Текст книги "Возроди во мне жизнь"
Автор книги: Анхелес Мастретта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
Биби была немного моложе меня. Когда мы с ней познакомились, она была замужем за доктором, чего как будто стыдилась. Когда ее спрашивали, сколько он зарабатывает, она отвечала, что в зависимости от того, сколько попросит. Ее муж был хорошим врачом, лечившим детей от простуды и расстройства желудка, а их матерей – от чрезмерного беспокойства. Однажды Верания подавилась карамелькой и стала задыхаться, и я побежала к нему. Я испугалась, что моя девочка умрет; в ушах у меня уже звучали крики генерала, называющего меня убийцей.
Лишь войдя в его приемную в доме номер 3 на Северной улице, я почувствовала облегчение. Девочка по-прежнему задыхалась и выглядела синюшной, но доктор велел мне успокоиться и дал ей выпить горячего отвара ромашки, она выплюнула карамельку и снова задышала. Когда она откашлялась и лицо ее снова приняло нормальный цвет, я расплакалась и бросилась обнимать и целовать доктора. Как раз в эту минуту в его кабинет и вошла Биби.
– Он спас мою дочку, – сказала я, чувствуя себя виноватой, хотя тогда еще не знала, кто она такая.
– Именно так, – ответил доктор, ничуть не смутившись. – Эта сеньора – супруга генерала Асенсио, – объяснил он Биби.
– И каково это? – воскликнула она вместо приветствия.
Я пожала плечами, и тут мы обе рассмеялись, к величайшему удивлению доктора.
После этого случая я часто с ней виделась. Иногда мы встречались на улице, расспрашивали друг друга о мужьях, причем она высоко ценила моего, а я – ее; обсуждали детей, она жаловалась на слабое здоровье своего сына, а я – на бесконечные проказы моих сорванцов. Затем мы целовались на прощание, едва касаясь губами щек.
Много лет спустя она призналась, что эти встречи заставили ее почувствовать себя важной персоной.
Однажды скончался ее муж. Он умер тихо и незаметно – так же, как и жил, и не оставил ей ни сентаво, вполне ожидаемо. Я отправилась на его похороны – в знак благодарности за то, что он лечил моих детей, а также потому, что у нас в Пуэбле было принято посещать похороны, свадьбы, крестины и первые причастия всем городом. А кроме того, надо же было как-то убить время.
Там я увидела Биби, державшую за руку сына. Я сочувственно обняла ее и передала конверт с деньгами.
– Мой долг твоему мужу, – произнесла я с тяжелым вздохом.
– Ты всегда так деликатна, Каталина, – ответила она.
Она не плакала. Я помню, как хороша она была во вдовьем наряде. В день похорон она выглядела еще моложе, ее черные глаза так и сверкали. Она была очень красива, как грустно думать, что единственный удел этой ее красоты – прогулки по улицам Пуэблы за руку с сыном-подростком, что скоро на этом прекрасном лице появятся морщины при мыслях о том, какие вещи продать, чтобы заплатить за обучение сына. Вскоре она уехала в Мехико к своим братьям, которые работали в газете, принадлежащей генералу Гомесу Сото.
В следующий раз я увидела ее уже в доме этого самого Гомеса Сото. Это был огромный и совершенно безумный дом – такой же, как наш. Биби сидела в саду в синем платье с глубоким вырезом на спине и груди и улыбалась самой очаровательной улыбкой.
– Ты прекрасно выглядишь, – заметила я.
– Просто я наконец-то выбралась из нищеты.
– Поздравляю, – сказала я, вспомнив любимую фразу моей матери, которую она всегда произносила, когда хотела выразить сдержанную радость кому-то из внезапно разбогатевших знакомых, не вдаваясь в подробности, откуда это богатство взялось.
Мы сидели, глядя на роскошный бассейн, в котором плавали свечи, окруженные венками из гардений.
– Божественно, не правда ли? – спросила она.
– Божественно, – согласилась я.
После этого мы заговорили о других божественных вещах: о чулках, которые ей привозят из-за границы, о том, как ей нравится статуя Ангела независимости, а также о том, считаю ли я допустимым принимать цветы от женатого мужчины. Я рассмеялась. Что за безумный вопрос, когда столько женщин не считают зазорным принимать от моего мужа не то что цветы – ключи от машины, упакованные в нарядную коробочку, пока сама машина уже дожидается у двери.
– Как говорила моя тетушка Нико, до свадьбы – ни единого цветочка, – произнесла она.
– Но ты же не собираешься всю жизнь придерживаться этого принципа? – спросила я.
В конце концов она призналась, что генерал Гомес Сото попросил ее стать хозяйкой этого дома.
– Только этого дома? – поинтересовалась я.
– В других домах живут его жена и дети, – ответила она. – В этом пока нет.
Жене генерала Гомеса не грозило оказаться на улице. Это была женщина того же возраста, что и сам генерал – то есть, около сорока пяти лет. Он прожил с ней долгие годы, еще с тех времен, когда был простым солдатом. У них было девять детей – уже взрослых, некоторые уже женаты. Теперь его жена ощущала себя всего лишь бабушкой и ничего не ждала от жизни, в то время как муж разбогател. Но насколько я знала генералов, Гомес Сото вовсе не собирался бросать семью и жениться на Биби.
– Скажите ему, что согласна, но пусть он запишет дом на твое имя, – посоветовала я.
– Боюсь, что это невозможно, Каталина, – сказала она, покраснев. – Я просто не посмею. Он и так уже столько для меня сделал. Он так добр ко мне...
– Много сделал – сделает еще, – сказала я. – Ему ведь это ничего не стоит, дорогая. Он отгрохал тебе такой бассейн – так неужели ему трудно поставить маленькую подпись? Это ведь такой пустяк. Ты собираешься стать его содержанкой?
– Поначалу, – заявила она с самоуверенностью пятнадцатилетней девочки. – Но потом я намерена добиться большего.
Спустя месяц после этого разговора она приехала ко мне в гости в Пуэблу. Я смотрела, как она, довольная и счастливая, выбирается из огромной машины – такой же, как у меня. Сына с ней не было, зато сама она куталась в дорогие меха, несмотря на мартовскую жару. Я с возмущением заговорила о недостойном поведении генерала Сото и заявила, что считаю его отчасти виновным в гибели Сориано, поскольку он не только поддержал Андреса, но и в конце концов купил газету, принадлежавшую покойному. Биби не хотела ничего слушать.
Мы прогуливались по террасе, любуясь панорамой раскинувшегося внизу города и десятками церквей, вознесших в небо свои сияющие купола. Я любила смотреть на город. Улицы Пуэблы отсюда выглядели изумительно; казалось, любой дом можно взять в руки, словно детскую игрушку.
– Мне надоело так жить, Каталина, – призналась она. – Если бы ты знала, как это ужасно – быть бедной вдовой, к которой каждый норовит протянуть свои грязные лапы. И почти никто ничего не желает давать взамен. Генерал, по крайней мере, щедр. Посмотри на машину, которую он мне подарил, посмотри, сколько прислуги он для меня нанял. Он обещал свозить меня в Европу, обещал купить все, чего я только пожелаю, мы ходим в театры. Всего этого я бы никогда не увидела, прозябая в этой дыре или строча на пишущей машинке в киностудии, провожая взглядом Марию Феликс [11]11
Мария Феликс (1914-2002) – мексиканская киноактриса, модель, натурщица, крупнейшая актриса золотого века мексиканского кино – 1940-1960-х годов.
[Закрыть] и думая о том, что я – уже старуха, а она по-прежнему молода и прекрасна. Нет, Каталина, не пытайся меня отговаривать. Я все равно тебя не послушаю.
– В этом ты права, – ответила я. – Моя жизнь тоже не сахар, но я не жалуюсь. С какой стати мне тебя осуждать? Конечно, мне не с чем сравнивать, да и выбора у меня особого не было. Мне не довелось быть женой обычного человека, а не ходячей головоломки. Порой мне кажется, что предпочла бы быть женой врача, который знает, где у детей находятся миндалины. Хотя, возможно, это точно такая же скука, только без мехового манто. Кстати, почему бы тебе не выйти замуж за брата твоего зятя? Он милый и симпатичный.
– Потому что он уже женат. Это как раз один из тех типчиков, что тянут ко мне грязные лапы.
Вскоре мы стали подругами. Она в конце концов стала жить вместе с Гомесом Сото, тот подарил ей роскошный автомобиль с затемненными стеклами и дом с бассейном и цветами. Вот только с путешествием по Европе пока не получалось. Теперь ей не приходилось ни ходить пешком, ни самой покупать себе одежду. Все доставляли на дом: платья, обувь, модные шляпки из Парижа. Как будто это так уж необходимо – ходить по коридорам собственного дома в шляпке с вуалью! Даже театр пригласили к ней на дом, установив сцену в глубине сада.
В доме Биби устраивали частные представления. Приглашали полгорода, и даже пуританка Чофи решилась нанести им визит вместе с мужем. Поддержка газет Гомеса Сото была необходима для кампании Фито, и потому они распинались перед ним, как могли.
– Не переживай, – сказал ей Андрес, когда мы вместе ехали в дом Биби. – Гомес Сото разберется, с кем дружить, к тому же он – человек благодарный, а я одолжил ему денег на новые машины.
– Казенные деньги? – спросил Родольфо тоном наивного дурачка.
– Разумеется, братец. Ты же сам знаешь, что страна – это прежде всего чьи-то имя и фамилия, а долг – всегда долг. Он знает, что в долгу перед нами. По крайней мере, ты согласился поехать, а его приемы всегда великолепны. Правда, Катин?
– Да, – ответила я, глядя на Чофи, которая раздулась от злости.
– Мне совсем не хочется терпеть весь вечер его зазнобу, – заявила она.
– Отчего же терпеть? – удивился Фито. – Она очень приятная. Чофи, как всегда, преувеличивает.
Нас встретила сама Биби. Мы с ней не виделись три месяца. Я недоумевала, почему она вдруг перестала ездить в Пуэблу, и лишь теперь, увидев ее, я поняла, в чем дело. Не было никаких сомнений, что генерал заделал ей ребеночка.
Беременность нисколько ее не испортила. В своих длинных ниспадающих одеждах она казалась настоящей греческой богиней. Руки ее немного пополнели, но лицо, казалось, стало еще моложе.
– Я же тебя предупреждала, – сказала я. – Любишь кататься – люби и саночки возить.
– И не говори! Я так боюсь, что мой бедный крошка может унаследовать нос этого человека.
– Да ладно нос, а его коварство? Даже не знаю, как мы решаемся такое воспроизводить.
– Дети не всегда похожи на родителей, – сказала Биби, поглаживая свой живот. – Вот Бетховен, к примеру, был сыном пьяницы и сумасшедшей.
– Кто тебе такое сказал?
– Я уже не помню, но ведь это обнадеживает, правда?
– А другой твой сын – как у него дела?
– Прекрасно. Оди настоял, что ему нужно учиться, и сейчас он в прекрасной частной школе в Филадельфии.
– Но ему же только девять лет?
– Он очень доволен. Это школа с военным уклоном, очень дорогая. У него три разные униформы, а еще там есть превосходное футбольное поле. К тому же ему необходима компания сверстников, он слишком привязан ко мне.
– Это ты сама так думаешь или Гомес Сото?
– Мы оба.
– Отличная пара – ведь в главном вы согласны, – сказала я и обняла ее.
– Ладно, и чего ты от меня хочешь? – спросила она.
– Я хочу, чтобы ты перестала принимать меня за дурочку. Историю о том, как твой сын счастлив в школе, можешь рассказывать Чофи; я тебе даже помогу, добавлю парочку интересных деталей. Но со мной можешь выплакаться. Или у тебя нет такого желания?
– Нет, – ответила она. – Вернее, есть, но не из-за этого. Иногда я действительно плачу, но причиной тому мой живот, а еще то, что приходится сидеть взаперти.
– Просто ужасно – ходить с таким животом, да?
– Ужасно, – согласилась она. – Даже не знаю, кто придумал такую глупость, будто бы беременные женщины красивы и счастливы?
– Да уж конечно мужчины. Чтобы женщины делали вид, что довольны.
– Что же еще им остается?
– Добавь к этому постоянное раздражение. Во время обеих беременностей я ужасно злилась. Просто чудо, что у меня не случился выкидыш. Видела бы ты, как я полгода ревела и ненавидела свой живот, когда носила Веранию, как однажды влезла на мушмулу в саду и потом никак не могла спуститься. А ведь много лет я не знала себе равных; мне всегда удавалось собрать на три корзины больше мушмулы, чем братьям, а тут я пришла навестить родителей и вдруг увидела, как братья сидят на дереве и побивают мои рекорды.
– Вот видишь, дочка, чего ты лишилась, так рано выскочив замуж, – сказал тогда папа.
И я заплакала – да так и плачу до сих пор.
– Врушка! Я никогда не видела, чтобы ты плакала.
– Ты просто не видела меня ночью. А днем я не имею на это права, ведь я – первая дама штата.
Мы прошествовали через сад к дверям дома. Фито, Андрес и Чофи шли впереди, когда распахнулась дверь и на пороге появился генерал, который тут же полез к ним обниматься и хлопать по спине. Мужчины принялись отпускать шутки, как жаль, что они не могут позволить себе телячьих нежностей вроде поцелуев и поглаживаний беременных животов, от души восполняя это крепкими объятиями и благодушным смехом. До сих пор не понимаю, что смешного они в этом увидели. Чофи осталась в сторонке, пришлось вовлечь ее в разговор.
– Вам очень к лицу беременность, – сказала Чофи, смягчившись.
– От нее толстеют, – ответила Биби.
– Да, тут уж ничего не поделаешь. Нельзя же ждать ребенка и оставаться изящной. Но ведь материнство – это так благородно! Я не встречала ни одной женщины, которая выглядела бы некрасивой во время беременности.
– А я видела многих, – ответила я, напомнив Чофи, что первая беременность ее саму привела в изумление.
Я даже подумать не могла, что ее так разнесет: живот стал размером с задницу, а груди разбухли, как у слонихи. Вот бедолага. Но оно того стоило. Она вот-вот станет женой президента, но все равно лопает все подряд.
– Многих? И какая же из них была некрасивой, когда ждала ребенка?
– Многих, Чофи. Но не думаю, что тебе будет так уж приятно услышать имена.
– А тебе лишь бы мне противоречить!
– Если тебе так хочется, я, конечно, могу сказать, что все беременные женщины – просто красавицы. Но я никогда не чувствовала себя более уродливой, чем в те дни.
– Ну, ты тогда выглядела неплохо. Это сейчас ты стала слишком худой. А как вы себя чувствуете, сеньора? – спросила она у Биби.
– Прекрасно, – ответила Биби. – Делаю специальные упражнения, полезные во время беременности.
– Но это же просто ужасно, – возразила Чофи. – Какая от этого может быть польза? Вы же тревожите плод. Вы же не хотите, чтобы все закончилось преждевременными родами, как это случилось с последним ребенком Каталины?
– Только упражнения здесь ни при чем, – ответила я. – Просто матка отторгла плод.
– Что за бред! – возмутилась Чофи. – С каких это пор матки отторгают плод? Просто ты скакала верхом.
– Доктор мне разрешил.
– Ну разумеется, этот идиот Досаль все разрешает! Когда он сказал после рождения Чеко, что ты можешь перестать пить кукурузный отвар и куриный бульон, я сразу поняла, что он сумасшедший. Да-да, сумасшедший и безответственный. Со своими детьми он бы так не поступал. А может, он вообще педик. Они ненавидят детей и женщин. Он точно педик.
– А как вам нравится мой бассейн с цветами, донья Чофи? – спросила Биби, чтобы сменить тему.
– О, как красиво! Никогда раньше такого не видела. Они растут где-нибудь поблизости?
– Одилон каждую неделю выписывает их из Фортина.
– Надо же, какой внимательный, – заметила Чофи. – На свете таких мало. – А сколько часов езды отсюда до Фортина?
– Семь, – ответила я. – Мы все тут посходили с ума.
– Зачем ты так говоришь, Каталина? Не стоит завидовать.
– А я и не завидую. Но это действительно сумасшествие – возить цветы из самого Фортина. По всей видимости, генерал просто безумно влюблен.
– Да уж, – ответила Чофи.
Когда на нее накатывало романтическое настроение, то начинала вздыматься грудь, и Чофи вздыхала, словно хотела кому-нибудь отдаться.
– Ты просто гений, – сказала я Биби на прощанье.
– Так тебе понравился мой праздник, королева? – спросила она, как ни в чем не бывало.
Потом мы устроились в гостиной, которая больше напоминала вестибюль американского отеля, до того огромная. Неудивительно, что мы приглашали на приемы столько гостей – чтобы не чувствовать себя единственной горошиной в огромном котле.
На празднике Биби и генерала собралась целая толпа. Отмечали юбилей его газеты, и съехались все, кто хотел бы попасть на завтрашнее фото. Биби никогда не утруждала себя заботами о приготовлении ужина, поручая это неким француженкам, которые якобы знали в этом толк, но никогда не получалось как надо. В итоге на торжестве не было недостатка в иностранных винах и услужливых официантах, которые наполняли бокалы гостей еще до того, как те даже наполовину опустеют. Мало еды, зато вдоволь выпивки, так что праздник в конце концов превратился в разнузданную пьянку. Мужчины сначала все больше краснели и улыбались, потом стали излишне разговорчивыми, а под конец иные из них начали вести себя как буйнопомешанные. А хуже всех – генерал Гомес Сото, который всегда много пил. Поначалу он был исключительно предупредителен, разве что говорил немного невпопад, но все же не настолько, чтобы выглядеть глупо. Но, к несчастью, в этой стадии он пребывал недолго. С каждым новым бокалом он становился все более агрессивным, а вскоре начал откровенно задирать гостей.
– Вот скажите, почему у вас такие кривые ноги? – допытывался он у жены полковника Лопеса Миранды. – Что надо было с ними делать, чтобы они превратились в две дуги? Полковник Миранда – просто изувер! Люди добрые, вы только посмотрите, до чего он довел свою жену!
Никто, кроме него самого, не смеялся над этой шуткой, а уж полковнику Миранде и его кривоногой жене и вовсе было не до смеха. Потом Гомес Сото вдруг вспомнил про своего отца и заявил, что никто не сделал для Мексики больше, чем он, и никто не заслуживает большей славы и почестей.
– Да, мой отец поддерживал Порфирио Диаса, а кого ж еще, козлы? В то время по-другому было нельзя. Но благодаря моему отцу у нас есть железные дороги; а благодаря железным дорогам мы получили революцию. Скажете, я не прав, козлы? – кричал он, взобравшись на стол.
– И часто он такое устраивает? – спросила я у Биби, которая стояла рядом со мной, отчужденно глядя на генерала, скорее с презрением, чем со страхом.
– Пару раз, – спокойно ответила она. – Надо как-то заставить его слезть со стола; не хватало еще, чтобы он оттуда свалился. Когда он болеет, то ведет себя еще хуже, чем когда напьется.
– Что-то с трудом верится.
– Ты даже не представляешь. Даже с насморком он изображает умирающего, я просто не могу отойти от его постели: он тут же начинает стонать, как больной крокодил. Боюсь даже вообразить, что будет, если он сломает ногу.
Она бросилась к столу, на который взобрался Гомес. Никогда не забуду ее фигуру в белом, протянувшую руку в умоляющем жесте.
– Спускайся, папочка! – взмолилась она. – Это опасно. Ты можешь упасть, покалечиться. Спускайся, прошу тебя!
– Не тебе указывать мне, что делать! – заорал Гомес. – Или ты считаешь меня идиотом? Полагаешь, что я такой же идиот, как твой сыночек? Ведешь себя со мной, как с ним! Или, может, наоборот, ты с ним ведешь себя, как со мной? Меня не проведешь: сколько раз я видел, как ты целуешь, его, гладишь, укладываешь в постель... Конечно, его тебе приятнее ласкать, чем меня... Старая шлюха! – с этими словами он спрыгнул со стола, обхватил шею Биби обеими руками и принялся душить.
– Сделай что-нибудь, – попросила я Андреса.
– Что я могу сделать? – ответил он. – Это ведь его женщина, правда?
Чофи стала истерично вопить, а Фито обнял ее, чтобы успокоить. Никто не вмешивался.
Биби, умудряясь оставаться все такой же элегантной, пыталась отвести руки генерала от своей шеи.
– Помоги ей, – умоляла я Андреса, потащив его за руку в сторону генерала, который отчаянно пыхтел и отдувался.
– Гомес, не преувеличивай силу своей любви, – сказал Андрес, заставляя того разжать пальцы и выпустить шею Биби. Едва Гомес ее выпустил, я поспешила обнять подругу.
– Ничего, ничего, – сказала она. – Это он пошутил. Ведь правда, жизнь моя? – обратилась она к Одилону, который в одну секунду из бешеного безумца превратился в игривого песика.
– Ну конечно, моя кошечка, – сказал он. – Разве я могу обидеть такую красивую девочку? Я же ее обожаю. Признаюсь, порой мы в наших играх заходим немножечко далеко, но это всего лишь игры. Простите, если я вас напугал. Маэстро, музыку, пожалуйста!
Оркестр заиграл «Эстрельиту». Биби оправила платье, положила руку на плечо генерала, изящно склонила голову ему на грудь, и они начали танцевать.
В скором времени все забыли о случившемся, а Биби и Оди снова стали идеальной парой.
Глава 11
В большинстве государств женщины не имели права голосовать, а Кармен Сердан добилась этого для Пуэблы. И вот настали первые такие выборы, так что 7 июля я встала ни свет ни заря и, как никогда элегантная, отправилась вместе с Андресом на выборы, как его официальная жена. Пришло не так много людей, но зато немало журналистов, которых я наградила самой ослепительной из своих улыбок и под руку с генералом направилась к урне, притворяясь дурочкой.
Я проголосовала за Браво, кандидата от оппозиции; не потому, что считала его таким уж замечательным, а потому, что не сомневалась в его проигрыше, так мне не придется винить себя за то, что выбрали Фито.
В Пуэбле всё проходило спокойно. Может быть, играя роль гранд-дамы, я и не могла увидеть ничего другого, но мы знали, что в Мехико народ заставил президента Агирре выкрикнуть на избирательном участке «Да здравствует Браво!», и членам революционной партии во имя дела революции пришлось стащить те урны, где набралось меньше голосов за Фито. Для этого они подъехали к избирательным участкам с пистолетами в руках и под различными предлогами закрыли их раньше времени.
Вскоре Браво уехал в Венесуэлу. Он планировал нанять там боевиков для осуществления своего плана победы. Его последователи восстали, но всех перебили, как мух. Не вернулся и мой кандидат. Таким образом, жизнь показала, что я как избиратель приношу лишь несчастья, и теперь мне оставалось лишь признать свои ошибки и молча аплодировать Конгрессу, когда в сентябре объявили о победе Фито, набравшего три миллиона четыреста тысяч голосов против ста пятидесяти одной тысячи голосов у Браво.
Поскольку правительство Соединенных Штатов решило признать и поддержать победу Тюфяка, они прислали на его инаугурацию чрезвычайного посла Брайана.
В скором времени вернулся Браво. Никогда прежде я не видела, чтобы Андрес так смеялся, как в тот день, когда прочитал в газете речь, произнесенную моим кандидатом перед прессой в день своего возвращения.
– Умеет же козел насмешить. Только послушай! – сказал он мне. – «Поскольку мое негибкое поведение могли принять за тщеславие или честолюбие, я приехал, чтобы объявить перед мексиканским народом, что отказываюсь от почетного поста президента республики, на который меня избрали седьмого июля». Вот смехота, – добавил он, топая от хохота ногами. – «Я преисполнен пылкими пожеланиями и полон глубокой преданности, неугасимой благодарности и уверенности в том, что Мексика станет свободной и счастливой. Я ни о чем не сожалею».
– А чего ты хотел? – спросила я. – Что еще ему оставалось? Ждать, пока его убьют?
– Да уж! В самом деле ничего не оставалось: разве что пердеть! – ответил он, продолжая покатываться от хохота.
Вскоре после этого он поручил мне сопровождать Чофи, которая, в свою очередь, сопровождала супругу посла Брайана во время приема в американском посольстве.
Мы прибыли как раз в тот момент, когда толпа забрасывала камнями статую Вашингтона. Мы проскользнули в здание посольства через заднюю дверь, и уже изнутри услышали выстрелы и крики, а тем временем невозмутимые официанты предлагали тартинки с икрой и бокалы с шампанским. Миссис Брайан была бледна, но держалась так, будто ничего не происходит, чем могла бы дать фору лучшим актрисам. Она наверняка считала, что ее муж получил назначение в страну дикарей. Тем не менее, она вежливо улыбалась и даже спросила у меня, какая в Пуэбле погода.
– Очень холодная, – ответила я.
– Отшен холодная, how nice [12]12
Как мило (англ.)
[Закрыть], – повторила она с улыбкой.
Когда мы вернулись домой после ужина в посольстве, то узнали о гибели майора Луны при попытке задержать группу террористов, которые собирались убить генералов Агирре и Кампоса.
– Бедный майор Луна! – вздохнула Чофи, обращаясь к охраняющему ее лейтенанту, от которого она, собственно, и узнала эту печальную новость. – Он погиб, сражаясь за родину.
Это не имеет ничего общего с родиной, подумала я.
– Это пройдет, но боюсь, что слишком поздно, – пробормотала я, а она тем временем продолжала щебетать о чувстве долга и преданности майоре Луны.
Я вспомнила о Чофи уже в Пуэбле, рассказывая Монике и Пепе о фарсе Фито с декларацией об имуществе: два ранчо, «Лас-Эспуэлас» и «Ла-Мандарина», загородный дом с садом в Матаморосе, жилой дом стоимостью в двадцать с половиной тысяч песо в Ломас-де-Чапультепеке , и еще один дом, почти такой же, за двадцать семь тысяч песо. И ни одного номерного счета ни в одном банке.
– До чего же они вульгарны! – сказала Моника. – Ты уж прости, Кати, но кого они хотят убедить в его честности? Чтобы у него не было счета в банке? Да неужели? Чофи хранит деньги под матрасом?
– Никаких счетов в Мексике, – сказала Пепа. – Твой кум просто невыносим, нас ожидает целых шесть лет беспросветной скуки. Чего еще ожидать от этого святоши и антикоммуниста; хуже него только мой муж, – добавила она и рассмеялась тем заливистым смехом, который приобрела во время свиданий на рынке Ла-Виктория.
– Знаешь, почему Фито прозвали Подоходным? – спросила Моника. – Потому что он был мелким служащим в налоговой инспекции.
Мы вновь рассмеялись. Как настоящие жительницы Пуэблы, мои подруги никогда не стеснялись начистоту высказать свое мнение. Только от них я могла услышать то, что хотела знать, и что от меня старательно скрывалось. Как же рада я была их видеть! Настолько рада, что совсем забыла о завтрашней церемонии вступления Родольфо в должность и даже не решила, что надеть.
С этим мне невольно помог определиться папа. Выйдя из дома Пепы, я отправилась его навестить. Он как раз пил кофе, заедая его сыром и чуть зачерствевшим хлебом, нарезанным тонкими ломтиками.
– Как думаешь, будет война? – спросила я. – Случится что-нибудь похуже нехватки чулок?
– Надеюсь до этого не дожить, – ответил он.
Он все еще пытался шутить в своей обычной мрачной манере, и я внезапно ощутила острую тоску оттого, что я – супруга Андреса Асенсио и кума Родольфо Кампоса, мне придется выслушивать длиннейшую речь этого убогого Фито, сочиненную им в минуты творческого вдохновения.
– Бедная девочка! – вздохнул папа, поглаживая меня по голове. – Лучше бы ты повременила с замужеством. Нашла бы себе жениха получше.
– Как хорошо, что у меня есть ты, – я потянулась, чтобы его поцеловать.
Мы начали играть и возиться, как когда-то в детстве. Я помогла ему надеть пижаму и пристроилась рядом. Так мы и лежали, пока не явилась недовольная мама и не напомнила, что уже поздно и мне пора домой. Сама она никогда не выходила из дома после пяти вечера – во всяком случае, без сопровождения мужа, так что мое поведение считала откровенно скандальным. Я встала.
– Я даже не знаю, что мне завтра надеть, – призналась я.
– Надень что-нибудь черное, – ответила Барбара, она раз вошла в комнату. – В черном ты всегда такая элегантная.
– Ладно, подберу что-нибудь, – попросила я, – а там спросим у моего ненаглядного.
Мне пришлось одеться именно в черное. Потому что на рассвете папа умер.
Я не люблю говорить об этом. Думаю, вся родня сочла его предателем. Даже мама, которая свято верит, что непременно встретится с ним на небесах. Организацию похорон взяла на себя Барбара. Я так и не смогла удержаться от рыданий на похоронах, хотя супруга губернатора и не должна показывать свою скорбь на людях. Я также не помню, как прошли последние месяцы губернаторства Андреса. Когда я опомнилась, мы уже жили в Мехико.
