Текст книги "Анжелика в России"
Автор книги: Анн-Мари Нуво
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
– У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, господин полковник, – сказала Анжелика, вспомнив сетования графа. – Мой испуг и огромная, ненепередаваемая радость, что вы меня спасли, могут быть оправданием столь поздней благодарности. Увы, я всего лишь пленница, отбитая у татар… И тем не менее, чем я могу вознаградить вас за чудесное освобождение из неволи?
– Ваше внимание – лучшая награда старому солдату, – ответил Рушич мешая польский, немецкий и латынь. – Жаль, что вы сегодня уезжаете…
– Это все – мечты и надежды нашего милого графа, – улыбнулась Рушичу Анжелика. – А граф так молод, так мало знает жизнь. Ну могу ли я ехать без кареты?! Нет, дорогой полковник, я хочу задержаться здесь, пока не исправят мой экипаж, и прошу вашего гостеприимства.
– Здесь не безопасно… – нахмурился Рушич, но сразу же вскинул голову. – А что?! У пани маркизы канцлерская головка. А устроим-ка в честь ее спасения бал прямо под носом у собачьих сынов Дорошенки и хана. Вот это будет по-польски!
Шляхта одобрительно зашумела.
– Собрать музыкантов! Вина! Меду! А когда карета будет готова, проводим пани маркизу по-королевски с салютом и провожать поедем всей хоругвью. Да закройте же окно! Этот хлоп в своих стонах не знает меры.
Собравшихся охватило радостное возбуждение. Их комплименты были откровенно льстивы, и при парижском дворе их сочли бы двусмысленными, но шли они от сердца. Казалось, вернулись времена грубоватых, но благородных рыцарей. Полковник Рушич, кланяясь, широким жестом мел полы павлиньими перьями на своей шапке. Наконец, перецеловав все пальцы на руках у Анжелики, он удалился, громовым голосом отдавая распоряжения, как и что готовить к балу.
Проводы всей хоругвью Анжелику не устраивали, но она надеялась, что в сутолоке бала… «Нет! Я буду единственной женщиной. От такого количества глаз не скроешься… Вот после бала, когда все… Да, надо бы их напоить!» – проносилось у нее в мыслях.
Она вновь распахнула окно и стала всматриваться, сидит ли напротив в корчме Мигулин. Кажется, он был на месте.
Приготовления к балу начались незамедлительно. Толпа солдат и гайдуков объявилась на квартире у Анжелики и, распугав визжащих татарок, стала ведрами разливать на пол воду, мыть и натирать. По площади, едва не налетев на кол, прокатили бочку вина. Заблеяли в переулке овцы, вскоре оттуда долетел запах свежей крови и парного мяса – готовилось угощение.
На площадь выползла привезенная из степи карета Анжелики и снова, теперь уже под самыми окнами, у нее отвалились колеса, Граф Раницкий, ездивший за ней, метнулся к квартире коменданта. Оттуда вернулся с Рушичем. Они ходили вокруг кареты и ругались.
– Откуда здесь искусные каретники? Вы еще ювелира в этой дыре поищите! – кричал Рушич. Три дня, не меньше!
– Собесский… Приказ… – долетали до прятавшейся за окном Анжелика слова графа.
– Собесский – в Варшаве! – развернул плечи и выкатил глаза полковник. – А здесь – я, полковник Рушич, и король, и канцлер, и великий гетман!
– Вы ответите!..
– К услугам вашей милости! – тронул Рушич саблю.
– Вы забываетесь, пан полковник! Приказ гетмана!
– Это вы забываетесь, граф. И если вы еще раз повысите голос на меня, полковника…
– Но многострадальная Родина… – изменил тактику граф.
– Неужели вы думаете, что я люблю Родину меньше вас? До полно вам, граф! – распахнул объятия Рушич. – Карету раньше завтрашнего вечера починить невозможно. А чем вам бал мешает? Право, не пойму. Спляшем! А? Подержать руками такую… такую… эх!.. за ее дивную талию!
– Я боюсь, как бы она не сбежала, – понизил голос граф.
– Куда?! – воскликнул Рушич и расхохотался. – Куда отсюда бежать, граф?
– Да хоть бы и к татарам!
Тут Рушич захлебнулся от хохота, долго кашлял и наконец сказал:
– Вам, граф, наверное, солнце голову напекло.
Карету отогнали в дальний угол площади, лошадей выпрягли и куда-то увели. Через полчаса согнанные поселяне под руководством местного кузнеца стали разбирать карету. Застучали молотки.
Странное возбуждение овладело несчастной женщиной. Повторный за этот день стук молотков (только теперь своеобразный подвижный эшафот сколачивали для нее), близость мучений и возможность спасения вызвали необъяснимую дрожь. Анжелика не отреагировала на очередное появление графа. Он стал за ее спиной и наблюдал за хлопотами вокруг кареты. Какое-то время он пугал ее, но уже устало и лениво, потом взял ее за руку и стал перецеловывать все пальцы. Анжелика старалась не обращать на это внимания, и лишь когда граф попытался поцеловать ее в плечо, она цепко взяла его за нос и молча отвела от себя дернувшуюся, пытающуюся освободиться голову.
Внизу, на первом этаже квартиры приготовили зал для пира и танцев. Стол ломился от блюд. Однообразие закусок компенсировалось их количеством. Постепенно зал наполнился народом, загудел. Полковник Рушич сам поднялся пригласить Анжелику. Ее появление вызвало крики восторга. Под одобрительные возгласы Рушич провел маркизу на почетное место во главе стола. Присутствующие стоя приветствовали ее. Среди собравшихся не было ни одной женщины. Со всех сторон долетал восхищенный шепот, и куда бы ни оборачивалась Анжелика, всюду встречала горящие взгляды.
Рушич уселся рядом с гостьей, но сразу же встал и поднял наполненный вином кубок.
– Виват! – громыхнул весь зал. – Виват! Виват!
Пир начался.
Видно, полковник что-то задумал, так как вокруг графа Раницкого уселись знаменитые на всю округу пьяницы и объедалы: пан Гржегорж Пршенчучкевич из Женцы-Жибошицы и католический монах, человек абсолютно лысый, но с огромным брюхом и задом. Пап Пршенчучкевич, рыцарь герба «Бочка в волнах», сразу припомнил всю графскую родню до седьмого колена, восхищался и лез целоваться:
– Стась! Юный друг мой! Я еще твою бабку помню! А дед?! Как вспомню его!.. Выпьем за польский гонор!
Граф старался уклониться, отодвигал недопитый кубок, но с другой стороны монах, давясь непрожеванными кусками, гудел ему на ухо:
– Грех, сын мой. Пейте до дна. Помните о первом чуде Господнем…
– Стась, ты как хочешь, но я не могу не выпить за твоего троюродного дядю, славного воина, прогремевшего на всю Европу, а также за океаном… – наваливался пан Пршенчучкевич. – Ты должен быть достоин своего дяди. Пей!
– Враг не страшен —
В сердце нашем
Грозный бог войны… – грохотала в зале, глуша все другие звуки, песня.
– Виват! Виват! Виват!
– Еще раз за здоровье несравненной пани маркизы, краше которой нету под луной!..
– Виват! Виват! Виват!
– Гей, музыканты!..
В углу грянули в трубы, ударили в бубны и забренчали на балалайках одетые в разноцветные кунтуши, принаряженные музыканты. Незнакомый, по-варварски быстрый ритм подстегнул всех пирующих. Они вскочили на ноги и стали хлопать в ладоши, обращая на Анжелику сверкающие взоры.
– Позвольте пригласить пани маркизу танцевать, – склонился над ней Рушич.
– Но я не знаю этого танца, – прошептала Анжелика.
– Просим! Просим! – вскричал весь зал.
Анжелика в растерянности оглянулась на графа, но тот лишь руками развел, с трудом освобождаясь от душившего его поцелуями пана Пршенчучкевича.
– Просим! Просим!..
– Что ж. Попробую научиться… – поднялась Анжелика.
Танец был довольно своеобразный – пан полковник обхватил ее за талию и пустился скакать все быстрее и быстрее, изредка останавливаясь, притопывая каблуками и поворачивая не сопротивлявшуюся маркизу.
– Благодарю вас, господин полковник, я разучила новый, не знакомый мне танец, – улыбнулась Анжелика Рушичу, когда музыканты смолкли.
Полковник, плохо понимавший по-французски, все же уловил смысл ее слов, и, доведя маркизу до места, обратился к залу, подкручивая усы:
– А что, паны-братья! Умань еще научит Париж новым танцам!
Зал взорвался криками. Разгоряченные поляки падали к ногам Анжелики, умоляя ее станцевать с каждым. Те, кто уже не мог танцевать из-за возраста, гордо переглядывались и повторяли слова полковника:
– Умань еще научит Париж новым танцам!
Танцы, а вернее, сплошная неугомонная скачка затянулась далеко за полночь.
Чадили от жары и духоты смененные в очередной раз свечи. Окна были распахнуты, но в зале не становилось прохладнее. Вразнобой играли уставшие музыканты. Гул голосов, прежде дружный, мощный и слитный, разорвался, рассыпался, плескал волнами, разрывался пьяными вскриками шляхты. Лишь два человека с завидным постоянством продолжали начатое с вечера дело: неслась в нескончаемом танце, меняя усталых кавалеров, Анжелика, да жадно работал челюстями прожорливый лысый монах.
Закончился еще один тур бесконечного танца. Сопровождаемая обступившими ее кавалерами Анжелика подошла к окну, надеясь перевести дыхание. Жадно вдохнула прохладный воздух и… замерла. За окном белыми призраками стояли запряженные в карету кони. Неясная фигура темнела на козлах. «Что это значит?…»
– Пани маркиза! Умру, но не встану от ваших прекрасных ножек! Еще один танец! Со мной! – упал перед ней на колено молоденький офицер.
С натугой, фальшивя, заиграли музыканты, и вновь волна танца увлекла измученную Анжелику.
«Что это может быть? Знак? Сигнал? – думала она, рассеянно улыбаясь на комплименты танцующего с нею офицерика. У входа она вдруг заметила Мигулина. Он стоял, скрестив руки на груди, не выделяясь из толпы молодых поляков и казачьих сотников из войск Ханенко. На нем был новый синий костюм со шнурами на груди и откидными рукавами, подпоясанный широким красным кушаком.
Граф Раницкий, вырываясь из рук неотступно следовавшего за ним Пршенчучкевича, нетвердым шагом направился к дверям и чуть не налетел на казака.
– Ты?
Мигулин просиял, обнял и поцеловал графа, развернул его, взяв за плечи, и подтолкнул к пану Пршенчучкевичу.
– Стась! А бабка по линии твоей благословенной матушки?…
Граф, опомнившись, вырвался из рук своего сизо-рылого друга и выхватил из ножен саблю. Но Мигулина уже не было, и удар сабли пришелся по притолоке двери.
– Эге, брат! Допился! – воскликнул Пршенчучкевич. – Померещилось? А ну-ка, выпьем для просветления ума. Гей, хлопец! Кубок!..
Граф, все так же сжимая саблю, осушил кубок. Его повело.
– О! Тебя что-то влево заносит, – развел руками рыцарь герба «Бочка в волнах». – Выпьем для равновесия! Хлопец! Еще кубок!..
– Мне надо переодеться, – сказала Анжелика подошедшему к ней после танца Рушичу. – Здесь так душно…
– С нетерпением ждем вашу милость, – склонился полковник. – Умоляю вас, пани маркиза, – недолго. Каждая минута в вашем божественном обществе…
Не дав ему договорить, Анжелика упорхнула вверх по лестнице.
Четверка запряженных в карету лошадей все так же белела за окнами. «Это сигнал! Пора! «Но надо было сделать так, чтоб ее не хватились. Анжелика наскоро связала в узел свои платья и выкинула в окно. От кареты отделилась темная фигура и подобрала узел. «Да, это сигнал!».
Стиснув зубы, изо всех сил сдерживая нервную дрожь, Анжелика переоделась в отложенное заранее платье, черное с золотом и зеленой вышивкой по подолу, очень открытое. Это было лучшее из всего, что у нее осталось. Она задержалась на несколько секунд у двери, закрыв глаза, прошептала слова молитвы и, рывком распахнув обе створки, появилась в зале. Призывно улыбнувшись Рушичу, она величественно спустилась в толпу охваченных новым взрывом энтузиазма молодых офицеров. Глаза этих господ горели неподдельным восхищением.
Комплименты посыпались один цветистее другого. Отвечая на них и расточая улыбки, Анжелика краем глаза наблюдала, как встал и, раздвигая толпу, направился к ней побагровевший Рушич.
– Я боюсь, не задумал ли… – шепнула она, выждав момент, на ухо одному офицерику и указала глазами на подходившего полковника. – Защитите меня, господин офицер…
Офицер, гордо подбоченясь, заступил дорогу Рушичу. Тот сначала не понял, потом побагровел еще больше.
– Дорогу, пан поручик!
– Ни с места, пан полковник! – звонко ответил юный офицер.
– Дорогу!.. – проревел взбешенный Рушич и вдруг схватил офицерика за грудки, оторвал его от земли и со страшной силой швырнул в окно.
Проваливаясь в темноту, поручик успел послать Анжелике воздушный поцелуй. И сразу же другой, такой же юный и надменный, встал на его место, закрывая собой Анжелику:
– Вето!
– Что?! – Рушич потащил из ножен саблю.
Лезвие с визгом и скрежетом полоснуло по лезвию. Кто-то метнулся в ноги Рушичу, кто-то повис на плечах у поручика. Дважды бабахнули из пистолетов. Огромная люстра под потолком рывком накренилась – один из шнуров, поддерживающих ее, был перебит, посыпались свечи. Появившийся как из-под земли Мигулин крикнул по-польски:
– Не отдадим вельможную пани в лапы старого козла Рушича. На руках в карету отнесем!..
Несколько молодых офицеров, сверкнув глазами, подхватили Анжелику на руки и как перышко повлекли из зала.
– Прикажите, вельможная маркиза, и век будем носить вас на руках!
Мгновение – и она в карете. Молодые офицеры бросились к лошадям и смешались с несколькими казаками конвоя. Мигулин дал знак. Карету дернуло. Неплотно прикрытая дверца распахнулась, и в глаза Анжелике бросился умиравший на колу Северин, его запрокинутая, обращенная к небу голова.
Высовываясь, чуть не вываливаясь из кареты, Анжелика указала Мигулину невольным взмахом руки на Северина. Казак молча выхватил из-за кушака нож и метнул его через площадь. Голова казнимого дрогнула и бессильно упала на грудь.
Заторопившиеся казаки и смешавшиеся с ними молодые офицеры поскакали, обгоняя карету. Оглушенный падением из окна поручик приподнялся из площадной пыли и прощально взмахнул вслед рукой:
– Прощайте, милая маркиза! Адью!
Глава 13
За городскими воротами Мигулин прощался с поехавшими провожать их офицерами:
– Да! Да! А как же! Передайте, что пани правится до Варшавы. Блистать! Прощай, брат! Какого ты герба? «Стрела из тучи»? А я – МИхал Мигуля, рыцарь герба «Рак, свистящий на горе». Прощай!
Офицеры расхохотались, чуть не падая из седел.
– Трогай!
Карета, мягко пружиня, неслась по ночной дороге. Глухо топотали кони. Ночной воздух врывался в дверцы, холодил разгоряченное лицо Анжелики.
Анжелика, опомнившись, стала переодеваться в свой мужской костюм. Едва успела, как встретили высланных вперед двух казаков и табун заводных лошадей. Мигулин спрыгнул на землю и распахнул дверцу:
– Ну? Теперь куда?
– К туркам!.. – воскликнула Анжелика.
– Прошу пани, – склонился Мигулин, жестом приглашая ее выходить.
Карета стояла посреди степи. В стороне фыркал табун, вполголоса переговаривались незнакомые Анжелике казаки. Небо на востоке посветлело, и казалось прозрачным.
Анжелике подвели показавшуюся в темноте вороной невысокую лошадь. Мигулин поддержал стремя, широкой ладонью посадил замешкавшуюся маркизу в седло. Ночь спрятала его улыбку.
– Куда?
– До Днестра. Там, брехали, сам султан, – переговаривались казаки.
Мигулин давал последние наставления кучеру:
– Максим! До вечера гони на Умань и за Умань дальше. А там кони, сбруя и тачка – твои…
Рванула с места и, колыхаясь, скрылась за степным курганом карета. За ней ускакали двое казаков. Остальные помедлили, о чем-то договариваясь, но вот по команде Мигулина небольшая кавалькада тронулась на запад, убегая от восходящего солнца.
Они скакали по предутренней степи, перелетал через холмы и балки, разбрызгивая редкие ручьи, и скачка их была похожа на полет. Где-то недалеко лежал неведомый Анжелике Днестр, за ним, казалось ей, было спасение и достижение давно ожидаемого…
Овраг, поросший кустарником, пересекал их путь, Мигулин взял левее, обскакивая его под изволок. Но вдруг кони под передними казаками встали, вздыбились и попятились. Казаки крестились.
– Что такое?
И, поравнявшись с передними, Анжелика ясно услышала доносящееся из оврага глухое, низкое ворчание…
– Не пускает… – пробормотал Мигулин.
Он взялся за уже знакомое Анжелике ружье, заряженное заговоренной пулей, и послал заупрямившегося коня к оврагу. Конь не шел. Мигулин несколько раз поднимал ружье и в нерешительности опускал его. Невидимый в полумраке зверь не уступал. Он захлебывался яростью. Его ворчание переросло в клокочущий злобой рык. Лошади под казаками обезумели.
Наконец, Мигулин дал знак отходить.
В сырой и темной балке спешились. Исходили дрожью кони, клацали зубами крестящиеся казаки.
Мигулин, слегка помешкав, выхватил из кучи молодого, безусого казачка, ухватил за руку Анжелику:
– Меняйтесь одёжей. Быстро!
Казачок уперся:
– Ни… Нэ хОчу… – бормотал он, опуская в смущении глаза.
– Я кому сказал!
Анжелика и стеснительный казачок отъехали в дальний конец балки. Анжелика разделась и протянула спрятавшемуся за лошадьми юноше теплый комок своей одежды обнаженная рука воровато ухватила мужской костюм маркизы и сразу же передала костюм казачий. Торопясь Анжелика надела стремительно остывающий, мокрый местами от чужого пота казачий костюм, убрала волосы под высокую баранью шапку, перепоясалась кушаком. Казачок так и этак крутил на голове и никак не мог пристроить широкополую шляпу.
– Побыстрее! – прикрикнул из полумрака Мигулин.
Он что-то говорил столпившимся вокруг казакам, голос звучал необычайно гулко в предутреннем тумане.
– Ты и ты… На Днестр и через… Этого возьмите… – донеслось до Анжелики.
Два казака, сделав знак переодевшемуся, отделились от толпы и, помешкав, шагом поехали на запад, где совсем недавно встретило их столь ужасное препятствие. Переодевшийся, все еще поправлял непривычную для него шляпу, направился следом.
«Они хотят направить преследователей по ложному следу», – подумала Анжелика. Мигулин обернулся к ней, подождал, пока она подъехала, оглядел, поправил шапку на ее голове, заламывая немного на ухо.
– Езжай с ними, – указал он Анжелике на готовых скакать и ожидавших ее казаков.
– А вы?..
– Я вас догоню, – и Мигулин оглянулся вслед поехавшим на запад казакам.
– Гей! Гей! – вскричали, понукая коней, казаки, и один из них подхватил за уздечку лошадь Анжелики и увлек за собой.
– Куда мы? – успела спросить Анжелика.
Мигулин не ответил, казаки также скакали молча.
Скакали долго. Незаметно рассвело. Пригрело солнце. Анжелика, проплясавшая всю ночь и проскакавшая ее остаток, засыпала в седле, казалось, что она вот-вот упадет на землю. Усилием воли она заставила себя оглядеться. Солнце вставало слева. Выходило, что казаки скачут на юг, в сторону Крыма.
Укрывшись за высоким курганом, поменяли лошадей, вскочили на свежих. Когда приостановились, Анжелика готова была упасть и заснуть прямо на траве. Но ей подвели лохмоногую, гривастую лошадку, помогли сесть в седло.
– Швыдче… швыдче…
– Гей! Гей! – подтолкнули казаки коней.
Опять скакали, но теперь навстречу солнцу, на восток.
Скачка была мучительна. Стало припекать. Несколько раз Анжелике казалось, что она теряет сознание. Она приходила в себя, оглядывалась, несколько раз с тревогой встретила жадные мужские взгляды.
Казаки на скаку переговаривались. Общаясь с графом и Мигулиным, Анжелика смогла запомнить несколько польских и русских слов, язык казаков был непонятен ей. Ясно, что говорили о ней, говорили насмешливо, как говорят о добыче, такие интонации она уже слышала здесь в степи. И лишь один, старший из казаков, сердито отвечал одной и той же фразой, казавшейся Анжелике бессмысленной: «Винхрэстцалував».
– Така гарна жинка…
– Винхрэстцилував…
– Та хочь по разу…
– Винхрэстцилував…
Она готова была упасть и уже стала крениться в седле, когда старший, сивоусый, крепко пахнущий горилкой, табаком и луком дядька, приобнял ее за талию, но так и не замедлил бег своего коня.
Анжелика вздремнула, упав головой на твердое, ритмично взлетевшее плечо казака, и, как показалось ей, сразу же проснулась под хохот и выкрики казаков. Мимолетный сон немного освежил ее.
В полдень остановились отдохнуть в низинке, на берегу ручья. Анжелика поплескала себе на лицо холодной искрящейся водой и без сил опустилась в тени склонившихся к ручью ив. Щеки горели, кровь стучала в висках. Куда они скачут? Что это за люди, взявшиеся служить ей и готовые растерзать ее, единственную в стае самку, затопить ее в волнах своей необузданной похоти?
«Ах, я устала удивляться…» – с оттенком безнадежности подумала Анжелика и поплыла на волнах блаженного беспамятства, сладкой дремы.
Конский топот разбудил ее. Запыленный, бледный Мигулин спрыгнул с облитого потом коня.
– Пора!..
Казаки, кряхтя и сопя, стали подниматься. Старший из них, на чьем плече Анжелике удалось вздремнуть, пошел навстречу Мигулину:
– Куды тэпэр ихаты?
– В Сичь, – ответил Мигулин.
– В Сичь нам не можно, – покачал головой сивоусый. – Сичь пид Московского царя волит. Трэба до Чигирину…
– Можно и до Чигирина, – подумав, ответил Мигулин. – Подымайтесь.
– Зараз нэ можно, бо кони втомылыся.
Взглянув на усталых коней, Мигулин пошел к лежащей в тени Анжелике:
– Ты как? Надо бы ехать…
Ноги не двигались. Затекло и болело все тело, но Анжелика, морщась, через силу поднялась и встала. Невольный стон вырвался из груди.
– Ничего. Все будет хорошо, – прошептал Мигулин, поправляя на ней казацкую шапку. – Иди к лошадям.
Казаки, столпившись возле коней, ждали его решения.
– Мы зараз едем с ней в Чигирин, к Дорошенке. Как кони отдохнут, давайте за нами. Половину оставьте здесь до заката. Боюсь, как бы паны не догадались… Если что, задержите…
Казаки согласно кивали.
Мигулин выбрал наименее утомленного коня, перекинул на него свое седло, своего повел в поводу. Лошадь Анжелики почти не утомилась, вес всадницы был невелик.
Кривясь от боли, Анжелика попыталась поднять ногу и поставить в стремя, нога не хотела слушаться. Мигулин подошел сзади, обхватил Анжелику за талию и рывком забросил в седло. Она чуть не свалилась с противоположной стороны.
Тронулись шагом. За ними побрели, вытягивая шеи, два запасных коня. Перевалили бугор. Под горку Мигулин придавил коня, перевел на рысь. Гок-гок-гок… Тряская рысь болью отдалась во всем теле. Еще рывок, и кони перешли на плавный галоп.
– Держись, сейчас легче будет…
Придерживая лошадей, сохраняя их силы, ехали до вечера. На вершине огромного, плавно раздваивающегося холма Мигулин остановился, долго всматривался в степь, оставшуюся позади, потом решился, глубоко вздохнул и, увлекая за собой лошадь Анжелики, погнал коня во весь мах, забирая гораздо южнее, чем ехали до сего времени.
Анжелика не задавала никаких вопросов, полностью положившись на казака.
Они ехали и ехали. Казалось, все человеческие силы должны иссякнуть. Мигулин осматривался, то и дело оборачиваясь в седле. Анжелику так и подмывало спросить, не ищет ли он место для ночлега, но она молчала, и они продолжали ехать по темнеющей, тонущей в сумерках степи.
Наконец, Мигулин остановил коня:
– Здесь. Ты уж извини, придется без огня…
– Что это за люди? – спросила Анжелика, когда Мигулин расседлал коней и подошел к ней, устроившейся на попоне, волнами раскинувшейся по густой высокой траве.
– Наши… Дорошенковские ребята…
– А почему мы их обманули?
– Им нельзя в Сечь, мне нельзя в Чигирин, – пожал плечами Мигулин, усаживаясь напротив.
– Почему?
– В Чигирине ставка гетмана Дорошенко, который воюет с польским королем и нашим царем.
– Но его люди помогли нам…
– Да, – согласился Мигулин. – Не бери в голову. Тут на Украине сам черт ногу сломит. Ты мне другое скажи.
Голос казака стал напряженным и вместе с тем вкрадчивым. Анжелика насторожилась.
– Что ты хочешь услышать?
– Вспомни, что мы делали до того, как приехали в замок…
– В замок!..
Ужасные воспоминания о прошлой ночи, о неотвязно преследующем ее страшном и непонятном звере нахлынули на Анжелику. Она невольно вскрикнула, беспомощно оглянулась на обступившую их со всех сторон темноту.
– Не бойся, – успокоил Мигулин, кладя на колени ружье. – Сюда он побоится… И кони учуют…
Вздрагивая от каждого шороха, Анжелика отрицательно покачала головой:
– Я… Я ничего не помню…
– Вспомни, – настаивал Мигулин. – Мы выехали утром, ехали через лес… Помнишь? На берегу Десны увидели… Ну? А до этого?..
– До этого?.. – Анжелика уронила голову на руки. – До этого… Мы останавливались в лесу на отдых… Северин метал нож…
– Да! Что еще?
– Что еще? Я… Я тоже метнула, и выскочил волк… Да! Выскочил волк! – вскинула голову озаренная Анжелика.
– Волк? Откуда? – подался вперед Мигулин.
– Из-за пня. Я метнула нож в пень, а из-за пня выскочил волк…
– А нож? Где этот нож?
– Нож?.. Я не помню…
Они долго молчали.
– Нам надо вернуться туда, – сказал, наконец, Мигулин.
– Куда? В тот лес? Но мы и так потеряли столько времени! – в голосе Анжелики слышалась мольба. – Столько времени!.. Ну, пожалуйста…
– Он будет преследовать тебя все время. Надо вернуться…
– Но зачем?!
– Я не знаю… Надо найти этот нож… этот пень… Э-э! – взмахнул он рукой. – Тут особая наука.
– Мы потеряли столько времени, – твердила Анжелика. – Нам надо спешить. Мы и сейчас едем непонятно куда… Еще и вернуться! Но неужели он будет преследовать меня?.. Даже за море?..
– Ох! – вздохнул казак. – Не кудахтай! Разбрешутся бабы – спасу нет!
– Но ты уверен, что он будет преследовать меня все время? Это связано с тем событием?..
– Ладно. Ложись спать. Утро вечера мудренее.
Он отвернулся и замолк, не выпуская из рук ружья, заряженного особой пулей.
Но Анжелика никак не могла уснуть. Скачка под палящим солнцем, мысли о странных и страшных силах, вторгшихся в ее жизнь, подозрение, что все путешествие напрасно, что она снова стала игрушкой в чьих-то руках – все это было слишком. Она проворочалась до утра, и уже под пенье птиц забылась не надолго тревожным, полным сновидениями сном.
Утро было чудесным. Но Анжелика, мучимая сомнениями и головной болью, не замечала этого. Куда они едут? Что их ждет? Что написано на маленьком кусочке шелка, за которым устроили такую охоту поляки?
Бледный, с синими тенями вокруг глаз Мигулин, покусывая губы, снимал с головы окровавленную, заскорузлую повязку. Вчера ее не было видно из-под шапки. Повязка присохла, казак осторожно подергал ее, подавил стон и стал тщательно, дюйм за дюймом отщипывать, отдирать. Капля крови выкатилась из-под его пальцев и скользнула мимо уха по щеке.
– Ты ранен? – встревожилась Анжелика.
– Да так. Это еще татары достали… – досадливо отвернулся казак.
«О боже! Какая я несчастная, – подумала Анжелика. – Сколько людей умерло из-за меня!.. Ради чего? Но ведь я не хотела этого…» Первой жертвой стала старая колдунья, собиравшая в лесу травы. Ее повесили, заподозрив в краже детей, которых Анжелика, еще девчонка, увела с собой путешествовать». Может, это дух повешенной колдуньи преследует ее? Но если это так, то старая ведьма достаточно отомщена. Сколько людей, близких и дорогих Анжелике умерли в муках, умерли совсем молодыми… А она? Она обречена скитаться в поисках своего несчастного мужа… Мысли ее вернулись к слухам, что его видели в России, в Турции… Рекомендательное письмо!.. О, если это действительно дьявольская уловка маркиза де Помпона! Анжелика вскочила на ноги. Если это просто уловка, интрига министра, месть Анжелики будет ужасна… Она вернется в Париж и – черт с ним! – отдастся королю. Но в качестве платы она потребует голову этого мерзавца Помпона. Она устроит представление для всего Парижа. Горожане посмотрят, как с господина министра живьем сдерут его мерзкую, вонючую шкуру!..
– Да, довели они тебя… – покачал головой Мигулин.
Анжелика опомнилась. Она металась по вершине холма и разговаривала сама с собой. Но Мигулин?!
– Ты понимаешь по-французски?..
– Очень мало, – пожал плечами казак. – Так… «Мерси, пардон»…
– И… ты понимал все, о чем мы говорили с графом? – спросила Анжелика, чувствуя, как краска стыда заливает ее лицо и шею.
– Да как тебе сказать… – уклонился казак. – Не об этом сейчас забота. Надумала ты, что дальше делать будем?
– Да… – тихо сказала Анжелика, опускаясь на попону. – Я еду в Турцию. Пока есть хоть капля надежды, я буду искать своего мужа.
– Тогда вставай, пора седлать, – нахмурясь, сказал казак. Он скомкал снятую с головы, бурую от засохшей крови тряпицу, вытер ею кровавый след на щеке, и, видимо, чтобы развеселить и подбодрить Анжелику, усмехнулся. – Вот досталась кому-то жинка. Не дай бог, чтоб моя за мною так бегала да следила.
Еще двое суток ехали они степью, давая себе и лошадям самый короткий отдых. Преследования не было. Поляки не решались забираться в эти земли, а встречи с казаками Дорошенко и татарами путники счастливо избежали. На третий день Анжелика заметила впереди дымы. Веселее пошли, учуяв близкую воду, лошади.
– Что там?
– Чертомлыкская Сечь, – ответил Мигулин.
Не доезжая до поселения, в овражке он обмотал лицо Анжелики своей грязной, окровавленной повязкой, так что виден остался лишь один глаз, и дважды провел грязным пальцем у нее под носом:
– Нехай думают, что у хлопца усы отрастают…
– Отчего бы мне не въехать в эту деревню так, как есть? Этот маскарад обязателен? – брезгливо выпятила губы Анжелика.
– Обязателен, – твердо ответил казак. – Баб в Сечь не пускают. Да гляди шапку не снимай и глазами особо не стреляй. Придурись хворой или раненой. А то… Тут тебе балов устраивать не будут. Главное – молчи и с седла не слезай.
Чертомлыкская Сечь того времени представляла собой небольшую крепость на острове в устье реки Чертомлык при впадении протоки Прогной в реку Скарбную. Со стороны степи, с Сумской стороны и со стороны речки Базавлук Сечь укрывалась высоким, в шесть сажен земляным валом, из палей и бойниц которого глядели на степь несколько пушек. Центром укрепленной линии здесь была высокая башня, тоже изрешеченная бойницами для пушечной стрельбы. От устья Чертомлыка и от реки Скарбной, которая текла позади городка возле самого рва, укреплением служили еще и деревянные коши, насыпанные землей. Там же в валу были сделаны восемь «форток» – проходов, достаточных, чтобы один человек мог пройти и пронести сосуд с водой – мера на случай длительной осады. Всего же укрепления растянулись сажен на девятьсот.
Мигулин и Анжелика проехали узким перешейком меж Прогноем и Чертомлыком к воротам, совершенно незаметным под высокой башней. Здесь Мигулин обменялся несколькими фразами с караульными, видимо, знакомыми ему казаками, и путников беспрепятственно пустили внутрь.
Поселение было еще беднее и неряшливее того пограничного городка, из которого Анжелике удалось бежать. Вокруг широкой площади стояло несколько деревянных домов, крытых камышом, но с дырами вместо дверей и окон, чем дальше от площади, тем дома становились ниже, чернее, закопченнее, местами над землей торчала одна бесцветно-серая камышовая крыша, Удивительным было невероятное для такого маленького поселения количество шинков. Анжелика, наблюдавшая за всем сквозь полуприкрытые ресницы, насчитала их несколько десятков. Запах дыма, смолы, рыбы и устойчивый водочный перегар были столь густы, что казалось возможным потрогать их руками.
