Текст книги "Сыны Несчастья"

Автор книги: Анн Бренон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 17
ЛЕТО 1304 – ЗИМА 1304–1305 ГОДОВ

Младшая дочь Раймонда Пейре, совсем маленькая, еще грудной младенец, подверглась обряду еретикации. Но я слышал от еретика Пейре Отье, который говорил об этой еретикации… что он не считает хорошим, что ребенок подвергся этому обряду, потому что эта девочка не имела еще способности к рассуждению; и еще он говорил, что добрый христианин не должен возлагать руки на таких маленьких детей, которые не имеют еще способности к рассуждению. Что в этом следует положиться на Бога… Но впоследствии еретик Праде Тавернье сказал мне, что и для таких детей добрый христианин должен делать всё возможное, и что он только исполнял волю Божью.

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

И в самом деле, произошли более серьезные события. В конце концов, не так уж было важно, что старая Гайларда Эсканье не захотела достичь счастливого конца – раз ее дряхлое тело еще готово было служить ей и не желало умирать. Ей нужно было просто надеяться на то, что, когда настанет ее час, к ней снова смог бы придти добрый человек. Но Пейре Маури, слушая дальнейший рассказ, чувствовал, что его охватывает праведный гнев из–за безрассудного, если не сказать глупого, поведения четы добрых верующих, которое привело доброго человека Андрю из Праде к такой ужасной ошибке. В глубине души Пейре чувствовал, что это действительно ошибка, серьезный проступок, посеявший злые всходы в недрах этой общности, до сих пор объединявшей верующих и добрых людей, помогая им противостоять злобе мира сего. Что же сделали Раймонд Пейре – Сабартес и его жена Себелия?

И об этом ему рассказал Гийом Эсканье приглушенным, но взволнованным голосом, запинаясь на некоторых словах – чувства, охватившие его, были не просто обычным стеснением. Раймонд Пейре – Сабартес хотел все возможное из того, что у него гостит добрый человек Андрю из Праде. Этот добрый христианин был уже в солидном возрасте, резкий, с немного грубоватыми повадками – он не вызывал такого восхищения, как изящные господа из Акса. Это был человек, привыкший к работе и нищете, мало образованный и мрачный. Но все равно он был добрым человеком. Из тех, кто имеет большую силу спасать души. У груди безутешной Себелии плакало тщедушное дитя, маленькая Жаметта, которая не выглядела на жильца. Спасти ее душу… Мы сделаем ее ангелом Божьим, который будет молиться за нас в раю, говорил Раймонд Пейре. Себелия не знала, что и ответить.

– Нет, – упрашивал их добрый человек, – нет, я не могу этого сделать. Ведь именно за это мы упрекаем попов, что они уделяют крещение маленьким детям, которые еще не имеют разума. Мы же, мы крестим только взрослых, которые сами стремятся вступить на путь справедливости и правды.

Но в конце концов Андрю из Праде уступил, так же как и в случае со старой Гайлардой. Он не мог смотреть, как страдает Раймонд Пейре – Сабартес. К чему вводить в отчаяние такого доброго верующего, столь твердого в поддержке Церкви? И, кроме того, Бог, Отец Небесный, который не желает смерти даже самой малой пташке, поможет ему. И Гийом Эсканье сам был свидетелем этой удивительной церемонии. Грудное дитя, завернутое в пеленки на руках у матери; добрый человек, возлагающий руки на этот ворох пеленок, бормоча что–то по–латыни, из чего Гийом Эсканье понял только слова «Отче Наш» и Пролог Евангелия от Иоанна. Отец, вперив глаза в небо, негромко и прочувствованно шмыгал носом.

Но после церемонии, когда добрый человек должен был покинуть дом, он понурил голову и задумался. Он размышлял. Никогда в жизни ему не приходилось сталкиваться с подобным случаем. Только теперь он понял, что вряд ли можно добиться того, чтобы маленькая Жаметта отныне жила как добрая христианка. Она ведь не умеет еще говорить, не может произносить молитв, ни «Отче Наш», ни Adoremus. По крайней мере, как уже произошло в недавнем случае со старой Гайлардой Эсканье, она должна следовать правилам постов Церкви Божьей. Потому не следует давать ей ничего, кроме воды. И конечно же, не кормить ее грудью, потому что молоко относится к запрещенным продуктам. У Себелии округлились глаза.

– Ты представляешь, что было дальше? – опять вздохнул Гийом Эсканье. – Когда муж вышел за двери, Себелия посмотрела на сморщенное личико своей дочки, сведенное судорогой рыданий под чепчиком. Потом ребенок завопил, и мать, не раздумывая, дала ему грудь.

– Как можно требовать от матери, чтобы она позволила своему ребенку умереть от голода? – изумился Пейре Маури. Всё это казалось ему каким–то абсурдом. – Это же не имеет никакого смысла! – воскликнул он, приводя Гийома Эсканье в полное замешательство. – В любом случае, consolament грудного ребенка не имеет никакой ценности! И лучше было накормить ребенка, чем заставлять его кричать от голода!

Лицо Гийома Эсканье сморщилось от досады:

– Проблема в том, что у Раймонда Пейре на этот счет был другой взгляд. Он просто одурел от желания сделать из своей дочери ангела. И вот он пришел в бешенство из–за своей жены, он отказался с ней разговаривать. А она – эта Себелия – стала распускать ядовитые и злые слухи против добрых людей и их учения. К тому же, она заключила с моей матерью Гайлардой какой–то агрессивный союз против Андрю из Праде и всех нас, которые хотели следовать его предписаниям. И теперь мы, моя сестра Маркеза и я, стали негодными детьми, желающими смерти своей старой матери… А мы всего лишь были озабочены спасением ее души, и для нас это было важнее всего остального. – На глаза молодого человека навернулись слезы.

– Ладно, ладно, – сказал Пейре, хмурясь. – Не переживай так. Просто час твоей матери еще не пробил, вот и все. Она спасет свою душу в другой раз. Следует положиться на наших добрых людей.

Однако, семена раздора уже взошли. Всю осень продолжались распри и ссоры между верующими женщинами, и более старшие – Гайларда Эсканье и Себелия Пейре, выступили против младших – Маркезы Ботоль и Эглантины Маулен. Тем временем Раймонд Пейре заперся в глухом молчании, и его не утешало даже то, что маленькая Жаметта, казалось, понемногу возвращается к жизни. Госпожа мать, бросая на дочь полные укоров взгляды, упорно повторяла, что при любых обстоятельствах следует выполнять предписания добрых людей. Добрых людей, конечно, но каких именно? Пейре Маури, старавшийся как можно меньше показываться в нервозной атмосфере дома Пейре – Сабартес, все время и энергию посвящал ремонту и обустройству маленького домика, который он купил на окраине бастиды. Он терпеливо ждал, что придет другой добрый человек, тем более, что Андрю из Праде в сентябре покинул общину Арка, раздираемую ссорами и охваченную распрями.

В канун Рождества, когда Пейре Маури решил подняться в Монтайю и провести праздники с семьей, пока еще не начался окот, он по дороге остановился в Лиму, в доме Мартина и Монтоливы Франсе. Тогда же там гостил и Старший, Пейре из Акса, который как раз прибыл из Тулузы вместе с Мартином, и собирался идти дальше в Сабартес. И тогда молодой пастух открыл сердце доброму человеку и поделился с ним сомнениями. Старый проповедник тоже завздыхал. Пейре видел, как нахмурились его брови, как помрачнело его интеллигентное и выразительное лицо.

– Ты совершенно прав, Пейре, – сказал он. – Раймонд и Себелия ни в коем случае не должны были оказывать такого давления на моего брата Андрю из Праде. Не следует вводить в искушение доброго христианина. Вы же все прекрасно знаете, что добрый христианин не должен возлагать руки на ребенка, который еще не может различать добра и зла. И мы не крестим детей, которым не исполнилось как минимум двенадцать лет, и вообще мы предпочитаем двадцать! Что же до маленьких детей, таких, как эта Жаметта, то в этом следует уповать на Бога, Отца Небесного…

И тогда молодое, круглое лицо Пейре Маури осветила широкая улыбка, а его ясные глаза засияли.

– Как Вы думаете, добрый христианин, а большим детям тоже следует уповать на Бога?

Добрый человек улыбнулся в ответ:

– Разумеется, Пейре. Но их путь к Отцу Небесному проходит через наши руки…

Придя в Монтайю, Пейре поспешил поговорить со своим отцом, чтобы исполнить деликатную миссию, которую доверил ему весьма озабоченный этим делом Бернат Белибаст. Его слова были приняты с энтузиазмом: Как мог хозяин скромного очага Маури в Монтайю отказаться от союза с хорошим и богатым домом Белибастов из Кубьер, и от того, чтобы соединить двух молодых верующих, влюбленных друг в друга и в веру добрых людей? Раймонд Маури, положив локти на стол, вкрадчиво смотрел на сына и задавал ему практичные вопросы:

– А твой юный друг, – он обо всем рассказал своему отцу? И он уверен, что Эн Белибаст позволит, чтобы в его дом вошла бедная девушка, почти бесприданница?

Пейре сидел напротив него, замечая, что Гилельма наблюдает за ними краем глаза, улыбался, и уверял отца, что все в порядке.

– Гильельме уже шестнадцать лет, – подвел итог отец. – Самый тот возраст. Если Эн Белибаст подтвердит намерения своего сына, то к концу года мы сможем заключить этот брак…

Но, увы, наступили времена сомнений и опасности, и все прекрасные обещания счастья разбились вдребезги. Когда Пейре Маури вернулся в Арк, надеясь застать там хотя бы подобие мира, то нашел верующих еще более разобщенными и враждебно настроенными. Старая Гайларда Эсканье с каждым днем чувствовала себя все лучше и все больше и больше сближалась со своей кумой Себелией. Последняя разыгрывала оскорбленное достоинство по контрасту с унылой миной своего мужа. А маленькая Жаметта, наоборот, стала худеть и кашлять. Пейре Маури, решив положить конец ссорам, поделился с Гийомом Эсканье и Раймондом Пейре – Сабартес вердиктом, который вынес Мессер Пейре из Акса об этом несчастном consolament. Но к сожалению, через некоторое время ребенок умер. Безутешный отец, несмотря на то, что Пейре Маури рассказывал ему о тщете крещения маленьких детей, взвыл и обвинил свою жену в том, что та предпочла продлить на несколько месяцев земную жизнь дочери, вместо того, чтобы спасти ее бессмертную душу. Со всего этого он вскоре заболел сам, да так сильно, что находился почти при смерти – и теперь уже соседи были озабочены его счастливым концом. Раймонд Маулен снова привел из Акса доброго человека Андрю из Праде, чтобы дать ему утешение.

Пейре Маури, который не очень часто посещал дом Пейре – Сабартес и в основном проводил время в загоне для овец и овчарне, теперь каждый день приходил к Раймонду Маулену просить благословения доброго человека. Его притягивал к Андрю из Праде какой–то страстный интерес, смешанный с некоторым сочувствием. Он знал, что бывший ткач из Праде, когда–то давно, в юности, был лучшим другом Раймонда Маури, ткача из Монтайю. Мессер Пейре Отье сказал ему, что поведение верующих толкнуло этого доброго человека на проступок, который он будет теперь долго искупать постами и молитвами. И когда он смотрел на него, ему становилось его жаль. Было видно, что этот добрый человек не обладает ни знаниями, ни способностями братьев из Акса. Тем не менее, он, как и они, был апостолом Иисуса Христа в этом мире. Молодой пастух трижды склонился перед добрым человеком, прижался лбом к его массивному плечу, получил благословение и присел на корточки у дверей комнаты на солье в доме Мауленов. Но когда он повторил ему, чтобы лучше разобраться, всё, что сказал ему Мессер Пейре Отье по поводу крещения маленьких детей, Андрю из Праде пожал плечами и ответил только, что для этих детей добрый христианин тоже должен делать все возможное, и что он только выполнял Божью волю. Пейре молчал и улыбался. Но когда добрый человек, нахмурившись, позволил себе едкую тираду в адрес братьев из Акса, которые пытаются все контролировать и навязывать всем свое мнение, молодой пастух вскочил, сорвался с места и бросился к выходу.

Андрю из Праде поймал его за руку.

– Я человек бедный и лишенный всего, – сказал он. – У моих братьев, Пейре и Гийома из Акса, больше возможностей, чем у меня. И они управляют Церковью на свой лад.

Пейре стиснул зубы, вытащил из–за пояса кошель, вынул оттуда блестящую монету в один турнус серебром и протянул ее доброму человеку, который тут же спросил у него:

– Ты даешь это мне или Церкви?

– Возьмите это себе, если хотите, – ответил Пейре. Он коротко поклонился, сошел с солье и ушел из дома Мауленов. Его сердце сжималось от боли.

Но для Раймонда Пейре – Сабартес еще не пробил час счастливого конца. Добрый человек не отходил от его ложа много дней, не решаясь уделить ему таинства, пока больному не станет совсем худо; однако тот выкарабкался. К празднику Благовещения он окреп настолько, что приходившие навестить его друзья не могли нарадоваться на его выздоровление. Воспользовавшись этим, а также присутствием доброго человека Андрю из Праде, Раймонд Пейре произнес настоящую речь. Там был и Пейре Маури, а также его товарищи и лучшие друзья Бернат и Гийом Белибасты, прибывшие из Кубьер вместе со своим отцом, их сестра На Кавалья, их золовка Эстелла и почти вся община верующих Арка.

– Выслушайте меня, друзья мои, – сказал Раймонд Пейре. Он уже почти сидел на своем ложе, опершись спиной на три подушки. Он был все еще очень бледен, его руки дрожали, как и верхняя губа в форме клюва хищной птицы. Но говорил он достаточно внушительно. – Добрый человек, присутствующий здесь, пребывает в большой нужде. Его товарищей, добрых христиан Пейре, Жаума и Гийома из Акса, знают все на свете и очень привечают в высшем обществе. Они ученые, все их любят и уважают. Вследствие этого они получают множество даров и в данное время ни в чем не нуждаются. А он, добрый человек Андрю, простой, латыни особенно не знает, с ним не очень–то церемонятся, и теперь у него ничего нет. И нужно, чтобы добрые верующие из Арка пришли ему на помощь. Чтобы они дали ему то, что покроет его расходы на одежду, книги, свечи, провизию. – Раймонд Пейре прочистил горло. – И особенно четко говорите, что вы даете это именно ему, ему, а не Церкви – иначе он вынужден будет делиться этим с другими…

Тем вечером Раймонд Пейре – Сабартес собрал десять турнуских ливров для доброго человека, который сразу же после этого отправился в Лиму в сопровождении Пейре Монтани. Пейре Маури пригласил обоих братьев Белибастов переночевать в его маленьком домике, в то время, как остальная их семья расположилась на ночь у Пейре – Сабартес. Он хотел, чтобы никто не мешал ему говорить с друзьями о добрых людях.

Горькая зависть, которую Андрю из Праде испытывал к братьям из Акса, не давала ему покоя и мучила его. Бернат пытался его утешить.

– Подумай о доме на улице Этуаль. Подумай о доброй женщине, и обо всех послушниках, которых скоро крестят. Еще и для нас, и для нашей Церкви настанут прекрасные дни. Если Бог так захочет, то скоро ты услышишь намного лучшие проповеди.

Гийом Белибаст покачал головой и нахмурил брови.

– Боюсь я, – сказал он, – что приговоры Инквизиции вскоре зазвучат и у нас в ушах, и что там будут указаны и наши имена. И тогда все эти невзгоды покажутся нам детскими слезами.

Бернат вздохнул и помрачнел. А потом добавил:

– Мартин Франсе такой же пессимист. То же самое он говорил, когда был у нас последний раз. Представляю себе, как сейчас мой отец делится этими заботами с Раймондом Пейре – Сабартес…

ГЛАВА 18
ВЕСНА 1305 ГОДА

Как раз в то время, на Пасху… Раймонд Пейре послал меня в Кубьер к Гийому Белибасту по денежному вопросу (я не помню, был ли это долг, или Раймонд Пейре должен был отдать эти деньги Гийому Белибасту)… Я прибыл в час вечерни. Затем, в тот же вечер, прибыл Мэтр Пьер Жирар, прокурор Монсеньора архиепископа Нарбонны. Мы поужинали вместе…

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

У Мартина Франсе были довольно серьезные причины для беспокойства.

Предчувствия меня не обманули. Как бы там ни было, но атмосфера сгущалась, становясь угрожающей. Я почувствовал это еще когда вернулся с пастбищ, осенью. Эти шумные перебранки, абсурдные выходки, вспышки страха и гнева, эти попытки давления со стороны верующих, растерявших щепетильность и торгующихся за спасение душ, эти трещины сомнения и зависти, которые пролегли даже между самими добрыми людьми – все это явственно говорило о надвигающейся беде. Я остро чувствовал, что князь мира сего оттачивает свое оружие. Арк не казался мне больше счастливой долиной, где я собирался поселиться и жить в мире и своей доброй вере. И хотя ничего страшного еще не произошло, я перестал узнавать людей, которые были моими друзьями и товарищами. Близились времена, когда каждый был за себя. Времена Несчастья, Гийом. Ты знаешь, что я имею в виду. Несчастья. Ты знаешь, ты пострадал от него так же, как и я. Сначала в Арке, потом в Кубьер, а потом и в Монтайю. Дорога для Несчастья была открыта.

Все началось в Лиму, в последние дни февраля месяца: до Арка донеслась весть, что Мартин и Монтолива Франсе вынуждены покинуть Лиму. В то же самое время стала известна еще более ужасная новость: Гийом Пейре – Кавалье был арестован по приказу инквизитора Каркассона. Было просто чудом, что у Мартина и Монтоливы хватило времени бежать, потому что они, конечно, были первыми в списке тех, кого должны были арестовать. Но их предупредили, и это дало им шанс, тем более, что в то время у них как раз прятались добрые люди – Пейре из Акса и Амиель из Перль. Они жили в их красивом городском доме, и преданные верующие позаботились о них в первую очередь. Добрые люди и их хозяева потому и имели время бежать. Но для Гийома Пейре – Кавалье было уже слишком поздно. Это был удар, первый удар. Петля Инквизиции затянулась на Лиму. Машина уничтожения завелась. Уже ничто не могло помешать следствию развернуть, набросить и затянуть следующую петлю – на этот раз в Разес. Всё теперь зависело от решимости добрых верующих, от их умения молчать – хотя бы того же несчастного Гийома Пейре – Кавалье, вынужденного отвечать на вопросы Братьев–проповедников.

В то весеннее утро, за несколько дней до Пасхи, я шел прямиком по направлению к Кубьер. Начиналась Страстная Неделя, но я не ходил к попу. В этом году я, как всегда, был обязан подчиниться общим правилам, и пойти на исповедь и к причастию. Но с тех пор, как Мессер Пейре из Акса сделал меня добрым верующим, я – из какого–то чувства преданности – старался избегать этих игр в добрых католиков. Я предпочитал проводить это время с моими друзьями Белибастами и добрыми людьми. Я нес с собой туго набитый кошель, спрятанный между рубахой и поясом. Здесь было всё, что Раймонд Пейре смог собрать или выручить за дары верующих для подполья добрых христиан. Я должен был отдать этот кошель лично в руки Мессеру Амиелю из Перль, который, как мне было известно, жил тогда в доме Белибастов. Я шел белым днем, по битому тракту, и все могли меня видеть, и знали, что я – пастух из Арка, что мне нечего прятать, и что я не боюсь никого и ничего. Но иногда, для собственного успокоения, я время от времени ощупывал рукой бок: на месте ли кошель? Я вдыхал полной грудью будоражащие весенние запахи, ветер бил мне в лицо, принося удивительный аромат дурманящих цветов. Прямо передо мной, подобно зимнему утру, белела гора Канигу. Когда я стал спускаться к Кубьер, массивная Бюгараш осталась справа, а снежная вершина мало–помалу скрывалась за ярко освещенными каменными зубцами, а передо мной разворачивались зеленые луга. Я сделал небольшой привал, чтобы передохнуть в одном из пастушеских убежищ, которое мне однажды показал Бернат, там, где под палящим солнцем белела скала ме двух рядов зеленых дубов. Сидя на солнышке, я большими глотками пил из фляги, глядя на мрачные очертания Бюгараш, все еще выглядывавшей из–за последнего пологого хребта. Внизу, передо мной, позолоченное солнцем Кубьер теснилась вокруг огромной аббатской церкви.

Едва я пересек мост и вошел в городок, меня приветствовал дом Белибастов, огромный и темный, в глубине мощеного двора. Все женщины были дома; они пряли или возились на кухне. Там был и хозяин дома, Эн Белибаст вместе с сыном Бернатом – я так мечтал с ним встретиться здесь. Раймонд был в поле вместе с Арнотом, а Гийом в загоне для скота. Но у нас с моим другом практически не оказалось времени, чтобы поговорить наедине.

Я не ожидал шумного и помпезного прибытия Мэтра Пьера Жирара. Этого развернувшегося во дворе экипажа, запряженного разукрашенными мулами, этих суровых и торжественных лиц лакеев, этих белых знамен с изображением Святой Девы… Мэтр Пьер Жирар и правда важный человек: прокурор и представитель сеньора и вершителя правосудия в Кубьер, и даже еще хуже, поскольку этим сеньором был не кто иной, как Монсеньор архиепископ и примас Нарбонны! Вечером к Эн Белибасту прибыл посланец, чтобы предупредить его об этом. Что ему придется гостить прокурора и его свиту, согласно обычному сеньоральному праву. Надо сказать, что старый аббатский дом в Кубьер превратился в развалины; а что до большого замка, который начал строить господин архиепископ, то он еще не был пригоден для жилья. И когда прокурор хотел вершить правосудие, или взимать с бургады тот или иной из многочисленных долгов и повинностей, которые следовало платить Нарбоннской Церкви – тяжелые сеньоральные повинности, церковные подати и десятину – или находил какой–нибудь другой из тысячи поводов посетить Кубьер, он останавливался вместе со своей свитой в любом доме бургады, по собственному выбору. А никто не мог отрицать, что дом Белибастов большой и удобный…

Что же до меня, то прибыв по своему обычаю, в час вечерни, и увидев, как распрягают экипаж со знаменами архиепископа, я не удержался от выражения досады на лице. Бернат бросил мне подбадривающий и вселяющий уверенность взгляд, указав глазами в глубь двора, на сарай для соломы. И тут мною овладел какой–то дурацкий смех, особенно когда отец Берната с еще более непроницаемым видом общался со своим важным и грозным гостем. Опасность была очень реальной, и смеяться было особо нечему, но почему–то мои плечи тряслись, так же, как у Берната. Я попытался подавить веселость, взявшись таскать самые тяжелые сундуки, которые лакеи, смерив взглядом ширину моих плеч, отдали мне с радостью. Поставив роскошный багаж Мэтра Жирара себе на плечи, я понес его в комнату на солье, поглаживая кончиками пальцев блестящую и лакированную деревянную поверхность. Драгоценное дерево. Бархатистое, как щеки прекрасной дамы Монтоливы Франсе из Лиму, которая сегодня вынуждена скитаться по дорогам среди страхов и опасностей. Потом, опершись на дверной косяк со стороны сада, я долго смотрел на густо усеянную цветами яблоню, ветви которой тихо колыхались на ветру в вечернем свете.

За ужином гость и хозяин дома сидели на почетных местах, а вокруг них собралась вся семья. Вернулись другие сыновья Белибаста, и трое старших – Гийом, Раймонд, Бернат и я – сидели за столом вместе с отцом и Мэтром Жираром. Двое или трое младших теснились на лавках возле очага вместе с детьми и женщинами. По крайней мере, с теми, которые имели время сидеть. Эстелла и Гайларда прислуживали за столом, и только старуха–мать пользовалась привилегией сидеть на месте. Мы ели жареное мясо, овечий сыр, пили козье молоко из кубков для воды и молодое вино с нескольких лоз виноградника Раймонда Белибаста. Мэтр Жирар с властным подбородком, нависающим над пышным камзолом, тщательно уложенными над нахмуренным челом волосами, говорил резким голосом, с акцентом, похожим на острый выговор французов. Мне иногда казалось, что я слышу Мессира Жиллета де Вуазена. Но у сеньора Арка, как мне казалось, было больше тепла в голосе.

Прокурор архиепископа повернулся к Эн Белибасту и, нахмурив брови сильнее обычного, затронул больную тему выпаса скота. В этом году не стоит даже и заикаться о том, чтобы платить за дорогостоящие права выпаса на территории сеньории Арка. Монсеньор Нарбонны желает, чтобы все отары на землях его сеньории отныне паслись вместе, под контролем его людей, в горах Терменез, где травы вполне достаточно.

– Выжженой летом, – рискнул проворчать Эн Белибаст.

Мэтр Жирар остановил его резким жестом. Права выпаса людей из Кубьер принадлежат только их господину, и являются для него существенным и необходимым источником доходов. Я бросил взгляд в сторону Берната, чувствуя своим левым плечом, как напряглось его правое плечо, поймал его мрачный черный взгляд. Это информация или предупреждение? И вот прокурор Монсеньора архиепископа Нарбонны заявил нам, что Монсеньор инквизитор Каркассона, брат Жоффре д’Абли, для большей эффективности назначил и направил в нашу местность двух монахов из монастыря Братьев–проповедников в Каркассоне, Жерода де Бломака и Жана дю Фогу, как своих представителей, для поддержки деятельности Инквизиции еретических извращений. Мы, которые лучше, чем кто–либо, знали о последствиях этих расследований, ударивших по нашим друзьям в Лиму, оставались бесстрастны, как мрамор… Затем последовало сообщение, что Монсеньор Нарбонны тоже не хочет оставаться в стороне. Что он не собирается забывать о том, что по традиции до недавнего времени все следствия и суды по делам ереси велись обычным трибуналом епископов и архиепископа этой епархии. И мы узнали, что вследствие этого, Монсеньор Нарбонны лично желает поддержать все расследования, предпринятые Братьями–проповедниками на землях, находящихся в его владениях. Чтобы тщательно очистить их от проказы ереси. Мы всё прекрасно поняли. Все собравшиеся за этим столом верующие в еретиков – не говоря уже о сарацинах. Мы все сидели как на иголках, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, прокурор завершит эту изнурительную трапезу.

Когда Мэтр Жирод со своими лакеями поднялся почивать в прекрасные комнаты на солье, Раймонд, Бернат и я, при свете луны, пересекли мощеный двор, пробрались вглубь сада, со стороны реки, где был огромный дощатый, покрытый черепицей сарай. Мы трижды постучали и открыли заскрипевшую дверь. Наконец, в полутьме, освещаемой лишь тусклым светом калели, я увидел ласковое лицо доброго человека Амиеля из Перль, покрытое благородными морщинками. Я бросился к нему, прижался лбом к его плечу, приветствовал его, как следует приветствовать добрых христиан, трижды поцеловал его в лицо, и трижды попросил его благословения и благословения Божьего. И когда он поднял руку, я почувствовал, как на меня снизошло глубокое умиротворение, и слезы навернулись мне на глаза. И тогда в темноте, позади доброго человека, я различил его товарища Раймона Фабре, юного Рамонета, которого мы прошлым летом видели во время нашей вылазки в Монтайю. Он показался мне более зрелым, возмужалым, а его плечи под просторным капюшоном выглядели шире. Он смотрел на меня с такой уверенностью, что я просто его не узнавал. Я хотел дружески приветствовать его, протянув к нему руки, но он жестом остановил меня, сказав с легкой улыбкой, что он уже сделался добрым христианином в прошлом месяце, далеко отсюда, на севере Тулузэ, и что его крестили Старший, Пейре из Акса, и его братья, добрые люди Пейре Санс из Ла Гарде и Фелип из Кустауссы. И я немедленно склонился перед ним, прижался лбом к его плечу и попросил благословения.

Мы все вместе устроились на соломе, двое добрых людей сели на тюки, а мы – трое их верующих – у их ног. Мы едва различали в темноте лица друг друга, мы шептались. Добрый человек Амиель начал говорить нам добрые слова о наших друзьях, Мартине и Монтоливе Франсе. Беглые добрые верующие живут теперь в мире, под чужим именем, под самой Тулузой, в каммас, принадлежащем добрым верующим, и их там регулярно навещают Мессер Пейре из Акса и его сын, добрый человек Жаум, так что они еще могут служить Церкви. Добрый человек Амиель повернулся ко мне, в свете калели его зрачки блестели. Он попросил меня передать эту обнадеживающую весть в Арк, Раймонду Пейре – Сабартес и другим добрым верующим. Бернат сразу же стал говорить о том, к чему могут привести допросы инквизитора Каркассона, особенно после ареста Гийома Пейре – Кавалье, о злой воле архиепископа Нарбонны, стремящегося конкурировать с Братьями–проповедниками в их темных делах.

И когда добрый человек хотел успокоить и утешить нас доброй святой проповедью, которой мы ожидали, Раймонд Белибаст поднял руку. В дверь сарая снова постучали. Это была Эстелла, его жена. Она вошла, скромно потупив глаза, и попросила нас выйти, Берната и меня. Но мне хватило времени, чтобы передать доброму человеку Амиелю большой кошель, который я принес с собой, еще раз быстро приветствовать его и Рамонета, и мы вышли. В свете луны я увидел, как вслед за Эстеллой в сарай проскользнули две фигуры – эти люди пришли со стороны реки. Двое верующих из Кубьер, имевшие нужду в добрых людях, и потому будет лучше, если мы не будем знать, кто они. Я услышал, как скрипнула, закрываясь за ними, дверь. А потом опять стало тихо, раздавался только стрекот кузнечиков. Я похлопал Берната по плечу, и кивнул в сторону дома, указав ему на слабый холодный свет, падавший из щели между бревен на уровне комнаты, где бодрствовал или спал Мэтр Жирар, прокурор Монсеньора Нарбонны.