355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анн Бренон » Сыны Несчастья » Текст книги (страница 13)
Сыны Несчастья
  • Текст добавлен: 27 марта 2017, 04:00

Текст книги "Сыны Несчастья"


Автор книги: Анн Бренон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 25
1307 – 1308

Я больше никогда ее не видел… В то время, как я оставил Рабастен, ей было около восемнадцати лет… Я же, выйдя из Рабастен, отправился прямо в Акс. Но поскольку я так опоздал, то когда вернулся в Акс, Бертомью Буррель сказал мне, что уже нанял другого пастуха. Вот так я и ушел оттуда…

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

То, что Пейре Андрю меня нанял, было не просто случайностью. Он знал, кто я такой, и почему зимние пастбища Планезес могут меня прельстить. Я тут же выторговал у него трехдневный отпуск, чтобы забрать собственных овец у моего брата Раймонда, который пас их вместе с отарами своего хозяина вот уже почти три сезона, с тех пор, как я был вынужден бежать из Арка, когда туда дотянулась рука Инквизиции. Я знал, где его найти, на пастбищах земель д’Айю, над глубоким ущельем дю Ребенти – дорога туда через Жебец и ущелье Прадель была не такой уж далекой. Увы, брат сказал мне, что мой молодой пату погиб. Ему не было еще и трех лет. Раймонд объяснил мне, что он доблестно сражался против своры бродячих собак, которые напали ночью на стадо и стали резать овец. Пастухи прибежали достаточно быстро, чтобы спасти овец, но не собаку. Я стиснул зубы, и пообещал себе вырастить другую собаку со следующей зимы, но никогда не забывать эту – моего первого пату – всё, что у меня осталось, кроме овец, от счастливой долины. Но я был рад забрать своих овец; я узнавал каждую из них. Большой черный баран терся лбом о мое колено. Пейре Андрю было совсем нетрудно принять их в свое огромное стадо. Просто нужно было заменить метки ближайшей весной во время стрижки. На этот год Раймонд по–братски решил пометить их по бокам большим красным кругом. Чтобы отблагодарить его, я оставил ему половину ягнят из нового помета.

С тех пор я пустился со своими овцами и стадами Андрю в путь по границам Сабартес на пастбища перевалов Орлю и Мерен; зимовать я водил их в Фенуийиде. Отары там огромные, а пастухи многочисленны. Летом мы все вместе гоняли отары в Рокефей и Сен – Поль–де–Фенуийет. Зимой мы направлялись в сторону долины Фруад, между Эстагель и Сен – Поль. Долины потока, который, по странному стечению обстоятельств, носил имя моих отцов. Маури. В то время я не оставался постоянно с животными. В Планезес я делил маленький домик с другими пастухами; по очереди мы заменяли друг друга на выпасе овец, а в остальное время работали в садах и на виноградниках.

Я знал Пейре Андрю, и он знал меня. Мы с ним виделись в течение нескольких лет у его коллеги Эн Белибаста из Кубьер. Еще до того, как пришло Несчастье. Между Кубьер и Планезес всего лишь полдня ходу. Кубьер находится в Пейрепертюзе, на окраинах Разес; Планезес – в Фенуийиде, на границах Руссильон; обе эти земли разделены только долиной Фруад дю Маури, этой долиной возле Сен – Поль, над которой высится грозный пограничный пост французского короля, Керибюс. Планезес протянулось далеко к югу, за сухими каменистыми холмами, оливками и виноградниками по берегам реки Агли, которая бежит по каменному ложу. Кубьер со своими лугами прячется на севере, за причудливой горой, словно расколотой ударом дьявольского меча – по крайней мере, так говорят люди. Ужасное ущелье, глубокое и узкое, с острыми скалами, по которому никто никогда не ходил, и откуда вытекает Агли. От урочища Артиге, расположенного неподалеку от Планезес, мой взгляд скользил к долине Фруад, к белому пятну городка Сен – Поль, и поднимался к северу. Он останавливался на этом гигантском разломе, раскалывающем гору. Ущелье Галамус – вот каким должно быть одно из тысяч имен дьявола. Я знал, что сразу же за этим разломом находится земля Берната Белибаста, прячущаяся за мрачным зазубренным клинком горы Бюгараш. А еще дальше, в дне хода от Кубьер – долина Арка, которую я так долго считал счастливой.

Пейре Андрю знал, кто я такой. Конечно же, хороший пастух. Но также и добрый верующий – и что вскоре Инквизиция пойдет по моему следу. А я тоже знал, что этот скотовод из Планезес, а также все его домашние – это добрые верующие. Или, по крайней мере, таковыми были, пока не пришло Несчастье. Теперь лучше было говорить об этом как можно меньше. Мы словно участвовали в каком–то молчаливом заговоре. Пейре Андрю и все его домашние. Его брат Гийом, такой же скотовод, как и он, живущий на другом краю деревни. Двое его сыновей, Бернат и Гильот, юноши моего возраста, тоже пастухи. Так же, как и многие семьи в Планезес, Расигуэре или Латур де Фенуийиде, окружавшие нас дружбой, чуть более ясно ощутимой, чем других людей. Они тоже тайком стискивали зубы и сжимали кулаки в карманах. По крайней мере, здесь никто не запятнал себя походом к папскому исповеднику. Никто здесь ни на кого не доносил, и ни на кого не донесли. Здесь было настоящее убежище от инквизитора Каркассона, полномочия которого заканчивались на границах Фенуийиде.

Станет ли долина Агли новой счастливой долиной? Я любил эту землю, эту деревню Планезес, эти бледные холмы над рекой–границей; эти просторные каменистые пейзажи с садами и виноградниками, которые я видел только зимой, потому что с мая по октябрь гонял овец далеко, на летние пастбища. На протяжении двух или трех лет, когда я мотыжил виноградники или ходил через холмы между купами камней под замком Тремуан, чтобы присоединиться к своим овцам и товарищам в долине Фруад, то любил иногда останавливаться за церковью Планезес. Это была маленькая церквушка, массивная, золотистая, с хорошо огражденным кладбищем, далеко от деревни, теснящейся вокруг скалы. Я стоял в нескольких шагах от церкви, на солнце, прислонившись спиной к большому скальному массиву, ощетинившемуся острыми камушками, которые скатывались россыпью мне под ноги, на покрытую виноградниками землю, и блистали тысячами бликов. Я мял в руках эти камушки, сияющие как золото или серебро – по крайней мере, так я себе воображал. Я никогда не видел золота, кроме как в храмах, где я обязан был отбывать пасхальную мессу, когда попы пытались ослепить нас, бедных крестьян, роскошью своих чаш и дарохранительниц. Осколки скалы Планезес сияли для меня намного большим светом. Небо отражалось в них бесконечными фрагментами. Я растирал их в ладонях, и когда разжимал руки, то теперь уж вся моя кожа сияла слюдяной пылью – были ли это осколки неба? И тогда я оглядывался вокруг, на поля и виноградники, на бледные холмы, на деревню, окруженную нимбом тихих дымков, на укрепления Турнефорт, возвышавшиеся над бродом, где можно было пересечь Агли и отправиться в Руссильон.

Нашел ли я новую счастливую долину? Я в это больше не верил. Даже если я вел себя, как молодой человек, ежедневно занятый работой и обустройством своей жизни, даже если я регулярно увеличивал свою отару и денежные запасы, уговаривался насчет продажи ягнят, шерсти и сыров, даже если я думал о том, чтобы купить клочок виноградника и поля, даже если заводил друзей и приятелей, а в глубине души подумывал о девушках и женитьбе, я не верил больше в счастливые долины. В глубине души я знал, что мне никогда больше не захочется по–настоящему надолго там оставаться.

Бродить по дорогам, всегда быть готовым отправиться в путь, оставаться на границах, возле проходов. Когда после стрижек вместе со своими тогдашними товарищами–пастухами, сыновьями Андрю, Бернатом и Гийомом Тиньяками, братьями Раффре из Акса и Раймондом де Керальтом, серданьцем из Ура, я отправлялся на пастбища Доннезан и на перевалы Орлю, где, как мне было известно, я должен был оставаться под самыми небесами до осени, я говорил себе, что, возможно, я буду бродить так до конца своей жизни. Потому что только таким образом я смогу хоть немного обеспечить свою безопасность.

Летом, на высокогорных перевалах, кто меня арестует? Зимой, между Планезес и Расигуэре, при малейшей опасности, я мог пересечь Агли – и найти себе убежище на землях короля Майорки, а потом уйти в каталонские графства и королевство Арагон. Все, что мне было нужно – это оставаться на дороге Добра.

ГЛАВА 26
1308 ГОД

«Но о том, что дела мира злы, утверждает сам Христос, когда говорит: «Мир Меня ненавидит, потому что Я свидетельствую о том, что дела его злы» (Ио. 7, 7)».

Анонимный трактат катаров, Лангедок, XIII век

Я продолжал поддерживать связи с Добром – и это придавало смысл моей жизни. Я встречал своего брата, Гийома, на высотах Фенуийиде, а иногда потихоньку, по ночам, навещал Монтайю. Бывало также, что между Разес и Сабартес я сопровождал и прятал добрых людей, которые несли благословение и утешение. Это случалось, когда ситуация не терпела отлагательств, а повсюду царила опасность. Но души должны были получить возможность вырваться в небо. Освободиться. Это больше не было для меня игрой. Я боялся, но был горд тем, что каждый день наново преодолевал свой страх. Верующие Планезес или Расигуэре шептали друг другу новости, долетавшие из Разес или даже еще более отдаленных мест. Из грозного Каркассона. Новости о расставленных ловушках, об оборванных жизнях и надеждах. О душах, которые пали.

Говорили еще, что старая Раймонда, госпожа дома Пейре из Арка, умерла в Муре Каркассона. Моё сердце плакало и сожалело о ней, ибо она всегда была добра ко мне, и я знал, что она никогда не отказывалась от своей веры. А она ведь как будто знала, что не получит хорошего конца.

В отместку, когда я узнал о горестях ее зятя Раймонда Пейре – Сабартес, то не мог удержаться от злорадного смеха. Раймонд Пейре – Сабартес расплатился за свое рвение к прихлебательству и за все свои мерзкие выходки. Слишком озабоченный возможной недостаточностью гарантий, данных ему папским исповедником, он еще и явился к инквизитору, чтобы завершить и дополнить свою исповедь. Но, наоборот столкнулся с тем, что его чрезвычайное усердие показалось подозрительным и вызвало недоверие судьи и следователя – до такой степени, что он тоже оказался узником Мура Каркассона. Всё его имущество было конфисковано, как будто он уже однажды не отказывался от своей чести и не отрекался от своей веры – только для того, чтобы не выпускать его из когтей, это свое имущество! Я смеялся, и меня охватывала злая радость, которую пыталось изгнать мое сердце и смягчить меня, всё твердя, чтобы я хоть немного следовал учению добрых людей о милосердии.

А потом я услышал, как говорили, что в Каркассоне – Боже мой! – Эн Белибаст и его сын Раймонд получили приговор Монсеньора Жоффре д’Абли. Вечное заточение. Они никогда больше не выйдут из застенков Каркассона. Хлеб скорби и вода страданий. Их имущество, конечно же и вне всяких сомнений, было конфисковано. Как теперь жить старой матери? Арнот Белибаст, самый младший из арестованных братьев, вышел с крестами. Крест бесчестья, крест из желтой материи, который нашивался на спину и на грудь, и его надо было носить и на одежде, и на верхней одежде – куртках, камзолах и плащах. Чтобы никто не забывал, что недавно он был запятнан еретической заразой. Само собой, когда я услышал эту новость, то отправился к Белибастам. В Кубьер я шел ночью. При свете луны я пересек долину Фруад, прошел под стенами Сен – Поль и стал карабкаться через острые скалы. Лучше, чем кто–либо другой, я знал, как ходить ночью – и я любил ходить ночью. Я знал, что ночью никто не сможет за мной угнаться: я молодой, сильный и неутомимый, урожденный сын гор, а теперь еще и заправский пастух, да в придачу беглец из–за ереси! Ночью мой шаг становился быстрее, легче, увереннее. Я лучше слышал, да и все мои чувства были обострены. Я слышал каждый шорох, я замечал каждую тень на дороге, я вдыхал все запахи ночной жизни, и я прокладывал себе путь среди камней и звезд.

Я встретил Арнота, съежившегося в их разрушенном борде, его старую мать, его золовку Эстелу и ее детей. Юный Белибаст дрожал от холода и страха, он сжимал кулаки от бессилия, а желтый крест нагонял на него ужас. От него все еще пахло застенками. Я обнял его, я сжал его руки в своих, чтобы успокоить его. Но я не мог найти слов утешения. Потому что здесь не могло быть утешения. Он сказал мне, что ему нужно что–то сделать, чтобы найти работу и кормить семью, которая находится в жестокой нужде. Ему сказали, что после испытательного срока, более или менее длительного, если он покажет себя покорным сыном Церкви, Монсеньор Инквизитор, конечно же, снимет с него это наказание, освободит его от крестов; и возможно даже, кое–что из имущества ему вернут. Но как ему жить сейчас? как наняться на работу с этими крестами бесчестья? Когда Арнот Белибаст говорил мне всё это, его черные глаза пылали огнем. Мне показалось, что я смотрю в глаза его брата Берната. Да, его не просто покорить. Его мать плакала. Я дал ей немного денег, которые я для нее принес. Она сказала мне, что Гайларда, жена ее сына Гийома – которого повсюду разыскивают за убийство из–за ереси – ушла к своему отцу, в Дуильяк, вместе с ребенком.

Всего лишь два или три раза в те времена я мог видеть добрых людей. Я познакомился с молодым Арнотом Марти, ненамного старше меня, которого мой брат Гийом однажды ночью, когда я был на пастбищах, привел ко мне и попросил, чтобы я провел его через Саулт и Доннезан по направлению к Лиму. Эта экспедиция была долгой и опасной. Нам понадобилось целых два дня. Мы шли ночью, в одном темпе. Добрый человек Арнот был, как и я, молодым и крепким, как и я, привыкший к трудным переходам. Однако, он не был пастухом, раньше он жил в богатом доме в Викдессос: он был старшим сыном главного кузнеца в Жюнак. Но он решил пойти по дорогам добрых пастырей, приходящих ночью. Я видел его решительный подбородок и горящие неукротимым огнем глаза. Он сказал мне, что три года тому назад ему пришлось бежать из дому, чтобы получить просвещение у добрых людей – потому что его отец противодействовал этому всеми силами – а все его братья и сестры были de la еntendensa. Он также сказал мне, что проходил послушничество довольно далеко отсюда, в Лаураге. Что его обучали Мессер Пейре из Акса и добрый человек Пейре Санс, и что он рассчитывает присоединиться к ним, когда он закончит свою миссию в Сабартес. Я спросил его, бывал ли он в Рабастен, но он ответил, что нет.

Я оставил его в хороших руках, в Гиноле, не доходя до Кийана. Я был немного разочарован, что он не проповедовал для меня, а я так нуждался в добром слове. Иногда, в шуме ветра, мне казалось, что я слышу голос доброго человека Жаума из Акса и вижу дождь из ангелов, падающих с неба. И голос Мессера Пейре Отье: «О братья, не удивляйтесь, что мир вас ненавидит. Ибо прежде нас ненавидел он Господа Нашего, Иисуса Христа, и преследовал так же, как и апостолов Его». И я прижался лбом к плечу доброго человека Арнота со всей своей верой, и я трижды поцеловал его в лицо, принимая его благословение и благословение Божье. Сделал ли я еще хоть шаг к Добру?

Есть две Церкви…Одна гонима, но прощает, другая владеет и сдирает шкуру.

В конце зимы, одним февральским вечером, я возвращался в долину Фруад, и остановился передохнуть над деревней Планезес в своем любимом месте; прислонившись к сверкающим скалам, я скользил взглядом по цепляющимся за склоны миндальным деревьям в цвету, ограждающими поля и виноградники. И тогда ко мне подошел человек, спросивший, можно ли в этой деревне попробовать хорошего вина. Смеясь, я хлопнул его по плечу, зная, что после того, как мы обменяемся паролем и отзывом, то заговорим о серьезном и тайном. Оказывается, этой ночью мне нужно было провожать добрых людей – Гийома из Акса и Андрю из Праде, которых он привел из Разес. Они хотели попасть в Монтайю. Я знал, что в Сабартес и земле д’Айю эти добрые люди жили много недель, прячась у очага верующих, на которых можно было положиться – у моих родителей, у Гийома Бенета и других. Но к концу весны, когда мы уже завершили стрижку овец – а это было в последние дни мая 1308 года – стало ясно, что в Сабартес больше небезопасно.

Вот что говорили, и что мой брат Гийом Маури услышал от господина де Ларнат и нотариуса Лордата: граф де Фуа, Монсеньор Гастон, заключил мир с папой. Ему нужно было благословение Святого Престола, чтобы начать борьбу за свои претензии на наследство графов Коммингов: и, скорее всего, он пожертвовал нами, добрыми верующими. И я всё спрашивал себя, как он мог, сын графа Монсеньора Роже Берната, получившего хороший конец из рук доброго христианина Пейре из Акса, как он мог оставить нас на съедение папским инквизиторам? И вот уже Монсеньор Жоффре д’Абли, методически проводя расследования, вызвал свидетельствовать перед своим трибуналом огромное количество верующих из Сабартес, и среди них близких каждого из добрых людей. Братьев и всех родственников добрых людей Отье; всех этих нотариусов из Сабартес и их окружение: Тиссейров из Лордата, де Роде из Тараскона, Изаура из Ларната, братьев и сестер доброго человека Арнота Марти из Жюнак; а в Аксе добрую На Себелию, мать молодого доброго человека Понса Бэйля. И почти сразу же был нанесен следующий удар. Солдаты графа де Фуа – гарнизон под руководством кастеляна из Лордата – обыскали Монтайю. Добрые люди Гийом из Акса и Андрю из Праде, которые прятались в деревне, бежали через урочище Фруад. Скорее всего, это их искали, это на них донесли. У солдат были ордера на арест конкретных людей – Гийома Бенета, шурина доброго человека Гийома, и Берната д’Эн Риба, шурина доброго человека Андрю. Взяли и еще кое–кого из их родственников…

Я был потрясен, сражен, я почти чувствовал собственную вину во всем этом, неопределенную, но тяжкую. Я всё видел перед собой доброе лицо Гийома Бенета. Того самого, который несколько лет назад, положа руку мне на плечо, советовал быть мужественным и отправиться в путь, говорил мне, что никогда не оставит ни меня, ни добрых людей. А теперь Гийом Бенет у инквизитора, а я – я все еще на свободе. Почему? И доколе? Я искал жалкого утешения, говоря себе, что слава Богу, добрые люди в безопасности, а мои родители и братья тоже. Но внезапно меня вновь охватил гнев. Я думал о Несчастье и о Белибастах. Об отце и братьях Берната. Об Изаура из Ларната, а Бенетах из Монтайю, и о даме Себелии Бэйль из Акса.

Я не мог больше воспринимать мир с привычной легкостью. Словно огромный желтый крест застил небо. Несчастье вышло на охоту. Я уронил голову на руки. Этот мир пропах потом трусости. Мочой страха. Отбросами ненависти. Тошнотворными запахами власти и алчности. Смрадом крови, смрадом смерти. Он вонял злом.

ГЛАВА 27
ВЕСНА 1309 ГОДА

«Когда [Гийом Белибаст] и Фелип де Талайрак бежали из Мура Каркассона, в тот день они проделали небольшой путь, но они нашли овраг возле Каркассона, в котором прятались весь день. Потом, на следующую ночь, они дошли до Фенуийиде, и перешли Агли между Расигуэре и Турнефорт. Потом, пройдя Руссильон, они пересекли горы Альбере и пошли в графство Ампуриас…».

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

На святого Михаила сентябрьского, в том же 1308 году, меня нанял Гийом Андрю, брат Эн Пейре. Для меня не произошло особых перемен, потому что отары все равно были смешаны, а пастухи, хоть и уходили и приходили, оставались те же. Пастухи из Сабартес, братья Раффре из Акса, братья де Тиньяк, и серданец из Ура. Сыновья Пейре Андрю, Гильот и Бернат, были уже достаточно взрослыми, чтобы возложить на себя ответственность за животных. Как бы там ни было, я за ними присматривал, и их отец это знал. Но все мы были настороже. И пастухи из других земель, как я, и люди из Планезес. Когда мы оставались вместе с овцами, строили межевые стены, рубили лес или мотыжили виноградники и вскапывали землю в садах, мы всегда были настороже. Мало ли что может случиться.

В середине Великого Поста 1309 года я был со своими овцами. Был ветреный и ледяной месяц март. Вот уже несколько недель я находился где–то между старым и новым борде, между долиной Фруад и долиной Агли, и отары потихоньку приближались к Планезес. Надо было думать о том, как обходить стороной засеянные поля. После Пасхи мы собирались загнать овец в загоны для сортировки и стрижки. Я гнал впереди отару Гийома Андрю, где были и мои овцы.

В тот год я был особо доволен своими овечками. Очень часто по ночам я спал вместе с ними. Мне даже не нужно было укрытие. Я все больше и больше искал одиночества. В тот вечер мне тоже было очень хорошо одному. В тот вечер, когда пришли они – те, которых я не ждал – и именно потому, что я был один, я сумел рискнуть и сделать всё, чтобы им помочь.

В тот вечер, в середине марта, настало время равноденствия. Весь день ветер нес такие мрачные тучи, что было темно, почти как ночью. Я проверил, у каждой ли овцы есть колокольчик, и все ли они закрыты в маленькой загородке для скота. Моросил мелкий, почти невидимый дождик, распространяя в воздухе запах мокрой шерсти. Я пошел в летник, собрал веточки и хворост, и вытащил свое огниво. Костер уже хорошо разгорелся, когда они появились передо мной. Бернат и Гийом уже бывали в этих местах. Самым измученным выглядел добрый человек. Это его шаги я услышал, потому что двое других могли еще ступать неслышно. Потом до меня донесся их запах. Хотя уже два дня они шли под дождем и ветром, но от них все еще исходил этот ужасный запах застенков. Тот самый запах, который в прошлом году источал Арнот Белибаст. Три пригнувшиеся фигуры, чернее ночной тьмы, темнее, чем колышащиеся на ветру кустарники. Я высунул голову из летника, лабрит громко залаял, я вскочил на ноги, сжимая в руках посох. Я был силен, я ничего не боялся.

Они протянули ко мне руки, повторяя мое имя. И я тут же узнал их. Я думал, что они в сотне миль отсюда – в Тулузэ, в Альбижуа. Тень, которая обняла меня и зарыдала на моем плече, это был Бернат Белибаст, а позади стояли его брат Гийом и добрый человек Фелип. Под сенью дерева, вокруг маленького, норовящего погаснуть костерка, они присели на корточки, протянули руки к огню и стали сушить свою мокрую одежду, вытирать от дождя лицо, а я все смотрел на их одеревеневшие и худые пальцы. Я не мог оторвать глаз от их рук. Я видел следы кандалов на их запястьях. Их рубахи были протерты и порваны, дождь облепил их вокруг тел. У них не было ни камзолов, ни курток. Они все еще шептали мое имя, сидя у огня, потом замолчали, и только бросали на меня тяжелые, мрачные взгляды. Я понимал, почему они молчат, понимал, через какой ад они прошли. Я пошел обратно в летник, вынул свою котомку, распаковал провизию, положил перед ними хлеб, поставил флягу с вином, козье молоко, простоквашу в миске – всё, что у меня было. И еще кусок сушеного мяса, которое я хранил на черный день. Я суетился, потом сел, и мне захотелось плакать, совсем как Бернату. Добрый человек Фелип, с почерневшим от усталости лицом, взял хлеб, и, держа его завернутым в мою старую дырявую салфетку возле левого плеча, благословил его правой рукой, склонив голову и прикрыв веки. Потом он поднял голову, его взгляд просветлел, и я протянул ему свой нож.

И только тогда, когда мы разделили хлеб, благословленный добрым человеком, хлеб Слова Божьего, которое добрые христиане распространяют среди людей, наши сердца оттаяли, и мы заговорили. Мы говорили, но если быть точным, это они мне рассказывали. Бернат, Фелип и Гийом, беглецы бессонных ночей. Они бежали из Мура Каркассона. Я понял, что их поймали вчетвером, в Лаурагэ, по дороге на Верден. Вместе с ними был еще добрый человек Жаум. Ловушка была хорошо расставлена, кое–кто четко донес, где они пройдут. Их ждала по меньшей мере дюжина солдат. И с этого момента говорил только добрый человек Фелип, и тогда я понял, почему их лица, кроме следов усталости, несли еще и печать ужаса. Он рассказал мне, как в тюрьме Инквизиции добрый человек Жаум, чтобы уклониться от вероломных вопросов и приготовиться к смерти, объявил голодовку. И тогда они сожгли его, в порядке особой спешности, чтобы он был еще жив во время казни. На берегу Од, вместе с вновь впавшей в ересь верующей, они сожгли его на глазах у толпы, и на глазах у них, его друзей и братьев.

Они, трое, они решили сделать всё, чтобы сбежать. Двое братьев Белибастов и добрый человек Фелип. Но юный святой, Жаум из Акса, не мог следовать за ними. На протяжении многих месяцев ему даже ходить было трудно; у него была язва на ноге, которая не желала заживать. Никакого другого выхода у него не оставалось, кроме костра – и он решил ускорить это сам, в молчании своего поста и молитв. Те, кто ненавидел его, поспешили его сжечь, чтобы показать всем, что их костер – преддверие адских мук. Как будто существует какой–то другой ад, кроме того, что устраивают они сами, здесь и сейчас. И тогда мои глаза, которыми я впился в доброго человека Фелипа, обожгло слезами. Он говорил, что его брат Жаум, мученик, воссоединился с Отцом Небесным, к Которому и мы все вернемся. Но я плохо его слушал. Из моей груди вырвался тот же хриплый стон, что и у Берната. И этот странный голос Гийома Белибаста, показавшийся мне холодным и безучастным – но какой ужас скрывался в нем на самом деле? Есть две Церкви, одна бежит и прощает, другая владеет и сдирает шкуру. Я опустил глаза, глядя на жар моего маленького костра, слабого огонька, зажженного всего лишь для того, чтобы согреть и утешить. Вокруг, в ночи, начала подниматься буря. А я все еще искал, я знал, что теперь я всегда буду искать голос доброго человека Жаума, который будет говорить со мной во всех ветрах, в теплом морском ветре и холодном ветре Серс. Я стиснул пальцы. Голос Добра.

– Пойдем с нами, Пейре, – сказал Бернат, – мы хотим перейти реку и уйти в Русильон. Бежать как можно дальше на юг. Пойдем с нами.

Они не могли остаться здесь надолго. Только побыть какое–то время, чтобы восстановить силы. Поесть, поспать несколько часов – а я стоял на страже и охранял их сон. Потом, перед рассветом, я собрал им все, что нужно в дорогу, чтобы они перешли реку вброд и попали в Русильон. Перед рассветом, потому что проход возле Турнефорт хорошо стерегли с укреплений на холме, а для наблюдения за излучиной Агли возле брода стоял небольшой пост. Но братья Белибасты знали, где можно пройти, еще с тех времен, когда они были проводниками доброго человека Фелипа. Бежав из Каркассона, они пошли прямо на юг, в долину Локет, где провели несколько часов в яру, отсиживаясь там, пока их не перестали искать. Потом они пошли через долину Дайне и земли Арка, откуда прямая дорога по склонам горы Бюгараш вела до Кубьер. И уже оттуда они смогли пройти к Фенуийиде и к границе. И Бернат сдавленным голосом сказал мне, что в Кубьер они видели своего брата Арнота. Арнот был в отчаянии из–за своего кресса бесчестия, но не хотел следовать за беглецами, говоря, что ему сейчас нет нужды бежать. Что он не имеет на это права, потому что ему нужно работать, чтобы кормить свою мать, жену своего брата и ее детей.

Один Бернат вместе со мной пил молоко и жевал жесткое мясо. Его брат Гийом Белибаст соблюдал те же посты, что и добрый человек Фелип. Сидя бок о бок, они ели только хлеб, и с каждым глотком вина из моей фляги шептали Benedicite, Благословите. Гийом Белибаст, убийца, стал добрым христианином.

Бернат рассказал мне об этом очень коротко, упомянув только о том, что его брат Гийом стал добрым христианином прошлой зимой, и его принял весь орден святой Церкви – Старший, Пейре из Акса, добрые люди Жаум, Фелип и Пейре из Ла Гарде. Это произошло в уединенном каммас одной доброй верующей в местности Верфей, между Тулузой и Альби… И я спросил его, далеко ли это от Рабастен. Он нахмурился и ответил мне, что нет, не очень далеко.

Двое его товарищей улеглись спать прямо на земле, возле огня, а он, Бернат, говорил со мной, склонив голову над костерком, погружая пальцы в пепел, подбрасывая в огонь сухие веточки. Он сказал мне, чтобы я не переживал: уже много месяцев, как они покинули дом в Рабастен. Они должны были это сделать, потому что там, на низине, расследования Инквизиции стали слишком опасными. Новый инквизитор Тулузы, Монсеньор Бернард Ги, работает рука об руку со своим коллегой из Каркассона, Монсеньором Жоффре д'Абли. Уже многие друзья арестованы, многие подпольные связи оборваны, люди в страхе, и потому надо удвоить осторожность. Когда он, Бернат, ушел в эту последнюю миссию в Лаурагэ с тремя добрыми людьми, прямо в западню, он оставил Гильельму в надежном месте. В Бельвез, недалеко от Керси, у одного из очень преданных добрых верующих, где часто гостит добрый человек Пейре из Ла Гарде. Но она, наверное, думает, что он умер, или еще хуже, что он в лапах у Инквизиции.

Эти мысли его очень мучили. Он поднял голову и посмотрел на меня с какой–то тоской, исказившей все его лицо. Но потом вдруг взгляд его снова ожил.

– Пейре, я попробую разыскать ее. Но теперь нам нужно скрыться от тех, кто преследует нас по пятам. Мы попытаемся оказаться вне опасности, чтобы о нас забыли на некоторое время по эту сторону Пиренеев. Потом я вернусь в Тулузэ и найду ее. Если для нас не останется никакого другого выхода, я заберу ее с собой. Я тебе обещаю…

Я положил руку на его худое запястье, на крепкое и сильное плечо, игравшее мускулами через влажную, грязную и рваную ткань рубахи. Я сказал, чтобы он поспал хоть немного в тепле моего костра. Что я посторожу. Нет, я не пойду с ними. Хотя, на какой–то момент я зоколебался. Бернат и двое добрых людей – ведь это мои настоящие товарищи, мои братья, их путь – это мой путь Добра. Однако, я хотел еще остаться в этой земле Планезес, у самой границы. Мне было хорошо известно, что Инквизиция захочет пообщаться со мной, что, конечно же, на меня уже донесли и в Разес, и, возможно, в Сабартес, а, может, и в Фенуийиде тоже, кто его знает? Если инквизитор Каркассона захочет полистать мое досье. Однако для меня еще не настало время бросить все и бежать. Я хотел сделать что–нибудь здесь, хотел быть полезным своим близким. Мне так хотелось поговорить о своих овцах и своих путях–дорогах с Бернатом, но он спал, склонив голову на плечо, и от него все еще слышался этот запах застенков. Мы еще встретимся, Бернат. Может, и вместе с Гильельмой, если Бог так захочет. Кто знает, может, в Тортозе?

Перед рассветом я проводил их к реке Агли. Я дал Бернату свой пояс, где было немного денег, и мой лучший нож; а добрым людям – старый сменный камзол, и тот, который был на мне вечером. Хорошо, что дождь прекратился, но ветер был еще сильным и пронизывал ночь яростными порывами. Он трепал мою тонкую рубаху, и я чувствовал его холодные пальцы на своей коже.

Но ветер заметал их следы и заглушал шаги.

Они не пошли через брод Турнефорт, потому что большая дорога хорошо охранялась. Между Турнефорт и Расигуэре река нанесла гальку и камни, и через этот зыбкий брод можно было перейти даже в такой полноводный месяц, как март, для тех, кто знал место. Я мог видеть в темноте, впрочем, так же, как и братья Белибасты. Мы расстались за стеной сломанных ветром камышей. Я еще нашел время, несмотря на спешку, попросить благословения обоих добрых людей, выявить им свою веру и преданность. Я ощущал неясное чувство отчуждения, прикасаясь лбом к плечу Гийома Белибаста, и слыша, как он говорит мне ритуальные слова:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю