Текст книги "Возроди во мне жизнь"
Автор книги: Анхелес Мастретта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Да уж конечно педики всегда так вдохновляют! – сказал Андрес своему секретарю. – Женщины любят с ними поболтать. И что они в них находят? Сказать по правде, когда мы с ним познакомились, я заревновал не на шутку и готов был запереть Каталину на ключ. Но теперь-то я понимаю, что это единственный парень, наедине с которым я могу спокойно ее оставить. Так что пусть себе развлекается!
На следующий день я отправилась к Пепе, чтобы поведать ей о своем разочаровании. Я была уверена, что застану ее дома, потому что она никуда не выходит, и была крайне удивлена, обнаружив, что ее нет. Муж Пепы, чья ревность, усугубленная бездетностью, с каждым днем только росла, по-прежнему держал ее взаперти. Как-то вечером ей удалось-таки на часок улизнуть из дома – так после этого он заставил ее встать на колени перед распятием, попросить у него прощения и поклясться, что она по-прежнему ему верна.
Так что я навещала Пепу в ее доме. Она жила в золотой клетке, набитой добром. Двор ее дома был полон птиц, а в доме – множество мягких кресел, полированных столиков, стеклянных горок и бесчисленных ковров. Вся еда у нее на кухне готовилась на оливковом масле, вплоть до фасоли, а для мужа она готовила собственноручно. Пепа утверждала, что по-прежнему безумно влюблена в него. День за днем она проводила, вытирая пыль, полируя мебель и поливая цветы. Глядя на нее, можно было подумать, что ее муж – единственный мужчина на всем белом свете, и никто не в силах заставить ее усомниться в этом. Напрасно Моника пыталась открыть ей глаза, внушая, что на дворе – тридцатые годы двадцатого века, а ее муж – невыносимый тип, что давно пора его бросить, чтобы снова свободно ходить по улицам, ни перед кем не отчитываясь. Пепа в ответ лишь ласково зажала ей рот и спросила, не хочет ли она выпить чаю с ореховым печеньем.
– Ты все такая же чокнутая, – ответила Моника. – Правде ведь, Каталина?
– Не в большей степени, чем я.
Когда муж Моники заболел, ей пришлось поступить на работу. Она отдала детей в детский сад и устроилась на фабримку.
– Итак, похоже, я здесь единственная нормальная женщина, имеющая нормального мужа, – рассмеялась она тогда.
Я присела на чугунную скамейку, стоящую под усыпанной фиолетовыми цветами жакарандой. Горничная в переднике принесла мне бокал лимонада и сказала, что сеньора всегда возвращается домой ровно к половине первого. Я ничего не поняла, но решила подождать пятнадцать минут.
И действительно, когда старые фамильные часы пробили двенадцать тридцать, в дверях показалась Пепа и направилась прямиком к моей скамейке.
Она была все такая же – ни следа косметики на лице, волосы заплетены в косу и уложены на затылке, и двигалась она легко, как ребенок; но что-то новое, странное сквозило теперь в ее глазах, в губах, в улыбке.
– Сдается мне, у тебя завелся сердечный друг, – сказала я, смеясь.
– Есть один, – ответила она, присаживаясь рядом со мной на скамейку.
Она выглядела такой спокойной, какой я давно ее не видела.
Оказалось, что они встречаются по утрам. Каждый день они проводили вместе два часа – с половины одиннадцатого до половины первого. Для своих встреч они сняли маленькую комнатушку неподалеку от рынка Ла-Виктория. Кем он был? Единственным человеком, которому муж Пепы безоговорочно доверял. Короче говоря, врач, который лечил Пепу после очередной неудачной беременности – а таких беременностей у нее было три. Красивый мужчина и самый известный в городе акушер. Половина женщин в городе мечтала завести с ним роман; многие стремились попасть к нему на консультацию, словно на благотворительный бал в «Красном Кресте». И вот оказалось, что он, несмотря на все трудности, завел интрижку с Пепой.
– Мы счастливы, как боги, – заявила она и счастливо рассмеялась таким же нежным и звонким смехом, как до замужества. Выглядела она просто чудесно. Я даже представить себе не могла, что она может быть столь очаровательной.
– А твой муж? – спросила я.
– Он ничего не замечает. Только и знает, что рифмовать «кровь» и «любовь».
– А у тебя как дела?
– Примерно так же, – ответила я.
Что еще я могла сказать? Мой дурацкий роман с Арисменди мог бы развлечь несчастную тоскующую женщину, которую муж держит взаперти, но как я могла рассказать о нем новой Пепе – богине, пребывающей на седьмом небе от счастья? Было бы просто кощунством нарушить ее идиллию подобной пошлостью. Поэтому я просто поцеловала ее и пошла домой, завидуя ее блаженству.
Глава 9
Я не могла понять, как Фито исхитрился стать министром обороны, но я не понимала, и как он стал заместителем министра, и даже как был директором чего-то там, когда Андрес пригласил его на наше бракосочетание в качестве свидетеля.
Но даже Андреса удивило, когда на стенах столичных зданий появились листовки, подписанные генералом Хуаном де Торре, где Родольфо Кампоса выдвигали в президенты республики.
Полагаю, что и сам Родольфо удивился, поскольку поспешил заявить, что это наглая провокация, он всегда был предан генералу Агирре, и все его помыслы сосредоточены на том, чтобы верно ему служить, а о большем он никогда и не помышлял.
Я ему поверила. О каком президентском кресле могла идти речь, если бедняга не мог добиться уважения даже у собственной жены? Эта облезлая моль на восьмой день после свадьбы сбежала с военным врачом того самого полка, где Фито служил казначеем. В одно прекрасное утро она вышла из дома и больше не вернулась. Муж, как водится, узнал об этом последним и, если бы не сплетни, кто знает, когда бы до него дошло, что жена сбежала. Как мне рассказал один старый вояка, служивший в том же полку, Родольфо, узнав об этом, первым делом бросился к своему генералу и принялся горько плакать, проклиная несчастную судьбу.
– Мужайся, сержант, – заявил генерал. – Я отправлю им вслед батальон стрелков, чтобы получили по заслугам.
– Нет, мой генерал, – возразил Фито. – Я лишь хочу, чтобы вы послали мирового судью, пусть он уговорит их вернуться.
Генерал послал судью, и они вернулись. Едва Чофи спешилась, как Родольфо бросился к ее ногам, заливаясь слезами и вопрошая, чем он перед ней так провинился, что она решилась его покинуть. Он слезно просил у нее прощения, целуя ее ноги у всех на глазах, а она стояла, уперев руки в боки, не соизволив даже взглянуть на него.
София всегда держалась высокомерно. Говорят, когда-то она была очень красива, но мне с трудом в это верится. Однако могу сказать, что, когда ее мужа повысили в должности, она оставила свое прежнее легкомыслие и стала необычайно богомольной. Возможно, она просто влюбилась в какого-нибудь священника, но точно сказать не могу: по ее лицу никогда ничего не поймешь.
Никогда не забуду, как его объявили кандидатом в президенты, это случилось как раз в тот день, когда в страну прибыл Тайрон Пауэр [9]9
Тайрон Эдмунд Пауэр (1914-1958) – американский актёр, наиболее известный своими романтическими ролями в классических голливудских фильмах 1930-1950-х годов.
[Закрыть].
Моника отправилась в аэропорт его встречать. Мы поехали вместе с ней, потому что как раз в этот день Андрес решил нанести Чофи визит вежливости. Моника предвкушала, как встретит Тайрона Пауэра у трапа самолета, но когда мы прибыли в аэропорт, оказалось, что там уже собралась целая толпа женщин, имеющих такие же планы.
Поскольку ее муж уже давно был тяжело болен, в последние годы она была вынуждена подавлять свои телесные желания, занимаясь нарядами и делами. И вот теперь, при виде Тайрона Пауэра, все ее желания изверглись наружу, словно лава из жерла вулкана. Бросив меня возле стойки регистрации, она ринулась в толпу ожидающих женщин, расталкивая их локтями.
Спустя две минуты она уже вовсю наседала на беднягу.
– Тайрон! – вопила она. – Я пересмотрела все твои фильмы!
Пробившись наконец сквозь толпу, она поцеловала его в щеку, и он в ответ улыбнулся вымученно-кукольной улыбкой. Потом ему было уже не до улыбок: пришлось покидать аэропорт в сопровождении двух пожарных машин и одной полицейской. Поклонницы вырвали у него из рук чемодан и оторвали пуговицу на рубашке. Когда я снова его увидела, его подняли в воздух два пожарника. Волосы у него были растрепаны, на одной ноге не хватало ботинка.
У Моники было лицо довольной кошки, которая дорвалась наконец до сливок. Никогда прежде я не встречала человека, которому так мало нужно для счастья.
Из аэропорта мы поехали в дом Чофи. Мы обнаружили ее тщательно одетой, что довольно странно, поскольку почти всегда она встречала нас в халате и тапочках. Теперь же она была в темном платье и строго причесана. Она выглядела так элегантно, насколько от нее вообще можно было ожидать, и мне кажется, Моника несколько преувеличила, заметив, что бриллианты, которые болтаются у Чофи между сисек, слишком велики, чтобы носить их днем.
Она сидела в кресле эпохи Людовика XV, держа в руках несколько фотографий.
Когда Чофи пригласила нас в гости, я догадывалась, что она хочет чем-то похвастаться, но не знала, чем именно. Я спросила об этом одного из оставшихся с нами фотографов, и тот рассказал, что Мартин Сьенфуэгос, губернатор Табаско, заключил договор чуть ли не со всеми политиками страны о поддержке на выборах кандидатуры Родольфо Кампоса.
Чофи сияла, как начищенная кастрюля, с гордостью показывала пуговицы с изображением ее мужа, их только что доставили с американской фабрики, и прожужжала все уши разговорами о комитетах в поддержку генерала Кампоса, которые уже начинали формироваться по всей стране.
Думаю, Андрес все это уже знал, поэтому он и велел мне навестить Чофи и держать себя так, словно она – первая дама королевского двора. Тихо закипая от ярости на мужа, я с безмятежной улыбкой слушала излияния Чофи и, когда она наконец закончила, поздравила ее и осведомилась, можем ли мы в ближайшее время приехать к ней в гости вместе с Андресом, которому сегодня неотложные дела помешали обнять своего кума. После этого я поспешила с ней распрощаться, отговорившись тем, что хочу успеть засветло вернуться в Пуэблу.
– Итак, нам предстоит целых шесть лет такой вот тоски, – сказала Моника, стоя в дверях. – Какой ужас! Несварение – и то лучше.
Потом мы с ней отправились пообедать в «Тампико». Моника флиртовала со всеми мужчинами, сидевшими за соседними столиками; в конце обеда официант принес нам бутылку шампанского, которую мы вовсе не заказывали, вместе с оплаченным счетом и двумя розами, к которым была приложена визитная карточка с надписью: «С искренним восхищением от Матео Подана и Франсиско Бальдераса».
Я огляделась и увидела Бальдераса – министра сельского хозяйства, он несколько раз у нас обедал. Он сидел неподалеку, за столиком на двоих, в компании незнакомого мужчины с орлиным носом и глубоко посаженными глазами. Судя по всему, это и был Матео Подан – журналист, которого Андрес ненавидел лютой ненавистью.
– Так ты говоришь, тот, что справа, тоже хочет стать президентом? – спросила Моника. – Извини, подруга, но я ставлю на него.
В конце концов оба пересели за наш столик. У Матео Подана оказался острый и злой язык; ничуть не смущаясь, он стал поливать грязью нашего кума Кампоса, как если бы я была Долорес дель Рио [10]10
Долорес дель Рио (1905-1983) – мексиканская актриса, ставшая популярной в Голливуде в эпоху немого кино.
[Закрыть] или кем-то еще, но только не супругой Андреса Асенсио. Бальдерас же был очарован Моникой и в конце концов попросил у нее адрес и всё такое прочее.
Только к семи часам вечера мы покинули ресторан. В результате мы вернулись в Пуэблу так поздно, что с мужем Моники едва не случился инфаркт, а мой собственный был уже в курсе всего; он знал даже о том, что мне понравились руки Подана с длинными пальцами.
– Кто тебе разрешал строить ему глазки? – спросил он, когда я в первом часу ночи, беспечно напевая, вошла в нашу спальню.
– Я разрешила, – ответила я с таким спокойствием, что он невольно рассмеялся, а потом начал орать и остановился, только когда я уже натянула ночную рубашку и заявила:
– Ну, не драматизируй. Или ты и в самом деле веришь, что Тюфяк может быть президентом? Не стоит класть все яйца в одну корзину. И прошу, избавь меня от этих телохранителей. Они не стоят своего жалованья. В любом случае, я играю на твоей стороне, и ты это знаешь.
В начале следующего года стало понятно, что Родольфо непременно выставит свою кандидатуру, особенно после убийства генерала Нарваэса. По словам Андреса, этот «тупица и придурок» ничего другого и не заслуживал. Иначе разве пришло бы ему в голову затевать военный переворот?
Родольфо, как министр обороны, отдал военным приказ проявить милосердие к заключенным и принять капитуляцию мятежников, сложивших оружие. Потом отказался от своих слов, чтобы его не обвинили в попытке приобрести тем самым сторонников.
– Этот козел просто спятил! – в сердцах бросил Андрес. – Нельзя усидеть на двух стульях!
К тому времени он окончательно пришел к выводу, что в президенты кум не годится. Тогда он решил наладить отношения с Бальдерасом, и мы стали приглашать его на ужины вместе с Моникой. Кроме него, мы приглашали также Флореса Плиего и весь Кабинет министров – по одному. Но было поздно: Родольфо успел сделаться слишком популярным. На выборах в Веракрусе двадцать четыре губернатора проголосовали в его пользу, и Андрес вынужден был туда поехать. Он рвал и метал, как говорили, но все же поехал. В стенах нашей спальни он материл своего кума, а за ее пределами – поздравлял его с успехом. С этой минуты он возненавидел Мартина Сьенфуэгоса. Он не выносил, что тот рьяно занялся выборами, при этом не посоветовавшись с ним, лишь сообщил о свершившемся факте. Что еще хуже, сам Родольфо стал считать Сьенфуэгоса своим другом и перестал советоваться с Андресом, как раньше.
Лишь после создания Революционного комитета национального возрождения, который выдвинул на пост президента генерала Браво, Фито вдруг вспомнил, что у него есть очень умный кум и даже навестил нас в Пуэбле, чтобы поговорить с ним.
В это время в город прибыл полковник Фульхенсио Батиста, только что пришедший к власти на Кубе. Они с Родольфо получили приглашение позавтракать в нашем доме.
– Знаешь, когда этот герой кубинской демократии отойдет от власти? – спросил у меня Андрес, едва они вышли за дверь. – Никогда. Если этого козла никто не пристрелит, он проторчит у власти еще добрых сорок лет.
Я попыталась обернуть все в шутку, сказав, что такое вполне можно устроить и в Мексике.
– Разумеется, я бы не возражал, – ответил он. – И тогда не видать президентского кресла ни этому козлу Фито, ни его дружку Сьенфуэгосу. Но меня не привлекает перспектива провести ближайшие шесть лет в этом бардаке, предпочитаю выстроить прочный плацдарм, и тогда уж сам буду дергать за ниточки шута-президента.
Он делал все, чтобы напугать сторонников его кума. Как-то вечером, во время игры в домино, он вновь обозвал его тупицей и заявил, что президентом ему не бывать. Три дня спустя состоялась встреча губернаторов, выдвигающих кандидатуру Кампоса на пост президента. Андрес, вместо того, чтобы отправиться на пленум, проходивший в кинотеатре «Регис», пришел на обед, устроенный Бальдерасом для работников прессы, где заявил, что нечего даже надеяться, будто в нашей стране возможны демократические выборы, ибо он не сомневается, что губернаторы подтасовали результаты голосования.
Несколько дней спустя рабочие из профсоюза решили поддержать Фито; митинг на стадионе в Мехико закончился выступлением крестьян, бросающих в воздух шляпы с криками:
– Да здравствует Кампос!
Мы вернулись в Пуэблу. Андрес выглядел, как мокрая курица. Я старалась с ним не заговаривать: все равно ничего, кроме злобного ворчания и проклятий, я бы не услышала. Но однажды утром, как всегда, просмотрев «Аванте», Андрес несколько взбодрился, настроение у него явно улучшилось. Едва он, весело насвистывая, вышел из дома, я тут же схватила газету. Любопытство одолевало меня сильнее, чем когда-либо. Я не поняла, что ему так понравилось. Газета пестрела обвинениями, направленными против него и его кума. Журналистская братия хором утверждала, что хваленый кандидат в президенты, как и губернатор, замешан в преступлениях, совершенных в Атенсинго и Атлиско, что у него есть дом неподалеку от проныры Хайса, построенный на земле, принадлежавшей крестьянам, что Родольфо и Андрес вместе с Хайсом украли государственные деньги и что у них на счетах в американских банках больше шести миллионов песо.
Статья заканчивалась утверждением, что кандидат и его сообщник-губернатор виновны в многочисленных убийствах, хотя свидетели и боятся говорить.
В скором времени «Аванте» объявила о внезапном исчезновении своего директора, дона Хуана Сориано, взывая к общественности и требуя правосудия. Несколько дней спустя тело нашли на гасиенде в Полокстле, неподалеку от Сан-Мартина. Все мексиканские газеты взорвались протестами, обвиняя в убийстве губернатора Асенсио. Я была свидетелем интервью, которое Андрес давал корреспонденту «Эксельсиора», он поспешил заверить, что уже оповестил Сенат республики о том, что решил взять дело в свои руки и восстановить справедливость.
В следующее воскресенье Родольфо вновь появился в нашем доме в Пуэбле. Я как раз сидела во дворе напротив двери и видела, как он не спеша вошел.
– Как поживаешь, кумушка? – спросил он, целуя меня в щеку. – А как твой муж?
Я провела его в сад. Андрес в это время находился в бильярдной, обыгрывал Октавио. Марсела вела счет, болея, естественно, за брата, хотя оба понимали, что с Андресом ему не тягаться.
– Привет, кум, – произнес Родольфо с незнакомой твердостью в голосе.
– Привет, – ответил Андрес, делая шаг навстречу. Кумовья дружески обнялись.
– И что теперь? – спросила я Андреса, когда Родольфо ушел.
– Вот теперь он станет президентом.
До сих пор помню, как прошел остаток этого года, и ощущение охватившего меня водоворота. Андрес назначил меня своим представителем. Теперь мы все время проводили вместе – митинги, совещания и прочие мероприятия, которыми я по горло сыта до сих пор.
Я купила дом в Лас-Ломас. Он находился в полном моем распоряжении. Дети и Андрес всю неделю проводили в Пуэбле, а по выходным приезжали только Октавио и Марсела – якобы для того, чтобы повидаться со мной.
– Катин, можно поставить в моей комнате вместо двух отдельных кроватей одну большую? – спросила однажды Марсела.
Разумеется, я согласилась. С той минуты и по сей день они так и спят на этой кровати.
Сначала Андрес все пытался выдать Марселу замуж. Но Октавио всякий раз так умолял меня отвадить очередного жениха, а я так старалась ему помочь, что в конце концов Андрес обо всем догадался и напрямую спросил:
– Так ты тоже считаешь, что они будут отличной парой? – и громко расхохотался.
После съезда партии Фито официально объявили кандидатом, и мы отправились в тур по стране. Первой мы посетили Гвадалахару. Там, в парке, Фито произнес речь, в которой вещал о семейных ценностях и о том, что дети должны почитать родителей.
В эти минуты он был похож скорее на священника, чем на кандидата. Мы с Марселой и Октавио откровенно хихикали, подталкивая друг друга локтями и перемигиваясь, когда его речь начинала звучать слишком уж пафосно. Я была всей душой благодарна им за то, что они поехали со мной. Они не только составили мне компанию, но и помогали развеять злость, которую у меня вызывал Тюфяк. Как-то посреди ночи он прислал за мной военный эскорт из Государственной службы безопасности, начальник которой держался с ним так, словно он уже был президентом. Я не знала, что и делать, ведь я не жаждала хороводиться с Фито. Даже стань он президентом всего мира, я нипочем не пожелала бы иметь с ним дело.
Как-то он вызвал меня к себе днем, чтобы я ознакомилась с его биографией, а также с биографией Андреса, которые сторонники Браво опубликовали чуть ли не в каждой газете – начиная с того, что Фито когда-то служил почтальоном, затем рассказывалось об их пребывании в тюрьме Цитадели, и, наконец, упоминалось письмо Хайса в правительственные органы своей страны, где он заявлял, что вместе с «этими парнями, Асенсио и Кампосом» защищает в Пуэбле интересы американцев. Заканчивалась статья внушительным списком весьма оригинальных семейных преступлений.
– Не расстраивайся, – сказала я. – Андреса совершенно не волнует, какими средствами будет обеспечен успех кампании. В любом случае, ты ведь хочешь победить, так?
– Я хочу, чтобы ты пошла со мной на демонстрацию, – заявил он, встряхнув головой.
На следующий день он прислал за мной шофера. Тот протянул мне букет цветов, к которому была приложена визитная карточка с надписью: «Пожелай мне удачи в день 1 мая».
Мы наблюдали демонстрацию в День трудящихся с балкона одного из зданий профсоюза в Мадеро. Альваро Кордера, изящный и утонченный, стоял рядом с Фито – упитанным, круглолицым и с самодовольной улыбкой на губах. Поначалу все шло хорошо – пока на улице не появилась колонна железнодорожников, которые принялись кричать «Да здравствует Браво!» и швырять гнилые апельсины в сторону нашего балкона. Я думала, Родольфо придет в ярость, но он держался столь невозмутимо, что мне стало даже скучно. А он по-прежнему стоял рядом с Кордерой, всем своим видом излучая торжественность и не теряя прежней улыбки.
Один апельсин долетел до балкона и размазался по моей юбке – на мне как раз было платье из светлого шелка. Отдавая должное невозмутимости Родольфо, я решила вести себя так же: не двигаться с места, мило улыбаться – одним словом, держаться так, будто ничего не случилось. Когда демонстрация закончилась, Фито спросил у Кордеры, не находит ли он, что я вела себя, как мудрая королева, и Кордера преспокойно с ним согласился.
– София нипочем бы такого не пережила! – не унимался Фито. – Как удачно Андрес выбрал себе жену! Ты поистине смелая женщина! – продолжал он, когда мы на машине возвращались домой.
Он проводил меня до самых дверей и на прощание расцеловал руки и испачканную юбку.
«Интересно, он сам пишет речи? – думала я, поднимаясь по лестнице к себе в спальню. – А впрочем, такой напыщенный тип вполне мог бы посвятить себя написанию речей».
Вечером позвонил Андрес, чтобы меня поблагодарить. От него я тоже получила свою долю восхвалений.
– Ты прошла боевое крещение, – сказал он. – И превосходно усвоила уроки. Теперь ты можешь посвятить себя политике. Могла бы поддерживать меня, как сегодня поддержала Тюфяка.
Я представила его сидящим за письменным столом, заваленным бумагами, которых он никогда не читал. Как наяву видела его улыбку, слышала раскаты смеха. Тогда мне еще многое в нем нравилось.
– Когда ты приедешь? – спросила я.
– Возвращайся завтра сама, через пять дней приезжает президент Агирре.
И я вернулась домой. Встреча президента прошла идеально. Тысячи детей в национальных костюмах прошли перед нами безупречно ровными разноцветными колоннами. Агирре сердечно поблагодарил Андреса за теплый прием. Донья Лупе отправилась со мной в приют и пожертвовала изрядную сумму на завтраки, которой должно было хватить на ближайшие полгода. Затем мы на машине отправились в горы. Там Андрес объявил индейцам, что они могут попросить президента обо всем, чего пожелают, и мы весь день выслушивали их просьбы. Около восьми часов я предложила донье Лупе поужинать булочками и кофе с молоком. Когда около одиннадцати мы вернулись, ее муж все еще терпеливо выслушивал бесконечные просьбы индейцев. Андрес был тут же – весьма довольный, с неизменной сигарой в зубах. Мы с доньей Лупе отправились спать. Генерал вошел в комнату только в четыре часа утра.
– Этот козел поистине неутомим, – проворчал он, заваливаясь на кровать и обнимая меня. – А я совсем забыл, как ты великолепна...
– Видимо, не настолько, как та старуха, с которой ты забавляешься, – ответила я.
– Не болтай чепухи, Катин. Если ты такая умная, то должна понимать, что иногда лучше помалкивать.
– Что чувствуют президенты, когда подходит к концу их срок? – спросила я. – Бедный генерал Агирре.
– Я не говорил тебе, что ты слишком добра? – ответил он.
