым тщательным образом укутала лицо, но позы не поменяла. Старуха-крестьянка чудом избежала насилия, проворно вскарабкавшись на крышу кареты к Анжелике.
– Шо вы робыте, хлопци! – кричала она хватавшим ее за ноги татарам. – Там все засохло та послипалось!..
На помощь пришел Исмаил-ага и отогнал взбесившихся самцов плетью. Ругаясь, он выбросил из кареты все награбленное, велел перегрузить все на одну из скрипучих арб, а Анжелике показал, чтоб сидела внутри кареты:
– Лезь дыра, дочь шайтана!
Баммат-мирза прискакал к лагерю, когда стемнело. Он переговорил о чем-то с Исмаил-агой, отдал распоряжения и, наконец, нерешительно подошел к Анжелике. Она сидела, прислонясь к колесу кареты, утопая в высокой траве, встретила его спокойной улыбкой.
Баммат-мирза помялся возле нее, опустился на корточки и, пряча за усмешкой смущение, протянул к лицу Анжелики ладонь, пошевелил длинными пальцами:
– Ххх! Боишься меня?
Анжелика отрицательно покачала головой и запрокинула руки за голову, так, чтоб разрез у шеи приоткрылся еще больше. Она не отвечала, только улыбалась. Татарин глубоко вздохнул, потупился и, будто убегая от соблазна, поднялся и ушел.
Утро было росным. Вся степь светилась бледно-зеленым сиянием, и горизонт вдали казался огромным, сливающимся с небесами шаром. Взошло солнце, высушило траву и долго калило землю и все живое на ней. Потом оно устало и покатилось на запад, все быстрее и быстрее.
Табор становился на ночлег. Татары разбивали шатры: вчетверо сложенную конскую попону разворачивали и натягивали на два кола. Старуха ворчала и кряхтела, разводя костер. И Баммат-мирза подошел, когда стемнело, к ее костру.
Он дразнил Анжелику белозубой, ослепительной в отблесках костра улыбкой:
– Едем, красавица, я покажу тебе край земли у теплого моря. Море плещет, устали не знает, камни на берегу целует. Вода у берега желтая, как янтарь, камни красные… Древняя там земля – века спят на раскаленных скалах. Облака вверху плывут белые, края у них розовые, как крылья фламинго. Фламинго – птица такая… За скалами речка течет – Чуруксу. Прекрасная, как сказка Шехерезады, глубокая, как сон могильного кургана. Сердится речка, пеной брызжет, пена до луны взлетает. Миндаль цветет, пахнет горько… Поедем, красавица!..
«О, господи! Да он мне стихи читает…» – подумала Анжелика.
От Баммата, как и от других татар, пахло конским потом и дымом, и еще один неясный запах вплетался в этот грубый степной букет. Анжелика узнала его, это был запах горькой блекло-голубой травы.
Баммат замолчал. Он, видимо, не подозревал, что Анжелика понимает некоторые слова.
– Нет, не поедем, – вздохнул он и произнес, глядя в сторону, как задумавшиеся люди говорят сами с собой. – Речка – вечность, а нам Бог даровал лишь мгновение, вот эту степь…
«О! Он, оказывается, еще и философ…»
Протяжный низкий вой недалеко от лагеря заставил Анжелику содрогнуться. Опять! Эти звуки она не спутала бы с сотней других… Прянули кони. Она невольно придвинулась к мирзе. Он тоже обернулся на вой, посерьезнел, почесал суставом согнутого пальца крыло тонкого носа. Глаза его еще больше сузились.
– Это не наш… – произнес он вполголоса.
Некоторое время они вслушивались в степь, потом Баммат-мирза поднялся, пошел к краю лагеря, завыл по-волчьи, оглянулся на испуганную Анжелику и беззвучно засмеялся, снова блеснув из темноты зубами.
Ответа не последовало. Степь молчала. Поджав хвосты, забились под арбы полудикие собаки, испуганно косились прижавшие уши кони, в глазах их красными бликами отражалось пламя костров.
Баммат-мирза вернулся к дрожащей Анжелике, внимательно посмотрел на нее, что-то крикнул другим татарам и шагнул от костра, собираясь уходить. Анжелика поймала его за руку.
– Останься… Мне страшно…
Она произнесла эти слова по-турецки. Татарин быстро взглянул на нее, удивленный не столько словами, сколько тем, что прекрасная пленница говорит на его языке.
– Я скоро, – сказал он, жестом отстраняя Анжелику.
Они долго вполголоса говорили с Исмаил-агой, оглядываясь на черную затихшую степь. Анжелика не находила себе места. Ее раздражал храп заснувшей в карете старухи. Черные тени, казалось, подкрадывались со всех сторон к освещенному кострами лагерю.
Баммат и Исмаил-ага о чем-то договорились. Несколько караульных, зорко всматриваясь в темноту, поехали в сторону странного и страшного звука.
Прошло время. Час или два… В степи ночью трудно определить. Баммат-мирза вернулся к костру Анжелики, но уже ничего не говорил, молча смотрел на огонь. Он снял свою кунью шапку. Обритые волосы за время похода отросли, они были светлее бороды и усов и на затылке завивались.
На западе, в той стороне, куда ушло солнце, крикнул караульный. Кто-то крикнул в ответ. Баммат-мирза равнодушно поднял голову. Подбежавший татарин сказал, что святой человек с посланием от султана Магомета IV, проездом в Крым, хочет говорить с великим Баммат-мирзой.
Вскоре тяжело нагруженная лошадь показалась меж кострами, меж вьюков примостился всадник в чалме, казавшейся в отблесках костра красноватой. Что-то в облике его показалось Анжелике странно знакомым. Всаднику указали на нужный костер. Баммат-мирза, вздохнув, поднялся навстречу.
Анжелика попятилась, не веря своим глазам.
– Вижу ли я грозу неверных, славного Баммат-мирзу? – спросил всадник.
– Да, это я.
Широко улыбнувшись, будто собираясь сообщить что-то очень приятное, человек в чалме достал из-за пояса пистолет и выстрелил Баммату в лицо. Мелкие кости, кровь и мозг брызнули из затылка молодого татарина на колени Анжелике.
Баммат молча обхватил простреленную голову руками и стоял, покачиваясь.
Татары вскочили…
– Бий! Забий! – грянуло в степи, и глухой конский топот с трех сторон стремительно полетел на лагерь.
Татары бросились к лошадям, падали животами поперек конских спин, уносились в степь.
Всадник в чалме грудью своего коня налетел на державшегося на ногах Баммата и опрокинул его на замершую Анжелику. Какой-то татарин вынырнул из темноты, занося саблю, но выстрелом из второго пистолета был выбит из седла и упал прямо в костер, подняв кучу искр.
Анжелика откатилась в сторону и ужом скользнула под карету.
Лавина всадников ворвалась в лагерь, крича, размахивая саблями и стреляя из пистолетов и самопалов. Через минуту все было кончено. Всадник, застреливший Баммата, сорвал с головы чалму, содрал с лица приклеенную бородку.
– Сюда! Она должна быть здесь! – указал он на карету, еле различимую во тьме.
Всадники окружили карету. Это был отряд польской пограничной стражи, называемой «оборона поточна», которая обычно патрулировала степь, пресекая ордынские набеги, а теперь вела партизанскую борьбу с ханом и казаками Дорошенко.
Граф Раницкий (а это был именно он) спрыгнул с седла на землю, шагнул к карете и, склоняясь в поклоне, сделал широкий приглашающий жест и распахнул дверцу.
Прятавшаяся внутри старуха вывалилась к его ногам.
– Поздравляем, пан Раницкий, – расхохотались всадники. – Отхватил красавицу!
– И ради этой старой коросты вы подняли всю хоругвь?
– Здесь что-то не так! Она должна быть здесь, – растерялся граф.
Пользуясь тем, что всадники спешились и столпились у раскрытой дверцы кареты, Анжелика выбралась из-под экипажа с противоположной стороны, отряхнула свой мужской костюм и шагнула в толпу.
– Вы кого-то ищете, господа? – спросила она по-французски.
Поляки обернулись и расступились полукругом.
– Она и впрямь красавица, – произнес кто-то вполголоса.
Несколько мгновений Анжелика и воины рассматривали друг друга. Высокий, вислоусый поляк, видимо, главный, прокашлялся, шагнул вперед и опустился перед изумленной Анжеликой на одно колено.
– Я – Рушич, – сказал он по-латыни. – Полковник собственной хоругви. Счастлив припасть к ножкам несравненной пани маркизы.
Он протянул руку, намереваясь взять и поцеловать подол платья, но Анжелика была в мужском костюме, и полковник, секунду помедлив, склонился и поцеловал отворот ее сапожка.
– Виват! Виват! Виват! – прокричали поляки.
Мгновенно выстроилась очередь. Каждый хотел запечатлеть свой поцелуй на отвороте сапожка прекрасной незнакомки, вырванной из лап бусурман. Офицеры обходили тело содрогавшегося в последних конвульсиях Баммата, склонялись перед Анжеликой, и соревновались друг с другом в цветистых комплиментах. Все это казалось Анжелике сном.
– Коня! – скомандовал, наконец, полковник Рушич. – И карету пани маркизе!
Солдаты уже впрягали лошадей, и кто-то из них разбирал вожжи на козлах.
– Что будем делать с отбитым полоном? – спросили из темноты полковника.
– Надо бы вернуть их в посполитство прежним владельцам, да времени нет. Мы и так далеко зашли. Сам Дорош где-то поблизости. Пусть коней татарских ловят и бегут. Поймают коней – их счастье… Ну, готовы? В путь, паны-братья! Вельможная пани, прошу в карету!
Один офицер, став на одно колено, держал подножку, другой распахнул дверцу, еще двое подсаживали Анжелику под локти.
– Век бы так поддерживать локоточек вашей милости!..
Анжелика не разбирала слов, но ясно было, что ей делают комплименты.
– Трогай!
Лошади рванули. Карета, плавно колыхаясь, тронулась и покатилась все быстрее и быстрее. Анжелика в изнеможении откинулась на спинку сидения. Голова ее безвольно моталась при толчках. Блаженное забытье продолжалось несколько мгновений.
– Кто здесь? – вскрикнула маркиза, почувствовав в карете чье-то присутствие. – Старая, это ты?
– Увы, это всего лишь я, – отозвался из угла кареты голос графа Раницкого.
Глава 12
– Вот мы и вместе, снова вместе, милая маркиза.
Но Анжелика уже собралась и взяла себя в руки:
– Разве я приглашала вас к себе в карету? Ночью, наедине! Что вы себе позволяете, любезный граф? Немедленно оставьте меня!
Граф тихо рассмеялся:
– Разумеется, разумеется… Я сейчас же оставлю вашу карету, даже если мне придется прыгать из нее на ходу. После тех поистине королевских знаков почтения, которые выказали вам головорезы этого разбойника Рушича, с моей стороны просто неприлично вести себя с вами столь… э-э-э… по-свойски. Но я ничего не могу поделать с собой. Вы ведь знаете, я влюблен в вас!..
– Довольно! – прервала графа Анжелика, вспомнив, как они целовались возле крепостной стены и как граф сказал о ее крови с привкусом шоколада. – Вон отсюда, и немедленно! Судя по-всему, эти молодчики горят желанием отличиться в моих глазах. Еще одно ваше слово, и я крикну им, что вы меня оскорбляете.
– Хорошо, – помолчав, сказал граф. – И все-таки вы у нас в руках. Подумайте об этом наедине. Еще есть время.
Он распахнул дверцу кареты. Кто-то, невидимый в темноте, поравнялся с ними, ведя в поводу заводного коня, и граф на ходу прыгнул из кареты в седло.
– Подумайте, маркиза, – раздался из тьмы его голос. – И… спокойной вам ночи!
Скачка по степи доконала карету, при переправе через какой-то безымянный ручей у нее разом отвалились оба задних колеса.
– Скорее, бросьте ее! – командовал Рушич. – Коня пани маркизе…
Анжелику выхватили из кареты и как перышко посадили в седло.
Здесь недалеко, ясновельможная пани, – извиняющимся тоном говорил полковник. – Осталось версты две-три.
– Но там мои вещи, мои платья… – взмолилась Анжелика.
– Я останусь здесь и утром все вам привезу, – сказал граф Раницкий.
– Здесь опасно. За нами может быть погоня, – предупредил Рушич.
– Продолжайте выполнять приказ, пан полковник, – тихо сказал ему граф. – Разместите маркизу в безопасном месте, охраняйте ее, а я немного задержусь здесь.
Рушич засопел, но спорить не стал.
– В путь! – приказал он.
– Скажите мне хотя бы, куда мы едем. Где я нахожусь? – опросила Анжелика.
– Завтра к вечеру, если пан Бог будет к нам милостив, будем в Умани, – ответил полковник.
В первом же городке, где пограничники остановились передохнуть, Анжелика с несказанным наслаждением помылась, вымыла и расчесала волосы. Завернувшись в цельный кусок материи, сидела она у раскрытого окна и рассматривала неказистые строения, пока присланные Рушичем две пленные татарки чистили и чинили ее изрядно потершийся мужской костюм.
К полудню приехал граф Раницкий. Теперь, при свете дня, Анжелика рассмотрела, что он оделся в польский костюм, и нашла его несколько смешным в таком одеянии. Голубой форменный кунтуш Валахского полка сидел на графе превосходно, но подбритые на польский манер виски и затылок явно портили его молодое лицо, выставляли напоказ юношески худую длинную шею.
Анжелика сразу же набросилась на него:
– Зачем вы привезли меня сюда?
– Я не понимаю вас, маркиза, – ответил смущенный такой встречей граф?
– Скажу прямо: за каким чертом вы отбили меня у татар, граф?
– Как, сударыня? Но ведь это ТАТАРЫ. Вы были у них в ПЛЕНУ.
– Да вам-то какое дело? Они везли меня в Крым. Как раз то, что мне нужно.
– Езус Мария! Что вы говорите?! Впрочем… Вы не сказали ни слова благодарности полковнику Рушичу. Он отнес это на счет вашего испуга… А здесь, оказывается… Да не соблазнили ли вы какого-нибудь азиата? Уж не самого ли Баммата-мирзу? Поздравляю, маркиза…
– Это не ваше дело!
– Да, – вздохнул граф. – Все ваши плутни с татарами – ваше дело, и только ваше.
Он приоткрыл дверь и тихо позвал кого-то. Новый, незнакомый Анжелике слуга втащил узел одежды.
– Вот все из вашего гардероба, что я смог найти в карете, – сказал граф, делая знак слуге, и тот с поклоном передал сверток одной из прислуживающих татарок.
Здесь были платья самой Анжелики и кое-что из вещей погибшей Жаннетты.
– Позвольте мне присутствовать при туалете вашего сиятельства.
Анжелика молча задвинула ширму.
Перебирая привезенные графом наряды, она немного успокоилась и даже решила поощрить старания молодого человека.
– Каким чудом вы остались живы, граф? – спросила она из-за ширмы.
– При налете орды я заскочил в старую крепость и спрятался среди развалин.
– А Мигулин? Что с ним?
– Не знаю. Надеюсь, что его убили.
Анжелика остановила свой выбор на терракотовых тонах: светло-коричневом платье с горчичным узором. С грустью подумала она, что татарки не смогут заменить ей Жаннетты.
– Я на всякий случай перерыл и разобрал на составные части всю вашу карету, – вкрадчиво заговорил граф, – но никаких бумаг там не нашел. Значит, они у вас, и я надеюсь, что вы отдадите их мне.
– У меня нет никаких бумаг. Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Анжелика, так и эдак поворачивая платье и рассматривая его.
– Мы располагаем самыми верными сведениями, что вы посланы с секретными инструкциями к французскому послу в Оттоманской империи. Ну а если король Франции посылает с таким поручением свою любовницу, то инструкции эти, несомненно, весьма важные. Турки естественные союзники французского короля. Мы с турками воюем. Следовательно, мы должны знать, что это за инструкции.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – повторила Анжелика, перехватывая платье ниже к подолу, чтобы его удобнее было одеть. – Я ищу своего мужа.
– Ваш первый муж сожжен, как колдун, – устало сказал граф. – Ваш второй муж погиб. Ему, если мне не изменяет память, оторвало голову.
– Мой муж жив.
– Который?
– Первый.
– О, да! Король помиловал его и сослал в Турцию, а вам позволил выйти за второго. Вы что, считаете меня круглым дураком? Я не так глуп, как это кажется, поверьте.
– Король действительно помиловал его. И я его разыскиваю. Поверьте, граф, у меня нет никаких секретных инструкций.
Анжелика сомневалась. Она не знала, что было на кусочке шелковой материи, переданном ей хитрым голландцем: рекомендательное письмо или секретные инструкции. Но пока была возможность, она решила запираться.
– Ваши россказни годятся лишь для маленьких детей, – вспылил граф. – Впрочем, я зря теряю время. Везете вы с собой бумаги или выучили их содержание наизусть, найдут способ развязать вам язык.
– Каким же образом?
– Вас будут пытать.
– Как?! Эти благородные рыцари, которые были так любезны со мной?…
– О, нет! Они действительно благородны и вряд ли поднимут руку на женщину вроде вас. Да в этом и нет необходимости. Они отправят вас с почетным эскортом в коронные земли, а уж там… Политика есть политика, мадам.
– Я ищу своего мужа, – твердила Анжелика, проводя руками по бедрам, оглаживая одетое, казавшееся теперь великоватым платье. – Король помиловал его и велел посадить в замок, но он бежал…
– Оставьте ваши басни! – вскричал взбешенный ее тоном и беспрестанным шуршанием за ширмой граф. – Люди гетмана Собесского развяжут вам язык, а нет – так они вам его отрежут, а вас натянут на кол, и вы, наконец… – граф запнулся, перевел дыхание, стараясь успокоиться, и тихо закончил. – И вы, наконец, успокоитесь…
– Меня, маркизу дю Плесси, на кол? – изумилась Анжелика. – В уме ли вы, граф?
– А об этом никто не будет знать. Все будут считать, что вы так и остались у татар.
– Но благородный полковник Рушич…
– Благородный Рушич рано или поздно свернет здесь в степи себе шею. Скорее всего – рано. А его солдаты… Кто их будет слушать или расспрашивать? Мой совет вам, маркиза, отдайте бумаги по-хорошему.
– За что? За что вы все меня так ненавидите? – вскричала Анжелика.
– Я ничего не имею против вас лично, – пожал плечами граф. – Более того, вы знаете мои чувства к вам. Но я на службе. Политика! Французская партия… Австрийская партия… А турки и татары тем временем терзают несчастную Польшу. Нет, я не отпущу вас, мадам. Вы отдадите мне эти инструкции.
При этих его словах Анжелика появилась из-за ширмы, и граф Раницкий не смог погасить невольного восторга, вспыхнувшего в его глазах.
– Итак, вы любите меня, но тем не менее отдадите на пытки, – грустно покачала головой Анжелика.
Граф отвел взгляд.
– Вечером мы выезжаем, – сказал он, как бы через силу. – А чтоб вы не скучали, приглашаю вас поразвлечься. Сегодня состоится экзекуция одного изменника. Здесь, прямо под вашими окнами.
Граф раскланялся. Раньше его светлые кудри рассыпались бы и свесились до пола, но теперь виски и затылок графа были подбриты, и лишь белесый хохолок смешно вздрогнул на его голове.
После обеда караул солдат в красных кафтанах перекрыл оба выхода на площадь. Под окнами Анжелики застучали топоры. Начались приготовления к казни.
Анжелика не терпела таких зрелищ, слишком живо зловещая суета напоминала ей тот роковой костер. Как оказалось, на эшафот был поднят бездыханный труп… И все же ожидание чьих-то мучений было нестерпимо.
Судя по усиливающемуся шуму, на площади стала собираться толпа, очень небольшая. Мирных жителей в этом затерявшемся среди полей и балок пограничном городишке почти не было, а солдаты и сохранившие верность польской короне казаки достаточно насмотрелись на смерть и муки.
Вернулся граф. Он встал у раскрытого окна, комментируя все, что творилось на площади.
– Не желаете взглянуть? А жаль! Во мне подобные зрелища пробуждают аппетит. Здесь такая жара! Есть совсем не хочется, а я боюсь похудеть…
Шум внезапно усилился.
– А вот и злоумышленник! – обрадованным голосом воскликнул граф. – Знаете, за что его сейчас наштрыкнут на деревяшку? Он осмелился взять деньги на какое-то предприятие у господина Марселиса…
«Неужели это Мигулин?» Анжелика бросилась к окну.
Осужденного не было видно в толпе окруживших его солдат. Какие-то оборванцы, подавал друг другу руки, вылезали из только что вырытой ими узкой и глубокой ямы, около нее, понурив головы, стояла четверка лошадей, разбитая попарно, и светился на солнце гладко обструганный, казавшийся полированным кол.
– Нет, это не ваш любимый казачок Мигулин. Это всего лишь один из моих слуг. А знаете, что он должен был сделать? Не знаете? Ну а Марселиса помните? Тоже нет? Ну как же! Известный знаток финансов, реформатор и вообще остроумнейший человек.
Не отвечая на ехидные расспросы графа, Анжелика, отошла от окна, села на бедную деревянную скамью (квартиру ей комендант выделил лучшую в городке, но и та поражала своей убогостью), и бессмысленно устремила свой взгляд на беленую стену комнаты. Ей казалось, что по стене расплываются прозрачные круги, они приобретали разные бледные оттенки, сливались друг с другом и опять расползались. «Это у меня в глазах рябит. Кровь ударила в голову,» – подумала Анжелика.
– Ну вот! Его привязывают за ноги к постромкам, – комментировал от окна граф, исподтишка поглядывая на Анжелику. – Здоровый, крепкий парень, посмотрите, какие толстые у него бедра! Ах, да! Я же забыл сказать, что с него сняли часть одежды, обнажили по пояс. Надеюсь, вы меня правильно понимаете.
За окнами опять всплеснул шум: осужденный что-то кричал, окружавшая его толпа смеялась и заглушала крики.
– Дикий народ, – вздохнул граф. – Муки ближнего вызывают у них приступы веселья. А вы представляете, с каким восторгом и ликованием наблюдали бы они за казнью вашего сиятельства? Молчу… Молчу… Зачем предвосхищать события!
Из-за окна у графа что-то спросили, и он кивнул:
– Да, начинайте.
Через несколько мгновений щелкнул бич, напомнивший Анжелике недавний вояж с татарами. Шум за окнами стих, будто затаился.
– Потащили… Ну… – подался вперед граф.
Дикий, нечеловеческий вопль раздался за окнами. От такого крика, казалось, должны были рухнуть стены, но ничего не случилось, и вопль вылился в душераздирающий, переполненный мукой вой.
– Натянули! – удовлетворенно сказал граф, но голоса его не было слышно.
Непрекращающийся вой, крики и хохот толпы слились в ушах Анжелики в одну дикую какофонию, кровь прихлынула к голове, застучала в висках. Она затрясла головой.
– Ах, бедный! Как он мучается! – говорил граф. – Ага! Кол поднимают, устанавливают в яму… Да-а-а…
Анжелика поняла свою ошибку. Богатое воображение само дорисовывало в мозгу корчи и судороги казнимого, и это может длиться бесконечно, пока она не взглянет сама, не сотрет воображаемые сцены реальностью. Вздохнув, она поднялась и, стараясь казаться спокойной, подошла к окну.
Действительность и вправду оказалась беднее воображаемых картин. Так же была залита солнцем серо-желтая площадь, зной колыхался над нею липкой волной. Светился кол, поставленный одним концом в яму. Одного цвета с ним были обнаженные ноги казнимого. Посаженный на кол человек был неподвижен, лишь голова его моталась из стороны в сторону и временами бессильно падала на грудь. Оборванцы деловито притаптывали вокруг кола землю. Гудела и перекликалась небогато одетая толпа.
– Ну вот, видите? Не отдадите инструкции, и вам то же сделают, – усмехаясь сказал граф Раницкий. – Не понимаю, из-за чего вы так рискуете.
Анжелика безмолвно стояла рядом с ним. Да, положение ее было незавидно. Появилась даже мысль отдать графу шелковый лоскуток, переданный ей Марселисом. Но не избавятся ли тогда от нее, как от нежелательного свидетеля? Они не уверены насчет инструкций (впрочем, как и она), в карете граф ничего не нашел. Пока она нужна им живой. «Им», «они»! Когда-то это был мощный тандем Фуке и принца Конде, теперь – непонятная и неизвестная «проавстрийская партия». Ну а если она действительно везет не рекомендательное письмо человеку, знающему место нахождения Жоффрея, а какие-то секретные инструкции!.. Попалась! Попалась на удочку! «Поздравляю вас, господин государственный секретарь! Поздравляю вас! Вы величайший знаток женской души. Вы знаете, что ради любви женщина способна на все…».
Надо было собраться с силами и продолжить борьбу.
– Этому орудию казни я предпочла бы… нечто… Хотя, поза меня безусловно устраивает, – сказала Анжелика и сама удивилась цинизму своих слов.
Граф удивленно посмотрел на нее:
– Вы чудовище, у вас нет сердца, – пробормотал он.
– У вас оно есть. Мучить одного невиновного, чтобы запугать другую, такую же невиновную… У вас поистине ангельское сердце, граф.
– Чего же вы решили?
– Подготовьте мою карету. Я еду к вашему ненормальному гетману. Я расскажу ему все, как есть. Надеюсь, он меня поймет.
– Ваша карета в плачевном состоянии, к тому же она далеко отсюда. А вечером мы должны выезжать. Придется ехать верхом.
– Ни за что! – отрезала Анжелика. – Мой мужской костюм пришел в негодность. Никаких поездок верхом. В платье я в седло не сяду. Или карета, или я пошью себе новый костюм для верховой езды. Вам придется съездить в Вену, граф, и заказать его там…
– В самом деле? Я вижу, что вы не совсем отчетливо представляете, где вы находитесь и что происходит, – сказал граф, но был явно смущен и озадачен. – Я возьму у Рушича или найму здесь какую-нибудь повозку.
– В нее я сяду только вместе с вами. Вы, конечно, хотите гарцевать на коне, а я как простолюдинка буду трястись в какой-то повозке. Ни на грош благородства! И это польские дворяне!
Раницкий вспыхнул, но сдержался, молча поклонился и вышел. «Мальчишка! Злой мальчишка!» – подумала, провожая его взглядом, Анжелика. Она бросила последний взгляд на площадь, чтобы потом решительно выбросить из сознания и из памяти все эти ужасы, и невольно задержалась.
Из толпы к окну, словно дождавшись ее взгляда, вышел человек, голова его была обвязана окровавленной тряпкой, костюмом же он ничем не отличался от казаков Ханенко, верного полякам атамана. Человек поднял голову, встретился с Анжеликой глазами, повернулся и ушел опять в толпу. Это был приставленный к ней в Москве казак Михаил Мигулин.
Анжелика немедленно распорядилась подготовить мужской костюм, а к окну придвинуть скамью, сама же она не спускала глаз с казака.
Мигулин прошел сквозь толпу и остановился на противоположном краю площади. К нему сразу же подошли несколько таких же казаков. Они тихо переговаривались, поглядывая куда-то в сторону квартиры коменданта, и вскоре один из них быстро пошел туда. Остальные еще поговорили и вдруг разом разошлись, медленно и даже лениво, как ходят скрывающие свои намерения люди. Мигулин какое-то время постоял и так же медленно и лениво пошел к корчме, вскоре Анжелика увидела сквозь распахнутое окно корчмы, что он усаживается, но так, чтобы его не было видно с площади. Несомненно, это был заговор. Ее старались спасти.
Анжелика осталась сидеть у окна, ожидая, не подаст ли Мигулин какого знака. Толпа расходилась. Посаженный на кол человек все время надрывно стонал и мотал головой. Анжелика заставила себя всмотреться в него и узнала Северина, того самого, что забавлялся метанием ножа, а потом куда-то исчез. Солнце палило несчастного. Тучи мух слетелись и обсели окровавленную часть кола, голые ноги и самого казнимого. Они взлетали при каждом его шевелении и снова садились. Со стороны казалось, что каждый взмах головы, каждое движение сопровождается черной вспышкой воздуха.
Прибежал запыхавшийся слуга и сказал, что пан региментарь Рушич сейчас придет засвидетельствовать свое почтение пани маркизе.
Появился высокий, худой, обожженный солнцем, но все равно очень достойный и величественный Рушич, за ним группа офицеров и просто шляхты, оказавшейся в городишке кто в поисках приключений, а кто – спасая родину. Повторилась церемония приветствий, все становились на одно колено и целовали край платья.
